А вы как думаете? - спросил он Кавалера.
"Я думаю, я думаю, я боюсь думать..." - подумал Кавалер. Он старался не глядеть в ту сторону, потому что ему становилось все тревожнее, и тяжелые предчувствия охватывали его, когда он думал про Девочку и Матроса.
- И все-таки я хочу знать ваше мнение, - снова сказал Астроном.
- Я думаю, это... пуля, - сказал Кавалер, пересилив себя; так не хотелось ему произносить слово "пуля", как будто, произнесенное, оно становилось явью.
- Пуля?! Да вы что? Нет, вы неисправимый фантазер!.. - И Астроном даже отвернулся, возмущенный.
Кавалер стоял и не отрываясь глядел в ту сторону, откуда шел беспокойный свет. Он напрягал зрение, как будто пытался увидеть что-то невидимое сейчас, напрягал все свои силы, словно хотел заставить этот свет исчезнуть, и тот, казалось, уже поддавался, вот-вот совсем пропадет, но тут же оживал, вновь вспыхивал сильно и жадно, лишая Кавалера надежды.
Тогда он встряхнулся и мысленно выругал себя за промедление. Он зорко поглядел в сторону, откуда шел свет, и прикинул, сколько времени понадобится, чтобы дойти туда. Прикидка была самая грубая и неточная - в темноте определить расстояние почти невозможно. "Ну, примерно, - сказал он себе, - да по глубокому снегу... Потом там могут быть овраги... Ах, какая глупость! Разве это имеет значение!.. Там, в поле, смертельная опасность, а я..." И Кавалер шагнул с узкой тропы в глубокий нехоженый снег.
- Куда вы? - вскинулся Астроном.
- Стой! - крикнул землекоп. - Стой, дурья голова!
Кавалер не слушал. Он продолжал идти прямо на свет, с трудом вытаскивая ноги из вязкого снега.
Землекоп догнал его и схватил за руку.
- Куда? - спросил, задыхаясь от тяжелого бега.
Кавалер ничего не ответил, только кивнул в сторону огня.
- Да ты... Да ты понимаешь, дурья башка?.. Тут заминировано все кругом, аж... - И землекоп очертил рукой широкий круг.
Кавалер опустил голову. Прошло несколько долгих секунд.
- Кажись, погасло... - неуверенно сказал землекоп.
Кавалер очнулся. Белое поле тянулось в бесконечную даль и где-то в неочерченной мгле сливалось с черным небом. Свет над полем погас. Слышен был шорох снега, косо летящего над землей. Кавалер снял шапку и долго стоял, закрыв глаза. Снег падал на его волосы и не таял.
"Блажной", - глядя на него, подумал землекоп, но шапку снял тоже.
"Прощай, - сказал про себя Кавалер, - прощай..."
В городе ударила пушка.
БАЗАР
Единственный в городе базар копошился на месте выжженного крытого рынка, чей обугленный скелет показывал из-под снега то одну, то другую свою кость. Базар извивался меж грязных, источенных желтыми воронками сугробов.
Нелепо топорщилось на веревке шелковое нижнее белье. Звенело на ветру, как стеклянное.
Яростно-бойкие женщины с подглазными опухолями во все лицо толкали Кавалера и молча предлагали ему из-под полы мутные подозрительные бутыли.
Мальчик в отцовском пальто до пят держал в руках белую блузку с украинской вышивкой по вороту. На щеках и на лбу у него были пятна копоти, что еще сильней подчеркивало бледность и худобу лица.
- Мамина? - спросил Кавалер, показывая на блузку. - Мама жива?
Мальчик кивнул дважды.
- Сохрани это, - сказал Кавалер. - За табак больше хлеба дадут.
Он достал из кармана шинели пачку махорки. Курить так и не научился. Отдал мальчику. Не оглядываясь, пошел по базару.
...Тетка в пяти разноцветных муфтах - две на руках, две на ногах, пятая, как папаха, на голове - торговала кофейными зернами. Было их у нее на вышитой гладью салфеточке - двенадцать.
Старик в детской шубке, протертой до белизны, расставлял на снегу старинные фотографии в резных металлических рамках. Он склонялся над ними, кутая ноги в полосатое шерстяное одеяло, и печально, ни к кому не обращаясь, твердил: "Имел честь сидеть на руках государыни-императрицы... меняю на хлеб... Доверительная беседа с инфантой... меняю на хлеб..."
Скифские бабы, едва шевелящиеся серые холмы, разложили на серых полотенцах серые же лепешки.
Все здесь было жалким, продрогшим и не скрывало этого. Все терпело давно уже выше сил. И от чрезмерного своего терпения стало как бы ненастоящим, инопланетным, карточным.
Кавалер шел вдоль карточного базара, и ему казалось, что тот может рухнуть каждую секунду. Выдерни нижнюю карту - и все обрушится.
Базар был почти неподвижен, хождения людей по нему медленны, движения торгующих и менял - тягучи, как застывающий леденец. Зато ветер ходил, как хотел, по верхам, внезапно падая вниз, чтобы полоснуть железным клювом по беззащитной груди базара.
Наконец Кавалер увидел то, ради чего пришел сюда. Правда, это был не хлеб, а сухари. Но сухари - даже выгоднее. "Их надольше хватит Девочке", решил Кавалер.
Двумя ровными черными рядами лежали эти сухари на дне неглубокого чемоданчика, оклеенного голубыми обоями. Как видно, буханка, из которой они произошли, была отборная, ровная, гладкая. Нож-хлеборез - остро отточен, рука режущего - тверда. Сухари получились один к одному, близнецы, чуть рыжеватые от духовочного жара, все в мелких круглых порах...
Кавалер задумался над чемоданчиком, размышляя насчет своих денег, какие тут цены, он не знал. Потом поднял глаза на торговца и увидел перед собой аккуратного старичка в железных очках и круглой мерлушковой шапке. Старичок вежливо улыбался.
"Какой культурный, милый старичок, - подумал наш Кавалер, - как отдыхает взгляд, когда смотришь на это спокойное мирное лицо..."
Тут Кавалеру стало неловко, что он так долго и пристально смотрит на старичка в мерлушке. Кавалер пробормотал: "Простите..." - и отвел глаза в сторону. И тогда он увидел, что старичок торгует не только сухарями. На снегу, на старой, пожелтевшей скатерке, углы которой были изжеваны от частого завязывания узлом, в живописном беспорядке лежали разные предметы. При первом беглом взгляде на них сердце Кавалера глухо заныло: тепло чьих-то домов, рук и взглядов еще не остыло на всех этих шкатулочках, флакончиках, пепельницах, морских раковинах, пудреницах, подсвечниках, резных костяных ножах, тросточках, статуэтках, гребешках, украшенных перламутром; кожаных кошелях, шитых цветным бисером; медальончиках, веерах с японскими пейзажами, бархатных подушечках для иголок, никелированных и медных табличках с дырочками для шурупов и с затейливыми, вязью писанными фамилиями: Прудосвятский, Горностаев, Иванов-Плакучий...
Тут же находилась и шашка в серебряных ножнах с почерневшей, но четкой надписью: "Беззаветному бойцу"; и отлитая из бронзы тачанка с пулеметом и парой вставших на дыбы лошадей...
Все эти предметы, хоть и лежали рядом на мятой скатерти, застенчиво сторонились друг друга, всем своим видом показывая, что они не привыкли находиться рядом, не имели чести быть до сих пор знакомы.
Как завороженный глядел Кавалер на блестящую россыпь. Он даже забыл о сухарях, несчастный. Он любовно перекладывал взглядом каждую вещицу, и ласкал ее, и гладил, и вздыхал о чем-то...
Внезапно он вздрогнул. Взгляд его натолкнулся на маленький детский башмак. Он был украшен парой медных бубенчиков.
Кавалер наклонился и взял башмак в руки. Звон бубенчиков оглушил его.
- Где второй? - прошептал он. - Где второй, я спрашиваю?!
- Не могу знать, дорогой!
Кавалер попятился. На месте "мерлушки" стоял и смотрел на него в упор выпуклыми стеклянными очами могучий красавец кавказского типа.
- Где?! - И Кавалер сунул башмак прямо под нос красавцу. Бубенчики жалобно звякнули.
- Чаво глотку дерешь?! - басом закричала на Кавалера невесть откуда взявшаяся баба в платке крест-накрест. Кавалер оглянулся - красавца как не бывало...
Не помня себя, Кавалер выхватил из-под шинели шпагу и замахнулся, как замахиваются палкой или кнутом.
- Ай! - взвизгнула баба и кинулась в сторону.
Шпага просвистела в воздухе. Что-то хрустнуло, треснуло, зазвенело.
- Граждане, убивают!..
Кавалер ухватил торговку за концы головного платка, и вовремя, потому что она как раз хотела скрыться в толпе. Но в то же мгновение он увидел что за бред?! - перед ним не баба, а унылый тип с докторской бородкой, в которую Кавалер и вцепился...
- Позвольте, позвольте, - заикаясь, повторяла "бородка".
При иных обстоятельствах Кавалер со стыда сгорел бы: ухватить за бороду пожилого человека! Но теперь... Теперь - нет! Кавалер изо всех сил дернул за эту бородку, и она осталась в его руке. А следом - будто чулок стянули - открылось лицо, гладкое как колено. Вернее, на нем было все, что полагается иметь лицу, но все какое-то несущественное и малоотличимое от ровной поверхности. Однако это лицо не лицо, открывшись перед Кавалером так неловко, заорало на весь базар нестерпимо острым голосом:
- Убивают! Граждане, помогите, убивают!..
Базар ожил. Зашевелился. Приподнял голову. Внезапный страх вспыхнул в его потухших глазах.
Сворачивались узелки. Раздувались противогазные сумки. Оттягивались глубокие карманы. Запахивались полы пальто. Подымались воротники.
Кавалер придавил торговца к стене. Это был брандмауэр, весь перламутровый, сверкающий от изморози. Торговец молча вырывался. Контуры его фигуры впечатались в стену и казались огромными.
Люди, обессиленные, промерзшие до костей люди, переводили взгляды с торговца на Кавалера и обратно. Вмешаться у них не было сил.
В соседнем квартале упругой горошинкой запрыгал свисток. Ему ответил другой. Из-за угла показался патруль.
Торговец с силой толкнул Кавалера. Тот поскользнулся и упал, неловко опершись на руку. Острая боль пронзила его. На минуту он потерял сознание.
Когда Кавалер очнулся, шел густой липкий снег. Усилился ветер, и началась метель. Торговец исчез.
Метель. Снег течет по карнизу кондитерской лавки. Снег живой и упрямый, он заполняет любую, самую малую выемку, ищет любого, самого малого отверстия, чтобы проникнуть между рамами. Снеговой барьер на стекле растет. Снежинки, цепляясь друг за друга, лезут все выше, выше и вот наконец находят щелочку между рамой и стеклом. Снег течет внутрь непрерывной струйкой. Кувшин и Графин стоят по пояс в снегу.
Г р а ф и н. Я чувствую, как холодеет мое горло. Еще немного, и я не выдержу. Умереть, не познав радостей семейной жизни!
К у в ш и н. Хоть бы ты сдох поскорей!
Г р а ф и н. Грубый мужлан!
К у в ш и н. Ну, мужлан. Зато выживу.
Г р а ф и н. Какая несправедливость! В принципе мы, графины, можем жить вечно. Нужно только одно: знакомство в научном мире. Попасть в музей, стать экспонатом, на худой конец инвентарной единицей... Практически это бессмертие!..
К у в ш и н. Заткнись! Идет кто-то...
Из снежной круговерти появляется Кавалер. Шинель на нем распахнута. Давно нечесанный парик сосульками свисает по обе стороны изможденного лица. Кавалер поднимает башмак над головой. Бубенцы звенят. Но как жалок, как ничтожен этот звук среди рева метели!
К а в а л е р. Отворите! Эй, отворите!
Кавалер стучит в окошко.
К у в ш и н. Чего орешь?
Кавалер задыхается от ярости.
К а в а л е р. Ты... Открывай немедленно.
К у в ш и н. Ладно, ладно, потише, а то последние кружева пообрываем.
Кавалер выхватывает шпагу.
К а в а л е р. Я проткну тебя, подлец!
К у в ш и н. Я непротыкаемый.
Г р а ф и н. Ваше сиятельство, хватит, хватит крови! Такая зима, такая война! Разойдемся мирно, радушно...
К а в а л е р. Мирно? Радушно? Где этот ваш бакалейщик, кулинарщик, фальшивомонетчик?! Я напомню ему вкус моей шпаги! Как видно, он забыл его. Куда спрятали Девочку? Говорите!
Г р а ф и н. Помилуйте, ваше превосходительство, господин Кавалер, никакой Девочки и в помине не было! Какие сейчас девочки? Мрут как мухи! А что касается хозяина... Он уехал. Эвакуировался, так сказать.
К а в а л е р. Лжешь, подлый раб!
Кавалер ногой отворяет дверь в лавку, вбегает. Лавка ходит ходуном.
К у в ш и н. Посягает! На честных людей посягает! Сейчас квартального позову. Время военное, долго разбираться не станут. Раз посягает - к стенке!
На пороге Кавалер. В руке его два башмака.
К а в а л е р. Она была здесь. Была несчастная. Что он с ней сделал? Скажите!
Г р а ф и н. Идите, ваше благородие, идите... Никакой Девочки тут нет и не было. Да и зачем ей ходить сюда? Конфетами у нас больше не пахнет. Самим есть нечего. Идите, идите... Тихонечко, спокойненько...
К а в а л е р. А это откуда?
Кавалер показывает башмаки.
Г р а ф и н. Башмаки? Да на базаре что угодно купишь...
К у в ш и н. Чего с дезертиром толкуешь? Сейчас квартального крикну и порядок.
К а в а л е р. Это я дезертир?
К у в ш и н. А то кто же.
К а в а л е р. Будьте вы прокляты!
Яростно хлопает дверьми, лавка содрогается, вылетает стекло из окна, на котором стоят Кувшин с Графином. Графин падает с окна и разбивается. "Гибну!" - кричит Графин, но его уже никто не слышит.
К а в а л е р. Я буду искать! Я еще вернусь! Запомните!
Метель смыкается за его спиной.
К у в ш и н. Ненавижу! Вашего брата ненавижу! Тонкая материя, прозрачный как стеклышко, а поглядишь - той же дрянью налит. Благородный! Вот он, ваш благородный, Ка-ва-лер! С виду - ох, ах, не подступись, а у самого штаны в заплатах, чулки без пяток, штиблеты каши просят. Голь перекатная, а туда же - гордится! Чем гордится?.. Презираю! Голоштанных презираю. Перчатку штопаную норовит в нос сунуть, шпажонку елочную в бок тычет... Дай срок, кончится треклятая зима, найду себе подходящую Кувшиню - рылом чтоб вышла, шея что дышло... Дело заведу, квасом, пивом торговать начну, дом построю, у речки, на горке, чтоб лесок рядом...
Из-за угла, крадучись, словно кот, появляется Кондитер.
К о н д и т е р. Размечтался? На речку захотел? Службу забыл? Вот я вас! Где Графин?
К у в ш и н. Да тут стоит, куда ему деваться... Ой, где ж он? Смотри-ка, разбился, стеклотара несчастная! Кавалерка его пихнул, не иначе!
К о н д и т е р. Туда ему и дорога. Одним дармоедом меньше.
К у в ш и н. Точно. Давно пора. Все в благородные метил, вот ему и влепил благородный-то...
Кувшин хихикает.
К о н д и т е р. Где Кавалер?
К у в ш и н. В хате хулиганил, башмак второй нашел, грозился всяко, побежал девку искать...
К о н д и т е р. Этого ушехлопа я вокруг пальца сто раз обведу. Дело - на ветер, следы метель заметет, а я себе местечко теплое присмотрел. Шутить не привык, еще медалью наградят. Вот увидишь.
К у в ш и н. А я-то как же, хозяин?
К о н д и т е р. Куда я, туда и ты.
К у в ш и н. Вот это по-нашенски!
Метель усиливается. Ветер налетает со всех сторон сразу, раскачивает кондитерскую лавку, отрывает ее от земли и, закрутив штопором, уносит. В белой мгле исчезают Кондитер и Кувшин.
СЛЕДОВ ЧЕЛОВЕКА НЕ ОБНАРУЖЕНО
Обстрел начался рано. Снаряды ложились рядом с нашим домом. "Ирода окаянная!" - выругалась тетя Маша, оделась и ушла. Зато тотчас пришел Васька, который в тихую погоду дежурил вместо нее у ворот. Васька сказал:
- Наш корабль в вилку берут, сволочи.
Иногда снаряды пробивали лед на реке. Тогда мы слышали шум падающей воды и стозвонный грохот льда.
- Очередь в убежище загнали, - ворчал Васька, - теперя хлеба долго не получим...
Наш корабль молчал. Он словно притаился.
- Если попадут, - сказал Васька, - я к мамке бегу, понял...
Когда он это сказал, я почему-то начал считать про себя. Я считал не останавливаясь, торопливо, задавая себе от взрыва до взрыва равные десятки, страшно волнуясь и боясь не поспеть в счете. Васька глядел в окошко, но что он там мог видеть - непонятно. Окошко поросло густым слоем розового снега. Розового оттого, что с улицы пробивалось солнце.
Я все считал.
Потом что-то раскололось снаружи. Солнце било мне прямо в глаза, и ничто ему не мешало. Холод охватил лицо. Запахло дымом.
- Пихай подушку! - кричал Васька. - На!
Я схватил подушку, стал запихивать ее в окно. Осколки стекол, оставшиеся в раме, с треском рвали наволочку.
Я вышел во двор следом за Васькой и увидел снег в черных крапинах. Поднял голову - окно на третьем этаже светилось, точно жерло раскаленной печи. Это была квартира профессора Иванова-Плакучего. Квартира, в которой жил Белый Полушубок. На дворе стояли люди в брезентовых робах и рукавицах. Из-под брезентовых же капюшонов виднелись темно-красные обветренные лица, а один стоял с откинутым капюшоном, и на ушанке у него сверкала золотая "капуста".
- Сам-то дома был? - спросил этот человек.
- С полчаса как пришел вроде, - ответила тетя Маша.
Из парадной вышел моряк. Его лицо было мне знакомо.
- Ну что, Домотканов?
- Детально все сгорело, товарищ лейтенант.
- Детально... Ну что-то хоть осталось?
- Прах, товарищ лейтенант.
- Зола, вы хотите сказать?
- Так точно, прах, - упрямо повторил Домотканов.
Я его узнал. Это был моряк, который привел Верку на корабль, когда у нее украли карточки.
- Прах, прах, - передразнил его лейтенант, - а человек?
- Следов человека не обнаружено! - доложил Домотканов.
Белый Полушубок исчез. Был он в квартире или нет - никто точно не знал. Его не разыскивали, по нем не плакали. Кто же он был? Не в моем воображении, а в жизни? Не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19