Вся штука в том, что нетрудно сохранять бдительность, когда находишься на бастионе час или два. Но человек не в состоянии быть в напряжении постоянно, день за днем. Через некоторое время острота восприятия притупляется. В английской осадной армии провели исследование, которое определило, что начиная с третьего дня беспрерывного пребывания под огнем процент потерь в войсках резко увеличивается — вследствие нервной усталости. Поэтому каждые сорок восемь часов орудийную прислугу там сменяют, давая людям отдых. У русских же артиллеристы и землекопы торчат на передовой до тех пор, пока от батареи или роты в строю останется половина — и тогда уже отводят обескровленное подразделение в тыл.
На этой проблеме и основывалась идея, как замедлить возведение дублирующих батарей на Малахове.
Инженер Бланк предложил использовать блиндированные укрытия нового образца, способные выдержать даже прямое попадание. Новостью такие блиндажи были только для русских — у себя Лекс начал строить подобные еще зимой: тройного наката, поверху — «зеркало» из толстого железа для рикошетирования. Бастионное начальство, взглянув на чертеж, пришло в восторг. Не помешало и то, что к этому моменту Бланк уже считался на Малахове «холодной головой», то есть смельчаком высшей пробы — горячих-то смельчаков вокруг имелось в избытке.
О своей инициативе Лекс генералу не докладывал, а бастионное начальство позаботилось о том, чтобы о работах не узнал полковник Геннерих, требовавший использовать всех саперов и землекопов только для строительства батарей. Ему врали, что дело пошло медленней из-за ужесточившегося обстрела, а между тем половина людей днем и ночью рыла новые блиндажи. Батарейных командиров можно было понять — они желали сохранить людей, а далеко в будущее не заглядывали.
Китайская стратегическая мудрость гласит: «Хочешь ослабить противника — вынуди его тратить силы на несущественное». К середине июля стало понятно, что, если новый штурм произойдет в назначенные сроки, русские никак не успеют прикрыть фланги Малахова дополнительными орудиями.
Лекс был доволен. Фактически он уже полностью исполнил задание, полученное от Лансфорда.
А между тем появился шанс добиться большего — того, о чем лорд Альфред мог только мечтать.
* * *
Дни делились на три части: утром Лекс отправлялся на передовую, объезжая очередной участок обороны, обязательно наведывался на Малахов, чтобы проследить за строительством блиндажей, затем возвращался в лагерь и скакал к Тотлебену докладывать. Вечер проводил с кем-нибудь из штабных в ресторации или биллиардной, постепенно расширяя круг перспективных знакомств.
Одно из них, первоначально казавшееся малополезным, через некоторое время приобрело магистральную важность.
Флигель-адъютант Лузгин, просивший приятелей называть его Анатолем, безусловно был существом ничтожным. Надменный с теми, кого считал ниже себя (к этой категории относились все, кто не мог принести подполковнику никакой выгоды), Лузгин был очень предупредителен с «людьми своего круга» и до приторности сладок с вышестоящими. Барон Бланк у него, очевидно, числился где-то посередине между двумя этими почетными категориями. Вроде невеликая птица, а в то же время не без загадки. Безошибочным свитским нюхом Анатоль чувствовал в немногословном инженере некую скрытую силу и объяснял ее единственно понятным для себя образом: это человек с сильной рукой. От желания понравиться и произвести впечатление флигель-адъютант был болтлив. Правда, трескотня его в основном состояла из сведений пустяковых: кто против кого «копает», да кому удалось попасть в приказ на повышение. В этом отношении Лузгин мало чем отличался от других штабных.
Лекс смотрел на этих господ, озабоченных лишь собственными мелкими интересами, и удивлялся тому, насколько противоестественно человеческое общество по сравнению с природой. Там выживают сильнейшие и достойнейшие; всё слабое, хилое, робкое обречено на вымирание. В Севастополе же происходило ровно обратное. Лучшие мужчины — храбрые, стойкие, дееспособные — каждодневно гибли на бастионах. Зато самые никчемные, не способные ни на что кроме интриганства и воровства, множились и процветали. Что же будет с этой несчастной армией и этой злополучной страной, если война затянется?
Лузгин, по крайней мере, состоял на декоративной должности, где не на чем нажиться. Но лагерь и ставка командующего кишели начальниками и чиновниками, которые рассматривали крымское противостояние исключительно как источник обогащения.
Гигантская страна, напрягая надорванные силы, перекачивала все свои денежные и материальные ресурсы в одну точку, однако в устье этого потока деловито трудились многочисленные бобры, ставя запруды, отводя в сторону каналы и канальцы. Продовольствие и фураж гнили под открытым небом, потому что интенданты искусственно создавали дефицит в расчете на «барашка в бумажке». Командиры частей кормили собственных солдат заплесневелой мукой и протухшим мясом, кладя в карман казенные средства. В какой-то из дней весь третий бастион, десятки орудий, был вынужден прекратить огонь, ибо в доставленных из арсенала мешках вместо пороха оказался песок. Один черт знает, кто и когда произвел подмену.
Изнутри Севастополя представлялось чудом, как может город — при таком трухлявом тыле и ужасном управлении — столько месяцев держаться против военной силы и промышленной мощи всей объединенной Европы.
Но бастионы стояли и оставались неприступными, пушки стреляли, подкрепления прибывали, а с севера нависала армия Горчакова, не позволяя оборвать пути снабжения и угрожая правому флангу союзников. Неудивительно, что Лансфорд считал маловероятным взятие Севастополя, пока не устранена эта угроза.
Единственная причина, по которой Лекс не прерывал знакомства с Анатолем, заключалась в том, что никчемный флигель-адъютант был близок к генералу Вревскому, личному посланцу императора, и время от времени, с самым таинственным видом, рассказывал, как продвигается «дело». Это «дело», ради которого Вревский, управитель канцелярии военного министерства, прибыл в Севастополь, представляло для Бланка чрезвычайный интерес.
Оказывается, барон Вревский некоторое время назад подал царю докладную записку, в которой доказывал, что блокаду Севастополя можно разорвать одним ударом: если армия Горчакова перестанет отсиживаться на возвышенностях, а перейдет в наступление. Александр принял доклад благосклонно — государю очень хотелось верить, что одно удачное сражение способно положить конец разорительной войне. Однако решение оставлял за главнокомандующим. Вревский же был отправлен в Крым не с приказом, а с «увещеванием». Этим напористый петербуржец и занимался: давил на князя Горчакова и вербовал сторонников среди старших генералов.
Лекс стал особенно внимателен к деятельности Вревского, когда Анатоль проболтался, что его патрон разработал диспозицию, которая предполагает фронтальную атаку полковыми колоннами через долину Черной речки. Вероятно, сам Лансфорд не придумал бы более верного средства угробить русскую армию. Французские позиции на левом берегу располагались на холмах, которые издали казались пологими, однако обладали пусть невысокими, но крутыми склонами; речка была неширокая, но с топким дном, а за нею тянулся довольно глубокий водопроводный канал. Отрадней же всего было то, что как раз с этого направления главнокомандующий Пелисье и ждал русской диверсии, поэтому заранее обустроил крепкую оборону. Ну а если союзники будут знать заранее о вражеском наступлении и подтянут резервы, то, учитывая, как мало царские полководцы жалеют жизни своих солдат, можно надеяться, что долина реки Черной станет могилой и для горчаковской армии, и для Севастополя.
В беседах с подполковником Лекс всячески выражал одобрение плану и даже подбросил несколько дополнительных аргументов. Например, сказал, что с инженерной точки зрения взятие Федюхиных высот (так назывались укрепленные холмы на левом берегу речки), даже если дальше никуда не двигаться, обрушит весь правый фланг неприятеля: попав под перекрестный огонь и оказавшись под угрозой окружения, враг будет вынужден эвакуировать Сапун-гору, а это равнозначно снятию осады. Глаза Лузгина блеснули, и флигель-адъютант повернул разговор на другую тему. Можно было не сомневаться, что «инженерная точка зрения» будет представлена Вревскому как собственное открытие подполковника.
Доносить Лансфорду об этом многообещающем направлении своей деятельности Лекс пока не собирался — вопрос все еще оставался нерешенным. Однако пристально следил за развитием событий.
Случилась от подполковника и еще одна польза — да какая!
Если б не болтливый Анатоль, севастопольская миссия Бланка закончилась бы, едва начавшись.
* * *
В день знакомства с Лузгиным, на самом первом soiree, когда флигель-адъютант прощупывал, что за птица новый знакомый, и распускал перья, демонстрируя свою осведомленность обо всем на свете, произошло вот что. Анатоль взялся презентовать приезжему «наш госпитальный beaumonde» и в саркастическом тоне прошелся по каждому из присутствующих. Лекс слушал внимательно, запоминал тех, кто может пригодиться.
— …В общем, такой же хитрюга и интриган, как его начальник, — завершил подполковник характеристику адъютанта генерала Коцебу и качнул подбородком в сторону одноглазого штабс-капитана, с которым Лекса несколько минут назад познакомила госпожа Иноземцова. — А теперь полюбуйтесь вон на то чудище, потомка татарских ханов. Вы давеча — я по вашему взгляду заметил — не придали сему субъекту никакого значения. А зря. Знаете, кто он такой?
— Кажется, служит по квартирмейстерской части?
Анатоль усмехнулся.
— Это он так представляется. На самом деле мсье Аслан-Гирей — on m’a dit en grand secret[7] в штабе — у нас на должности Видока. Вылавливает вражеских шпионов. Представляете, он и ко мне принюхивался. Каков?
Здесь одноглазый, заметив, что на него смотрят, подошел. Коротко поговорив с ним, Лекс увидел, что человек это умный, сосредоточенный на деле. Такого следует опасаться, держать в поле зрения.
А пять дней спустя, вечером, вернувшись в лагерь от Тотлебена, Лекс встретил штабс-капитана, шедшего куда-то с Иноземцовой. Бланк заметил их первым, потому что Аслан-Гирей глядел на свою спутницу и что-то тихо ей говорил, а она его слушала, потупив взор. Можно было свернуть в сторону, но Лекс подумал: вот удобный случай получше присмотреться к ловцу шпионов. Внутренний инквизитор шепнул: «А может быть, дело в даме? Два дня не виделись». Бланк эту инсинуацию с негодованием отмел.
Иноземцова встрече, кажется, обрадовалась. Татарин же был явно недоволен.
— Вечерний моцион? — спросил Лекс.
— Девлет Ахмадович приготовил для меня сюрприз. Ведет показывать, а что такое — не говорит, — весело сказала Агриппина. Странно, что при первой встрече он решил, будто она совсем не умеет улыбаться. — Он вечно что-нибудь придумает. Если есть время, идемте с нами.
— У барона, я уверен, имеются другие дела, — нахмурился штабс-капитан.
Но Лекс изобразил легкомысленную галантность:
— Если Агриппине Львовне угодно присоединить меня к свите, то я как рыцарь не смею отказываться.
— Мой рыцарь — Девлет Ахмадович. — Она ласково коснулась локтя спутника, и тот замигал единственным глазом. — Он меня опекает. Вот вздумал, будто мне неудобно квартироваться с другими сестрами. Предполагаю, что отыскал помещение, которое сдается внаем. В наших лагерных условиях это равносильно чуду. Я угадала?
— Сейчас сами увидите, — буркнул штабс-капитан. — Мы, собственно, пришли.
Он остановился перед беленьким глинобитным домиком в одно окно, похожим на кукольный. Ступил на резное крылечко, отпер ключом аккуратную дверь.
Внутри всё было такое же опрятное, любовно сделанное: стены в татарских коврах, пол из плашечного паркета, на тахте разноцветные подушки.
— Вышло немного по-восточному, — смущаясь, стал объяснять Аслан-Гирей, — но это из-за того, что татарское легче было достать… Тут вот маленькая комната — в шкафу посуда, самовар, спиртовой кофейник… Печка железная на угле, чтобы осенью не мерзнуть.
Лекс обратил внимание, что стол накрыт на два прибора: печенье, чашки, бокалы, бутылка вина. Зло изумился про себя: неужто этот кривоносый рассчитывает обустроить здесь с Иноземцовой любовное гнездышко? Ну и самомнение!
— Прелесть какая! — воскликнула Агриппина. — Неужели это сдается? Представляю, сколько просят за такие хоромы!
— Это выстроено специально для вас. — Штабс-капитан заговорил быстро, словно боялся, что его перебьют. — Уверяю вас, мне это ничего не стоило. Просто приехали мастера из нашего бахчисарайского имения, всё нужное привезли, в два счета выстроили. Я сам на подобный манер обустроиться не могу — на меня сослуживцы и так косо смотрят, что я один в шатре сибаритствую. А вам что же? Сами жаловались, как допекают вас соседки своей неумолчной трескотней. Да в тесноте, да без прислуги. Отсюда пятьдесят шагов до госпиталя и столько же до моего жилья. — Он показал в окно на шатер, примыкавший к штабным палаткам. — Мой Садык, который опух от безделья, будет заодно обслуживать и вас: греть воду, стирать, прибираться. Он и кухарить умеет, притом не только татарское. Он жил со мной в Петербурге… А кроме того, ежели вам понадобится любая помощь, так я чаще всего нахожусь у себя, работаю с бумагами. Почту за счастье…
Лекс подумал: «Влюблен по уши, но предлагает без задней мысли. В самом деле, рыцарь». И повысил мнение о штабс-капитане еще на несколько градусов.
У Иноземцовой на глазах заблестели слезы. Она обняла татрина, поцеловала в щеку, отчего тот сделался пунцовым.
— Девлет Ахмадович — соратник моего покойного мужа, — объяснила она Бланку со смущенной улыбкой. — Считает своим долгом опекать беззащитную вдову. Ну что с ним прикажете делать? А отказать — обидится.
— Зачем же отказываться? Вы еще не видели главного. — Аслан-Гирей толкнул дверцу, что вела внутрь домика. — Смотрите, какую для вас сделали туалетную комнату. Снаружи к стене дома приделана еще одна печь, для нагревания воды. Садык будет растапливать ее каждое утро, вы его и не услышите. Вода по трубам закачивается в чан, вы внизу поворачиваете ручку — и вот, пожалуйста. Такого устройства нет даже у князя Горчакова.
Он тронул ручку над металлическим тазом, в середине которого была дырка. Из крана полилась вода. Агриппина ее потрогала.
— Действительно, горячая! Какая невероятная роскошь! — восторженно взвизгнула она.
Самая обыкновенная для женщины реакция, но Лекс почему-то удивился.
— Можно наполнить ванну, — конфузясь, Аслан-Гирей показал на эмалированный резервуар. — Прислуга не понадобится, довольно прицепить к крану вот этот шланг…
— Боже, как же давно не умывалась я теплой водой, — простонала Иноземцова. — Только холодной, из кувшина… Я не вытерплю. Я должна это опробовать!
— Сколько вам будет угодно. Не спешите. Мы с бароном подождем снаружи.
Скособоченное лицо офицера просияло счастливой улыбкой.
На улице она немного померкла, но полностью не исчезла.
— Ваша заботливость о вдове командира вызывает восхищение, — сказал Лекс, потому что было ясно: Аслан-Гирей слишком поглощен своими переживаниями и первым разговор не начнет.
— Я мало что могу. — Татарин говорил отрывисто. Чувствовалось, что он взволнован. — Разве что избавить Агриппину Львовну от низменных забот. Вы видели, какие у нее руки? Обветренные, в цыпках. Сердце сжимается. Раньше они были совсем другими… Месяц назад я по случаю купил пианино, доставил к ней в госпиталь. Она прекрасно играет. То есть играла. Теперь не захотела. Говорит, что пальцы огрубели. И что музыки не хочется. Перестала, мол, чувствовать музыку. — Он смотрел в сторону, а обращался будто не к Лексу, а так, в пространство. — В жизни не слыхивал ничего до такой степени трагического. Погиб муж, и музыка для нее перестала звучать. При этом ни жалоб, ни рыданий, ни сетований на судьбу.
— Что за человек был ее муж?
Лексу в самом деле стало интересно.
Ответ был коротким:
— Лучший из людей, кого мне доводилось видеть.
Бланку все больше и больше нравился начальник русского контршпионажа. Действительно, похож на рыцаря — мрачного слугу чести, верного памяти своего покойного сюзерена.
Будто что-то припомнив, штабс-капитан взглянул на собеседника и вдруг переменил тему:
— В минувшую субботу я не смог быть на soiree. А вы были?
— Да.
— Много ли было гостей?
— Примерно столько, как во вторник.
— Кто-нибудь опоздал?
«Я», — хотел ответить Лекс, но лишь пожал плечами. Золотое правило: никогда не сообщать чужому человеку, в особенности потенциальному противнику, лишних сведений, даже если они не имеют никакой важности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41