Все было как-то странно: я и мой друг с двумя девушками лежим на траве, возле ярмарочной площади; льется музыка, толпы людей, а мы лежим в траве и слушаем "Призрачных всадников в небе" Фрэнки Лейна! И это было по-настоящему здорово. В том возрасте стоит начать - и останавливаться уже не хочется. Долгое время я не мог думать ни о чем другом.До того как я во второй раз попал в больницу, по дороге в школу я как-то заглянул в маленький музыкальный магазин на Парк-Роуд. В витрине были выставлены гитары, банджо, аккордеоны и мандолины, но я смотрел на барабаны. Один из них - тамтам - словно гипнотизировал меня, и с тех пор каждое утро, шагая в школу, я подходил к витрине и смотрел на него, а потом еще раз, на обратном пути. Барабан стоил двадцать шесть фунтов, целое состояние.Играть на барабанах я начал в больнице в 1954 году, где нас немного учили музыке, чтобы хоть чем-нибудь занять. Учительница приходила с огромным мольбертом и листом картона, на котором были нарисованы символы инструментов. Она раздавала нам ударные: треугольники, бубны, барабаны. Потом она показывала на желтый значок - и звучал треугольник, потом на красный - и слышался стук барабана. Я играл, только когда мне давали барабан.Играл и в больничном оркестре. Сначала я стучал катушками из-под ниток по шкафу рядом с кроватью. Я провел в постели десять месяцев - это долгий срок, поэтому я старался развлечь себя чем-нибудь - барабанами, вязанием. Именно там я и начал играть по-настоящему. С тех пор я уже не мечтал ни о чем другом. Мне хотелось только одного: иметь барабаны. И когда меня выписали, я часто заходил в музыкальные магазины, где смотрел тоже только на барабаны. Бабушка с дедушкой подарили мне мандолину и банджо, но они мне были не нужны. Когда мне было семь лет, дед подарил мне губную гармошку, но напрасно; у нас было пианино - я к нему не подходил. Мне были нужны только барабаны.В то время я уже слушал музыку. В четырнадцать лет я купил три пластинки - "Love Is A Many Splendoured Thing" ("Любовь - это прекрасно") группы "The Four Aces", "Oh Mein Papa" ("О, мой папа") Эдди Калверта и "Mama" Дэвида Уитфилда. Пластинка "The Four Aces" сохранилась, и ее до сих пор можно слушать. Хотя слушаю я сейчас пластинки не часто.Ударники меня никогда не привлекали. Мне нравились фильмы с Джином Крупой, но его записи я не покупал. Единственной записью, которую я купил ради ударника, была "Topsy Part Two" ("Кавардак, часть вторая") Кози Коула. Мне всегда нравилась музыка в стиле кантри-энд-вестерн, множество таких записей привозили моряки. Я бывал на вечеринках, где слушали Хэнка Уильямса, Хэнка Сноу и других исполнителей в стиле кантри. Я до сих пор люблю кантри. Скиффл тоже увлек меня, я был большим поклонником Джонни Рея. В 1956 году моим самым великим кумиром был, вероятно, Фрэнки Лейн, а еще мне нравился Билл Хейли. Я слушал "Rock Around the Clock" в "Острове человека". Бабушка и дедушка сводили меня в кино после того, как я выписался из больницы. Этот фильм стал сенсацией, зрители чуть не разнесли кинотеатр, и это было потрясающее зрелище. Но я во всем этом не участвовал, потому что был болезненным ребенком, - я просто восхищался тем, что видел.Примерно в это время у меня появилась первая установка. За тридцать шиллингов я купил барабан - огромный, односторонний. В то время мы часто устраивали вечеринки. Дядя играл на банджо или на гармонике, бабушка и дедушка - на мандолине и банджо; кто-нибудь всегда что-нибудь играл. А я стучал двумя поленьями по моему большому барабану, доводя их до помешательства, но, поскольку я был ребенком, мне это делать не запрещали. Обычно мне говорили: "Да, да, конечно, здорово", но потом все-таки отсылали к себе.Они играли такие песни, как "Stardust" ("Звездная пыль"), "That Old Black Magic" ("Эта старая черная магия"), "You'll Never Know" ("Ты никогда не узнаешь") или "They're Building Flats Where The Arches Used To Be" ("Они строят дома там, где когда-то висела радуга"), коронный номер дяди Джима и тети Эви, - все эти старые записи, песни, которые потом вошли в мой альбом "Сентиментальное путешествие". У каждого ливерпульца есть свой коронный номер, своя песня. У моей матери любимой была песня "Little Drummer Boy" ("Маленький барабанщик"), она пела ее мне, а я пел ей "Nobody's Child" ("Ничей ребенок"), и она каждый раз плакала. "Я ничей ребенок, мама..." Она просила: "Не говори так, не надо!" Еще все они любили песню "Climb Upon My Knee" ("Садись ко мне на колени").Когда мне было лет пятнадцать, я пел в хоре за деньги. А раньше я ходил в воскресную школу. Я был протестантом. Некоторое время мама водила меня в ложу оранжистов, хотя и не долго. 17 марта, в день святого Патрика, протестанты избивали католиков, которые маршировали по улицам, а 12 июля, в день оранжистов, католики избивали протестантов. Вот как это было, когда все считали Ливерпуль столицей Ирландии.В тринадцать лет я окончательно перестал ходить в школу. Мне пришлось собирать бумаги, чтобы получать пособие, пока мне не подыщут работу. Я пришел в школу и сказал: "Простите, не могли бы вы дать мне справку, что мне действительно пятнадцать лет и что я учился в этой школе?" Там перерыли все папки и сказали: "Ты здесь никогда не учился". Я возразил: "Честное слово, учился". В конце концов мои бумаги нашли, но никто так и не смог вспомнить меня. А через семь или восемь лет, когда появились "Битлз", в школьном саду поставили "мою" парту и за плату разрешали желающим посидеть за ней. Не думаю, что моя парта хоть чем-то отличалась от любой другой.Тем, кто бросил школу, в те времена было легко найти работу. Я начал работать курьером на железнодорожной станции, это продолжалось пять недель. Станцию я выбрал потому, что там давали форму, а иметь теплую одежду было уже неплохо. Но мне успели выдать только фуражку, и это разочаровало меня. На пятую неделю меня отправили на медицинский осмотр, где врачи пришли в ужас, и меня уволили. Болеть я перестал, когда мне исполнилось лет шестнадцать, с тех пор со мной все в порядке.Затем я работал на "Сент-Тадно", прогулочном пароходе, который ходил от Ливерпуля до Миная в Северном Уэльсе. Мне хотелось побывать в море, и это был легкий способ раздобыть билет. Прослужив три месяца на небольшом судне, я без труда попал бы и на большой лайнер. Но дальше прогулочных пароходов я не продвинулся. Я надеялся, что это поможет мне снимать в пабах цыпочек, - я врал, будто служу в торговом флоте. Я говорил: "Да, я только что вернулся из Миная". Но меня обычно спрашивали: "Что ты говоришь? И когда же ты отплыл оттуда?" Я отвечал: "Сегодня в десять утра". После этого меня отшивали.Я боялся даже думать о том, что меня призовут в армию. Потому я и стал помощником инженера - в 1956-1957 годах в армию не брали подмастерьев. Это выглядело так: "Если ты найдешь настоящую работу, мы не заберем тебя". Такой способ выкрутиться казался мне самым лучшим. Меньше всего мне хотелось очутиться в армии. В пабе у отца был знакомый, который узнал, что в фирме "X. Хант и сын" есть работа. Я надеялся поработать столяром, а меня посадили на велосипед на целых шесть недель, сделав посыльным. Я был сыт этим по горло и вскоре начал жаловаться: "Я поступил сюда, чтобы работать столяром, а не крутить педали". Мне ответили: "Для столяров работы нет. Хочешь быть инженером?" Так я стал помощником инженера. Один день в неделю я посвящал учебе, а в остальное время работал.Там, на моем последнем настоящем рабочем месте, я познакомился с Роем Траффордом. Мы стали близкими друзьями и дружим до сих пор. И хотя теперь мы видимся редко, я по-прежнему привязан к Рою. Мы с ним ходили в пабы (впервые я побывал там в шестнадцать лет), бывали в клубе "Кэверн". В "Кэверн" мы получали контрамарку, дающую право вернуться, и шли в паб, а потом возвращались обратно в клуб.Нам с Роем нравилась одна и та же музыка - рок-н-ролл. Я постоянно слушал "Радио-Люксембург". Слышимость была скверной, но это радио мне все равно нравилось - по крайней мере, эта станция передавала разную музыку. По воскресеньям мы слушали в доме у Роя шоу Алана Фрида. Это был рок-н-ролл, и это было классно. Мы с Роем одевались одинаково, вместе выбирали одежду, потому что оба были стилягами. Я, правда, носил черное, а он синее. Мы все делали вместе.В Ливерпуле мы жили возле доков, а в каждом районе заправляла своя банда, как в Нью-Йорке или Гамбурге. Я был стилягой, иначе и быть не могло. Там, где я жил, надо было подчеркивать свою принадлежность к какой-нибудь банде, иначе ты становился белой вороной. Выбор был небогатым: тебя колотил либо каждый, кто жил по соседству, либо те, кто жил в других районах (со мной несколько раз такое случалось).В Ливерпуле часто бывало так: тот, мимо кого проходишь, вдруг спрашивал: "Ты чего на меня уставился?" Если ты отвечал: "Я не уставился", тебя спрашивали: "А почему?" А если говорил что-нибудь другое, к тебе все равно цеплялись. Отвертеться было невозможно, как и правильно ответить на этот вопрос. Ходить в компании было безопаснее. Наверное, Джону, Полу и Джорджу жилось нелегко, они никогда не входили в банду. И не были стилягами.Однажды мы с Роем решили сходить в кинотеатр "Гомон". После кино, когда мы шли по Парк-Роуд, мы столкнулись с бандой, которая собиралась на углу. Мы знали этих ребят, но они все равно подозвали нас: "А ну-ка, идите сюда". Мы подошли и услышали: "Мы идем в Гарстон драться, и вы с нами". При этом сразу понимаешь: стоит отказаться - и тебя самого побьют, но можно было и согласиться, присоединиться к банде и попытать удачу в драке. Можно смешаться с толпой, снять ремень, выглядеть как надо и молить Бога, чтобы никто из противоборствующей банды не набросился на тебя. Город буквально кишел агрессивными хулиганами, главным образом из рабочей сферы.Я одевался как положено стиляге. Двоюродный брат, который ходил в плавания - в каждой семье были моряки, - отдал мне свою старую одежду, а он был настоящим стилягой. Так у меня появился мешковатый, длинный пиджак, очень узкие брюки и туфли на каучуковой подошве. Но брат был гораздо крупнее меня, поэтому мне пришлось подпоясывать брюки широким поясом, который я украсил заклепка|ми. Так я начал одеваться, когда мне исполнилось шестнадцать. А потом у меня появились деньги, я стал сам покупать одежду. Деньги я зарабатывал не только на заводе, но и тем, что обменивал вещи, подворовывал и продавал краденое, - так продолжалось некоторое время.Пряжки и заклепки на ремне затачивали, ими наносили ощутимые удары - так делали все стиляги. А еще они носили на изнанке лацканов бритвы, поэтому тот, кто хватал тебя за лацканы, резал себе пальцы. Всем нам было не до шуток, речь шла о жизни и смерти.Мы жили в районе, где часто вспыхивали драки. Я плохо дрался, зато хорошо бегал, был неплохим спринтером и до сих пор остаюсь им, потому что этому просто научиться, если часто сталкиваться нос к носу с пятью противниками. Все начиналось без предисловий. Сначала слышалось: "Эй, ты, поди сюда!" А потом сыпались удары кулаков. Я никого не резал и не убивал, но меня несколько раз били ребята из моей же компании. Такое часто случается в бандах: когда парни не дерутся с чужаками, они звереют и начинают драться друг с другом, словно бешеные псы. Это ужасно. Я видел, как людям выбивали глаза, видел, как резали ножами и забивали молотками.У банд не было названий, но были вожаки. Мы входили в банду Дингла. В этом районе было несколько банд, иногда мы собирались, чтобы побуянить, - это называлось "ходить с парнями". При этом мы просто расхаживали туда-сюда по улицам, стояли на углу, избивали кого-нибудь, удирали, когда кто-то пытался бить нас, ходили в кино... Вскоре это надоедает. Мне все наскучило, я все реже "ходил с парнями" с тех пор, как начал играть. Мы с Роем хотели стать музыкантами и порвать с бандой. Музыка завладела мной, и я вышел из банды. Слава Богу, я окончательно бросил ее, когда мне исполнилось девятнадцать.В 1957 году все увлеклись скиффлом. В его основу лег американский блюз, который играли на пирушках или вечеринках в кем-то арендованных домах. Каждый из приглашенных вносил свой четвертак или десять центов. При этом у кого-нибудь находилась выпивка, а у кого-то стиральная доска, бас, гитара или какие-то самодельные инструменты. Я подумывал эмигрировать в США вместе с другом Джонни (не хочу называть его фамилию - вдруг он до сих пор скрывается, в последнее время у него было немало неприятностей). Я мечтал уехать в Техас, к Лайтнинг Хопкинсу - исполнителю блюзов, моему кумиру. Я даже сходил в посольство и взял необходимые бланки. Это случилось в 1958 году. Нам пришлось нелегко, но мы заполнили бумаги и получили новые, еще более запутанные, с вопросами вроде: "Был ли коммунистом дед вашей бабушки с материнской стороны?" Как это часто бывает с подростками, мы сдались. Зато мы получили список вакансий в Хьюстоне. Это были заводы, на которых нам могли предложить работу. К этой затее мы отнеслись со всей серьезностью.В Англии появились Лонни Донеган и скиффл-группа "The Vipers". В клубе "Кэверн" стали играть традиционный джаз и скиффл (вот почему мы начали со скиффла). Мы с Эдди Майлсом и Роем создали скиффл-группу первую группу, в которую я вошел, - "Скиффл-группу Эдди Клейтона" (никакого Эдди Клейтона не существовало). Все мы работали вместе. Эдди был токарем, я - помощником инженера, а Рой столяром. Когда кто-то из родных Гарри умер, он поехал в Ромфорд и увидел там ударную установку, которую продавали за двенадцать фунтов. Вся семья сложилась, и он привез эту установку в Ливерпуль. Мне подарили ее на Рождество. До тех пор дома я стучал по жестяным коробкам из-под печенья и по поленьям. Установка была отличная, это был уже не один барабан, а несколько: ведущий барабан, басовый барабан, хай-хет, один маленький тамтам, тарелки и педаль для басового барабана (мне больше не надо было дубасить по нему ногой).Как только я заинтересовался музыкой, я сразу взял три урока. Я думал: "Каждый вечер я буду учиться понимать музыку и учиться играть". Я отправился к одному человеку, который играл на барабанах, и он велел мне принести писчей бумагой. Он исписал ее всю, и больше я к нему не ходил. Мне не хотелось утруждать себя, все это казалось мне слишком скучным, я не выдержал.Как только у меня появилась ударная установка, я поставил ее у себя в спальне, в задней комнате, закрылся там и принялся стучать. Наконец мне стали кричать снизу: "Эй, прекрати! Соседи жалуются!" Потом все повторилось, и больше я никогда не упражнялся дома. Мне осталась единственная возможность потренироваться - играть в группе. Установку я получил в День подарков (второй день Рождества), а к группе присоединился в феврале, еще толком не научившись играть. Но и остальные не умели играть, в том числе гитарист, он знал всего пару аккордов. Все мы только начинали учиться. У нас не было чувства ритма, только Эдди играл здорово - он один из тех парней, которые смогут сыграть на любом инструменте. Очень музыкальный.Я работал на заводе, мы играли в подвале для товарищей по работе в обеденный перерыв. Потом в группу вошло еще несколько рабочих с завода, и мы начали играть бесплатно в клубах и на свадьбах.Мы выступили на нескольких свадьбах. Когда кто-нибудь из наших знакомых праздновал свадьбу, мы приносили свою аппаратуру и играли несколько часов. Однажды один рабочий с завода сказал: "Вы обязательно должны играть на этой свадьбе. - Потом ухмыльнулся и добавил: - Если я замолвлю за вас слово, вы возьмете меня в группу?" Мы согласились, он присоединился к нам и заявил: "Нас примут отлично, это шикарная свадьба. Короче, выпивка будет настоящая - никакого пива". К тому времени, как мы прибыли, гости ушли в паб, а вернувшись, принесли флаконы с темным элем, - такой шумной свадьбы я еще не видывал! В этом и заключается настоящая шикарная свадьба...Я стал полупрофессионалом: днем я работал инженером, а по вечерам играл на барабанах. Мы выступали на танцах в своем районе с группой "Эдди Клейтон" или с какой-нибудь другой, а позднее - с Рори. Мы играли, а девушки всегда смотрели в сторону музыкантов, которые отбивали их у других парней. Нам везло, если мы удирали из клубов раньше, чем нас успевали побить, - ведь мы играли в чужом районе, рядом не было наших знакомых.Так началась моя карьера. Потом я принялся кочевать из одной ливерпульской группы в другую: сначала попал в скиффл-группу "The Darktown", потом к Рори Сторму, Тони Шеридану и наконец в "Битлз". Я играл во множестве групп, практиковался почти в каждой ливерпульской группе. В те дни все группы постоянно менялись музыкантами. Все мы знали друг друга, и если кто-то заболевал или не мог выступать, ты занимал его место.Установка, на которой я играл, была отличной, у нее был крутой малый барабан, хоть она и была уже старой. Летом 1958 года я сходил к деду, одолжил у него 46 фунтов и отнес их в музыкальный магазин Фрэнка Хесси, где купил установку "Аякс", которая с виду походила на "Людвиг Силвер Перл".Рори и его группу "The Hurricanes" ("Ураганы") я считал классными. Они первыми в Ливерпуле захотели играть рок-н-ролл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88