Ее пальцы едва коснулись кончиков пальцев мужа, из обеих половин ее тела на покрытую пеплом землю выпали внутренности, хлынула кровь, а из горла вырвался ужасный хрип, и она умерла.
— Наглая, неблагодарная сука, — проворчал череполицый, вытирая свой меч и убирая его в ножны. Он глянул на меня, а я сжимал зубы и губы так крепко, как только мог. Тогда он усмехнулся, и его лицо с нарисованным черепом стало еще страшнее. — Понимаю, мироначальник. Вы хотели, чтобы она убедила других, будто вы способны на милосердие, и чтобы, когда вы выйдете против них, они быстро сдались, надеясь, что им будет сохранена жизнь. Тогда как на самом деле…
— А на самом деле, — подхватил чернокожий, явно тоже «догадавшись», — мы всех уничтожим, как только они сдадутся! Такой у вас план, мироначальник?
Мне удалось кивнуть.
Они тут же хрипло захохотали, «узнав», что я затеваю.
— Примите мои глубокие извинения, мироначальник, что я зарубил женщину и испортил ваш план, — произнес череполицый, когда они успокоились. — Но я поклялся защищать вас от физической угрозы и, что более важно, всякого неуважения. После того, что она сделала, ее нельзя было оставлять в живых. Вы согласны, мироначальник?
Я кивнул еще раз, а потом поднял палец, показывая, что сейчас вернусь. Я отошел в сторону, нашел какие-то растрепанные кусты — наверное, здесь и пряталась убитая женщина, чье имя я так и не узнал. Зайдя в кусты, я стряхнул с руки существо, которое они называли Мордантом. Мордант, кажется, был несколько недоволен таким обращением; захлопав крыльями, он отлетел и сел неподалеку. И тут я отдался позыву организма и вернул все, что было в животе. Спазмы стискивали мое тело до тех пор, пока мне не показалось, что я выблевал не только все содержимое желудка, но и сам желудок. Я сгибался чуть ли не пополам, хватая ртом воздух, когда заметил, что к левой лодыжке у меня прикреплен кинжал.
Я не стал колебаться. Вытащив кинжал, я приставил его к своей груди. Тогда, в тот миг, я ничего так не хотел, как лишить себя жизни. Потому что я либо уже умер и находился в аду — в таком случае никакие мои действия не повлияли бы на ход событий, — или же я жив и стал — без всякой своей вины — кошмарным чудовищем, каких сам всегда боялся.
Говорят, что самоубийство — лазейка для трусов. С полной уверенностью могу вам сказать, что это не так, потому что хоть я и неисправимый трус, а сделать этого все равно не мог. Кинжал был занесен, нацеленный прямо в сердце… если у меня оно было, ведь сколько раз меня обвиняли в бессердечии… но я не мог заставить себя совершить последнее движение. Не знаю, сколько я так стоял, пока не осознал, что получил поражение от собственной слабости, и тогда убрал кинжал назад в ножны на ноге. Потом я вернулся к своим людям, которые вопросительно на меня посмотрели.
— Зов природы, — просто сказал я, не в силах заставить себя взглянуть на рассеченную пополам женщину, залившую землю своей кровью. Надо было приказать похоронить ее или… или сделать что-нибудь другое. Но я ни о чем подобном не мог думать. Мне лишь хотелось поскорее покинуть это жуткое место.
Мордант летал вокруг меня, но я не стал поднимать руку: я ощущал, что он тварь такая же слабая и бесполезная, как и я, — и тогда крылатое существо, сделав еще один круг, улетело неизвестно куда. К дьяволу, скорее всего.
— Нам пора возвращаться, мироначальник, — сказал череполицый. — Здесь мы больше ничего не получим. Город взят и разграблен, его правители мертвы. Вы успешно провели еще одну войну. Нам незачем здесь задерживаться — надо сниматься и возвращаться домой. — Он понимающе рассмеялся. — Ведь ваша супруга по вам скучает.
— Моя дама, — повторил я за ним.
— Да, мироначальник. Энтипи с нами не пошла, хоть мы и встретили ее по дороге. Она явится, когда вы позовете.
Я оперся на посох, пытаясь найти в этом мире какой-нибудь смысл. Я был так испачкан сажей и грязью, что мог бы, наверное, просидеть в ванне хоть целый день, да и то, пожалуй, не отмылся бы дочиста. Я услышал, какие мне говорили слова, но ничего не понял.
— Эн… типи? — переспросил я.
— Да, мироначальник, — сказал чернокожий. — Она ожидает вашего приглашения.
Они выжидающе смотрели на меня, и я, по-прежнему ничего не понимая, но чувствуя, что должен что-то делать, приложил руки ко рту и позвал:
— Энтипи!
Сначала не было никакого ответа, и, собственно, я подумал: а почему он должен быть? Единственная Энтипи, которую я знал, находилась далеко отсюда, в Истерии… если только…
Жуткая мысль пришла мне в голову. А что, если… Что, если все это происходит не где-нибудь, а в Истерии? И я разграбил ее, командуя какой-то армией, и теперь Энтипи — моя рабыня? Я не знал, что ужаснее: то, что я завоевал мою бывшую родину, или то, что я настолько выжил из ума, что снова связался с сумасшедшей принцессой.
Но все мои вопросы отпали сами собой, когда в ответ я услышал ржание, а несколько мгновений спустя ко мне галопом подбежала прекрасная белая лошадь с гривой почти что рыжего цвета и остановилась, ожидая, когда я ее приласкаю. На ней было великолепно украшенное седло с вытисненными драконами и львами.
— Молодчина, Энтипи, — произнес череполицый.
Я дал имя Энтипи своей лошади. Нет сомнений, что я мог управлять ею, как хотел, не чувствуя вины. Да уж, что бы со мной ни приключилось, я не утратил своего чувства юмора. Я поставил левую ногу в стремя и закинул себя вверх, перебросив бесполезную правую ногу через круп лошади. Да, отсюда, с высоты, было понятно, что Энтипи еще лучше, чем я сначала подумал. Под собой я ощутил мощь ее мускулов. Я хотел потянуть повод, чтобы пустить ее в галоп и уехать от всего этого безумия побыстрее. Можно ли как-нибудь отделаться от этих дикарей и даже от воспоминаний о них? Но у меня были все основания полагать, что эти самые дикари легко смогут догнать меня, а догнав… что тогда? Что мне придется придумывать, чтобы объяснить мои взбрыки?
Ничего.
К добру или к худу — и конечно, скорее к худу, — мне придется пережить весь этот кошмар. Мне придется выяснить, почему все так получилось, и где я, и, если уж на то пошло, кто я такой. Где у меня дом и кто та «супруга», о которой они упоминали?
Отправляясь в путь, я решился бросить последний взгляд на два тела, лежавшие на земле — трагически покинутые всеми. И тогда, на том месте, я поклялся: что бы ни случилось со мной, пока я пребывал не в здравом рассудке, — теперь, когда я снова в себе, никто больше не погибнет.
Как мало я тогда знал.
2
ПОБЫТЬ ДОМА
Мы ехали быстрой рысью, и по дороге я кое-что узнал. Во-первых, имена моих спутников. Череполицый здоровяк, тот, который разрубил женщину пополам, задумавшись об этом не более чем о дровах, которые надо нарубить для костра, носил имя Кабаний Клык. У меня было подозрение, что при рождении ему дали другое имя. Насколько я мог догадаться, Кабаний Клык был моим ближайшим помощником, правой рукой. Чернокожий, который ехал с ним рядом, имел устрашающее имя Салахаким, хотя Кабаний Клык назвал его просто Охлад. Поскольку тот откликался, я решил, что это у него такое боевое прозвище. Он происходил из земли под названием Уфрика и был весьма компанейский парень, когда не смеялся над несчастьями других. Третий спутник, тот, которому, похоже, нечего было сказать о чем бы то ни было, назывался просто Тот Парень, так как никто не знал его имени, а он ни разу не озаботился тем, чтобы представиться. Однажды он просто явился, влился в войско и зарекомендовал себя как выдающийся воин, повинующийся приказам без рассуждений. Кажется, он заботился только о том, что ему говорят, и более ни о чем, занимаясь грабежами и мародерством, если это было удобно, а в другое время просто ожидая следующего приказа. Никто не знал — то ли Тому Парню отрезали когда-то язык, то ли он просто не умел разговаривать на нашем языке, а может быть, он просто был глуп как пробка. Но никого это не заботило, потому что на его службу это никак не влияло.
Потом я узнал кое-что важное о себе самом.
Мы уехали прочь от горящего города, который уже скрывался вдали. Выбравшись к тому месту, которое можно было считать в некотором роде дорогой, мы уже скакали по ней, когда мне случилось вдруг поднять руку и почесать щеку. Я был потрясен, обнаружив, что под ногтями у меня голубая глина. Как только я нашел удобный случай, а это случилось, когда мы проезжали мимо колодца, я скомандовал остановку. Мои люди вопросительно на меня посмотрели.
— Хочу напоить лошадей, — сказал я.
— Мироначальник, — рассудительно заметил Кабаний Клык, — животные не хотят…
— Энтипи хочет. Я чувствую.
«Осторожнее, осторожнее, — шептал мне внутренний голос, который, кажется, соображал лучше, чем я сам. — Эти люди — холодные убийцы, и если они решат, что ты им больше не нужен, они поступят с тобой так же, как с этой несчастной женщиной. Так что осторожнее».
Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее, я прибавил:
— Мы же не хотим, чтобы другие лошади стали завидовать Энтипи, а?
Мужчины коротко рассмеялись, и я решил, что это лучше призыва: «Убить его!» Через несколько мгновении Тот Парень вытягивал воду в ведре, к которому для удобства была привязана веревка, и я взял у него ведро, чтобы отнести его Энтипи.
Но это была не настоящая причина, по которой я скомандовал остановиться.
Я глянул в воду и увидел свое отражение.
Я выглядел по меньшей мере на год старше, чем себя помнил. Случилось ли это по причине реального хода времени или из-за эмоционального истощения, вызванного сменой занятий — от владельца таверны и постоялого двора к командиру убийц и грабителей, — не знаю. В любом случае мне было трудно сказать, сколько прошло времени, потому что мое лицо было точно так же раскрашено голубой глиной, как и у моих воинов. Некоторые полосы тянулись через все лицо, а некоторые кончались где-то на полпути. Забавно, что посреди моего лба была нарисована какая-то безумная ухмылка.
— Мироначальник! — окликнул Кабаний Клык, и я, посмотрев на него, подумал: «Хорошо, что лицо у меня разрисовано и под раскраской не видно, какой я бледный».
— Что случилось?
— Случилось? — переспросил я.
— Да. — Кабаний Клык улыбнулся.
У него была та же улыбка, с какой несколько часов назад он разрубил истеричную вдову.
— Вы так глядите, словно никогда не видели побыти.
— Побыти…
К нам подходил Охлад, и лицо у него было озабоченное.
— Побыть, мироначальник. — Он растер между пальцами немного голубой краски с лица. — Вот это побыть. Мироначальник, вам нехорошо?
— Наверное, он получил удар по голове, когда сражался с вождем, — предположил Кабаний Клык, обменявшись встревоженным взглядом с Охладом. — Мироначальник… вас не ранило во время сражения?
Я хотел сказать «нет», но сдержался. Вместо этого я медленно опустил ведро и притворился, будто только что осознал, что происходит. Говоря словно издалека, я протянул:
— Нанеся какой-то удар… кажется, я упал на спину… ударился головой. Трудно вспомнить…
Кабаний Клык кивнул, словно подтверждались его худшие опасения.
— Когда вернемся, надо, чтобы его посмотрел знахарь, — сказал он Охладу, словно меня с ними и не было. — Если он пострадал, мы должны об этом знать…
— Знахарь не понадобится. Я уверен, что со мной все в порядке, — сказал я примирительно. — Надеюсь, однако, что вы меня поймете, если я… иногда буду медленно отвечать вам… Не сомневаюсь, что со временем я опять стану прежним.
— Конечно, мироначальник! — воскликнул Кабаний Клык, и Охлад согласился с ним.
Тот Парень наблюдал за нами со стороны, неся воду своей лошади.
— Побед… — вдруг сказал я.
— Да, мироначальник?
— Там дом.
— Конечно, мироначальник, — ответил Охлад. — Побед когда-то был просто сборищем племен, а сейчас они все под вашим правлением. А теперь вы распространяете свои владения за пределы Победа. Вы станете величайшим мироначальником в истории Победа.
— Вы… вы же помните об этом, мироначальник? — осторожно спросил Кабаний Клык.
— Конечно, — сказал я, выдавив улыбку. — Мне просто нравится об этом слушать, вот и все.
«Хорошо. Осторожнее. Осторожнее».
Мы снова сели в седла, а я вспомнил слова провидца. Того, который говорил: «Быть в беде»… Оказалось, что он все перепутал. И впрямь, не «быть», а «побыть», и именно эта причудливая боевая раскраска ведет меня в Побед, или домой в Побед, как может оказаться.
Существо по имени Мордант продолжало следовать за нами по воздуху, в основном улетая далеко вперед и иногда возвращаясь. Однажды он спикировал пониже и бросил мне на колени мертвого грызуна. Это явно было какое-то подношение, он, наверное, хотел разделить со мной пищу. Я бросил тушку обратно Морданту, он подхватил ее прямо в воздухе, проглотил, издал ликующий звук и снова улетел, помахивая в воздухе хвостом.
По дороге мы проезжали мимо воинов. Моих воинов. Они, как и мы, возвращались из горящего города (я узнал, что город назывался Джайфа). Все были нагружены награбленной добычей, смеялись, пели мне хвалебные песни и были просто в восторге, когда я проезжал мимо них.
Наконец, когда солнце уже садилось, а тени стали длиннее, мы остановились на ночлег; к нам присоединилось несколько отрядов воинов. Еды оказалось много — из Джайфы украли немало провизии, а также женщин… да, женщин мужчины тоже взяли в городе, чтобы пользоваться ими в свое удовольствие. У многих женщин руки были связаны, но некоторые шли свободно, однако все имели унылый, испуганный вид. Многие пленницы были ужасно, ужасно молоды, и то и дело они бросали на меня выразительные взгляды.
Я не мог понять — то ли они надеялись, что я вмешаюсь, то ли опасались, что я сам захочу позабавиться с одной или несколькими из них. Ну, про первое нечего было и думать, а что касается последнего… Несмотря на мнение Шейри, я никогда не обходился с женщинами жестоко и не собирался менять свои правила.
И все же я чувствовал себя виноватым из-за своей беспомощности. Как трагично: я явно был командующим этими отрядами, которых в нашем лагере уже перевалило за сотню, — и не мог ответить на мольбу женщин. Я не осмеливался ничего предпринять, затеять что-нибудь, что бы заметно отличалось от того, что я делал ранее. Я не осмеливался вызвать подозрений, и если бы мне предстояло выбирать между бедами этих женщин и моими собственными, я заранее знал, что выберу.
Ночью раздавались песни и грубый смех, многие песни воспевали мои подвиги. Я и раньше бывал героем баллад и песен, хотя всегда выступал в них объектом насмешек или презрения. Но не в этот раз. Каждая песня, каждый куплет рассказывали о каком-нибудь великом деянии, которое я совершил. Мироначальник сделал это, мироначальник сделал то, и еще что-то там сделал этот самый мироначальник. И все свершения, о которых они пели, оказывались одинаково жестокими. Я захватил какой-то город, сверг какого-то короля или убивал врагов мечом направо и налево — неумолимый, как тайфун, с силой сотни демонов, выпущенных из преисподней. Я знаю, что обычно реальные события в таких песнях преувеличены сверх всякой меры, но должен признать, соверши я хотя бы малую часть того, о чем услышал, все равно это было гораздо больше, чем планировалось мной в жизни.
Но все-все, что я сделал, были сплошь одни разрушения. Ни одной песни о том, как что-нибудь было создано. Построить там город, или пощадить людей из сострадания, или вдохновить их на великие свершения и достижения, не связанные с войной, — ничего подобного. Только кровопролития и убийства, хаос и несчастья по всей земле Победа, и все от меня. Я не мог представить, что же со мной случилось, но мне стало дурно.
Мы сидели вокруг костра, набив животы свежезажаренным мясом, и я старался отвлечься от жалобных женских криков, раздававшихся поблизости. Мордант возвратился и устроился на ночлег, обернувшись вокруг моей ноги. Тем временем Охлад, сидящий от меня неподалеку, настраивал лиру. Он промурлыкал несколько нот и окликнул меня:
— Мироначальник, я написал новую песню. Надеюсь, вам понравится.
И он запел…
Да здравствует наш Невпопад, убийца-победитель!
Восславьте Невпопада вы, но дочь свою заприте.
Костями выстлан его путь, ведущий чрез Побед,
И его планов вороги не разгадают, нет.
Славьте, славьте Невпопада, его жгучие вихры.
Славьте, славьте Невпопада, или будете мертвы.
Удумал Владамор-дурак тягаться с Невпопадом, —
Взмахнул наш Невпопад мечом — кровь льется водопадом.
А Невпопада думала вдова Владамора убить,
Пришлось ее на две вдовы Невпопаду разрубить!
Славьте, славьте Невпопада — он среди великих самых!
Славьте и сдавайтесь! Вашим трупам гнить в могильных ямах!
До этого момента я надеялся, что никто не знает моего имени. В конце концов, они обращались ко мне просто «мироначальник». Однако тщетны оказались мои надежды. Если мое имя прозвучало в песне, значит кто таков мироначальник Победа, хорошо знают во всех землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Наглая, неблагодарная сука, — проворчал череполицый, вытирая свой меч и убирая его в ножны. Он глянул на меня, а я сжимал зубы и губы так крепко, как только мог. Тогда он усмехнулся, и его лицо с нарисованным черепом стало еще страшнее. — Понимаю, мироначальник. Вы хотели, чтобы она убедила других, будто вы способны на милосердие, и чтобы, когда вы выйдете против них, они быстро сдались, надеясь, что им будет сохранена жизнь. Тогда как на самом деле…
— А на самом деле, — подхватил чернокожий, явно тоже «догадавшись», — мы всех уничтожим, как только они сдадутся! Такой у вас план, мироначальник?
Мне удалось кивнуть.
Они тут же хрипло захохотали, «узнав», что я затеваю.
— Примите мои глубокие извинения, мироначальник, что я зарубил женщину и испортил ваш план, — произнес череполицый, когда они успокоились. — Но я поклялся защищать вас от физической угрозы и, что более важно, всякого неуважения. После того, что она сделала, ее нельзя было оставлять в живых. Вы согласны, мироначальник?
Я кивнул еще раз, а потом поднял палец, показывая, что сейчас вернусь. Я отошел в сторону, нашел какие-то растрепанные кусты — наверное, здесь и пряталась убитая женщина, чье имя я так и не узнал. Зайдя в кусты, я стряхнул с руки существо, которое они называли Мордантом. Мордант, кажется, был несколько недоволен таким обращением; захлопав крыльями, он отлетел и сел неподалеку. И тут я отдался позыву организма и вернул все, что было в животе. Спазмы стискивали мое тело до тех пор, пока мне не показалось, что я выблевал не только все содержимое желудка, но и сам желудок. Я сгибался чуть ли не пополам, хватая ртом воздух, когда заметил, что к левой лодыжке у меня прикреплен кинжал.
Я не стал колебаться. Вытащив кинжал, я приставил его к своей груди. Тогда, в тот миг, я ничего так не хотел, как лишить себя жизни. Потому что я либо уже умер и находился в аду — в таком случае никакие мои действия не повлияли бы на ход событий, — или же я жив и стал — без всякой своей вины — кошмарным чудовищем, каких сам всегда боялся.
Говорят, что самоубийство — лазейка для трусов. С полной уверенностью могу вам сказать, что это не так, потому что хоть я и неисправимый трус, а сделать этого все равно не мог. Кинжал был занесен, нацеленный прямо в сердце… если у меня оно было, ведь сколько раз меня обвиняли в бессердечии… но я не мог заставить себя совершить последнее движение. Не знаю, сколько я так стоял, пока не осознал, что получил поражение от собственной слабости, и тогда убрал кинжал назад в ножны на ноге. Потом я вернулся к своим людям, которые вопросительно на меня посмотрели.
— Зов природы, — просто сказал я, не в силах заставить себя взглянуть на рассеченную пополам женщину, залившую землю своей кровью. Надо было приказать похоронить ее или… или сделать что-нибудь другое. Но я ни о чем подобном не мог думать. Мне лишь хотелось поскорее покинуть это жуткое место.
Мордант летал вокруг меня, но я не стал поднимать руку: я ощущал, что он тварь такая же слабая и бесполезная, как и я, — и тогда крылатое существо, сделав еще один круг, улетело неизвестно куда. К дьяволу, скорее всего.
— Нам пора возвращаться, мироначальник, — сказал череполицый. — Здесь мы больше ничего не получим. Город взят и разграблен, его правители мертвы. Вы успешно провели еще одну войну. Нам незачем здесь задерживаться — надо сниматься и возвращаться домой. — Он понимающе рассмеялся. — Ведь ваша супруга по вам скучает.
— Моя дама, — повторил я за ним.
— Да, мироначальник. Энтипи с нами не пошла, хоть мы и встретили ее по дороге. Она явится, когда вы позовете.
Я оперся на посох, пытаясь найти в этом мире какой-нибудь смысл. Я был так испачкан сажей и грязью, что мог бы, наверное, просидеть в ванне хоть целый день, да и то, пожалуй, не отмылся бы дочиста. Я услышал, какие мне говорили слова, но ничего не понял.
— Эн… типи? — переспросил я.
— Да, мироначальник, — сказал чернокожий. — Она ожидает вашего приглашения.
Они выжидающе смотрели на меня, и я, по-прежнему ничего не понимая, но чувствуя, что должен что-то делать, приложил руки ко рту и позвал:
— Энтипи!
Сначала не было никакого ответа, и, собственно, я подумал: а почему он должен быть? Единственная Энтипи, которую я знал, находилась далеко отсюда, в Истерии… если только…
Жуткая мысль пришла мне в голову. А что, если… Что, если все это происходит не где-нибудь, а в Истерии? И я разграбил ее, командуя какой-то армией, и теперь Энтипи — моя рабыня? Я не знал, что ужаснее: то, что я завоевал мою бывшую родину, или то, что я настолько выжил из ума, что снова связался с сумасшедшей принцессой.
Но все мои вопросы отпали сами собой, когда в ответ я услышал ржание, а несколько мгновений спустя ко мне галопом подбежала прекрасная белая лошадь с гривой почти что рыжего цвета и остановилась, ожидая, когда я ее приласкаю. На ней было великолепно украшенное седло с вытисненными драконами и львами.
— Молодчина, Энтипи, — произнес череполицый.
Я дал имя Энтипи своей лошади. Нет сомнений, что я мог управлять ею, как хотел, не чувствуя вины. Да уж, что бы со мной ни приключилось, я не утратил своего чувства юмора. Я поставил левую ногу в стремя и закинул себя вверх, перебросив бесполезную правую ногу через круп лошади. Да, отсюда, с высоты, было понятно, что Энтипи еще лучше, чем я сначала подумал. Под собой я ощутил мощь ее мускулов. Я хотел потянуть повод, чтобы пустить ее в галоп и уехать от всего этого безумия побыстрее. Можно ли как-нибудь отделаться от этих дикарей и даже от воспоминаний о них? Но у меня были все основания полагать, что эти самые дикари легко смогут догнать меня, а догнав… что тогда? Что мне придется придумывать, чтобы объяснить мои взбрыки?
Ничего.
К добру или к худу — и конечно, скорее к худу, — мне придется пережить весь этот кошмар. Мне придется выяснить, почему все так получилось, и где я, и, если уж на то пошло, кто я такой. Где у меня дом и кто та «супруга», о которой они упоминали?
Отправляясь в путь, я решился бросить последний взгляд на два тела, лежавшие на земле — трагически покинутые всеми. И тогда, на том месте, я поклялся: что бы ни случилось со мной, пока я пребывал не в здравом рассудке, — теперь, когда я снова в себе, никто больше не погибнет.
Как мало я тогда знал.
2
ПОБЫТЬ ДОМА
Мы ехали быстрой рысью, и по дороге я кое-что узнал. Во-первых, имена моих спутников. Череполицый здоровяк, тот, который разрубил женщину пополам, задумавшись об этом не более чем о дровах, которые надо нарубить для костра, носил имя Кабаний Клык. У меня было подозрение, что при рождении ему дали другое имя. Насколько я мог догадаться, Кабаний Клык был моим ближайшим помощником, правой рукой. Чернокожий, который ехал с ним рядом, имел устрашающее имя Салахаким, хотя Кабаний Клык назвал его просто Охлад. Поскольку тот откликался, я решил, что это у него такое боевое прозвище. Он происходил из земли под названием Уфрика и был весьма компанейский парень, когда не смеялся над несчастьями других. Третий спутник, тот, которому, похоже, нечего было сказать о чем бы то ни было, назывался просто Тот Парень, так как никто не знал его имени, а он ни разу не озаботился тем, чтобы представиться. Однажды он просто явился, влился в войско и зарекомендовал себя как выдающийся воин, повинующийся приказам без рассуждений. Кажется, он заботился только о том, что ему говорят, и более ни о чем, занимаясь грабежами и мародерством, если это было удобно, а в другое время просто ожидая следующего приказа. Никто не знал — то ли Тому Парню отрезали когда-то язык, то ли он просто не умел разговаривать на нашем языке, а может быть, он просто был глуп как пробка. Но никого это не заботило, потому что на его службу это никак не влияло.
Потом я узнал кое-что важное о себе самом.
Мы уехали прочь от горящего города, который уже скрывался вдали. Выбравшись к тому месту, которое можно было считать в некотором роде дорогой, мы уже скакали по ней, когда мне случилось вдруг поднять руку и почесать щеку. Я был потрясен, обнаружив, что под ногтями у меня голубая глина. Как только я нашел удобный случай, а это случилось, когда мы проезжали мимо колодца, я скомандовал остановку. Мои люди вопросительно на меня посмотрели.
— Хочу напоить лошадей, — сказал я.
— Мироначальник, — рассудительно заметил Кабаний Клык, — животные не хотят…
— Энтипи хочет. Я чувствую.
«Осторожнее, осторожнее, — шептал мне внутренний голос, который, кажется, соображал лучше, чем я сам. — Эти люди — холодные убийцы, и если они решат, что ты им больше не нужен, они поступят с тобой так же, как с этой несчастной женщиной. Так что осторожнее».
Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее, я прибавил:
— Мы же не хотим, чтобы другие лошади стали завидовать Энтипи, а?
Мужчины коротко рассмеялись, и я решил, что это лучше призыва: «Убить его!» Через несколько мгновении Тот Парень вытягивал воду в ведре, к которому для удобства была привязана веревка, и я взял у него ведро, чтобы отнести его Энтипи.
Но это была не настоящая причина, по которой я скомандовал остановиться.
Я глянул в воду и увидел свое отражение.
Я выглядел по меньшей мере на год старше, чем себя помнил. Случилось ли это по причине реального хода времени или из-за эмоционального истощения, вызванного сменой занятий — от владельца таверны и постоялого двора к командиру убийц и грабителей, — не знаю. В любом случае мне было трудно сказать, сколько прошло времени, потому что мое лицо было точно так же раскрашено голубой глиной, как и у моих воинов. Некоторые полосы тянулись через все лицо, а некоторые кончались где-то на полпути. Забавно, что посреди моего лба была нарисована какая-то безумная ухмылка.
— Мироначальник! — окликнул Кабаний Клык, и я, посмотрев на него, подумал: «Хорошо, что лицо у меня разрисовано и под раскраской не видно, какой я бледный».
— Что случилось?
— Случилось? — переспросил я.
— Да. — Кабаний Клык улыбнулся.
У него была та же улыбка, с какой несколько часов назад он разрубил истеричную вдову.
— Вы так глядите, словно никогда не видели побыти.
— Побыти…
К нам подходил Охлад, и лицо у него было озабоченное.
— Побыть, мироначальник. — Он растер между пальцами немного голубой краски с лица. — Вот это побыть. Мироначальник, вам нехорошо?
— Наверное, он получил удар по голове, когда сражался с вождем, — предположил Кабаний Клык, обменявшись встревоженным взглядом с Охладом. — Мироначальник… вас не ранило во время сражения?
Я хотел сказать «нет», но сдержался. Вместо этого я медленно опустил ведро и притворился, будто только что осознал, что происходит. Говоря словно издалека, я протянул:
— Нанеся какой-то удар… кажется, я упал на спину… ударился головой. Трудно вспомнить…
Кабаний Клык кивнул, словно подтверждались его худшие опасения.
— Когда вернемся, надо, чтобы его посмотрел знахарь, — сказал он Охладу, словно меня с ними и не было. — Если он пострадал, мы должны об этом знать…
— Знахарь не понадобится. Я уверен, что со мной все в порядке, — сказал я примирительно. — Надеюсь, однако, что вы меня поймете, если я… иногда буду медленно отвечать вам… Не сомневаюсь, что со временем я опять стану прежним.
— Конечно, мироначальник! — воскликнул Кабаний Клык, и Охлад согласился с ним.
Тот Парень наблюдал за нами со стороны, неся воду своей лошади.
— Побед… — вдруг сказал я.
— Да, мироначальник?
— Там дом.
— Конечно, мироначальник, — ответил Охлад. — Побед когда-то был просто сборищем племен, а сейчас они все под вашим правлением. А теперь вы распространяете свои владения за пределы Победа. Вы станете величайшим мироначальником в истории Победа.
— Вы… вы же помните об этом, мироначальник? — осторожно спросил Кабаний Клык.
— Конечно, — сказал я, выдавив улыбку. — Мне просто нравится об этом слушать, вот и все.
«Хорошо. Осторожнее. Осторожнее».
Мы снова сели в седла, а я вспомнил слова провидца. Того, который говорил: «Быть в беде»… Оказалось, что он все перепутал. И впрямь, не «быть», а «побыть», и именно эта причудливая боевая раскраска ведет меня в Побед, или домой в Побед, как может оказаться.
Существо по имени Мордант продолжало следовать за нами по воздуху, в основном улетая далеко вперед и иногда возвращаясь. Однажды он спикировал пониже и бросил мне на колени мертвого грызуна. Это явно было какое-то подношение, он, наверное, хотел разделить со мной пищу. Я бросил тушку обратно Морданту, он подхватил ее прямо в воздухе, проглотил, издал ликующий звук и снова улетел, помахивая в воздухе хвостом.
По дороге мы проезжали мимо воинов. Моих воинов. Они, как и мы, возвращались из горящего города (я узнал, что город назывался Джайфа). Все были нагружены награбленной добычей, смеялись, пели мне хвалебные песни и были просто в восторге, когда я проезжал мимо них.
Наконец, когда солнце уже садилось, а тени стали длиннее, мы остановились на ночлег; к нам присоединилось несколько отрядов воинов. Еды оказалось много — из Джайфы украли немало провизии, а также женщин… да, женщин мужчины тоже взяли в городе, чтобы пользоваться ими в свое удовольствие. У многих женщин руки были связаны, но некоторые шли свободно, однако все имели унылый, испуганный вид. Многие пленницы были ужасно, ужасно молоды, и то и дело они бросали на меня выразительные взгляды.
Я не мог понять — то ли они надеялись, что я вмешаюсь, то ли опасались, что я сам захочу позабавиться с одной или несколькими из них. Ну, про первое нечего было и думать, а что касается последнего… Несмотря на мнение Шейри, я никогда не обходился с женщинами жестоко и не собирался менять свои правила.
И все же я чувствовал себя виноватым из-за своей беспомощности. Как трагично: я явно был командующим этими отрядами, которых в нашем лагере уже перевалило за сотню, — и не мог ответить на мольбу женщин. Я не осмеливался ничего предпринять, затеять что-нибудь, что бы заметно отличалось от того, что я делал ранее. Я не осмеливался вызвать подозрений, и если бы мне предстояло выбирать между бедами этих женщин и моими собственными, я заранее знал, что выберу.
Ночью раздавались песни и грубый смех, многие песни воспевали мои подвиги. Я и раньше бывал героем баллад и песен, хотя всегда выступал в них объектом насмешек или презрения. Но не в этот раз. Каждая песня, каждый куплет рассказывали о каком-нибудь великом деянии, которое я совершил. Мироначальник сделал это, мироначальник сделал то, и еще что-то там сделал этот самый мироначальник. И все свершения, о которых они пели, оказывались одинаково жестокими. Я захватил какой-то город, сверг какого-то короля или убивал врагов мечом направо и налево — неумолимый, как тайфун, с силой сотни демонов, выпущенных из преисподней. Я знаю, что обычно реальные события в таких песнях преувеличены сверх всякой меры, но должен признать, соверши я хотя бы малую часть того, о чем услышал, все равно это было гораздо больше, чем планировалось мной в жизни.
Но все-все, что я сделал, были сплошь одни разрушения. Ни одной песни о том, как что-нибудь было создано. Построить там город, или пощадить людей из сострадания, или вдохновить их на великие свершения и достижения, не связанные с войной, — ничего подобного. Только кровопролития и убийства, хаос и несчастья по всей земле Победа, и все от меня. Я не мог представить, что же со мной случилось, но мне стало дурно.
Мы сидели вокруг костра, набив животы свежезажаренным мясом, и я старался отвлечься от жалобных женских криков, раздававшихся поблизости. Мордант возвратился и устроился на ночлег, обернувшись вокруг моей ноги. Тем временем Охлад, сидящий от меня неподалеку, настраивал лиру. Он промурлыкал несколько нот и окликнул меня:
— Мироначальник, я написал новую песню. Надеюсь, вам понравится.
И он запел…
Да здравствует наш Невпопад, убийца-победитель!
Восславьте Невпопада вы, но дочь свою заприте.
Костями выстлан его путь, ведущий чрез Побед,
И его планов вороги не разгадают, нет.
Славьте, славьте Невпопада, его жгучие вихры.
Славьте, славьте Невпопада, или будете мертвы.
Удумал Владамор-дурак тягаться с Невпопадом, —
Взмахнул наш Невпопад мечом — кровь льется водопадом.
А Невпопада думала вдова Владамора убить,
Пришлось ее на две вдовы Невпопаду разрубить!
Славьте, славьте Невпопада — он среди великих самых!
Славьте и сдавайтесь! Вашим трупам гнить в могильных ямах!
До этого момента я надеялся, что никто не знает моего имени. В конце концов, они обращались ко мне просто «мироначальник». Однако тщетны оказались мои надежды. Если мое имя прозвучало в песне, значит кто таков мироначальник Победа, хорошо знают во всех землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46