«Я не подозреваю Солоновича в провокации, но считаю, что идеология мистических „анархистов“ не менее, а более вредна для анархического движения, чем полицейская провокация».В «Заявлении» же, о котором идет речь, содержался прямой донос ряда видных анархистов — Н. Рогдаева, В. Бармаша, А. Борового и других, что «музей анархиста-материалиста и позитивиста Кропоткина стал цитаделью анархо-мистиков», которые «под маской освобождающейся философии распахнули двери самым реакционным формам фетишизма», создав в музее «атмосферу грязного, зловонного болота». Они заявляли, что «в музее, где хранятся памятники революции и анархизма, мистическое ханжество глумится над атеистическим мировоззрением Кропоткина, а Бакунина нимбует под масона-мистика…».Что же за этим стояло?Как объяснял в одном из своих заявлений А. А. Боровой, чья подпись стоит первой под указанным «Заявлением», на протяжении всего 1927 года он пытался сколотить группу анархистов-практиков, чтобы ввести ее в Кропоткинский комитет через научную секцию с целью «выявлять и защищать в противовес мистической секции анархизм, очищенный от инородных примесей».В январе 1928 года Боровому удалось ввести в свою секцию группу из одиннадцати человек — М. Кайданова, В. Котлярев-ского, Н. Рогдаева, 3. Гандлевскую, А. Андреева, В. Худолея, Ф. Гецци, А. Фомина, Г. Мудрова, В. Бармаша и С. Фалька — всех тех, кто потом вместе с Боровым подписал заявление в «Дело труда» и впоследствии не раз выступал с новыми заявлениями. Однако первый успех Борового оказался и последним. На ближайшем заседании исполнительного бюро с протестом против приема Н. Рогдаева выступили С. Г. Кропоткина и А. А. Солонович, ссылаясь на резко отрицательные характеристики, которые дали ему Кропоткин и Карелин. Не исключено, что именно Рогдаев в 1913 году сыграл роль провокатора цюрихской группы анархо-коммунистов, сорвав создание федерации, которую готовил Карелин во Франции.Однако Боровой, будучи заместителем председателя Комитета, на этот раз победил, пригрозив своим выходом из Комитета в случае отказа Рогдаеву. Но уже на следующем заседании бюро против Рогдаева выступил Г, И. Аносов, а затем было зачитано письмо Н. .И. Проферансова, который, опираясь на мнение ряда членов Комитета, потребовал аннулирования выборов как незаконных: в момент приема указанных одиннадцати анархистов в секции, насчитывающей двенадцать членов, присутствовали лишь четверо, причем одним из них был сам Боровой.Боровому ничего не оставалось, как уйти. Ушли и одиннадцать не принятых оппозиционеров, а следом за ними комитет покинули еще несколько человек — Н. Отверженный, И. Озеров, Р. Чимбарева, А. Чимбарев, Г. Капусто-Озерова, К. Н. Медынцев и Пиро.Комично звучали уверения отвергнутых, что никто из вновь вступавших товарищей (в научную секцию. — А. Н.), разумеется, не мыслил себя «ученым» и не предполагал заниматься «наукой», в то время как выгораживавший их Боровой всячески старался доказать их необходимость именно в этом качестве. Ничего не получалось у них и с обвинением Солоновича в проповеди анархо-мистицизма в Музее: как свидетельствовал сам Боровой, разговор об анархо-мистицизме шел лишь однажды — в 1927 году, на устроенном им диспуте с Солоно-вичем, после чего прямые выступления на анархо-мистические сюжеты в стенах музея были запрещены им самим как заместителем председателя Комитета.Что же было на самом деле? Об этом с обезоруживающей искренностью свидетельствуют сами «потерпевшие», которые признали, что «мистикам-анархистам <…> было важно не пустить в Комитет своих злейших врагов, с приходом которых безграничному хозяйствованию их в секции рано или поздно должен был наступить конец». И столь же наивно заявляли: «Версии <…> о якобы готовящемся со стороны пришельцев (их самих. — А. Н.) разгроме Комитета, о их намерении превратить музей в клуб для анархической агитации и пр. было довольно, чтобы терроризировать безразличных к судьбам анархизма отдельных членов Бюро и заставить их схватиться за любое средство, вплоть до аннулирования выборов, чтобы устранить надвигающуюся угрозу…»И все же, мне кажется, было бы ошибкой полагать, что за этой вакханалией страстей, выплеснувшейся на страницы парижского журнала, стояло только желание захватить Музей и подчинить себе Комитет, образовав из него политический клуб. Анархисты, скорее всего, этим бы и удовлетворились. Но надо помнить о тех, кто стоял за этими «детьми природы», просчитывая каждый их шаг, подкладывая вырезки из журналов, где уже было сформулировано «их мнение».Такой анализ публикаций в «Деле труда» представляет безусловный интерес. С одной стороны, этому журналу практически был закрыт свободный доступ в СССР, а с другой — явно существовал какой-то канал, по которому материалы оппозиции незамедлительно поступали из Москвы в Париж. Если же вспомнить о последовавшем несколько лет спустя саморазоблачении П. Аршинова, который признался (к позору его защитников, в том числе Н. И. Махно) в провокационном характере журнальных публикаций «с целью расколоть международное анархическое движение», в своем сотрудничестве с ОГПУ, то все предыдущее предстанет хорошо спланированной акцией со стороны секретного отдела органов. Ее острие было направлено не только против Солоновича, но и против «буржуазных специалистов» — М. П. Шебалина, заведующего музеем, и его заместителя П. А. Пальчинского, который вскоре был арестован и расстрелян в связи с «шахтинским процессом вредителей».Как можно думать, организаторы провокации рассчитывали не столько на раскол внутри анархистского движения, сколько на получение максимально компрометирующего анархистов материала. Его публикация могла придать готовящемуся процессу над анархистами необходимый резонанс и окончательно опорочить их в глазах международного рабочего движения. Таким образом можно было бросить мрачную тень и на Кропоткинский музей, ограничив его международные связи.Апофеозом аршиновской травли анархо-мистиков стал уже упоминавшийся мною памфлет Ю. Аникста, посвященный Солоновичу — «Трубадур мистического анархизма», где политический донос получил свое окончательное воплощение."Куда политически тянет эта кампания? — патетически вопрошал автор и сам же отвечал: «Из сказанного ясно, что даже не к буржуазно-демократической революции: маска анархизма, идея гегемонии лучших, ненависть к индустриальной культуре (тогда это было равнозначно обвинению во вредительстве. — А. Н.), черносотенная форма мистики — все это говорит, что здесь мы, по-видимому, имеем дело с деформацией дворянско-мистической контрреволюции в условиях современности».Сказано было непонятно, безграмотно, однако как раз так, как требовалось для советского массового читателя, воспринимавшего уже не смысл, а определенную «знаковую систему» — «дворянство», «мистика», «контра» и тому подобное.Как курьез можно отметить, что в этом же летнем номере «Дела труда» за 1929 год, в котором напечатана статья Ю. Аник-ста, передовица сообщала о массовых арестах анархистов в СССР с последующей административной (то есть без суда и следствия) высылкой на различные сроки поселения. Первыми жертвами стали те, кто лил потоки брани и грязи на анархо-ми-стиков и Кропоткинский музей. Для большинства арестованных это была смерть от болезней, лишений или, если удалось дожить до конца 30-х годов, от пули НКВД…Впрочем, дни анархо-мистиков тоже были сочтены. В 1929 году был разгромлен ГАХН, одна за другой закрывались научные и общественные организации. На смену старым «спецам» приходили новоиспеченные «специалисты», готовые переписывать законы природы и до основания разрушать старый мир. Трагизм ситуации, когда безработица достигала астрономической цифры именно среди интеллигенции, очень точно отразил на одном из допросов Н. И. Проферансов (1885 — 1934) — старый революционер, историк, сподвижник Карелина, научный сотрудник Института Маркса — Энгельса по истории социалистических движений, а к моменту ареста — технический редактор в Большой Советской Энциклопедии.«Советская власть, — констатировал он, — готовит свою новую интеллигенцию. Отсюда — процесс вытеснения старой интеллигенции. Положение этой старой интеллигенции я считаю безнадежным даже в тех случаях, когда эти интеллигенты хотят добросовестно работать с соввластью. Те условия, в которых приходится работать интеллигенции в стране, чрезвычайно тяжелые. В той сфере, в которой я работал, становится работы все меньше, так как новое поколение вытесняет старых, беспартийных интеллигентов. Призывы к интеллигенции со стороны правительства ничего не дают. Социальные отношения в стране таковы, что старой интеллигенции все равно приходится уходить…»Если «анархическая оппозиция» была арестована в мае — июне 1929 года, то первый удар по Кропоткинскому музею и анархо-мистикам был нанесен в начале ноября 1929 года, когда накануне октябрьских торжеств прошли аресты молодежи, занимавшейся в библиографическом кружке анархистской секции.Наиболее подробные показания об этом кружке дал Г. Д. Ильин — сын соседа Никитиных по квартире. В 1924 году по вечерам он работал над составлением каталога личной библиотеки П. А. Кропоткина, перевезенной С. Г. Кропоткиной из Лондона. Вскоре Ильин уехал в геологическую экспедицию, вернулся в Москву в конце 1925 года, а уже весной 1926 года был арестован и осужден на год тюрьмы по делу скаутов. Окончательно он возвратился в Москву осенью 1928 года и сразу же возобновил работу в Музее. Дежурил в читальне, приводил в порядок библиотеку, посещал лекции и заседания анархической секции, которые, по его словам, были «весьма многолюдны». Здесь, при секции, в 1928 году по инициативе Н. Р. Ланга (1900 — 1962) был создан библиографический кружок, в который вошли члены секции и некоторые постоянные посетители библиотеки-читальни музея (против чего, кстати сказать, поначалу резко протестовал Солонович).Н. Р. Ланг был активным анархистом и членом анархической секции Кропоткинского комитета еще в самый ранний период становления Музея, когда учился в Институте востоковедения (1921 — 1925). Он стал организатором одного из первых орденских (или «кандидатских»?) кружков, в котором читали лекции Солонович и А. С. Поль. По окончании института он был откомандирован как экономист на работу в Дальневосточный округ и вернулся в Москву в самом начале 1928 года. В библиографическом кружке он вел фактически две группы, Кропоткинскую и Бакунинскую, хотя формально Бакунинскую возглавлял Д. А. Бем. Выступал Ланг и с докладами на секции — о Кропоткине, Л. Н. Толстом, о Парижской коммуне и о Карелине на вечере его памяти.«Кружком было решено составить библиографический справочник по Кропоткину, — показывал Ильин на следствии, — для чего члены кружка разобрали ряд брошюр и должны были сделать краткий доклад об их содержании и написать аннотации… Насколько я помню, на первом и втором заседании обсуждались методы работы. На следующем собрании был мой доклад (по брошюре Кропоткина „Анархизм“), а на четвертом — еще один доклад…»Возможно, Солонович был прав, протестуя против привлечения не членов секции к работе кружка, но, скорее всего, это уже не имело значения для судьбы Комитета и анархо-мисти-ков. 5 ноября 1929 года у некоторых членов библиографического кружка был произведен обыск с последующим арестом. Трех членов кружка.студентов педагогического факультета, застали в момент, когда они начали писать обращение к рабочим. Все это было похоже на заранее подготовленную провокацию, проведенную через члена кружка Я. Шрайбера, который настаивал на письменном обращении к рабочим по поводу октябрьских праздненств.Насколько обоснованно такое предположение, можно судить по публикации этого времени в «Рассвете». Там говорится о создании под непосредственным контролем Сталина в системе ОГПУ отдела «контрагитации и дезинформации» — для выявления контрреволюционных элементов, — а также «отдела использования». Задачей первого было «измышление тонких провокационных выступлений, имеющих целью выявлять контрреволюцию во всех ее видах». Второй (именовавшийся также «бюро вырезок») собирал «бесконечные альбомы с вырезками из эмигрантских газет и донесений „сексотов“ и комментариев к ним». Наконец, среди арестованных только Шрайбер, давший подробные показания о деятельности своих товарищей.был освобожден еще до завершения следствия.Подобный трюк с листовкой был использован ОГПУ и осенью 1930 года, когда дело дошло до ликвидации «Ордена Света». Следователи не слишком интересовались собственно орденскими делами и легендами, поскольку те не содержали в себе ничего противозаконного. Внимание концентрировалось на «нелегальности сборищ», на «организации», которая характеризовалась антибольшевистскими высказываниями Соло-новича в его работе о Бакунине. Главной же уликой стала листовка, обнаруженная при обыске у И. Н. Уйттенховен-Иловай-ской, которая входила в Карелинский комитет. Текст ее не был приобщен к делу, а обвиняемым давали читать только отдельные фразы из нее. Насколько можно понять, она протестовала против насильственной коллективизации. Повторялась прежняя история: И. Н. Уйттенховен отказалась назвать лицо, от которого она получила текст листовки, а следствие было вполне удовлетворено ее признанием в авторстве, хотя другие арестованные (в том числе Солонович) полагали, что составление такой прокламации «никак не вяжется с ее характером». И. Н. Уйттенховен была единственной, кого взяли «с поличным»; она отказалась давать показания по анархистам и ордену, признала свое авторство в составлении антисоветской прокламации — и получила три года политизолятора и трехгодичную высылку в районы Средней Азии.
«Избранные» Изучая материалы следственного дела анархо-мистиков, я не мог не заметить странного равнодушия следователей к истории возникновения «Ордена Света». Арестованным задавали вопросы о принадлежности к ордену, однако за всеми этими вопросами не ощущалось подлинного интереса к происхождению самой организации. Такое равнодушие в отношении орденских легенд можно было объяснить тем обстоятельством, что следствие располагало полным корпусом этих текстов, полученных, по-видимому, в результате обысков и арестов не только в Москве, но и в других городах. Но почему тогда эти легенды никак не отразились в обвинительном заключении? Не потому ли, что все это противоречило сценарию «контрреволюционного антисоветского подполья», который был разработан в 1928 — 1929 годах?Между тем само употребление термина «тамплиеры» ставит вопрос, с одной стороны, о связи московских рыцарей с масонством (поскольку в «Древнем шотландском обряде» мастер-тамплиер занимает самую высокую, 30-ю, степень посвящения), а с другой — об исторической преемственности их кружков рыцарско-монашескому ордену средневековья. Сами обвиняемые верили, что являются членами Восточного отряда древнего рыцарского ордена, начало которого восходит к незапамятным временам, а ныне существующая на Западе организация опирается на непрерывную историческую традицию.Впрочем, и Ю. Аникст, разоблачая Солоновича как создателя «бесконечных орденов и братств», утверждал, что «вся эта иерархия (орденов. — А. Н.) подчинена верховной международной организации, ни имени которой, ни содержания я пока не назову…»На что намекает Ю. Аникст — неизвестно. Можно, конечно, предположить, что задачей автора было натравить на анар-хо-мистическую интеллигенцию ОГПУ и «простых» анархистов, из рабочих. Однако непонятно, почему ему понадобилось отделять анархо-мистицизм от масонства? Больше того, Аникст, походя рекомендуя Солоновича «отъявленным антисемитом», спешит заявить, что хотя Карелин и ввел его в одну из форм «строгого посвящения», привезенную из Парижа, однако на самом деле это «фальшивая форма строгого посвящения. Так, например, многие идеи и методы (? — А. Н.) абсолютно противоречат документам хотя бы известного Братства Философов Древней Системы».Конечно, памфлет Аникста являет собой столь невероятный сплав истины и лжи, что, похоже, им отказались воспользоваться даже следователи ОГПУ. Впрочем, их задача была вполне конкретной: ликвидировать очаги духовного свободомыслия и изолировать их членов, не занимаясь историческими разысканиями. Цели эти легко достигались хотя бы с помощью текста воззвания, которое было обнаружено у И. Н. Уйт-тенховен-Иловайской, и соответствующих цитат из работы Солоновича о Бакунине. Между тем для современного исследователя гораздо важнее вопрос: существует ли действительная преемственность (не прерывавшаяся в веках) между рыцарями «Ордена Света» и историческими тамплиерами?Ответить на такой вопрос нелегко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83