Основную массу учащихся составляли выпускники аульных русско-киргизских школ. Срок обучения — четыре года. Каждый предмет в отличие от аульных школ здесь вел отдельный учитель, поэтому уровень преподавания был здесь гораздо выше. Кроме того, вместе с казахскими детьми занимались и русские ребятишки, что, конечно, способствовало лучшей языковой подготовке учеников.
В 1911 году при училище открылся интернат, куда предполагалось принять тридцать детей казахов из аулов и столько же учащихся из среды русских крестьян-переселенцев.
II
За несколько дней до начала занятий дядя Абикей привез Каныша в Павлодар. Яков Игнатьевич Овсянников, заведующий училищем, встретил их в своем кабинете. Долго и внимательно рассматривал свидетельство об окончании волостной школы.
— М-м-м... значит, окончил с отличием, — задумчиво начал он, — а ну-ка, голубчик, прочтите какое-нибудь стихотворение. Проверим ваши знания...
Каныш на миг растерялся. Все слова вылетели из головы, густая краска залила щеки.
— Как же так, голубчик... Значит, забыли. Понимаю, лето, бесконечные игры...
— Что прикажете прочесть, ваше превосходительство? — вдруг с вызовом ответил Каныш.
— Зовите меня Яковом Игнатьевичем отныне и навсегда. А что читать, это уж на ваш выбор.
И Каныш, выпрямившись, громко отчеканивает:
— Федор Иванович Тютчев, стихотворение «Гроза».
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом...
Читал он хорошо, с выражением, правильно выговаривая слова. Заведующий сразу подобрел. На его строгом лице появилась улыбка.
— Неплохо для начала, — сказал он, когда Каныш умолк.
— Могу еще прочесть. Знаю Пушкина, из Тургенева кое-что помню...
— Достаточно. Теперь скажите-ка мне, голубчик, имя нашего государя-батюшки.
— Его императорское величество Николай Александрович!
— Прекрасно, — кивнул довольный Овсянников, затем, помолчав, продолжал: — Помимо прочего, все четыре года вы будете слушать проповеди указного муллы господина Каримова. А по пятницам ходить в мечеть. Все ясно?
— Ясно, — выдохнул Каныш.
— В таком случае идите. Считайте, что вы приняты на подготовительное отделение первого класса. Желаю вам отличных успехов в учебе и поведении...
Хотя Каныш и значился в списке принятых в пансионат, поселился он, однако, на квартире двоюродного брата. Таков оказался наказ отца. Слабому здоровьем мальчику нужен был, по мнению Имантая, строгий домашний уход.
Абикей Зеинович жил на Владимирской улице, в старом доме. Одну из комнат отвели Канышу; обстановка, правда, была спартанской — кровать и письменный стол. Частенько случалось так, что приходилось спать и на полу, — хлебосольный хозяин любил гостей, особенно земляков, вот и приходилось Канышу на денек-другой уступать свое ложе очередному приезжему. А иной раз и к мальчику ввалится веселая ватага однокашников — добросердечные брат и его жена всегда встречали ребят ласково. Накормят, напоят да еще и на дорогу дадут...
Из воспоминаний Н.Е.Алексеева, преподавателя училища:
«...Сатпаев Каныш за время своей учебы в первом подготовительном классе в период первого полугодия 1911/12 учебного года показал большие способности в учебе и отличные знания по всем... предметам наук, изучавшихся в данном классе. И при его прилежности и старании к учебе учителя считали, что Каныш Сатпаев вполне мог с большим успехом учиться во втором отделении этого класса. Учитывая эти обстоятельства, по решению педагогического совета двухклассного русско-киргизского училища Сатпаев Каныш со второго полугодия был переведен во второе отделение первого класса. Находясь в этом классе, он успешно закончил учебный год и был переведен в следующий класс с отличными оценками по всем предметам».
Абикей Зеинович преподавал в училище русский язык, и Каныш, уже тогда понимая, что без хорошего знания русского ему будет трудно разобраться в прочих науках, относился к этим занятиям с особенным усердием. Его грамотные и содержательные сочинения всегда ставились в пример остальным ученикам.
Уроки математики вел Рахматулла Актаевич Барлыбаев, человек незаурядных способностей. Яков Игнатьевич преподавал историю и географию. Но, пожалуй, самым интересным из всех учителей был Николай Ермилович Алексеев, натура увлекающаяся, ищущая. Он всегда что-то придумывал, вызывая большой интерес к своим урокам. Особенно его любили казахские дети. И это неудивительно — он знал их родной язык.
В учебной программе училища были предусмотрены также и уроки физического воспитания. Правда, спортивного инвентаря почти не было; училище обратилось за помощью к местным толстосумам, но туда, где не пахло барышами, никто не хотел вкладывать деньги. Тогда Владимир Никанорович Терентьев, преподаватель физкультуры, неистощимый выдумщик, нашел выход из положения. Школьный двор, обычно пустующий, был сдан под склад для строящегося узла Южно-Сибирской железной дороги, а на деньги, вырученные за аренду, куплено все необходимое не только для занятий спортом, но и для других нужд училища.
Так появились гимнастические снаряды, лыжи, коньки. Зимой на берегу Иртыша заливали каток. Стараниями того же Владимира Никаноровича воспитанники училища получили разрешение в дневное время бесплатно посещать каток.
С наступлением лета Каныш возвращался в аул. К дню окончания учебы за ним приезжал кто-либо из взрослых, чаще других Бапай Тенизбайулы. Он отличался суровым видом и силой. В ауле говорили о нем: «С Бапаем в любую даль не страшно ехать, он в обиду не даст». Ведь в то далекое время степь была небезопасна для путника. При всей своей силе и внешней неприветливости дядя Бапай слыл незлобивым и занятным собеседником. С ним хорошо коротать время в дороге: то расскажет что-нибудь смешное, то затянет бесконечную песню. И каждый раз обязательно спросит: «Что-то надолго затянулось твое учение в городе, Каныш-жан. Скоро ли конец?» — «Не скоро, дядя. Окончу эту школу, пойду в другую», — отвечает Каныш. «Значит, ты вроде нашего Абикея, и тебя нам не видать как своих ушей? — с притворной досадой скажет Бапай. — Выходит, я зря езжу за тобой? Нет, дорогой, уж лучше сразу возвращайся в город. Нам не по пути...» И впрямь придержит на минуту разгоряченную лошадь. «В самом деле, для чего я учусь вот уже сколько лет? — как-то задумался Каныш. — Поскорей бы конец! Получу свидетельство народного учителя. И, как Григорий Васильевич, стану жить в ауле». И пообещал: «Что вы, дядя Бапай, я обязательно вернусь домой. И буду учить не только ребятишек нашего аула, но вас самого обучу грамоте». — «Куда уж мне...» — усмехнулся провожатый и пришпорил свою гнедую.
Как-то Каныш поделился своей мечтой с братом. Абикей Зеинович сказал: «У тебя хорошие мысли. Ничто не нужны степи так, как знания, культура. Но нести ее землякам должен человек, знающий много, гораздо больше того, что ты получишь в училище».
На следующий день он повел Каныша в Народный дом, который находился неподалеку — на той же улице, где они снимали квартиру. Раньше там помещалось сельскохозяйственное училище низшей ступени, затем местные филантропы организовали в этом добротном здании нечто вроде клуба культурной общественности города. По воскресеньям здесь выступал хор. Иногда любители сценического искусства разыгрывали какую-нибудь классическую пьесу.
Особенное впечатление произвела на юного казаха библиотека Народного дома. Канышу разрешили брать книги на формуляр брата. Первое, что он выбрал по совету Абикея Зеиновича, была «Капитанская дочка». Затем последовали сочинения Толстого, Тургенева, Майкова, Некрасова...
Через год он записался в кружок любителей танца. И в этом увлечении сказалось влияние старшего брата.
Спустя годы его зять А.X.Маргулан вспомнит:
«Наряду с музыкой Канышу Имантаевичу нравились бальные танцы. Еще в ранние годы среди интеллигентов Сатпаевы были лучшими танцорами, неизменно всегда получали призы на вечерах отдыха. Настолько это было в их традиции, что даже в последние годы жизни, находясь в Кисловодске, Каныш Имантаевич с охотой участвовал в карнавалах, проводимых культмассовиком санатория, и, конечно, всегда получал первые призы. Он настолько увлекался этим, что, я помню, с жаром учился и новым танцам — таким, как фокстрот, танго, хали-гали, ча-ча, даже освоил современный твист...»
Время шло. Канышу исполнилось пятнадцать лет. Это был уже не тот мальчишка, который, приехав три года назад в уездный город, растерянно озирался по сторонам. Ростом он настоящий джигит, худощавый, стройный. Он больше не бреет голову наголо. Волосы у него красивые, волнами. Под стать им брови — густые, длинные, они резко подчеркивают белизну его лица. Но большие глаза юноши выдают его возраст — они еще по-детски наивно смотрят на мир. Одевается он теперь по-городскому — уже не наденет шапку-ушанку из овчины и длинный чапан из верблюжьей шерсти. На нем пальто с отложным воротником и металлическими пуговицами. И китель у него настоящий, как у семинаристов. Модное галифе, хромовые сапоги. Летом в жаркие дни — шелковая рубашка навыпуск с вышитым пояском. Теперь Каныша не увидишь среди резвящейся на джайляу ребятни. Он подолгу засиживается со старшими за достарханом. Слушает молча, с достоинством. А если приходится самому о чем-то рассказывать, ведет речь неторопливо, обстоятельно, подражая аксакалам, — чувствуется, что это доставляет ему удовольствие. Да, он многому научился, и сказать парню есть о чем. Иногда играет на домбре, неплохо исполняет баянаульские песни. Иной раз берет в руки скрипку брата Абдикарима Сатпаева. На сцене училища он часто играл на этом инструменте, там у него не было соперников.
Увлечение музыкой, особенно пением, не проходит у него с годами. Через всю жизнь пронесет он любовь к народным мелодиям. Часто в часы досуга, после многочасовых научных заседаний или на привале геологических походов он будет предаваться игре на домбре или напевать любимые мотивы. Его увлечение пением оказалось настолько серьезным, что Каныш впоследствии смог помочь известному собирателю казахских песен А.В.Затаевичу — от него знаток музыкального фольклора записал двадцать пять напевов...
Наконец наступило лето 1914 года.
Из воспоминаний Н.Е.Алексеева:
«По окончании учебного года училище устроило выпускной вечер. На этом вечере К.Сатпаеву как отличнику учебы было вручено свидетельство с похвальным листом. Получив его, он, помнится, сказал: „Благодарю всех учителей нашего училища за вашу заботу и внимание... И я обещаю оправдать ваш труд. Постараюсь продолжить мое образование...“ Жизнь показала, что он действительно оправдал наш труд. И нас, учителей своих, не забыл. Например, со мной он никогда не терял связи, даже когда стал президентом Академии наук республики...»
III
Закончено еще одно училище. Что дальше? Возвратиться в аул, поступить на службу к волостному управителю? Нет, ему и думать не хотелось об этом. Продолжать учение? Но где, в каком городе? К какому делу готовить себя?
Эти вопросы волновали не только Каныша, но и Абикея, взявшего на себя заботу о брате.
— Садись, надо поговорить, — скажет он в день расставания юноши с Павлодаром.
— Я слушаю вас, Абикей-ага.
— Меня пригласили в Семипалатинск преподавать в учительской семинарии. Дают квартиру. Да и платить обещают побольше. Я дал согласие. Передашь отцу о моем решении. Пусть не осудит, что я выбрал далекий Семипалатинск. Все равно стану бывать на родине по-прежнему часто.
— А как быть мне? — нерешительно спросил Каныш. — Может, за вами податься?..
— У тебя, Каныш-жан, три дороги. Первая в Омск — город большой, и учебные заведения там серьезные. Правда, далековато, да и знакомых почти никого. Думаю, не отпустит тебя бий-ага в такую даль. Вторая — снова вернуться в Павлодар. Нынче здесь открываются двухгодичные курсы. Если закончишь их, сможешь преподавать в любой аульной школе. Некоторые твои сверстники — Айсауытов, Абдыхалыков, Жусупбаев — уже подали заявления. И наконец, третья — последовать за мной в Семипалатинск.
— Я решил ехать в Семипалатинск, Абикей-ага.
— Не забывай, Каныш-жан, что последнее слово все-таки за отцом.
— Раз вы будете рядом со мной, он не побоится отпустить меня и подальше Павлодара.
— Ну что ж, жду тебя в Семипалатинске...
Случилось так, как предполагали братья. Сперва отец вообще не хотел слышать о дальнейшей учебе. Сторона дальняя — неделю надо, чтобы добраться туда верхом из аула. Неизвестно еще, какой год выдастся нынче. Минувший год коровы был для степняков тяжелым, пришла беда — проклятый джут, поубавилось скота, от бескормицы иные хозяйства совсем обнищали. А теперь вот о войне поговаривают... «Нет, сынок, не могу отпустить на чужбину. Подкрепи здоровье, поживи зиму рядом со старым отцом...»
Из воспоминаний А.X.Маргулана:
«Помню разговор с отцом Каныша по поводу его отъезда на учебу в Семипалатинск: «То был особенно тяжелый год, — говорил он. — И мне не хотелось в такое тяжелое время далеко отпускать сына. Но вижу, у Каныша пропал аппетит, каким-то мрачным парень стал. Что делать? Отговорить его мог только Абикей. Но его нет, он отдыхал в то лето в Зайсанском уезде. Думал-думал, вижу: не удержать его в ауле. Наконец решился. В начале августа, прихватив с собой верных спутников Бапая и Козыбагара, вчетвером отправились на телеге в дорогу. Через неделю добрались до берега Иртыша. Каныш говорит:
— Аке, давайте не поедем в Павлодар. Лучше дожидаться парохода здесь, в Воскресеновке.
Так и сделали. Через несколько дней, во время чаепития, слышим гудок. У меня сердце замерло. Каныш радостно выскакивает на улицу, а у меня сил нет даже с места подняться. «Что станет с ним? Неужели целый год не увижу его? Дождусь ли? Ведь уже седьмой десяток кончаю...» Но пересилил себя, поднялся. Нельзя удерживать сына из-за старческой прихоти. Идем на пристань. Билет куплен заранее. Быстро простившись, Каныш, поднимается на палубу, мы стоим на берегу словно вкопанные. Пароход дает прощальный гудок, отчаливает. Каныш машет рукой, утирает глаза. Все же трудно пятнадцатилетнему мальчугану покидать надолго родные места. А нам каково? Бапай с Козыбагаром насупились, в глазах крупинки слез. На устах у меня молитва о скором и благополучном возвращении любимого сына...»
Притча о Соколе
I
Здание, где помещалась учительская семинария, располагалось в то время на самой окраине Семипалатинска. Дальше начиналась голая степь. Оттого и пустынная пыльная улица, по которой в город входили караваны и всадники из аулов, получила свое название — Степная. Ныне она носит имя Чокана Валиханова и давно считается одной из центральных. Здание бывшей семинарии не только хорошо сохранилось — в его стенах по-прежнему занимаются будущие учителя. Поэтому совсем: небольшое усилие приходится делать сегодня, чтобы ощутить ту атмосферу, что окружала десятилетия назад нашего героя.
В тот год, когда Каныш приехал в Семипалатинск, семинарии исполнилось десять лет. Здесь успели сложиться свои традиции, накопился определенный опыт. Преподавание вели широко образованные, передовые интеллигенты того времени. Вот имена некоторых педагогов, значащиеся в ведомостях 1914 — 1915 годов: Николай и Виктор Белослюдовы, Н.Я.Коншин, супруги Назипа и Нургали Кулжановы, Н.И.Ильинский, В.М.Морозов, Н.Сулима-Грузинский.
Дадим краткую характеристику некоторых людей из этого списка.
Братья Белослюдовы стали выдающимися просветителями края. Собственный двухэтажный дом на улице Крепостной они превратили в настоящий краеведческий музей. По свидетельствам очевидцев, здесь было собрано свыше четырех тысяч экспонатов, имелись отделы геологии, минералогии, палеонтологии, археологии, старых предметов (рукописи, книги, редкие вещи), этнографии, нумизматики, картин и рисунков. Братья увлекались не только собиранием исторических документов и экспонатов, они много способствовали изданию материалов о жизни казахов. Виктор Белослюдов проиллюстрировал поэму «Казах» известного польского поэта Густава Зелинского, пропагандировал поэзию Абая Кунанбаева среди русских читателей.
О Николае Белослюдове один из его питомцев, писатель Мухтар Ауэзов, вспоминал впоследствии:
«У всех своих учеников он оставил по себе светлую память. Он не ограничивался простым преподаванием. Своими беседами он будил мысль. Прогрессивность и гуманизм его воззрений и отношение к ученикам вызывали искреннее уважение».
Близким другом классика казахской литературы Абая Кунанбаева был другой преподаватель семинарии — Николай Яковлевич Коншин. Он читал курс права. Коншин закончил юридический факультет Петербургского университета. В Семипалатинск попал в девяностых годах как политический ссыльный.
Особым авторитетом среди студентов-казахов пользовались супруги Кулжановы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В 1911 году при училище открылся интернат, куда предполагалось принять тридцать детей казахов из аулов и столько же учащихся из среды русских крестьян-переселенцев.
II
За несколько дней до начала занятий дядя Абикей привез Каныша в Павлодар. Яков Игнатьевич Овсянников, заведующий училищем, встретил их в своем кабинете. Долго и внимательно рассматривал свидетельство об окончании волостной школы.
— М-м-м... значит, окончил с отличием, — задумчиво начал он, — а ну-ка, голубчик, прочтите какое-нибудь стихотворение. Проверим ваши знания...
Каныш на миг растерялся. Все слова вылетели из головы, густая краска залила щеки.
— Как же так, голубчик... Значит, забыли. Понимаю, лето, бесконечные игры...
— Что прикажете прочесть, ваше превосходительство? — вдруг с вызовом ответил Каныш.
— Зовите меня Яковом Игнатьевичем отныне и навсегда. А что читать, это уж на ваш выбор.
И Каныш, выпрямившись, громко отчеканивает:
— Федор Иванович Тютчев, стихотворение «Гроза».
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом...
Читал он хорошо, с выражением, правильно выговаривая слова. Заведующий сразу подобрел. На его строгом лице появилась улыбка.
— Неплохо для начала, — сказал он, когда Каныш умолк.
— Могу еще прочесть. Знаю Пушкина, из Тургенева кое-что помню...
— Достаточно. Теперь скажите-ка мне, голубчик, имя нашего государя-батюшки.
— Его императорское величество Николай Александрович!
— Прекрасно, — кивнул довольный Овсянников, затем, помолчав, продолжал: — Помимо прочего, все четыре года вы будете слушать проповеди указного муллы господина Каримова. А по пятницам ходить в мечеть. Все ясно?
— Ясно, — выдохнул Каныш.
— В таком случае идите. Считайте, что вы приняты на подготовительное отделение первого класса. Желаю вам отличных успехов в учебе и поведении...
Хотя Каныш и значился в списке принятых в пансионат, поселился он, однако, на квартире двоюродного брата. Таков оказался наказ отца. Слабому здоровьем мальчику нужен был, по мнению Имантая, строгий домашний уход.
Абикей Зеинович жил на Владимирской улице, в старом доме. Одну из комнат отвели Канышу; обстановка, правда, была спартанской — кровать и письменный стол. Частенько случалось так, что приходилось спать и на полу, — хлебосольный хозяин любил гостей, особенно земляков, вот и приходилось Канышу на денек-другой уступать свое ложе очередному приезжему. А иной раз и к мальчику ввалится веселая ватага однокашников — добросердечные брат и его жена всегда встречали ребят ласково. Накормят, напоят да еще и на дорогу дадут...
Из воспоминаний Н.Е.Алексеева, преподавателя училища:
«...Сатпаев Каныш за время своей учебы в первом подготовительном классе в период первого полугодия 1911/12 учебного года показал большие способности в учебе и отличные знания по всем... предметам наук, изучавшихся в данном классе. И при его прилежности и старании к учебе учителя считали, что Каныш Сатпаев вполне мог с большим успехом учиться во втором отделении этого класса. Учитывая эти обстоятельства, по решению педагогического совета двухклассного русско-киргизского училища Сатпаев Каныш со второго полугодия был переведен во второе отделение первого класса. Находясь в этом классе, он успешно закончил учебный год и был переведен в следующий класс с отличными оценками по всем предметам».
Абикей Зеинович преподавал в училище русский язык, и Каныш, уже тогда понимая, что без хорошего знания русского ему будет трудно разобраться в прочих науках, относился к этим занятиям с особенным усердием. Его грамотные и содержательные сочинения всегда ставились в пример остальным ученикам.
Уроки математики вел Рахматулла Актаевич Барлыбаев, человек незаурядных способностей. Яков Игнатьевич преподавал историю и географию. Но, пожалуй, самым интересным из всех учителей был Николай Ермилович Алексеев, натура увлекающаяся, ищущая. Он всегда что-то придумывал, вызывая большой интерес к своим урокам. Особенно его любили казахские дети. И это неудивительно — он знал их родной язык.
В учебной программе училища были предусмотрены также и уроки физического воспитания. Правда, спортивного инвентаря почти не было; училище обратилось за помощью к местным толстосумам, но туда, где не пахло барышами, никто не хотел вкладывать деньги. Тогда Владимир Никанорович Терентьев, преподаватель физкультуры, неистощимый выдумщик, нашел выход из положения. Школьный двор, обычно пустующий, был сдан под склад для строящегося узла Южно-Сибирской железной дороги, а на деньги, вырученные за аренду, куплено все необходимое не только для занятий спортом, но и для других нужд училища.
Так появились гимнастические снаряды, лыжи, коньки. Зимой на берегу Иртыша заливали каток. Стараниями того же Владимира Никаноровича воспитанники училища получили разрешение в дневное время бесплатно посещать каток.
С наступлением лета Каныш возвращался в аул. К дню окончания учебы за ним приезжал кто-либо из взрослых, чаще других Бапай Тенизбайулы. Он отличался суровым видом и силой. В ауле говорили о нем: «С Бапаем в любую даль не страшно ехать, он в обиду не даст». Ведь в то далекое время степь была небезопасна для путника. При всей своей силе и внешней неприветливости дядя Бапай слыл незлобивым и занятным собеседником. С ним хорошо коротать время в дороге: то расскажет что-нибудь смешное, то затянет бесконечную песню. И каждый раз обязательно спросит: «Что-то надолго затянулось твое учение в городе, Каныш-жан. Скоро ли конец?» — «Не скоро, дядя. Окончу эту школу, пойду в другую», — отвечает Каныш. «Значит, ты вроде нашего Абикея, и тебя нам не видать как своих ушей? — с притворной досадой скажет Бапай. — Выходит, я зря езжу за тобой? Нет, дорогой, уж лучше сразу возвращайся в город. Нам не по пути...» И впрямь придержит на минуту разгоряченную лошадь. «В самом деле, для чего я учусь вот уже сколько лет? — как-то задумался Каныш. — Поскорей бы конец! Получу свидетельство народного учителя. И, как Григорий Васильевич, стану жить в ауле». И пообещал: «Что вы, дядя Бапай, я обязательно вернусь домой. И буду учить не только ребятишек нашего аула, но вас самого обучу грамоте». — «Куда уж мне...» — усмехнулся провожатый и пришпорил свою гнедую.
Как-то Каныш поделился своей мечтой с братом. Абикей Зеинович сказал: «У тебя хорошие мысли. Ничто не нужны степи так, как знания, культура. Но нести ее землякам должен человек, знающий много, гораздо больше того, что ты получишь в училище».
На следующий день он повел Каныша в Народный дом, который находился неподалеку — на той же улице, где они снимали квартиру. Раньше там помещалось сельскохозяйственное училище низшей ступени, затем местные филантропы организовали в этом добротном здании нечто вроде клуба культурной общественности города. По воскресеньям здесь выступал хор. Иногда любители сценического искусства разыгрывали какую-нибудь классическую пьесу.
Особенное впечатление произвела на юного казаха библиотека Народного дома. Канышу разрешили брать книги на формуляр брата. Первое, что он выбрал по совету Абикея Зеиновича, была «Капитанская дочка». Затем последовали сочинения Толстого, Тургенева, Майкова, Некрасова...
Через год он записался в кружок любителей танца. И в этом увлечении сказалось влияние старшего брата.
Спустя годы его зять А.X.Маргулан вспомнит:
«Наряду с музыкой Канышу Имантаевичу нравились бальные танцы. Еще в ранние годы среди интеллигентов Сатпаевы были лучшими танцорами, неизменно всегда получали призы на вечерах отдыха. Настолько это было в их традиции, что даже в последние годы жизни, находясь в Кисловодске, Каныш Имантаевич с охотой участвовал в карнавалах, проводимых культмассовиком санатория, и, конечно, всегда получал первые призы. Он настолько увлекался этим, что, я помню, с жаром учился и новым танцам — таким, как фокстрот, танго, хали-гали, ча-ча, даже освоил современный твист...»
Время шло. Канышу исполнилось пятнадцать лет. Это был уже не тот мальчишка, который, приехав три года назад в уездный город, растерянно озирался по сторонам. Ростом он настоящий джигит, худощавый, стройный. Он больше не бреет голову наголо. Волосы у него красивые, волнами. Под стать им брови — густые, длинные, они резко подчеркивают белизну его лица. Но большие глаза юноши выдают его возраст — они еще по-детски наивно смотрят на мир. Одевается он теперь по-городскому — уже не наденет шапку-ушанку из овчины и длинный чапан из верблюжьей шерсти. На нем пальто с отложным воротником и металлическими пуговицами. И китель у него настоящий, как у семинаристов. Модное галифе, хромовые сапоги. Летом в жаркие дни — шелковая рубашка навыпуск с вышитым пояском. Теперь Каныша не увидишь среди резвящейся на джайляу ребятни. Он подолгу засиживается со старшими за достарханом. Слушает молча, с достоинством. А если приходится самому о чем-то рассказывать, ведет речь неторопливо, обстоятельно, подражая аксакалам, — чувствуется, что это доставляет ему удовольствие. Да, он многому научился, и сказать парню есть о чем. Иногда играет на домбре, неплохо исполняет баянаульские песни. Иной раз берет в руки скрипку брата Абдикарима Сатпаева. На сцене училища он часто играл на этом инструменте, там у него не было соперников.
Увлечение музыкой, особенно пением, не проходит у него с годами. Через всю жизнь пронесет он любовь к народным мелодиям. Часто в часы досуга, после многочасовых научных заседаний или на привале геологических походов он будет предаваться игре на домбре или напевать любимые мотивы. Его увлечение пением оказалось настолько серьезным, что Каныш впоследствии смог помочь известному собирателю казахских песен А.В.Затаевичу — от него знаток музыкального фольклора записал двадцать пять напевов...
Наконец наступило лето 1914 года.
Из воспоминаний Н.Е.Алексеева:
«По окончании учебного года училище устроило выпускной вечер. На этом вечере К.Сатпаеву как отличнику учебы было вручено свидетельство с похвальным листом. Получив его, он, помнится, сказал: „Благодарю всех учителей нашего училища за вашу заботу и внимание... И я обещаю оправдать ваш труд. Постараюсь продолжить мое образование...“ Жизнь показала, что он действительно оправдал наш труд. И нас, учителей своих, не забыл. Например, со мной он никогда не терял связи, даже когда стал президентом Академии наук республики...»
III
Закончено еще одно училище. Что дальше? Возвратиться в аул, поступить на службу к волостному управителю? Нет, ему и думать не хотелось об этом. Продолжать учение? Но где, в каком городе? К какому делу готовить себя?
Эти вопросы волновали не только Каныша, но и Абикея, взявшего на себя заботу о брате.
— Садись, надо поговорить, — скажет он в день расставания юноши с Павлодаром.
— Я слушаю вас, Абикей-ага.
— Меня пригласили в Семипалатинск преподавать в учительской семинарии. Дают квартиру. Да и платить обещают побольше. Я дал согласие. Передашь отцу о моем решении. Пусть не осудит, что я выбрал далекий Семипалатинск. Все равно стану бывать на родине по-прежнему часто.
— А как быть мне? — нерешительно спросил Каныш. — Может, за вами податься?..
— У тебя, Каныш-жан, три дороги. Первая в Омск — город большой, и учебные заведения там серьезные. Правда, далековато, да и знакомых почти никого. Думаю, не отпустит тебя бий-ага в такую даль. Вторая — снова вернуться в Павлодар. Нынче здесь открываются двухгодичные курсы. Если закончишь их, сможешь преподавать в любой аульной школе. Некоторые твои сверстники — Айсауытов, Абдыхалыков, Жусупбаев — уже подали заявления. И наконец, третья — последовать за мной в Семипалатинск.
— Я решил ехать в Семипалатинск, Абикей-ага.
— Не забывай, Каныш-жан, что последнее слово все-таки за отцом.
— Раз вы будете рядом со мной, он не побоится отпустить меня и подальше Павлодара.
— Ну что ж, жду тебя в Семипалатинске...
Случилось так, как предполагали братья. Сперва отец вообще не хотел слышать о дальнейшей учебе. Сторона дальняя — неделю надо, чтобы добраться туда верхом из аула. Неизвестно еще, какой год выдастся нынче. Минувший год коровы был для степняков тяжелым, пришла беда — проклятый джут, поубавилось скота, от бескормицы иные хозяйства совсем обнищали. А теперь вот о войне поговаривают... «Нет, сынок, не могу отпустить на чужбину. Подкрепи здоровье, поживи зиму рядом со старым отцом...»
Из воспоминаний А.X.Маргулана:
«Помню разговор с отцом Каныша по поводу его отъезда на учебу в Семипалатинск: «То был особенно тяжелый год, — говорил он. — И мне не хотелось в такое тяжелое время далеко отпускать сына. Но вижу, у Каныша пропал аппетит, каким-то мрачным парень стал. Что делать? Отговорить его мог только Абикей. Но его нет, он отдыхал в то лето в Зайсанском уезде. Думал-думал, вижу: не удержать его в ауле. Наконец решился. В начале августа, прихватив с собой верных спутников Бапая и Козыбагара, вчетвером отправились на телеге в дорогу. Через неделю добрались до берега Иртыша. Каныш говорит:
— Аке, давайте не поедем в Павлодар. Лучше дожидаться парохода здесь, в Воскресеновке.
Так и сделали. Через несколько дней, во время чаепития, слышим гудок. У меня сердце замерло. Каныш радостно выскакивает на улицу, а у меня сил нет даже с места подняться. «Что станет с ним? Неужели целый год не увижу его? Дождусь ли? Ведь уже седьмой десяток кончаю...» Но пересилил себя, поднялся. Нельзя удерживать сына из-за старческой прихоти. Идем на пристань. Билет куплен заранее. Быстро простившись, Каныш, поднимается на палубу, мы стоим на берегу словно вкопанные. Пароход дает прощальный гудок, отчаливает. Каныш машет рукой, утирает глаза. Все же трудно пятнадцатилетнему мальчугану покидать надолго родные места. А нам каково? Бапай с Козыбагаром насупились, в глазах крупинки слез. На устах у меня молитва о скором и благополучном возвращении любимого сына...»
Притча о Соколе
I
Здание, где помещалась учительская семинария, располагалось в то время на самой окраине Семипалатинска. Дальше начиналась голая степь. Оттого и пустынная пыльная улица, по которой в город входили караваны и всадники из аулов, получила свое название — Степная. Ныне она носит имя Чокана Валиханова и давно считается одной из центральных. Здание бывшей семинарии не только хорошо сохранилось — в его стенах по-прежнему занимаются будущие учителя. Поэтому совсем: небольшое усилие приходится делать сегодня, чтобы ощутить ту атмосферу, что окружала десятилетия назад нашего героя.
В тот год, когда Каныш приехал в Семипалатинск, семинарии исполнилось десять лет. Здесь успели сложиться свои традиции, накопился определенный опыт. Преподавание вели широко образованные, передовые интеллигенты того времени. Вот имена некоторых педагогов, значащиеся в ведомостях 1914 — 1915 годов: Николай и Виктор Белослюдовы, Н.Я.Коншин, супруги Назипа и Нургали Кулжановы, Н.И.Ильинский, В.М.Морозов, Н.Сулима-Грузинский.
Дадим краткую характеристику некоторых людей из этого списка.
Братья Белослюдовы стали выдающимися просветителями края. Собственный двухэтажный дом на улице Крепостной они превратили в настоящий краеведческий музей. По свидетельствам очевидцев, здесь было собрано свыше четырех тысяч экспонатов, имелись отделы геологии, минералогии, палеонтологии, археологии, старых предметов (рукописи, книги, редкие вещи), этнографии, нумизматики, картин и рисунков. Братья увлекались не только собиранием исторических документов и экспонатов, они много способствовали изданию материалов о жизни казахов. Виктор Белослюдов проиллюстрировал поэму «Казах» известного польского поэта Густава Зелинского, пропагандировал поэзию Абая Кунанбаева среди русских читателей.
О Николае Белослюдове один из его питомцев, писатель Мухтар Ауэзов, вспоминал впоследствии:
«У всех своих учеников он оставил по себе светлую память. Он не ограничивался простым преподаванием. Своими беседами он будил мысль. Прогрессивность и гуманизм его воззрений и отношение к ученикам вызывали искреннее уважение».
Близким другом классика казахской литературы Абая Кунанбаева был другой преподаватель семинарии — Николай Яковлевич Коншин. Он читал курс права. Коншин закончил юридический факультет Петербургского университета. В Семипалатинск попал в девяностых годах как политический ссыльный.
Особым авторитетом среди студентов-казахов пользовались супруги Кулжановы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39