После перерыва пришлось поменяться местами, и на этот раз Нина оказалась рядом с Борисом. Когда героиня на экране заплакала, он осторожно погладил ручку своей героини. Так, как делают все парочки на всех кино мира. Но девушка нового типа судорожно отдернула руку и отодвинулась в сторону.
– Эй вы там! – раздался голос. – Не мотайте головами!
Все настоящие мужчины – в душе охотники и любят ту дичь, которая дается в руки не сразу. Какой интерес свернуть шею домашней утке? Никакого. А вот дикая утка – это совсем другое дело. Здесь нужно встать ни свет ни заря и потом часами лазить по пояс в воде и зарослях камыша. Снизу подмывает холодная водичка, сверху припекает горячее солнышко, а посередине покусывают комарики. Разве это не удовольствие?
С этой точки зрения Нина была идеальнейшим объектом охоты. В руки она так просто не давалась. Ни так ни этак.
Чтобы хоть как-то избавиться от родителей, Борис пригласил свою героиню в плавательный бассейн. Уж сюда папа, мама и бабушка вряд ли увяжутся. Встретившись с Ниной у воды, охотник с трудом узнал свою дичь.
Дома, когда Нина лезла отцу на колени, она казалась великовозрастным ребенком. Теперь же, в купальном костюме, она выглядела совсем иначе. С любой точки зрения – анатомической, поэтической или прозаической – это было совершенное произведение живой природы. Не слишком много, не слишком мало. Как раз то, что в искусстве называется каноном. Не девушка, а богиня.
– Пойдемте в воду, – сказал он и протянул ей руку.
– Уберите ваши волосатые лапы! – зашипела богиня. «Порядки, как в музее, – подумал он. – Смотреть можно, но руками не трогать».
Он нырнул в воду с трамплина, а она подошла к другому концу бассейна. Вынырнув, он увидел, что она, как и полагается купающимся богиням, стоит в воде по колени.
– Плывите сюда! – позвал он.
Но Нина упорно не хотела покидать место, предназначенное для богинь.
– В чем дело? – спросил он.
– Я не умею плавать, – призналась богиня.
– Давайте я вас научу.
– Нет, нет, уберите ваши противные лапы! Пойдемте лучше в буфет.
В буфете Нина проглотила полдюжины бутербродов с таким аппетитом, словно она только что переплыла Ла-Маншский пролив. Затем она решительно заявила, что соскучилась без папы и идет домой.
Борис анализировал ситуацию так. Конечно, Нина ведет себя немножко странно. Но это вполне естественно, если знать новые классовые предрассудки советского общества и учитывать, что Нина только маленькая секретарша.
Поскольку после революции частная собственность была уничтожена, в новом советском обществе классовый отбор или селекция происходили в основном по линии образования. И Борис хорошо знал это на собственном опыте.
Когда он учился в индустриальном институте, где ковали технократию, новое советское дворянство, в пункте ухаживания за девушками там существовал строгий кастовый распорядок.
Ухаживать полагалось только за студентками. Предпочтением пользовались студентки самого легкого факультета – химического, где учились только девушки и футболисты. Принималось за аксиому, что у студентки красота и ум – это столь же редкое совпадение, как редко хороший футболист бывает хорошим студентом. Поэтому дирекция сразу отправляла всех хорошеньких девушек и футболистов на химфак.
Если ухаживать за девушкой из мелиоративного, или, как говорили, водного института, – это уже кастой ниже. Все-таки вода есть вода. Если она из педагогического института и собирается стать учительницей значит, она – почти круглая дура. Если ухаживать за студенткой из сельскохозяйственного института, то на такой рабоче-крестьянский мезальянс смотрят очень косо.
Но самое худшее, самое последнее занятие – это гулять с девицами «из города», то есть нестудентками. Девушки без высшего образования в глазах студента – это все равно что человек без головы. Существа «из города» – это секретарши, машинистки и прочая мелочь.
Но секретарши и машинистки тоже не дуры, и все это прекрасно знают. Однажды в квартире над головой Бориса жила очаровательная Анечка-машинистка с голубыми глазами. Не девушка, а сущий ангел. Несколько раз Борис пытался установить с этим ангелом добрососедские отношения. Но Анечка шарахалась от него, как от черта. Потом она откровенно призналась:
– Да ведь мне же с вами даже по улице пройтись стыдно.
– Почему?
– Каждый будет думать, что я набитая дура.
– Почему?
– Да потому что такие, как вы, на машинистках не женятся… А только балуются.
Зато очаровательная Анечка нисколько не стеснялась гулять с шоферами. Иногда по ночам из ее комнаты доносился стук сапог и дикая ругань – это очередной шофер лупил своего ангела. Потом Анечка целую неделю ходила с синяками под своими голубыми глазами.
Эти новые законы советского общества соблюдаются довольно строго. И Борис убедился в этом не раз, а много раз. Поэтому, думал он, вполне естественно, что и секретарша Нина соблюдает с ним определенную дистанцию. Это лучше, чем какие-то вертихвостки.
Подошел день рождения Милиции Ивановны, и в семействе Миллеров опять закатили грандиозный праздник. И Борис опять оказался единственным гостем. А в доме, где есть невеста, это что-то да значит.
Новорожденной Борис подарил электрический чайник, а Нине – большую коробку французских духов «Табу». Нина развернула подарок и фыркнула:
– Это вы на что намекаете?
– Табу? Ну, острова южных морей. Разве вы не знаете?
– Знаю. И запомните – я не люблю грязных намеков.
– Да какие тут намеки? Просто французские духи.
– Ах так! – рассердилась Нина. – Французские? А вы знаете разницу: когда нужно держать язык за зубами и когда зубы за языком?
Как в хорошо сыгранной футбольной команде, мама пришла на помощь дочери:
– Бори-ис Алексаныч, разве можно рассказывать французские анекдоты порядочным девушкам? Ведь Нина не какая-нибудь…
На дворе уже попахивало весной, и Нина тоже немножко оттаяла. После ужина она предложила Борису пойти подышать свежим воздухом. В переулке Энтузиастов обнимались влюбленные парочки, но Нина предупредила, чтобы Борис вел себя прилично. Соответственно этому он спросил:
– Нина, что вы сейчас читаете?
– Очень много.
– А что именно?
– Экспрессионистов.
– Насколько я знаю, это агрессивный индивидуализм плюс реакционный формализм и мистицизм. А как вам нравятся импрессионисты?
– Пошли бы вы к черту с вашими экзаменами! – с досадой сказала Нина.
Охотник за гомо совьетикус подумал, что в связи с разницей в служебном положении на Нину, может быть, давят какие-нибудь тормозящие моменты или условные рефлексы. Чтобы успокоить ее, он осторожно заметил:
– Нина, мне кажется, что вы все время чего-то боитесь.
– А как же мне не бояться? Мне уже десять предложений делали. Но я всем отказала. И вы ко мне лучше не подкатывайтесь…
– Почему? – полюбопытствовал Борис.
– Вам же лучше будет, – честно ответила Нина. Она повернула назад, по направлению к дому, и резко ускорила шаг. Охотник за гомо совьетикус шагал за ней и насвистывал маршевую песенку:
Р-раз, два, горе не беда, Что же ты, соловушко, невесело поешь?
Чтобы поближе познакомиться со вторым героем своего романа, Сосей Гильрудом, Борис иногда заводил с ним дружеские разговоры. Ведь чародей Сося должен играть у него роль честного друга, партджентльмена нового типа. Новый друг тонко улыбнулся:
– Ну как там дела с невестой?
– Очень милая девица, – сказал охотник за гомо совьетикус. – Только с ней трудно найти общий язык.
– Все люди разные, – многозначительно пожевал губами Сося. – Нужно только знать, к кому с какого конца подходить.
Но с какого конца нужно подходить к Нине – этого он не сказал.

Глава 6
Сад земных утех

Настоящая правда всегда неправдоподобна…
Ф. М. Достоевский


Злые язычки, которые называли радио «Свобода» мусорной кучей, никак не могла решить, кто же на этой мусорной куче играет роль белладонны. Одни говорили, что белладонна – это Нина Миллер, так как она красивее и поэтому опаснее. Другие считали, что это ее подруга Лиза Чернова, так как она хитрее и подлее. А Третьи уверяли, что обе они – два сапога пара.
Но были, конечно, и добрые язычки. Так, неохристианнн Серафим Аллилуев, глядя на Нину с Лизой, сравнивал их с ангелами небесными. И тоскливо облизывался вслед этим ангелам.
Лиза Чернова хвасталась, что она ведет свое происхождение от знаменитого философа Бердяева, которого одни называли богоискателем, а другие чертоискателем. Чтобы разрешить этот спор, Ленин в 1922 году выслал Бердяева и всех его чертоискателей к чертовой матери за границу. В числе этих выкидышей революции были и родители Лизы.
Бердяев любил философствовать о союзе сатаны и антихриста, где потом будет какое-то царство князя мира сего. А от своих родителей, которые были страстными бердяевцами, Лиза слышала, что тайна этого загадочного союза проста, как соленый огурец: в простейшей форме это просто смешанные браки с евреями. Потому-то и сам Бердяев был женат на еврейке Л. Ю. Рапп.
Хотя Лизина мама и была замужем за евреем-выкрестом, который из Шварца стал Черновым, но в глубине души она, как шикса, была немножко антисемитка и шипела, что русскую революцию сделали евреи, в результате чего они и очутились за границей, у разбитого корыта. Тогда папа-семит оправдывался, что среди революционеров были и русские:
Керенский, Ленин, Плеханов, Бухарин, Чичерин, Луначарский и так далее.
– Что? – шипела мама-антисемитка. Керенский – полуеврей! Ленин – полуеврей! А Плеханов, учитель Ленина, был женат на еврейке Розе Марковне. Жена Бухарина – Эсфирь Гуревич. Наркоминдела Чичерина выдавали за столбового дворянина. Но мать Чичерина была-то еврейкой, и, кроме того, этот педераст был женат на еврейке. Не дворянин, а дворняжка-полукровка! А наркомпрос Луначарский был женат на еврейке Розенель!
В ответ папа-семит смущенно бормотал про таких русских, как Молотов, Ворошилов, Андреев и Хрущев. А Сталин, мол, грузин.
– Да, но какие это русские? – шипела шикса-антисемит-ка. – Жена наркома Молотова – еврейка Перлеман-Жемчужина. Жена наркома Ворошилова – еврейка Екатерина Давидовна. Жена наркома Андреева – Дора Моисеевна Хазан. У Хрущева первая жена тоже еврейка – Горская, и все его дети перемешались с евреями. И у Сталина все дети тоже перемешались с евреями. Они-то князья мира сего. А мы что от этого имеем? Сидим, как изгои, в эмиграции!
Так или иначе, но, глядя на все это, Бердяев и разработал свою философию о союзе сатаны и антихриста. Потому-то полуеврейка Лиза Чернова и говорила, что она ведет свое происхождение от Бердяева.
Родилась Лиза в мансарде под крышами Парижа. Но после окончания второй мировой войны Бердяев заявил, что сталинские концлагеря – это чепуха, это просто, мол, свобода нового типа. Поэтому Лизины родители-бердяевцы решили вернуться в Советский Союз. Они взяли маленькую Лизу за руки, сели на пароход с лозунгом «Родина ждет!» и поехали.
Однако по прибытии в Одессу бывшим бердяевцам сообщили, что им придется пройти маленький карантинчик, чтобы не занести в СССР какой-нибудь заразы. В этом карантинчике, в бывших бараках для немецких военнопленных, где над воротами висел лозунг «Добро пожаловать!», бердяевцы провели несколько лет, проклиная Бердяева и его свободу нового типа.
За это время маленькая Лиза подросла и превратилась в немножко анемичную блондинку, но с достаточно соблазнительными формами и маленькими, как у мышки, зубками и глазками. Чтобы идти в ногу со временем, она поступила в комсомол. Заработали колесики какой-то машины, и вскоре Лиза получила соответствующую политнагрузку.
Когда в Одессу заходили французские пароходы, Лиза должна была заводить знакомства с моряками и разыгрывать из себя девицу легкого поведения, но с железобетонной коммунистической моралью. Помимо тех дел, которые интересуют матросов, она ругала Францию и расхваливала советскую власть. По-советски это называется можно-герл КГБ.
Как-то один бывалый морячок спросил:
– А у тебя желтый билет есть?
Лиза не поняла, что это такое, и с гордостью показала свой комсомольской билет. Чтобы проверить дату последнего медицинского осмотра, опытный французик заглянул в графу членских взносов. Потом он посмотрел на красный номер билета:
– А это что такое?
– Это значит, что нас шестнадцать миллионов, – похвасталась Лиза.
– Шестнадцать миллионов проституток? – поразился французик. – Этак вы даже Францию перегнали!
Но не хлебом единым жив человек, и поэтому Лизу всегда тянуло к большему. Туда, где можно людей посмотреть и себя показать. Ей страшно хотелось взмахнуть крыльями и полететь в Москву, где так много всяких возможностей, о которых она так часто слышала под крышами Парижа.
После смерти Сталина что-то переменилась. Опять, как в сказке, заработали колесики какой-то машины – и Лиза полетела в Москву. Как заморская ласточка, она приземлилась на радио «Свобода», где ценили иностранный опыт и знание языков. Кроме того, ей помогли хорошие характеристики о ее политработе среди французских моряков.
Вокруг Лизы сразу пошла слава, что она не простая, а заграничная, да еще настоящая французская. Остап Оглоедов сразу решил:
– Так ее и назовем – французская Лиза.
Вскоре французская Лиза подружилась с Ниной и даже вступила с ней в соцсоревнование. Нина стучала на машинке в одной комнате, а Лиза старалась перестучать ее из другой комнаты. После работы Нина ходила на курсы рисования. Чтобы не отставать, Лиза тоже записалась на эти курсы, и они бегали туда вдвоем.
Подруги-соперницы ревниво следили друг за другом. Стоило кому-нибудь заговорить с Лизой, как Нина стрелой вылетала из своей комнаты и ввязывалась в разговор. Достаточно было кому-нибудь подойти к Нине, как рядом, словно из-под земли, появлялась Лиза. Так они и бегали друг за дружкой, как веселые козочки.
Молодые девушки, да еще в новой обстановке, любят произвести впечатление и ради этого готовы даже немножко прихвастнуть. Своими туалетами французская Лиза похвастаться не могла. Приехала она в паршивеньком пальтишке на рыбьем меху, сшитом из одеяла искусственной шерсти. Кроме того, химическое пальтишко явно просилось в химчистку.
Чтобы произвести впечатление, Лиза придумала другое. Благодаря особым условиям на радио «Свобода» вместе с ренегатами всех мастей и оттенков здесь попадались даже представители старой царской аристократии. Учтя все это и пользуясь послесталинской оттепелью, Лиза по секрету призналась одной из сотрудниц, которая славилась своей болтливостью, в некоторых темных деталях своей биографии.
Она призналась, что ее дедушка был… царским сенатором! Через неделю этот секрет был известен всем, вплоть до полотеров. Но даже и при советской власти призрак царского сенатора кое-что да значит. На внучку сенатора стали оглядываться с любопытством и удивлением.
Такого удара сердце Нины вынести не могло. В пику конкуренции она вскоре тоже призналась, что и у нее тоже дурная родословная, что ее предки были из немецких дворян, что при царе ее папа служил в синих кирасирах и что ее настоящая фамилия – Нина фон Миллер. Сослуживцы прикинули в уме: хотя папа Миллер больше известен как мелкий жулик, но своей унылой фигурой он действительно походит на продувшегося в карты аристократа. На Нину фон Миллер тоже стали оглядываться со смешанными чувствами.
Затем началась цепная реакция. Видя, что внучку сенатора и дочку кирасира не таскают в спецотдел, как было бы при Сталине, Остап Оглоедов осторожно заглянул в старый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Борясь между страхом и потребностью покаяться, он завел разговор про Нину и синих кирасир, а затем, потупив глаза, признался, что и у него тоже сомнительная наследственность, что его покойный батюшка служил… в желтых кирасирах. В доказательство Остап принялся описывать историю кирасирских полков царской гвардии, их форму и обычаи. Потом, испугавшись собственной храбрости, отпрыск желтого кирасира шмыгнул носом:
– Правда, это мой незаконный отец. Он спутался с цыганкой. Из цыганского хора. А потом эти цыгане меня бросили – и я вырос подкидышем.
– Позвольте, Остап Остапович, заметил Серафим Аллилуев, – но ведь вы же сами говорили, что вы обрезанный. Откуда же у вас этот обрез?
– Это семейная тайна, – тяжело вздохнул Остап. – И это меня самого очень интересует.
Рядом с Остапом сидел Зарем Шахматист, который тоже был одним из литературных негров в детской комнате полнт-советника Чумкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47