– Вот, значит, как!.. Вернуться?.. – Гирш подался вперед. Вернуться, освободив вашего брата. Это очень странная взятка. Такое мне предлагают впервые.
– Спасите его, – помертвевшими губами прошептала Лээлин. – Спасите его, молю вас. Он так молод. Я прошу, я молю вас, Гирш… – Слова были не громче дыхания, они таяли в золотящихся сумерках, не достигая дна Ниссаглева сердца. Он слушал их, хотел бы наслаждаться унижением Лээлин, но перед глазами его была другая картина: Беатрикс стискивает зубы, стараясь не кричать от боли, когда медики в который уж раз осматривают ее, ее руки дрожат в его руках, посеревшие губы трясутся, но она терпит и дышит медленно и глубоко, чтобы не напрягать сломанные ребра…
– Вернуться, – снова прошептал он и зло осклабился:
– Но ведь стать орудием Силы, насколько мне известно, нельзя сознательно… Сила сама выбирает, и никому не дано предугадать ее выбор. Вы опоздали с приглашением назад, яснейшая Лээлин. Я не хочу возвращаться туда, где никому дела не было до нашей крови, которую мы воистину свято берегли, утопая в нищете и грязи, мельчая, кровосмесительствуя и вырождаясь. О возвращении надо было говорить хотя бы в доме Ниссаглей, когда умирал король. Может, я стал бы тогда вашим верным псом до гроба. Но вы не взглянули на меня тогда, вы оплакивали чужого мужа. Нет, я не желаю возвращаться. – Глаза его мрачно блеснули, губы раздвинула ухмылка, и он в упор уставился на молчащую Лээлин. – Ну? Что вы еще придумаете? Сомневаюсь, что вы предложите мне сан Посвященного. И сомневаюсь, что я его возьму. Число их, кажется, строго ограничено. Возможны лишь трое Посвященных, не так ли? Да только я и без Посвящения знаю много такого, чего не знаете вы. Например, вам ведомо, как заклясть боль. А я знаю, как ее усилить. Или – как сделать умнейшего и искушеннейшего царедворца безумным зверем, чтобы потом казнить его за совершенные в беспамятстве бесчинства. – Глаза его, казалось, прожигали Лээлин насквозь, она то холодела, то покрывалась горячим потом. – Как я понимаю, вы истощили свою фантазию, прекрасная Лээлин… Позвольте мне тогда рассказать вам одну историю… Когда Энвикко Алли был арестован за насилие над дочерью бургомистра, его любовница Зарэ, шарэлитская куртизанка, пришла сюда, одевшись в лучшие наряды и умастившись самыми прельстительными ароматами. Сначала она пообещала мне все то, что обещали вы, то есть славу, положение и всякое такое, потому что боялась оскорбить недвусмысленной денежной взяткой, а потом предложила то, что прежде всего должна предлагать всякая смазливая бабенка, – себя… Так вот, уж если вы такая недогадливая, слушайте мое условие. Вы можете спасти вашего брата…
– Как? – тупо отозвалась Лээлин.
– Очень просто. – Он встал, расставив ноги в мягких замшевых сапогах и отодвинув пяткой скамеечку. – Ты станешь моей любовницей.
– Я?
– Ты. Ты будешь со мной спать. Начиная с этого дня. И с этого часа. Иначе мне нет ну совершенно никакого смысла рисковать расположением королевы. Поняла?
– Но… Я могла бы стать вашей женой…
– Жена мне ни к чему. Тем более сестра государственного преступника. Только любовница. Это единственно возможное условие. Если оно тебя не устраивает, двери этого дома перед тобой навсегда закрываются, а уж я постараюсь так настроить королеву, что тебя не допустят ни на одну аудиенцию и брата ты увидишь только на эшафоте, потому что Сервайр – не дом свиданий. Ты правильно заметила, мое влияние на королеву очень велико. Вот я и пущу его в ход. Но во вред тебе, а не на пользу. Так что решайся, да побыстрее. Это единственная возможность спасти твоего братца, которую я могу, да и хочу тебе дать.
Лээлин окончательно потеряла дар речи. Ниссагль отошел и прислонился к стене под окном – темнолицый, беспощадный, всесильный. Каждое его слово стучало в мозгу Лээлин молотом, расплющивая ее судорожные мысли.
Спустя несколько минут он подошел к Лээлин и по-хозяйски уверенно положил руки ей на плечи:
– Ну? Надумала али как?
Она обратила к нему смятенное большеглазое лицо, не замечая, что его рука уже перебралась к ней на грудь.
– Гирш… Пощадите меня… Я не могу… Я не готова… Боги!..
– Зато для казни Эласа все готово… Знаешь, что такое южная казнь? Растянут на стене, как лягушонка, ремнями за руки и оставят висеть на солнцепеке, пока не умрет. Или на медленном огне сожгут – весь город паленым мясом пропахнет. – Он говорил, лаская ее небрежными хозяйскими движениями. Лээлин подняла руки к горлу, чувствуя, что прилившая к лицу кровь сейчас начнет ее душить.
– Гирш, Гирш, Гирш… – произнесла она несколько раз полурыдая, едва терпя на себе его руки и не решаясь их отбросить.
– Ну? – Он растянул шнуровку на ее платье, ловко сдернул с плеч лиф и запустил обе руки за ворот:
– Ну? Долго ли будешь еще думать?
В ее расширенных глазах, уже налитых слезами, была обреченная покорность.
– Да… Я буду… С вами.
– Вот теперь я вижу, что ты умна… Отодвинься от спинки… Мне не снять с тебя платье. Ты ведь помнишь условие – здесь и сейчас, правда? Ну, не надо бояться…
Она медленно поднялась, и платье опало к ногам. Зрение застилал туман – сквозь него она увидела, как приближается к ней мужчина, и сделала движение броситься в сторону, но ее схватили, со смехом толкнули на устланное перинами ложе, придавили; она вскрикнула, но вскрик был оборван поцелуем жесткого и жадного рта.
Камердинер приник к двери, пытаясь отыскать щель. У него горели щеки, он шептал непристойности, постанывал и жмурился, изнывая от жгучей зависти, он скрипел зубами и стискивал кулаки, слушая стоны, вскрики, всхлипы, пока не получил по лбу резко отворенной дверью и не слетел, охнув, со ступеньки. На пороге стоял хозяин – лицо блестело, углы рта дрожали в усмешке, пот стекал по голой груди.
– Расселся. Что, понравилось? – В дрожащей руке Ниссагль держал маленький светильник. В покое за его спиной горели еще две свечки. Голая, словно распятая на постели, женщина казалась вырезанной из старой кости. Полукровка-лакей повел в сторону умными выпуклыми глазами. – Что, никак тоже хочешь полакомиться? Нет, извини, я еще сам голодный. Ниссагль поставил светильник на пол и утомленно сел на скрипнувшую ступеньку. – Ох, как я ее отделал, так и в казарме не всегда сумеют. Ты вот что: последи, чтобы она не сбежала отсюда. Хотя я сомневаюсь, что после меня она будет способна на такие подвиги. Я-то сейчас в Сервайр.
Время – боль. Только болью и меряют здесь время. Днем боль слабеет, тает, как снег на солнце, вернее, превращается в гнетущую усталость. А ночью снова волокут на муки, а когда истерзают всего, натешатся, то и бросят в углу, накроют холстиной: хочешь – живи, хочешь – подыхай. Нет, подохнуть не дадут. На перины уложат. Отогреют, отпоят, погладят по голове. И по новой. Плети, дыба, каленые шины, чугунные тиски, дубовые венки, воронки, чтобы кипятком накачивать, тонкие иглы, уколами которых приводят в чувство. И снова в луже воды и крови распластаешься в углу под холстиной. Палач подойдет, даст попить воды из деревянной чашки. Горькая вода, с укрепляющим снадобьем.
И так изо дня в день… «Да убейте вы меня, что ли…»
Элас лежал на боку, скорчившись, как дитя в утробе матери, укрывшись почти что с головой куском поеденного молью сукна, чтобы не очень знобило. Смотрел в черный от сырости потолок. На кирпичном полу стояла щербатая миска с безвкусной водой. Ниссаглю уже не требовалось пускать в ход зелье – боль теперь не оставляла Эласа, всегда была с ним. Да и как от нее отрешиться, если даже дышать больно – ребра-то сломаны. Куда воспаришь чистым сознанием – под этот низкий потолок, что ли? Элас горько усмехнулся в темноту.
День долог, а ночь еще длиннее.
В дверях заскрежетал ключ.
– Кто это? – Элас слегка приподнялся и прищурил глаза:
– Кто там?
Дверь со скрипом отворилась. На Эласа смотрел принц Эзель.
– Как? Высокий принц, вас тоже… тоже схватили?
– Нет, мне позволили свидание… Я попросил. – Эзель помолчал, потом спросил, не скрывая дрожи в голосе:
– Элас… Тебя что – пытали?
– Как и всех, высокий принц…
– Но как они смели?
– Странный вопрос, высокий принц. Они смеют все. Они власть.
– Но хотя бы из уважения к вашему роду они могли бы не подвергать тебя этому ужасу? Это неслыханно. – Эзель, стоя посреди камеры, развел руками.
– Как? Я говорю – как всех. Или немножко сильнее. Я не могу встать. Дайте мне, пожалуйста, воды. Стоит в миске рядом с нарами. Я не могу дотянуться до нее. Вам просто позволили свидание или просили что-то мне сказать? Я понял, что они ничего не позволяют без задних мыслей.
– Нет, они не посмели бы… Скажи… Это возможно выдержать?
– Почти невозможно. Я, кажется, пока еще могу… Сам не знаю зачем, потому что все уже признались и в том, что было, и в том, чего не было.
– Как же тебя выследили?
– Тише, высокий принц. Кажется, я понял, зачем вы здесь. Они думают, что мы помянем в разговоре что-нибудь для них важное… Меня выследил Ниссагль. Он умен, как сто дьяволов. А я глупец. Я не хочу об этом говорить. Все вышло так по-дурацки. Он пустил по моему следу мэйлари. Несмотря на все предосторожности, к которым я прибег. Потому что я пожалел Анэху, не поехал на нем по воде, как хотел. Анэху так устал тогда. Я понадеялся на человеческую глупость. Я понадеялся, что Ниссагль будет с королевой… То есть я рассчитывал, что она умрет… Видите, мысли путаются… – Элас говорил, еле шевеля губами, его слова скорей можно было угадать, чем услышать.
– Ниссагль не совсем человек. Мы забываем об этом.
– Он наша тень. Он знает все, что знаем мы, и даже больше. Не только как заклясть боль, но и как ее усилить. Перед первым допросом он напоил меня каким-то зельем. Не знаю, как остался тогда жив.
– А если не пить?
– Несколько дней продержат без воды. Если спешки нет. А если спешат, разожмут тебе зубы кинжалом и вольют прямо в горло. При мне так делали.
– Элас, Элас… Я могу хоть что-нибудь для тебя сделать?
– Расскажите, как на воле. Что с Лээлин? Эзель потупился.
– Я… На днях я видел ее в открытых носилках с Ниссаглем, – сказал он нарочито медленно.
– И что? – оживился Элас. – Она говорила с Ниссаглем обо мне? Не вижу другого повода, чтобы находиться в обществе этого негодяя…
– Нет. – Лицо Эзеля стало жестким, голос звучал глухо:
– Многие, очень многие видели ее с Ниссаглем повсюду, и в таких открытых платьях, какие носит королева, а Лээлин отроду не носила.
– Ну так что же! Может статься, она просто не хочет выделяться среди придворных дам. Глупости, конечно, да мне ее отсюда не поправить. Увидите – передайте, что мне это не по душе.
– Она в последнее время редкая гостья у кого-либо из нас. Так что, боюсь, не в том дело. Лээлин не к лицу такие наряды, в которых принято вертеть голыми плечами и задом. – Эзель очень не хотел причинять Эласу боль, он отчаянно пытался как можно дольше не называть вещи своими именами.
– Ну не невеста же она ему?! Хотя как знать, к чему он ее принудил! Возможно, заставил называться невестой! Возможно, даже тайно обвенчался…
– Я не думаю, что Ниссаглю взбредет в голову тайно венчаться с сестрой преступника. Поговаривают, что он любовник Беатрикс.
– Послушайте, да что вы все вокруг да около? – раздраженно спросил Элас. Он слегка закинул голову, чтобы видеть собеседника. Его волосы рассыпались по соломе, стали видны глубоко запавшие глаза и ранние морщины. – Я же чувствую, – продолжал он, стараясь говорить тихо, чтобы не тревожить ребра, – что вы что-то хотите мне сказать и не можете.
– Элас, я хотел, чтобы ты догадался сам… Ладно. Знай же, что твоя сестра Лээлин стала любовницей Гирша Ниссагля.
– Что? Как вы сказали? Как такое может быть?
– Из-за тебя, Элас, – отозвался принц и отвернулся к окну. – Она хотела тебя спасти. Или до сих пор еще хочет. – Эзель смотрел в окно, которое было прорезано в цоколе башни и раньше служило бойницей, Вагерналь была не видна, но в воздухе носилась водяная пыль.
Элас молчал, прикусив костяшки здоровой правой руки – левая, сильно вывихнутая, а может, и сломанная, неестественно свисала из-под сукна, полуразжатые пальцы отливали синевой.
– Как он смел? И как она могла? Она же Посвященная, невеста короля! Она божество. У него что, совсем разум помутился? Как он посмел к ней прикоснуться? Проклятый ублюдок! – Элас закашлялся, сгибаясь и давясь от боли.
– Какие высокие слова! Прямо как в рыцарских романах. И как нелепо они звучат здесь! Элас, за то время, что мы его знаем, он посмел совершить множество куда более гадких вещей! Он отрубил руки Этери, казнил сотни наших братьев, он спит с королевой, он самочинно погубил Энвикко Алли, и ничего ему за это не было, так почему же ему не призвать в свой дом и твою сестру, не приказать ей раздеться, не повалить ее на кровать, не…
– Замолчи!
– Не замолчу. Неужели ты, говоривший еще недавно о том, что Ниссагль – наша тень, так и не понял, что он давно уже смеет все не только в этих стенах. Он всесилен, для него нет законов, потому что он сам себе закон. И ты после этого, содрогаясь от боли при каждом слове, начинаешь вдруг кричать о том, что он не смеет трогать твою сестру. Ха-ха-ха! Мы проиграли и лежим в пыли у золотых каблуков королевы, вот что я тебе скажу. И не кричи – я не хочу, чтобы ты получал пинки от охраны.
Эзель замолчал; чтобы успокоиться, он вдыхал холодный воздух.
– Прости за эту горькую правду, Элас. На воле я вижу слишком много печального, чтобы утешать тебя в тюрьме, – наконец сказал он после долгой паузы.
– Что на это скажет мой отец? Как я буду смотреть ему в глаза?.. От него были вести?
– Нет пока. Как в воду канул. Все ждут. Мы уже думаем отправить кого-нибудь ему навстречу, потому что ты растревожил клубок змей, Элас, они расползаются и начинают жалить, и твоего отца надо об этом предупредить. Я понимаю, ты хотел покончить со всеми разом, но… ты придавил одну змею и разозлил всех остальных. Доносы множатся. Меня держат в золотой клетке, но даже я чувствую, что творится в Эманде. Им уже мало ходить за мной по пятам, они хватают людей из моего окружения. Прости еще раз, кажется, я совсем тебя доконал…
– Время вышло! – крикнули в распахнутую дверь.

***

Беатрикс уже начала ходить, держась за стену, припадая на ушибленную ногу, подолгу останавливаясь для отдыха. Сама себя она именовала «параличной» – ударилась она действительно левым боком – левая рука и левая нога плохо сгибались, и лицо слева было в ссадинах – по счастью, таких, что должны были скоро зажить, не оставив следов. По пятам за королевой, причитая и бранясь, ходила Хена – лекари вставать не разрешали. Но Беатрикс была упряма – целыми днями ходила по покоям, морщась и ругаясь, потому что все-таки было больно. Она часто капризничала, призывая к себе то одного, то другого вельможу, или порой отсылала всех вон, вытягивалась на жарких мехах, угрюмо глядя куда-то в угол, где в полумраке различались причудливые фигуры на травянисто-золотистых, из Марена привезенных шпалерах.
Из докладов Ниссагля явствовало, что в заговоре участвовали чуть ли не все Этарет. Иногда ей казалось, что Ниссагль в своем рвении давно уже вышел за все возможные границы крамолы и попросту хватает всех, чьи имена срываются с искусанных во время пытки губ. Но, с другой стороны, как определить границу крамолы? Начинается с вольного слова, кончается кинжалом в рукаве. Пускай хватает всех подряд. У Ниссагля даже заносчивый Элас запел по-другому. Пускай пожалеет, что на свет родился. Взгляд ее вяло скользил по отполированным виткам толстых колонн балдахина. В спиральных бороздах блестел малахит. Сверху свисала длинная пыльная бахрома – в покое не было сквозняков, пыль толстым слоем лежала повсюду. Когда она поправится, прикажет сделать уборку. Явился Гирш. На приемы к ней он всегда одевался подчеркнуто роскошно, и она давно позабыла, сколько ему на самом деле лет, так умело он скрывал свой истинный возраст. Сегодня он облачился в бурый камзол, покрытый крупными четырехугольниками золотого шитья и отороченный куницей. У пояса висел тяжелый тесак, что был Гиршу более по руке, чем меч.
– Что скажешь, беспощадный и справедливый?
– Все то же, Беатрикс. Имена, имена и еще раз имена. Я задавал вопросы об Оссарге, не могу сказать, чтобы совсем без толку. Но там еще рыть и рыть. Из одного покушения получается два дела – одно о заговоре, другое о мятеже.
– Ну и с Богом. Когда, скажи, мы боялись крови?
– Никогда, Беатрикс.
– Вперед без всяких сомнений, мой рыцарь! Он подумал, что можно удачно перевести разговор в нужное ему русло.
– Ах, ваше величество, я больше недостоин называться вашим рыцарем и носить титул вашего дворянина. Я достоин участи несчастного Алли.
– Как так? – Беатрикс поняла, что он шутит, и ждала продолжения.
– Видите ли, я совершил нечто ужасное. Я вам изменил.
– Да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55