Но и солнце, казалось, было на стороне Аргилла, поскольку, по мнению Роба, положение его в небе почти не менялось. От смертного греха — уныния — его спасало одно: мысли о Джудит. Стоило ему прикрыть глаза, и перед его мысленным взором возникала ее хрупкая стройная фигурка, замершая посреди замкового двора, и ее ангельское личико, обрамленное золотистыми волосами. В ее глазах светились любовь и сочувствие, а губы беззвучно шевелились, произнося слова надежды и ободрения. Это были волшебство, мираж, наваждение… И именно они придавали Робу бодрость и силы и внушали ему желание жить дальше, чтобы дождаться их с Джудит венчания, а потом ждать очередного чуда — появления на свет их ребенка. Прошло шесть дней, Роб определил это по положению на небе солнца, чередованию света и тьмы, а также по тяжелым шагам в коридоре, знаменовавшим смену караула. Все это время Роб мучился неразрешимым вопросом: передаст лэрд Лохви хозяину замка изобличающие его документы или не передаст? Робу казалось, что за эти шесть дней Лохви мог уже несколько раз доехать до семейной усыпальницы Кэмпбеллов, достать бумагу из тайника и вернуться в замок Иннисконнел. Наконец утром седьмого дня неопределенности пришел конец. Появилась стража, которая отвела Роба в большой зал замка, где его поджидали граф Аргилл и лэрд Лохви. Когда Роб вошел в зал, Лохви быстро отвел глаза. Аргилл, напротив, сразу же вонзился в него взглядом. Роба охватило чувство тревоги.
— Подойди поближе, рыцарь, — властно произнес Аргилл, указывая ему на место рядом со своим столом, где он должен был встать. — Я хочу, чтобы это дело раз и навсегда разрешилось — и как можно быстрее. — Переведя взгляд своих светлых, с поволокой глаз на лэрда Лохви, он добавил: — Как я и обещал, при этом будет присутствовать твой отец. Ну а теперь я был бы не прочь увидеть наконец эту бумагу.
Роб с замирающим сердцем наблюдал за тем, как Лохви доставал из-за пазухи сафьяновую сумку для хранения ценных бумаг. Это была, вне всякого сомнения, та самая сумка, где Роб держал изобличавший Аргилла документ. А это означало, что игра проиграна. Напрасно Роб надеялся, что семейная, родовая честь заставит Лохви спасти своего единственного оставшегося в живых сына, вырвать его из лап Аргилла. Опять победила традиция слепой преданности сеньору, которой Кэмпбеллы неукоснительно придерживались. В душе у Роба — там, где еще несколько минут назад теплилась надежда, — поселилась горечь.
Лохви швырнул сумку на стол — как раз между графом Аргиллом и Робом — и густым басом произнес:
— Вот он, этот документ. Фальшивка, как ты утверждаешь, милорд.
— Да, фальшивка. И весьма искусно сделанная. Взгляни: печать точь-в-точь как моя собственная. — Аргилл накрыл сумку ладонью и потянул к себе. На его тонких губах змеилась улыбка.
— Ты послал меня, милорд, за доказательством бесчестья и измены моего сына, а я обнаружил, что все это ложь, — сказал Лохви с совершенно несвойственной ему дрожью в голосе.
— Все верно: ложь, фальшивка… Именно это я тебе и сказал, — с раздражением произнес Аргилл, развязывая шнурки и заглядывая в сумку. — Впрочем, ложь вдвойне, поскольку… Поскольку здесь ничего нет. — Он прищурился и несколько раз тряхнул сумкой над столом. — Она пуста!
— Так оно и есть.
— А где же документ, старый осел? Или ты мне положишь на стол бумагу, или и часа не пройдет, как голова твоего сына скатится с плеч, после чего ее насадят на копье и выставят на позор!
— Ложь, значит, — словно не слыша графа, произнес Лохви, покачав головой. — Да, милорд, вся твоя жизнь — одна большая ложь. Время от времени я оглядываюсь на прошлое и думаю, что более преданных людей, чем Кэмпбеллы из Лохви, у тебя никогда не было. А что ты дал им взамен? Чем расплатился со мной за гибель семерых сыновей, защищавших предназначавшуюся тебе добычу? Чем?
— Ты лжешь, старик! Я прислал тебе кошель с золотом. Жертвы Кэмпбеллов из Лохви хорошо оплачены…
— Семь сыновей! — взревел Лохви, пронзив Аргилла яростным взглядом. — Между тем ты не стоишь и волоса с их головы. Что там волоса? Ты не стоишь даже куска железа, которое снесет голову с твоих плеч, если Роберт Брюс прочитает бумагу, найденную мной в этой сумке.
Аргилл побледнел, руки у него задрожали.
— Я играл с тобой честно, старик…
— Черта с два! Ты с самого начала вел со мной фальшивую игру.
Лохви с шумом втянул в себя воздух, отошел от стола и задумчиво провел рукой по голове, взлохматив свои ярко-рыжие, с сединой волосы.
— Гленлион был прав, — негромко произнес он. — Только я не слушал его. И не перечь мне, Джордж Кэмпбелл, граф Аргилл. Теперь-то я знаю, кто ты и чего стоишь. Ты не только не заслуживаешь чести носить славное имя Кэмпбеллов, но не достоин даже облизать пыль с сапог своего отца — да пребудет душа его с миром. — Аргилл попытался вскочить из-за стола, но Лохви сделал предупреждающий жест, вскинув вверх руку. — Сиди, милорд, и слушай меня внимательно, ибо от того, поймешь ты сказанное или нет, зависит твоя жизнь.
Это была не просто угроза. Роберт Брюс не щадил изменников. Роб почувствовал, как в его измученную душу, капля за каплей вливается новая надежда.
В светлых глазах Аргилла полыхнула ярость, но он промолчал, лишь сжал лежавшую на столе сафьяновую сумку. Лохви кивнул.
— Написанное, подписанное и запечатанное твоей печатью письмо сейчас в надежном месте, и в случае моего пленения или насильственной смерти его немедленно перешлют Роберту Брюсу. Перешлют его и в том случае, если мой сын или кто-либо из моих родственников будет убит или ранен тобой или же по твоему наущению. Я не шучу. Сантименты мне чужды, и я не премину при малейшей угрозе для себя и своих близких дать письму ход — недаром я прозываюсь Рыжим Дьяволом Лохви! Запомни: эта бумага является гарантом твоей и моей безопасности. Если перестанешь строить моему семейству козни, письмо останется в тайнике. А только затеешь очередную интригу — жестоко раскаешься.
Лохви умолк, и в зале наступила зловещая тишина. Роб и Лохви ждали, какое решение примет Аргилл. Графу ничего не стоило приказать своей многочисленной челяди схватить обоих и заточить в темницу на вечные времена. Отец и сын сильно рисковали, но при сложившихся обстоятельствах другого выхода у них не было.
Наконец Аргилл снова заговорил:
— Гленлион нарушил указ короля и должен предстать перед судом.
— Этот указ — очередная фальшивка. Роберт Брюс занят делами своей страны, и ему недосуг разбираться в спорах, возникших из-за какой-то заложницы. — Ангус подался всем телом вперед. — Говорят, англичане запросили мира. А это значит, милорд, что Брюс скоро вернется на родину и займется изменниками, пустившими корни в шотландской почве. Давай договоримся — ты отпустишь моего сына, а я не стану подавать на тебя встречный иск.
— Согласен — чтоб вас обоих черти взяли!
— В таком случае я составлю бумагу, где ты откажешься от всех обвинений в адрес моего сына — и ты, милорд, ее подпишешь!
— Составляй! — нетерпеливо крикнул Аргилл. — Одной бумагой больше, одной меньше — не все ли равно?
— А леди? — выступил вперед Роб, все это время хранивший молчание. — Что произошло с леди?
Аргилл одарил его ироническим взглядом.
— Согласно договору, родичи ее выкупили.
— Вот черт! Когда?
— Четыре дня назад. По моим расчетам, они уже пересекли границу, и их тебе не догнать. — Аргилл ехидно ухмыльнулся. — Помнится, сэру Пейтону очень хотелось побыстрее покинуть пределы Шотландии. Все кончено! Теперь Джудит в руках Уэйкфилда, и граф вряд ли отдаст ее Робу. Зародившаяся было в груди Роба надежда на успешный исход дела таяла как снег под лучами весеннего солнца. Счастье ускользало от него, и он не знал, как его удержать.
Когда они оказались на свободе, отец догнал Роба и, придержав коня, сказал:
— До Лохви путь неблизкий. Особенно пешком.
— Да, далековато, — согласился Роб, шагая по поросшей травой тропе.
Лохви пустил коня шагом и поехал с ним рядом.
— За ведьмой своей отправился? — с минуту помолчав, спросил он.
Роб остановился и поднял на него глаза.
— За женой.
Лохви поиграл желваками на скулах и кивнул.
— Ясное дело…
С озера подул холодный влажный ветер; его порывы напоминали о скором приходе зимы. Должно быть, уже октябрь наступил, подумал Роб. Сколько же он просидел в темнице замка Иннисконнел? Две недели, три — месяц?
Отвернувшись от отца, он снова двинулся в путь. Через некоторое время Лохви последовал за ним. Копыта его коня едва слышно ступали по мягкой пожухлой траве.
— Тебе бы следовало окунуться в озеро, парень. От тебя воняет. Я это чувствую, даже сидя на коне.
— Не нравится — езжай себе с Богом. Лохви тяжело вздохнул.
— Знаешь, парень, у меня и в мыслях не было, что Аргилл задумал тебя повесить. Мне казалось, худшее, что тебе грозит, — это кратковременное тюремное заключение.
— Ты ошибался.
— Да. И не только в этом.
— Верно, не только в этом, — согласился Роб. Он шел, высоко подняв голову, и свежий холодный ветер с озера овевал его лицо. Это было приятное чувство; ветер принес с собой запах сосновой хвои, но Робу чудился в нем запах вереска. Он думал о веточке белого вереска, которую Джудит подарила ему на удачу.
Ангус ехал то рядом с ним, то немного опережая его. Затем, повернув коня, преградил ему путь и протянул руку с толстыми короткими пальцами, поросшими рыжими волосами.
— Садись вместе со мной, упрямец. Так мы доберемся до Лохвисайда гораздо быстрее.
Роб посмотрел на протянутую ему отцом руку и перевел взгляд на его изборожденное морщинами лицо. Годы, проведенные во взаимной вражде, оставили в их душах глубокий, незаживающий след. Робу и в голову не могло прийти, что отец когда-нибудь вот так запросто, по-дружески протянет ему руку. И все-таки, несмотря на то что между ними произошло, Роб не мог не признать, что отец — человек порядочный и понятие чести ему не чуждо, хоть он его и толкует по-своему. Ангус Лохви жесток, но не вероломен. И это, как осознал теперь Роб, часть давней родовой традиции Кэмпбеллов. Стиснув руку Лохви, Роб вскочил на лошадь и расположился у нее на крупе за спиной у отца.
— Господь всемогущий! — фыркнул Ангус. — Да от тебя воняет, как от борова в хлеву.
— Тогда давай поедем быстрее, чтобы запах относило ветром.
Ангус рассмеялся и дал коню шпоры.
На расстоянии лиги от замка Лохви они увидели спускавшихся с холма кавалеристов. Роб их узнал и попросил отца придержать лошадь.
Всадники подъехали и взяли их в полукольцо. Ехавший во главе отряда Арчи Маккаллум некоторое время с недоумением взирал на сидевших на одной лошади Роба и лэрда Лохви. Позади Арчи виднелись разгоряченные скачкой лица Макгрегоров и Макнэшей. Объединенные общей целью — стремлением спасти хозяина, они прекратили на время свои вечные перебранки и ссоры.
— В Гленлионе хоть кто-нибудь остался? — спросил Роб. Арчи кивнул:
— Все Маккаллумы там. Так что не беспокойся. Один из Макнэшей пренебрежительно фыркнул, но на него не обратили внимания. Откашлявшись, Арчи сказал:
— Мы это… Собрались, значит, чтобы вырвать тебя из лап палача.
— Как видите, я уже на свободе. Но работенка для вас найдется. Надеюсь, вы не прочь немного поразмяться?
— Не прочь! — воскликнули они хором, и их голоса еще долго разносились эхом над горным озером.
— В таком случае едем, — сказал Ангус и, дав коню шпоры, послал его вперед.
Глава 26
Влажный ветер, завывавший уныло, как злой дух вод Келпи, кружил в воздухе упавшие листья. Лошадь путалась этих крохотных смерчей, прядала ушами, ржала и сбивалась с шага. Джудит успокаивала животное, ласково похлопывая его по крутой шее. В скором времени кавалькада должна была пересечь шотландскую границу и оказаться на территории Англии. Джудит решила бежать, но такая возможность ей не представилась. Сэр Пейтон догадывался о ее намерениях и приставил к ней надежных людей, днем и ночью они не спускали с нее глаз. Джудит, однако, не теряла надежды осуществить свой план и дожидалась удобного случая. Пошел холодный дождь. Джудит накинула капюшон шотландской шерстяной накидки брейд, которую продолжала носить назло брату, и окинула взглядом окаймлявшие дорогу холмы и поросшие вереском торфяные болота. Впереди, на расстоянии нескольких миль от того места, мимо которого они проезжали, виднелась выстроенная в незапамятные времена невысокая каменная стена, отделявшая Англию от Шотландии. Джудит подумала, что преодолеть эту полуразрушенную стену на лошади не составит никакого труда; куда сложнее преодолеть взаимную ненависть и предрассудки, разделявшие эти две нации. Потом она подумала о Робе; она думала о нем постоянно с того самого дня, как уехала из замка Иннисконнел. Что с ним? Жив ли он? Отпустил ли его Аргилл на свободу, как обещал? С недавних пор ко всем ее мыслям о любимом человеке примешивалось сильнейшее беспокойство, усугублявшееся отсутствием каких-либо известий о нем, а также неопределенностью ее собственного положения, которое она остро ощущала. Какой-то всадник догнал Джудит и поехал с ней рядом. Даже не повернув головы, она поняла, что это не охранник. Приставленные к ней стражники, устав от ее бесконечных едких насмешек, старались держаться от нее подальше и неспешно трусили за ней на расстоянии полсотни ярдов.
— Все еще печалишься о своем горце? — осведомился сэр Пейтон — а это был он, — стряхивая затянутой в кольчужную перчатку рукой дождевые капли со своих усов и бородки.
— Этого горца зовут Роберт Кэмпбелл Гленлион, — сказала Джудит, упорно продолжая созерцать дорогу прямо перед собой. Смотреть на брата у нее не было ни малейшего желания.
Справедливости ради надо признать, что ссору затеяла Джудит. Сэр Пейтон не ожидал, что Джудит откажется возвращаться в Англию, и поначалу был настроен весьма миролюбиво. Зато потом, когда она объявила о своем намерении остаться в Шотландии, он вспылил и наговорил ей дерзостей. Отпор, который дала ему Джудит, был не менее яростным и эмоциональным, так что граф Аргилл, еще не уехавший в Иннисконнел, позабавился, выслушивая их взаимные упреки.
— Да знаю я, как его зовут, — пробормотал сэр Пейтон, у которого с наносника шлема постоянно капала вода, мешая ему говорить. — Успел лично с ним познакомиться.
От Джудит не ускользнуло, что при этих словах Пейтон помрачнел.
— Я так и поняла, — сказала она.
— Он тебе рассказал?
— О том, как ты босиком брел к своим? Да, он.
Сэр Пейтон вполголоса выругался. Джудит усмехнулась.
— Кстати, он вполне мог взять тебя в заложники, и ты оказался бы в таком же положении, что и я.
— Ну не совсем в таком, учитывая кое-какие обстоятельства. — Дождь усилился; ветер завывал с такой силой, что некоторое время они были вынуждены хранить молчание. Когда шквал миновал, Пейтон подъехал к ней ближе. — Он мне сказал, что у тебя все хорошо.
— А у меня и вправду все было хорошо. Или ты сомневаешься? Но разве мы не обсудили этот вопрос во всех подробностях еще в Дамбартоне? По-моему, граф Аргилл от души веселился, слушая наши препирательства, и замковый кастелян сэр Вальтер тоже.
— Я, между прочим, когда ехал сюда, рисковал жизнью — и все для того, чтобы тебя выкупить. И вдруг ты мне заявляешь, что желаешь остаться с каким-то шотландцем. Согласись, было из-за чего вспылить!
— А ты спросил у меня, чего я хочу? — Внутри у нее разгорался гнев, он согревал ее лучше, чем мокрая шерстяная накидка. — За всю мою жизнь ни один человек, кроме Роберта Кэмпбелла, не поинтересовался моими желаниями. — Я провела в Шотландии целых семь лет, но даже мужу было наплевать на меня — что же говорить об остальных, кто меня окружал? Для них я так и осталась чужой. Даже ты, мой брат, после стольких лет разлуки не удосужился спросить, чего я хочу, и сразу потребовал, чтобы я поступала в соответствии с твоими желаниями. Это несправедливо!
Не ожидавший такой отповеди, сэр Пейтон отъехал от нее на пару шагов, и Джудит получила возможность взглянуть на него как бы со стороны. Его затененные шлемом черты были, без сомнения, ей хорошо знакомы, но если разобраться, она не знала этого человека по-настоящему, хотя он и был ее родным братом, с которым они вместе росли и воспитывалась. Очень может быть, родственная любовь, которую она должна к нему питать, есть не что иное, как иллюзия, — точно такая же, как ее любовь к родному дому, куда она всей душой стремилась вернуться, не отдавая себе отчета в том, что он давно стал ей чужим. Возможно, она до конца дней своих так и жила бы одними иллюзиями, если бы не встретила Роба, которого полюбила всем сердцем. А его замок стал для нее родным домом…
— Знала бы ты, что для тебя лучше, — неожиданно заявил сэр Пейтон, — не позорила бы свое имя и имя семьи.
Женщине лучше уйти в монастырь, чем вести распутную жизнь…
— Я вступила в брак по согласию, а это не противоречит шотландским законам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32