Обычно Зарем Шахматист молчал. Но теперь он робко заметил:
– Кстати, у жены Сталина, Надежды Аллилуевой, прабабка по отцу тоже была цыганка. А мать Надежды была полунемка и четвертьгрузинка. Очень смешанная кровь.
Серафим Аллилуев вступился за свою однофамилицу:
– Что ж, говорят, что смешанная кровь хорошо влияет на потомство.
– Да, именно поэтому многие дегенараты пытаются освежить свою гнилую кровь путем смешанных браков, – тихо сказал Зарем Шахматист. – Но гнилая кровь, как яд, сильнее здоровой крови. Поэтому среди таких полукровок масса дегенаратов. Потому Надежда Аллилуева и застрелилась. И ее дети тоже психуют.
Как-то французская Лиза пригласила Серафима Аллилуева к себе вечером на чай, чтобы разнюхать от него побольше про радио «Свобода». Наслушавшись рассказов, что она была можно-герл среди моряков, Серафим с готовностью согласился.
Но вопреки заманчивой рекламе Лиза оказалась девушкой строгих правил. На ее ночном столике стоял в рамочке портрет красивого молодого человека в форме военного летчика. С трогательной откровенностью Лиза рассказала, что это ее бывший жених, который воспользовался ее неопытностью, соблазнил, обманул и бросил. Поэтому теперь она не доверяет всем остальным мужчинам. В подтверждение своих слов падшая Лиза отдергивалась при малейшем прикосновении, давая понять, что второй раз она на эту удочку не попадется.
Когда Лиза вышла в кухню, чтобы заварить чай, Серафим решил посмотреть, что написал ей жених на обороте своей карточки. Наверно, уверял, обманщик, что любит до гроба? Он вынул карточку из рамки. На обороте типографским шрифтом стояло: «Артист Герасимов в роли летчика из кинофильма „Победители“». Такого жениха можно было купить на каждом углу за 20 копеек.
«Э-э, видать, Лиза тоже неплохая артистка», – подумал Серафим. Когда обманутая невеста вернулась из кухни, он спросил:
– Так как же у вас с этим женихом?
– Я его люблю и ненавижу! – с трепетанием в голосе ответила Лиза. – Он пишет мне письма, но я их жгу не распечатывая.
На следующий день Остап спросил:
– Ну как там Лиза? Французская она или нет?
– Не знаю, – сухо ответил Серафим, давая понять, что чужих секретов он не разглашает.
– Зато она тебя сразу узнала, – ухмыльнулся Остап. – 0-опытная лингвистка. В голове у нее явный параллакс – этакий перекос в мозгах. И под юбкой у нее тоже параллакс.
Что касается работы, то Лиза и Нина зарекомендовали себя, с самой лучшей стороны – и деловые, и умненькие, и миленькие. Девушки, что попроще, стараются поскорее выйти замуж. А Лиза и Нина с приятной наглецой заявляли, что они не такие дуры, чтобы вешаться на шею первому попавшемуся. Сначала нужно немножко порезвиться и пофлиртовать.
Первой перешла от слов к делу французская Лиза. Хотя политсоветник Чумкин был и не особенно молод, и не особенно привлекателен, и к тому же женат, и хотя все сотрудники сторонились его, как прокаженного, но внучку сенатора это нисколько не испугало. Она вдруг начала осыпать Чумкина комплиментами, игривыми взглядами и шаловливыми намеками.
– Настоящего мужчину судят по тому, – говорила Лиза, – чего он достиг.
Видя такие вольности, Нина сначала надулась и закусила губу. Но потом она быстро сообразила, в чем дело, и, чтобы не отставать от конкурентки, взяла под обстрел самого Адама Абрамовича. Хотя на вид он был не из тех салонных львов, которые покоряют сердца молоденьких девушек, но дочку кирасира это нисколько не смущало.
– Я предпочитаю людей постарше, – заявила Нина. – Они хоть не лезут повсюду руками, как некоторые молодые нахалы.
Добрейшего Адама Абрамовича хвалили все. Но Нина всех переплюнула. Она повсюду ходила и уверяла, что Адам Абрамович для нее все равно что приемный отец. При этом она улыбалась ему так нежно, что приемный отец расплывался от гордости, как новорожденный месяц, и смущенно поглаживал свой объемистый животик.
Один Остап был недоволен.
– Ну и карьеристки! – ворчал он. – Ну и подлизы! Ведь без мыла лезут!..
– Но Нина хороший психолог, – сказал Зарем Шахматист. – Заметила, что у Адама Абрамыча нет детей – и сразу сделала выводы.
Умные женщины никогда не покажут, что они соперничают. Хотя внутренне Лиза и Нина были как будто на ножах, но внешне они жили душа в душу. В обеденный перерыв подруги-соперницы, взявшись за ручку, вместе ходили в столовую или погулять по городу.
– Они даже в уборную вместе бегают, – заметил Зарем Шахматист, глядя на часы. – Вот уж полчаса прошло, а они все там.
– Это все французская Лиза, – сказал Остап. – Она Нину там всем французским премудростям научит.
Днем по радио «Свобода» писали скрипты, стучали машинки, в отделе переводов делали переводы, дикторы наговаривали передачи на пленку, которую отправляли на радиопередатчики для пуска в эфир во все концы мира. Сложная машина психвойны работала на полных оборотах.
А вечером в порядке укрепления рабочего коллектива Лиза предлагала политсоветнику Чумкину пойти с ней в ресторан. К ним с отеческой улыбкой присоединялся и сам Адам Абрамович и заодно брал с собой свою приемную дочь. Чтобы показать свое французское воспитание, Лиза заказывала себе бифштекс по-татарски из сырого молотого мяса с луком, перцем и сырыми яйцами. Чтобы не ударить лицом в грязь, Нина следовала примеру своей соперницы. А кавалеры из вежливости присоединялись к дамам.
А Остап Оглоедов потом комментировал:
– С точки зрения психвойны… В общем, есть сырое мясо – это паршивая примета.
– Почему? – спросил Серафим.
– Да вот был у нас на строительстве один такой чудак на кухне. Тоже ел сырое мясо и придурялся, что это, дескать, бифштекс по-татарски. А потом случайно зазырнул, что, когда на кухне никого нема, так он из-под сырого мяса кровь в кружку собирает – и пьет.
– Что он – дурной?
– Нет, потом один профессор объяснил, что в психопатологии это называется вампиризм. Вот тебе и живой вампир.
– А кем он был?
– Да на вид тихоня такой, типичный интеллигенток. На скрипочке пиликал. А потом его узнали. Так он же, говорят, раньше в ЧК работал, людей расстреливал. А теперь, значит, сам в этот котел попал. Ну, потом его в лесу поймали и сделали из него татарский бифштекс. Убили, как собаку.
– А ты-то что там делал?
– Я там подметайлом был – полы подметал.
– А где это было?
– Эх, братец, я такие университеты прошел, такие академии. – Остап тяжело вздохнул и почесал лапой спину. – Ты лучше и не спрашивай. А то приснится – маму кричать будешь! И потом не заснешь.
Под облагораживающим влиянием Лизы политсоветник Чумкин уже не ругал своих мальчиков публично, а вызывал их для этого в свой кабинет. Адам Абрамович приходил теперь на службу раньше времени, а после работы искал случая проводить свою приемную дочь домой. Но надо сказать, что Нина его не баловала, так как большую часть времени посвящала своей дружбе и соперничеству с Лизой. Вскоре Адам Абрамович написал Лизе и Нине служебные характеристики, где подчеркнул, что они не только сами хорошо работают, но и помогают работать другим.
– Вот видите! – ворчал Остап. – Лезут, как уховертки!
По радио «Свобода» поползли слухи, что полнтсоветник Чумкин собирается разводиться со своей женой. Единственная трудность заключалась в том, чтобы разыскать эту жену, которая, как жаловался муж, опять сбежала из дома и находится неизвестно где.
Нина ходила и весь день мурлыкала: «Изо всех невозможно возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!» Было ясно, что она в кого-то влюблена.
Говорят, что любовь помогает расцвету творческих сил. Наверно, поэтому и Нину потянуло к творчеству. Для начала она попросила у Адама Абрамовича разрешение, чтобы написать дома скрипт на пробу. А дома она обратилась за помощью к папе. Гоняло Мученик обложился газетами и журналами и перекатал оттуда скрипт о декадансе Пастернака и социалистическом реализме.
Утром Нина перепечатала папину стряпню на машинке и отдала ее для редактирования своему приемному отцу. Тот посмотрел: вроде ничего, только, как у декадентов, не поймешь, где начало и где конец. Отеческой рукой Адам Абрамович свел концы с концами и похвалил:
– Очень хорошо, сегодня же пустим в воздух. Вслед за Ниной в творческий процесс включилась и Лиза. Забыв о конкуренции, Нина благородно пришла на помощь своей сопернице и предложила ей работать вдвоем. С тех пор подруги-соперницы по вечерам сидели дома и писали свои скрипты в четыре руки. Они так увлекались, что работали допоздна, и Лиза даже оставалась ночевать у Нины.
Остап Оглоедов комментировал:
– Лишней койки там нету. Значит, они спят в одной постели. Хм…
– Ну и что же здесь такого? – как адвокат, вступался неохристианин Серафим Аллилуев. – Подруги так всегда делают.
Зато на работе у Лизы и Нины был явный прогресс. Хотя они по-прежнему отстукивали свои трели на машинках, но официально они числились теперь не машинистками, а литературными сотрудниками.
– Это черт знает что! – возмущался Остап. – Я столько университетов отбухал. А теперь эти школьницы тоже в писатели лезут.
– Интересно, как эта шайка работает, – задумчиво заметил Зарем Шахматист. – Так они всегда друг дружку тянут.
Тем временем Адам Абрамович и политсоветник Чумкпн рассыпались в комплиментах:
– Посмотрите, какие способные девушки! Знаете, большие надежды подают.
Раньше всех эти надежды лопнули у Давида Чумкина. Как только его беглая жена узнала, что он хочет разводиться, она моментально вернулась из бегов. Но вовсе не для того, чтобы дать Давиду развод. Как умная женщина, она не стала устраивать скандал мужу, а отправилась поговорить с разлучницей.
После этого разговора внучка сенатора несколько дней не выходила на работу. Сидя перед зеркалом, где рядом стоял портрет ее жениха-летчика, она старательно замазывала на лице всякие царапины и следы когтей. Кроме того, она прилаживала новую прическу, чтобы скрыть прогалины, оставшиеся от пучками вырванных волос. После этого французская Лиза потеряла к Давиду Чумкину всякий интерес. Остап Оглоедов комментировал:
– Эх, русские французов завсегда колошматили!
– А знаете, откуда появилась жена Чумкина? – печально заметил Зарем Шахматист. – Из психбольницы имени Кащенко. Она половину времени сидит в психбольнице, а вторую половину – дома. Потому они и живут на разных этажах.
– Говорят, что у него сестры сумасшедшие, – сказал Остап. – А он себе, значит, и жену такую подобрал.
– Ворон к ворону летит, – покачал головой Зарем. – Не нравится мне все это. Тут что-то не так…
– Это просто твоя мания преследования, – решил Серафим Аллилуев.
Все знали, что хотя Зарем и талантливый шахматист, и даже имеет звание гроссмейстера, но у него маленькая мания преследования. Иногда меньше, иногда больше. Но никому, кроме него самого, это не мешало.
В этот момент подруги-соперницы, взявшись за руки, с блестящими глазами и сияющими лицами прискакали из коридора. Нина обвела литературных негров торжествующим взглядом, а Лиза презрительно скривилась. Тут Остап не выдержал и потянулся за своей бутылью с молоком, чтобы успокоить свою желудочную язву. Потом он конфиденциально, как заговорщик, подмигнул:
– Ну как там?
– Что? – улыбнулась Нина.
– А вы гляньте, что у вас на воротнике, – опять подмигнул Остап. – Кажется, губная помада?
– Где? – Дочка кирасира бросилась к зеркалу. – Откуда это?
– Чего это вы так испужались? – ухмыльнулся Остап. – Вы что, там, в уборной, целовались? Как во Франции?
– Дурак! – вскипела дщерь кирасира.
– Идио-о-от! – прошипела внучка сенатора. Когда подруги-соперницы с возмущенным видом разошлись по своим комнатам, Зарем Шахматист задумчиво потер себя пальцем по лбу:
– Ox, тут что-то не так…
– Где? – сказал Серафим. – У тебя в голове?
– Нет, на радио «Свобода». Не нравится мне все это. Уж лучше я пойду…
– Куда ты пойдешь?
– От греха подальше, – тихо сказал Зарем. На следующий день он на работу не пришел, и больше его на радио «Свобода» не видели.
– Опять его накрывает, – сказал Остап.
– Ведь он какой-то катакомбный христианин, – заметил неохристианин Серафим Аллилуев. – Вот они ему голову и заморочили.
– Это потому, что он шахматист, – решил Остап. – Потому у него ум за разум заходит.
Большинство считали, что у Зарема очередной припадок мании преследования. Но некоторые говорили, что Зарем, как талантливый шахматист, да еще специалист по игре вслепую, может быть, видит на радио «Свобода» что-то такое, чего не видят другие.
Родители Зарема Волкова были такими убежденными коммунистами и революционерами, что даже своего сына назвали Заремом, что в сокращенной форме означает ЗАря РЕВОЛЮЦИИ Мира.
Это было модно в 20-е годы в сугубо партийных семьях, где вместо крестин устраивали октябрины и при этом давали детям такие имена, как Владилен (ВЛАДИмир ЛЕНин), Нинель (Ленин наоборот), Марлен (МАРкс+ +ЛЕНин), Жорес, Рой и так далее. Например, знатные диссиденты Жорес и Рой Медведевы.
Уже в юношеском возрасте Зарем был талантливым шахматистом и получил высокое звание гроссмейстера СССР. Но во время войны он попал в немецкий плен. После войны он оказался в лагере в Австрии, где американцы собрали русских военнопленных, которые отказывались возвращаться в СССР.
Затем согласно Ялтинскому договору союзники приступили к насильственной репатриации. На официальном языке это было зашифровано как «Операция килевание». Килеванием в старом парусном флоте называлась пытка, при которой провинившихся матросов таскали на канате под килем судна, что обычно кончалось смертью.
Теперь же американские солдаты при помощи танков, штыков и дубинок килевали бывших советских граждан, чтобы загнать их домой. Но многие из них предпочитали смерть.
Матери с детьми на руках ложились под гусеницы танков или бросались в реку и тонули. Увешанные орденами казаки-бородачи стреляли своих коней, жен и детей, а затем пускали себе пулю в лоб. Те, у кого не было оружия, перерезали себе горло стеклом или, рванув на груди рубаху, бросались голой грудью на американские штыки. На груди у них поблескивали православные крестики.
Глядя на все это, Зарем Волков, как говорили некоторые, сошел с ума. Потеряв веру в коммунизм, а теперь и в демократию, потеряв всякую веру в человека, он решил, что если он останется жив, то спасти его может только Бог. Он перекрестился и ждал, что будет.
Американские солдаты связали ему руки и ноги, бросили на грузовик и отправили на родину. Но на советском фильтровочном пункте вскоре установили, что Зарем сумасшедший. Не совсем сумасшедший, а безобидный душевнобольной, страдающий манией преследования.
Одних расстреливали, другим давали от 10 до 25 лет Сибири. А Зарема, как сумасшедшего, отставили в сторонку. Но вскоре следователи убедились, что его мания преследования была направлена в основном против американцев, что советской власти нисколько не мешало.
Чтобы не возиться с этим сумасшедшим, его просто отпустили на волю. После такого чуда Зарем решил, что ему помог Бог, и повесил себе на шею крестик.
Как это ни странно, но мания преследования нисколько не мешала шахматной игре Зарема. Хотя и немножко помешанный, он по-прежнему оставался гроссмейстером СССР по шахматам. А особенного мастерства он достигал, в сеансах одновременной игры вслепую.
Зарем садился спиной к тридцати игрокам. Перед ними были шахматные доски, а у Зарема – ничего. Они по очереди называли ему свой ход, а он по памяти отвечал им своим ходом, сохраняя в голове, как в хорошем компьютере, меняющиеся комбинации на всех тридцати досках. Для этого нужно было иметь сверхчеловеческую память и невероятные комбинационные способности. Так он играл – и выигрывал.
Однако других заработков, кроме славы, шахматная игра дает мало. Поэтому некоторые учреждения, где директорами сидят шахматные болельщики, подыскивают для талантливых шахматистов какую-нибудь подходящую работу – синекуру.
Поскольку начальник агитпропа был заядлым шахматным болельщиком, он считал своим долгом, чтобы Зарем работал в системе агитпропа, и несколько раз устраивал его на всякие хлебные места вроде должности литературного негра на радио «Свобода». Но каждый раз Зарем вскоре куда-то исчезал.
– В чем дело? – спрашивали его.
– Да, знаете, за мной следят…
– Кто?
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Кстати, у жены Сталина, Надежды Аллилуевой, прабабка по отцу тоже была цыганка. А мать Надежды была полунемка и четвертьгрузинка. Очень смешанная кровь.
Серафим Аллилуев вступился за свою однофамилицу:
– Что ж, говорят, что смешанная кровь хорошо влияет на потомство.
– Да, именно поэтому многие дегенараты пытаются освежить свою гнилую кровь путем смешанных браков, – тихо сказал Зарем Шахматист. – Но гнилая кровь, как яд, сильнее здоровой крови. Поэтому среди таких полукровок масса дегенаратов. Потому Надежда Аллилуева и застрелилась. И ее дети тоже психуют.
Как-то французская Лиза пригласила Серафима Аллилуева к себе вечером на чай, чтобы разнюхать от него побольше про радио «Свобода». Наслушавшись рассказов, что она была можно-герл среди моряков, Серафим с готовностью согласился.
Но вопреки заманчивой рекламе Лиза оказалась девушкой строгих правил. На ее ночном столике стоял в рамочке портрет красивого молодого человека в форме военного летчика. С трогательной откровенностью Лиза рассказала, что это ее бывший жених, который воспользовался ее неопытностью, соблазнил, обманул и бросил. Поэтому теперь она не доверяет всем остальным мужчинам. В подтверждение своих слов падшая Лиза отдергивалась при малейшем прикосновении, давая понять, что второй раз она на эту удочку не попадется.
Когда Лиза вышла в кухню, чтобы заварить чай, Серафим решил посмотреть, что написал ей жених на обороте своей карточки. Наверно, уверял, обманщик, что любит до гроба? Он вынул карточку из рамки. На обороте типографским шрифтом стояло: «Артист Герасимов в роли летчика из кинофильма „Победители“». Такого жениха можно было купить на каждом углу за 20 копеек.
«Э-э, видать, Лиза тоже неплохая артистка», – подумал Серафим. Когда обманутая невеста вернулась из кухни, он спросил:
– Так как же у вас с этим женихом?
– Я его люблю и ненавижу! – с трепетанием в голосе ответила Лиза. – Он пишет мне письма, но я их жгу не распечатывая.
На следующий день Остап спросил:
– Ну как там Лиза? Французская она или нет?
– Не знаю, – сухо ответил Серафим, давая понять, что чужих секретов он не разглашает.
– Зато она тебя сразу узнала, – ухмыльнулся Остап. – 0-опытная лингвистка. В голове у нее явный параллакс – этакий перекос в мозгах. И под юбкой у нее тоже параллакс.
Что касается работы, то Лиза и Нина зарекомендовали себя, с самой лучшей стороны – и деловые, и умненькие, и миленькие. Девушки, что попроще, стараются поскорее выйти замуж. А Лиза и Нина с приятной наглецой заявляли, что они не такие дуры, чтобы вешаться на шею первому попавшемуся. Сначала нужно немножко порезвиться и пофлиртовать.
Первой перешла от слов к делу французская Лиза. Хотя политсоветник Чумкин был и не особенно молод, и не особенно привлекателен, и к тому же женат, и хотя все сотрудники сторонились его, как прокаженного, но внучку сенатора это нисколько не испугало. Она вдруг начала осыпать Чумкина комплиментами, игривыми взглядами и шаловливыми намеками.
– Настоящего мужчину судят по тому, – говорила Лиза, – чего он достиг.
Видя такие вольности, Нина сначала надулась и закусила губу. Но потом она быстро сообразила, в чем дело, и, чтобы не отставать от конкурентки, взяла под обстрел самого Адама Абрамовича. Хотя на вид он был не из тех салонных львов, которые покоряют сердца молоденьких девушек, но дочку кирасира это нисколько не смущало.
– Я предпочитаю людей постарше, – заявила Нина. – Они хоть не лезут повсюду руками, как некоторые молодые нахалы.
Добрейшего Адама Абрамовича хвалили все. Но Нина всех переплюнула. Она повсюду ходила и уверяла, что Адам Абрамович для нее все равно что приемный отец. При этом она улыбалась ему так нежно, что приемный отец расплывался от гордости, как новорожденный месяц, и смущенно поглаживал свой объемистый животик.
Один Остап был недоволен.
– Ну и карьеристки! – ворчал он. – Ну и подлизы! Ведь без мыла лезут!..
– Но Нина хороший психолог, – сказал Зарем Шахматист. – Заметила, что у Адама Абрамыча нет детей – и сразу сделала выводы.
Умные женщины никогда не покажут, что они соперничают. Хотя внутренне Лиза и Нина были как будто на ножах, но внешне они жили душа в душу. В обеденный перерыв подруги-соперницы, взявшись за ручку, вместе ходили в столовую или погулять по городу.
– Они даже в уборную вместе бегают, – заметил Зарем Шахматист, глядя на часы. – Вот уж полчаса прошло, а они все там.
– Это все французская Лиза, – сказал Остап. – Она Нину там всем французским премудростям научит.
Днем по радио «Свобода» писали скрипты, стучали машинки, в отделе переводов делали переводы, дикторы наговаривали передачи на пленку, которую отправляли на радиопередатчики для пуска в эфир во все концы мира. Сложная машина психвойны работала на полных оборотах.
А вечером в порядке укрепления рабочего коллектива Лиза предлагала политсоветнику Чумкину пойти с ней в ресторан. К ним с отеческой улыбкой присоединялся и сам Адам Абрамович и заодно брал с собой свою приемную дочь. Чтобы показать свое французское воспитание, Лиза заказывала себе бифштекс по-татарски из сырого молотого мяса с луком, перцем и сырыми яйцами. Чтобы не ударить лицом в грязь, Нина следовала примеру своей соперницы. А кавалеры из вежливости присоединялись к дамам.
А Остап Оглоедов потом комментировал:
– С точки зрения психвойны… В общем, есть сырое мясо – это паршивая примета.
– Почему? – спросил Серафим.
– Да вот был у нас на строительстве один такой чудак на кухне. Тоже ел сырое мясо и придурялся, что это, дескать, бифштекс по-татарски. А потом случайно зазырнул, что, когда на кухне никого нема, так он из-под сырого мяса кровь в кружку собирает – и пьет.
– Что он – дурной?
– Нет, потом один профессор объяснил, что в психопатологии это называется вампиризм. Вот тебе и живой вампир.
– А кем он был?
– Да на вид тихоня такой, типичный интеллигенток. На скрипочке пиликал. А потом его узнали. Так он же, говорят, раньше в ЧК работал, людей расстреливал. А теперь, значит, сам в этот котел попал. Ну, потом его в лесу поймали и сделали из него татарский бифштекс. Убили, как собаку.
– А ты-то что там делал?
– Я там подметайлом был – полы подметал.
– А где это было?
– Эх, братец, я такие университеты прошел, такие академии. – Остап тяжело вздохнул и почесал лапой спину. – Ты лучше и не спрашивай. А то приснится – маму кричать будешь! И потом не заснешь.
Под облагораживающим влиянием Лизы политсоветник Чумкин уже не ругал своих мальчиков публично, а вызывал их для этого в свой кабинет. Адам Абрамович приходил теперь на службу раньше времени, а после работы искал случая проводить свою приемную дочь домой. Но надо сказать, что Нина его не баловала, так как большую часть времени посвящала своей дружбе и соперничеству с Лизой. Вскоре Адам Абрамович написал Лизе и Нине служебные характеристики, где подчеркнул, что они не только сами хорошо работают, но и помогают работать другим.
– Вот видите! – ворчал Остап. – Лезут, как уховертки!
По радио «Свобода» поползли слухи, что полнтсоветник Чумкин собирается разводиться со своей женой. Единственная трудность заключалась в том, чтобы разыскать эту жену, которая, как жаловался муж, опять сбежала из дома и находится неизвестно где.
Нина ходила и весь день мурлыкала: «Изо всех невозможно возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!» Было ясно, что она в кого-то влюблена.
Говорят, что любовь помогает расцвету творческих сил. Наверно, поэтому и Нину потянуло к творчеству. Для начала она попросила у Адама Абрамовича разрешение, чтобы написать дома скрипт на пробу. А дома она обратилась за помощью к папе. Гоняло Мученик обложился газетами и журналами и перекатал оттуда скрипт о декадансе Пастернака и социалистическом реализме.
Утром Нина перепечатала папину стряпню на машинке и отдала ее для редактирования своему приемному отцу. Тот посмотрел: вроде ничего, только, как у декадентов, не поймешь, где начало и где конец. Отеческой рукой Адам Абрамович свел концы с концами и похвалил:
– Очень хорошо, сегодня же пустим в воздух. Вслед за Ниной в творческий процесс включилась и Лиза. Забыв о конкуренции, Нина благородно пришла на помощь своей сопернице и предложила ей работать вдвоем. С тех пор подруги-соперницы по вечерам сидели дома и писали свои скрипты в четыре руки. Они так увлекались, что работали допоздна, и Лиза даже оставалась ночевать у Нины.
Остап Оглоедов комментировал:
– Лишней койки там нету. Значит, они спят в одной постели. Хм…
– Ну и что же здесь такого? – как адвокат, вступался неохристианин Серафим Аллилуев. – Подруги так всегда делают.
Зато на работе у Лизы и Нины был явный прогресс. Хотя они по-прежнему отстукивали свои трели на машинках, но официально они числились теперь не машинистками, а литературными сотрудниками.
– Это черт знает что! – возмущался Остап. – Я столько университетов отбухал. А теперь эти школьницы тоже в писатели лезут.
– Интересно, как эта шайка работает, – задумчиво заметил Зарем Шахматист. – Так они всегда друг дружку тянут.
Тем временем Адам Абрамович и политсоветник Чумкпн рассыпались в комплиментах:
– Посмотрите, какие способные девушки! Знаете, большие надежды подают.
Раньше всех эти надежды лопнули у Давида Чумкина. Как только его беглая жена узнала, что он хочет разводиться, она моментально вернулась из бегов. Но вовсе не для того, чтобы дать Давиду развод. Как умная женщина, она не стала устраивать скандал мужу, а отправилась поговорить с разлучницей.
После этого разговора внучка сенатора несколько дней не выходила на работу. Сидя перед зеркалом, где рядом стоял портрет ее жениха-летчика, она старательно замазывала на лице всякие царапины и следы когтей. Кроме того, она прилаживала новую прическу, чтобы скрыть прогалины, оставшиеся от пучками вырванных волос. После этого французская Лиза потеряла к Давиду Чумкину всякий интерес. Остап Оглоедов комментировал:
– Эх, русские французов завсегда колошматили!
– А знаете, откуда появилась жена Чумкина? – печально заметил Зарем Шахматист. – Из психбольницы имени Кащенко. Она половину времени сидит в психбольнице, а вторую половину – дома. Потому они и живут на разных этажах.
– Говорят, что у него сестры сумасшедшие, – сказал Остап. – А он себе, значит, и жену такую подобрал.
– Ворон к ворону летит, – покачал головой Зарем. – Не нравится мне все это. Тут что-то не так…
– Это просто твоя мания преследования, – решил Серафим Аллилуев.
Все знали, что хотя Зарем и талантливый шахматист, и даже имеет звание гроссмейстера, но у него маленькая мания преследования. Иногда меньше, иногда больше. Но никому, кроме него самого, это не мешало.
В этот момент подруги-соперницы, взявшись за руки, с блестящими глазами и сияющими лицами прискакали из коридора. Нина обвела литературных негров торжествующим взглядом, а Лиза презрительно скривилась. Тут Остап не выдержал и потянулся за своей бутылью с молоком, чтобы успокоить свою желудочную язву. Потом он конфиденциально, как заговорщик, подмигнул:
– Ну как там?
– Что? – улыбнулась Нина.
– А вы гляньте, что у вас на воротнике, – опять подмигнул Остап. – Кажется, губная помада?
– Где? – Дочка кирасира бросилась к зеркалу. – Откуда это?
– Чего это вы так испужались? – ухмыльнулся Остап. – Вы что, там, в уборной, целовались? Как во Франции?
– Дурак! – вскипела дщерь кирасира.
– Идио-о-от! – прошипела внучка сенатора. Когда подруги-соперницы с возмущенным видом разошлись по своим комнатам, Зарем Шахматист задумчиво потер себя пальцем по лбу:
– Ox, тут что-то не так…
– Где? – сказал Серафим. – У тебя в голове?
– Нет, на радио «Свобода». Не нравится мне все это. Уж лучше я пойду…
– Куда ты пойдешь?
– От греха подальше, – тихо сказал Зарем. На следующий день он на работу не пришел, и больше его на радио «Свобода» не видели.
– Опять его накрывает, – сказал Остап.
– Ведь он какой-то катакомбный христианин, – заметил неохристианин Серафим Аллилуев. – Вот они ему голову и заморочили.
– Это потому, что он шахматист, – решил Остап. – Потому у него ум за разум заходит.
Большинство считали, что у Зарема очередной припадок мании преследования. Но некоторые говорили, что Зарем, как талантливый шахматист, да еще специалист по игре вслепую, может быть, видит на радио «Свобода» что-то такое, чего не видят другие.
Родители Зарема Волкова были такими убежденными коммунистами и революционерами, что даже своего сына назвали Заремом, что в сокращенной форме означает ЗАря РЕВОЛЮЦИИ Мира.
Это было модно в 20-е годы в сугубо партийных семьях, где вместо крестин устраивали октябрины и при этом давали детям такие имена, как Владилен (ВЛАДИмир ЛЕНин), Нинель (Ленин наоборот), Марлен (МАРкс+ +ЛЕНин), Жорес, Рой и так далее. Например, знатные диссиденты Жорес и Рой Медведевы.
Уже в юношеском возрасте Зарем был талантливым шахматистом и получил высокое звание гроссмейстера СССР. Но во время войны он попал в немецкий плен. После войны он оказался в лагере в Австрии, где американцы собрали русских военнопленных, которые отказывались возвращаться в СССР.
Затем согласно Ялтинскому договору союзники приступили к насильственной репатриации. На официальном языке это было зашифровано как «Операция килевание». Килеванием в старом парусном флоте называлась пытка, при которой провинившихся матросов таскали на канате под килем судна, что обычно кончалось смертью.
Теперь же американские солдаты при помощи танков, штыков и дубинок килевали бывших советских граждан, чтобы загнать их домой. Но многие из них предпочитали смерть.
Матери с детьми на руках ложились под гусеницы танков или бросались в реку и тонули. Увешанные орденами казаки-бородачи стреляли своих коней, жен и детей, а затем пускали себе пулю в лоб. Те, у кого не было оружия, перерезали себе горло стеклом или, рванув на груди рубаху, бросались голой грудью на американские штыки. На груди у них поблескивали православные крестики.
Глядя на все это, Зарем Волков, как говорили некоторые, сошел с ума. Потеряв веру в коммунизм, а теперь и в демократию, потеряв всякую веру в человека, он решил, что если он останется жив, то спасти его может только Бог. Он перекрестился и ждал, что будет.
Американские солдаты связали ему руки и ноги, бросили на грузовик и отправили на родину. Но на советском фильтровочном пункте вскоре установили, что Зарем сумасшедший. Не совсем сумасшедший, а безобидный душевнобольной, страдающий манией преследования.
Одних расстреливали, другим давали от 10 до 25 лет Сибири. А Зарема, как сумасшедшего, отставили в сторонку. Но вскоре следователи убедились, что его мания преследования была направлена в основном против американцев, что советской власти нисколько не мешало.
Чтобы не возиться с этим сумасшедшим, его просто отпустили на волю. После такого чуда Зарем решил, что ему помог Бог, и повесил себе на шею крестик.
Как это ни странно, но мания преследования нисколько не мешала шахматной игре Зарема. Хотя и немножко помешанный, он по-прежнему оставался гроссмейстером СССР по шахматам. А особенного мастерства он достигал, в сеансах одновременной игры вслепую.
Зарем садился спиной к тридцати игрокам. Перед ними были шахматные доски, а у Зарема – ничего. Они по очереди называли ему свой ход, а он по памяти отвечал им своим ходом, сохраняя в голове, как в хорошем компьютере, меняющиеся комбинации на всех тридцати досках. Для этого нужно было иметь сверхчеловеческую память и невероятные комбинационные способности. Так он играл – и выигрывал.
Однако других заработков, кроме славы, шахматная игра дает мало. Поэтому некоторые учреждения, где директорами сидят шахматные болельщики, подыскивают для талантливых шахматистов какую-нибудь подходящую работу – синекуру.
Поскольку начальник агитпропа был заядлым шахматным болельщиком, он считал своим долгом, чтобы Зарем работал в системе агитпропа, и несколько раз устраивал его на всякие хлебные места вроде должности литературного негра на радио «Свобода». Но каждый раз Зарем вскоре куда-то исчезал.
– В чем дело? – спрашивали его.
– Да, знаете, за мной следят…
– Кто?
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47