– И тут же поправилась: – Все оперные композиторы ненавидят друг друга. Так уж водится.
– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?
– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.
– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?
– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.
– Но он не доверял Сальери?
– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.
– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?
– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.
Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:
– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.
Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.
– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.
– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.
– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.
– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.
– Вы были с ней близко знакомы?
Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:
– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.
– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.
– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.
Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.
– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.
– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал. Я припоминаю…
– Господин Отис, я устала от беседы, – прервала Алоизию Констанца.
– Извините, госпожа фон Ниссен. Мы можем прийти завтра.
– Нет. Завтра у меня ванна.
– Я могла бы рассказать вам о Кавальери все, что вас интересует, – поспешно вставила Алоизия. – Я знала ее лучше, чем моя сестра.
Но Констанца, желая закончить разговор, повела себя весьма решительно:
– Я дам знать, когда снова смогу уделить вам время. Возможно, на днях, – объявила она и плотно закрыла за Джэсоном и Деборой дверь, прежде чем они успели опомниться.
30. Немаловажное обстоятельство
Посещение Констанцы оставило у Джэсона чувство неудовлетворенности. Остаток дня он провел, записывая все то, что ему удалось узнать о смерти Моцарта; однако чем больше он старался привести все в стройную систему, тем сильнее отчаивался.
В эту ночь он не сомкнул глаз. Констанца добавила новые сведения к его собственным и одновременно многое опровергла, так что теперь он не знал, чему и верить. И она не хотела даже выслушать его. Чем только привлекла она Моцарта?
Лежа в кровати, он смотрел на Гогензальцбург, мрачно возвышавшийся над ним в ярком свете луны. Он был в растерянности. Ему казалось, что он вот-вот найдет нити, ведущие к истине, но стоило их коснуться, как они, словно паутина, путались и рвались в его руках. Древняя крепость мерцала холодной белизной, грозная, словно некое чудовище. Лунный свет проник в спальню и образовал в ногах кровати серебристый треугольник, на концах его Джэсону мерещились лица Вольфганга, Констанцы и Алоизии.
«Дражайшая, любимейшая жена моя!»
Отвечала ли Констанца ему таким же чувством?
«Дни без тебя полны одиночества и тоски».
Любила ли она его с той же страстью?
«Моя драгоценнейшая Станци, люби меня вечно, как я люблю тебя».
Откликнулась ли Констанца на эту мольбу? «Целую тебя миллион раз и с нетерпением жду твоего возвращения».
Когда Моцарт больше всего нуждался в ней, она была на водах в Бадене.
Весь следующий день Джэсон бродил вдоль реки в надежде, что прогулка и свежий воздух прояснят его мысли И вернут мужество продолжать дальнейшие поиски. Дебора не отходила от него и старалась не беспокоить лишними вопросами.
В этот морозный день они выехали за город и отправились к тому месту, где река Зальцах делала изгиб. Прозрачный воздух, напоенный острым запахом мокрых листьев, кое-где еще покрывавших деревья и землю, бодрил, и Джэсон дышал полной грудью. Солнце поднялось над горами, и сразу потеплело.
– Тебе понравилась Констанца? – спросила Дебора.
– Не очень. Я не знаю, чему и верить. Она то подтверждает мои подозрения, то тут же говорит обратное. Моцарт, по ее словам, был всеобщим любимцем, и в то же время у него было множество врагов. Она отрицает причастность Сальери и признает, что Моцарт сам подозревал отравление. Я совсем сбит с толку.
– Факты часто бывают противоречивы.
– И все-таки кое-что удалось узнать, например, точные симптомы его болезни.
– И имена докторов.
– Которых уже нет в живых. Какая нам от этого польза?
– Но от неё ты узнал их диагнозы.
– Тоже противоречивые. Эрнест утверждал, что Констанца примет меня с распростертыми объятиями, что они с ней добрые друзья. А она, оказывается, терпеть его не может. Так что рекомендательное письмо оказалось бесполезным. Вот поди верь ему!
– Надо быть снисходительным.
– К кому? – спросил он.
– К себе. К Констанце. Её нельзя винить. Я не знаю, к бы вела себя на её месте.
Джэсон не соглашался с ней. Его душа принадлежит Моцарту. А может ли Констанца сказать это о себе?
Морозный декабрьский воздух освежил Джэсона, и когда они вернулись в гостиницу, он спросил у хозяина:
– Где бы мы могли послушать музыку Моцарта, господин Рааб? Предпочтительно оперу.
Господин Рааб учтиво поклонился, – без сомнения, этот американец человек состоятельный, раз снял весь этаж, даже не спросив о цене, – и ответил:
– К сожалению, господин Отис, в Зальцбурге нет оперы.
– На родине Моцарта нет оперы? – удивился Джэсон.
– По этой причине, господин Отис, он и уехал из Зальцбурга в Вену.
– Но, должно быть, в Зальцбурге часто исполняют его музыку?
Хозяин грустно покачал головой.
– Не так уж часто, господин Отис. Жителей Зальцбурга всегда обижало, что Моцарт презрел родной город, да к тому же следует сказать, что музыкальностью они не отличаются. Об этом говорил сам Моцарт.
– Вы его знали?
– Почти все люди моего поколения его знали. Я родился в 1754, за два года до него. Зальцбург маленький город, и Моцарт принес ему славу. Я скрипач, правда, любитель. Сегодня мы устраиваем концерт в доме доктора Фредюнга, он дирижер нашего камерного оркестра, мы будем играть Моцарта. Если вы захотите нас послушать, мы будем рады.
– Неужели Моцарта в Зальцбурге больше нигде не играют?
– В декабре у нас мало приезжих, а местные жители почти не интересуются музыкой. Большинство чтят Моцарта за то, что он прославил Зальцбург, но равнодушны к его сочинениям. Многим он просто непонятен.
– А его вдова не посетит ваш концерт?
– Ни в коем случае. Она мало бывает в обществе.
– Моцарт не любил Зальцбург. Почему же она живет здесь?
– Ниссен говорит, что тут ему лучше работается. К тому же в Вене госпожу Ниссен беспокоят расспросами о Моцарте. А в Зальцбурге до этого никому нет дела. Здесь Моцарт не диковинка. Да и жизнь здесь дешевле.
– Вы знакомы с её сестрами?
– Я встречался с ними.
– Они живут с госпожой Ниссен?
– Да, если не ошибаюсь. Они ведут уединенный образ жизни. А почему бы вам не навестить сестру Моцарта, госпожу Анну Марию фон Бертольд цу Зонненбург?
– Непременно навещу. Она дружна с вдовой Моцарта?
– Не слишком. Мне кажется, Наннерль никогда не простила ему брака с Вебер. Когда он женился, об этом шло много разговоров.
– А что говорили в Зальцбурге о смерти Моцарта? Господин Рааб пожал плечами.
– Ничего. Смерть косила в те дни многих. Да и в наше время мало что изменилось. Больше половины венцев не доживают до двадцати лет. Тиф, оспа, дизентерия и чахотка свирепствуют в Вене. Поэтому я и живу здесь.
– Говорят, Моцарт умер от болезни почек.
– От чего бы ни умер, какая разница! У нас тут говорили, что от нервной лихорадки. Мало ли что выдумают доктора, лишь бы скрыть свое невежество. Вы окажете нам большую честь, господин Отис, если посетите наш концерт.
Пока Рааб писал им адрес, Джэсон приметил сидящего у двери человека, который не спускал с них взгляда. Джэсон с беспокойством спросил у Рааба:
– Кто это?
– Один из постояльцев.
– Уж не следит ли он за мной?
– У вас разве нелады с властями? – встревожился хозяин.
– Нет, – вмешалась Дебора. – Просто нас обокрали в Вене, вполне понятно, что муж остерегается.
– В Вене это часто случается, – сказал Рааб. – У нас в Зальцбурге больше порядка. У меня приличная гостиница. Я не сдаю комнат кому попало.
Незнакомец не двигался с места.
– Как его имя, вы не знаете? – спросил Джэсон.
– Бош. Он приехал в один день с вами. И снял комнату под вашей. Скажите, господин Отис, вы находитесь под надзором властей? Неприятности мне ни к чему.
– Меня привела сюда любовь к музыке. Что тут может быть предосудительного?
– Кто знает. В наши дни полиция строго следит за всем.
– Соблюдать осторожность разумно, – похвалила Дебора. – У вас много постояльцев в это время года?
– Нет, мало. Но у нас часто останавливаются проездом в Линц, Вену, Инсбрук, Аугсбург и даже Мангейм и Мюнхен. Видимо, господин Бош впервые видит американцев, потому и любопытствует. Многие жители Зальцбурга в жизни не встречали американцев.
– Я вам нужен, господин Отис? – раздалось у Джэсона над ухом.
Джэсон вздрогнул. Откуда появился Ганс? Уж не подслушивал ли он их разговор?
– Чего тебе надо? – холодно спросил Джэсон.
– У меня в Зальцбурге есть друзья, господин Отис, я хотел бы с ними повидаться.
– Ты же говорил, что никогда здесь не бывал.
– Это сущая правда, господин Отис. Они переехали сюда из Мангейма.
– А ты знаешь вон того господина? – спросила Дебора.
– Никогда не встречал! – Ганс был сама правдивость. И, тем не менее, Дебора могла поклясться, что они обменялись взглядами.
– Вечером ты нам понадобишься, – сказал Джэсон, – повезешь нас на концерт, а сейчас иди.
Доктор Фредюнг жил в красивом доме у подножия Ноннберга, неподалеку от Констанцы, и Рааб встретил Джэсона и Дебору у дверей. Хозяин поджидал их в музыкальной комнате, где были расставлены кресла для большого числа гостей.
Гостеприимный доктор не скрывал своего удовольствия и объявил, что присутствие американских гостей на столь скромном музыкальном собрании для него большая честь.
Джэсон обратил внимание на сильные и гибкие руки Фредюнга, скорее руки музыканта, чем врача. Невысокий, как большинство венцев, Фредюнг был в возрасте Рааба и, несмотря на белые как снег волосы, выглядел моложе хозяина гостиницы и отличался удивительным для семидесятилетнего старика свежим цветом лица.
Большой поклонник Моцарта, доктор Фредюнг избрал для концерта три его сочинения: контрданс си-бемоль мажор, дивертисмент си-бемоль мажор и симфонию си-бемоль мажор.
– Все эти вещи написаны в Зальцбурге, – сказал Рааб, усаживаясь рядом с Деборой и Джэсоном.
– Отчего он выбрал вещи в одной тональности? – спросил Джэсон.
– Это упрощает исполнение. Доктор предпочитает не рисковать.
– А разве вы не будете играть? – удивился Джэсон.
– У меня что-то с желудком.
– Может быть, вам стоит лечь в постель?
– Нет. Колики и другие желудочные болезни не редкость в нашем городе. К тому же доктор считает, что хорошая музыка лучшее лекарство.
Впервые музыка Моцарта оставила Джэсона равнодушным. Фредюнг чрезмерно бурно дирижировал, а музыканты проявили полную беспомощность. Рааб был снисходителен, назвав музыкантов любителями, скорее они были просто нерадивыми учениками. Однако после концерта Фредюнг, как должное, принимал аплодисменты, и Джэсон подумал: чего тут терзаться, надо хвалить, да и все тут. И он подтолкнул Дебору, с задумчивым видом сидевшую рядом, приглашая ее присоединиться к аплодисментам. Джэсону хотелось посоветовать всем скрипачам этого оркестра чаще играть упражнения, но когда доктор поинтересовался его мнением, он ответил:
– Неплохо. Совсем неплохо.
– Превосходно! – вставил Рааб. – Не правда ли, доктор?
Доктор Фредюнг скромно поклонился. После концерта Рааб пригласил гостей на ужин к себе в гостиницу.
– Давайте отпразднуем концерт. «Золотой гусь» славится кушаньями из птицы, особенно знаменита наша гусиная печенка. Это было любимое блюдо Моцарта. «Золотой гусь» перешел ко мне по наследству от отца. Он говорил, что Моцарт всякий раз заказывал это блюдо, когда посещал гостиницу.
Фредюнг принял приглашение, надеясь за столом побеседовать о музыке, и Джэсон с Деборой присоединились к нему.
– Скажите, доктор, вы хорошо знали Моцарта? – спросил Джэсон.
– Не хуже других. А у вас есть сегодня форель, господин Рааб?
– Конечно, доктор. Моцарт любил и форель. Джэсон решил попробовать гусиную печенку, а Дебора с Раабом и Фредюнгом выбрали форель.
Польщенные вниманием американских гостей, доктор Фредюнг и Рааб охотно пустились в воспоминания.
– Я часто задавал себе вопрос, – начал доктор, – как повлияло на Моцарта враждебное отношение архиепископа. Ведь именно по этой причине он покинул наш город.
– Да, – вставил Рааб, – помню, когда Коллоредо неодобрительно отозвался о его музыке, Моцарту после концерта сделалось плохо прямо тут, на том самом месте, где вы сейчас сидите.
– Я тоже помню тот случай, – подтвердил доктор. – Концерт давали во дворце Коллоредо. Моцарту исполнилось двадцать четыре года, но он выглядел старше своих лет, и после концерта ему следовало подойти к архиепископу и почтительно спросить, как тому понравилась музыка, а всем было известно, что они терпеть не могли друг друга.
Когда архиепископ принялся выговаривать ему за скучную и утомительную музыку вместо легкого и веселого дивертисмента, Моцарт, будучи его слугой, не смел промолвить ни слова.
– Не помните, что он играл? – спросил Джэсон.
– По-моему, «Концертную симфонию». Грустная вещь. После этого выговора Коллоредо Моцарту действительно стало плохо, вот тут, на этом месте. Я это помню, потому что его лечил. Ничего серьезного – нервы, напряжение и…
Джэсон уже не слышал слов доктора. Несравненная мелодия «Концертной симфонии» звучала у него в голове.
Музыка плыла в воздухе, хрустальные канделябры освещали призрачный дворец, и Моцарт говорил, обращаясь к нему: «Это танцевальный зал. Я всегда вставляю танцы в свои сочинения. Даже в „Концертную симфонию“. Прислушайтесь к ритму. Любой может танцевать под эту музыку. Даже архиепископ Коллоредо». Внезапно лакейская ливрея сменила камзол Моцарта, и в его руках появилась скрипка. Но он не играл на ней, а дирижировал смычком, и не оркестром, а публикой: аристократами со шпагами, украшенными драгоценными камнями, архиепископом и вельможами в пудреных париках. Но подчиняясь ему, они одновременно наступали на него, обнажив шпаги, пока не коснулись остриями его горла и из раны не закапала кровь. Моцарт исчез. Джэсон в страхе закрыл глаза, а когда пришел в себя, то увидел перед собой Фредюнга и Рааба.
Гусиная печенка оказалась сочной, Дебора с аппетитом ела форель.
– Еще печенки, – предложил Рааб, и он согласился. На столе было мозельское вино, и он налил себе немного. Но куда же девался Моцарт?
Джэсон склонил голову, чтобы не видеть других лиц. Дебора, наверное, посмеялась бы над его фантазиями. Но ведь Моцарт действительно когда-то сиживал здесь. Одни люди обретают счастье в чревоугодии, другие в любви, третьи в мечтах, – в чем угодно, лишь бы оградить себя от человеческой жестокости.
Мысленно он вопрошал:
«Вы действительно любили Констанцу?»
И Вольфганг энергично кивал головой.
«И она тоже отвечала вам любовью?»
Тот же ответ, но более неуверенный.
«Шла ли она во имя вас на какие-либо жертвы?»
«Она родила мне шестерых детей».
«Она постоянно болела».
«Она была постоянно беременна». «Не поэтому ли она не хочет говорить о ваших предсмертных часах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Такой добрейшей души человек, как Моцарт?
– Вот именно, добрейшей. А Сальери считал любого композитора соперником, кроме Глюка, своего наставника.
– Значит, Моцарт справедливо считал Сальери своим врагом?
– У Вольфганга было много врагов. – Констанца снова сжала губы.
– Но он не доверял Сальери?
– А вы разве доверяете всем и каждому, господин Отис? Джэсон промолчал.
– Возможно, причиной его ранней смерти была ошибка, допущенная докторами, – спросила Дебора. – Возможно, они поставили неверный диагноз?
– Нет, – твердо ответила Констанца. – Это были лучшие доктора в империи. Если они ошиблись, значит, ошибся бы и любой другой. Пусть Вольфганг покоится в мире.
Но где, молчаливо возмутился Джэсон. Он теперь не сомневался, что Клоссет и фон Саллаба способствовали смерти Моцарта, пусть они совершили не прямое убийство, но своим небрежным отношением, невежеством и равнодушием ускорили кончину композитора. Они явились невольными убийцами, а возможно, и не такими уж невольными, кто знает. У дверей он спросил:
– Госпожа фон Ниссен, позвольте задать вам еще один вопрос.
Констанце не терпелось расстаться с ними, но, движимая любопытством, она остановилась.
– Вы были знакомы с Катариной Кавальери? Взгляд ее сделался бесстрастным.
– С Кавальери, которая пела партию Констанцы в «Похищении из сераля», – пояснил Джэсон.
– Ах, с ней! Да, я знала Кавальери.
– Говорят, она была любовницей Сальери. Констанца пожала плечами, словно не придавая этому значения.
– Вы были с ней близко знакомы?
Не успела Констанца ответить, как в дверях появилась пожилая женщина; она с надменным видом прошла в гостиную, очевидно, выбрав для своего появления самый подходящий момент. Констанца, с трудом сдерживая раздражение, представила незваную гостью:
– Моя старшая сестра госпожа Алоизия Ланге. Так вот она, та самая Алоизия Вебер, первая любовь Моцарта, красавица в семье. От ее красоты теперь не осталось и следа. Алоизия, прищурившись, высокомерно рассматривала гостей, в лице ее было что-то хищное – острый нос и подбородок, резко очерченные скулы. Обильные румяна только подчеркивали многочисленные морщины.
– Я близко знала Кавальери, – сказала Алоизия, – была ее дублершей в «Похищении из сераля» и много раз пела с ней.
– Моя сестра была раньше оперной певицей, – пояснила Констанца.
Похоже было, что Алоизия подслушивала их разговор соседней комнате.
– Как, по-вашему, Кавальери относилась к Моцарту? Благожелательно или нет? – спросил Джэсон.
– В зависимости от того, в каких ролях он ее занимал. Я припоминаю…
– Господин Отис, я устала от беседы, – прервала Алоизию Констанца.
– Извините, госпожа фон Ниссен. Мы можем прийти завтра.
– Нет. Завтра у меня ванна.
– Я могла бы рассказать вам о Кавальери все, что вас интересует, – поспешно вставила Алоизия. – Я знала ее лучше, чем моя сестра.
Но Констанца, желая закончить разговор, повела себя весьма решительно:
– Я дам знать, когда снова смогу уделить вам время. Возможно, на днях, – объявила она и плотно закрыла за Джэсоном и Деборой дверь, прежде чем они успели опомниться.
30. Немаловажное обстоятельство
Посещение Констанцы оставило у Джэсона чувство неудовлетворенности. Остаток дня он провел, записывая все то, что ему удалось узнать о смерти Моцарта; однако чем больше он старался привести все в стройную систему, тем сильнее отчаивался.
В эту ночь он не сомкнул глаз. Констанца добавила новые сведения к его собственным и одновременно многое опровергла, так что теперь он не знал, чему и верить. И она не хотела даже выслушать его. Чем только привлекла она Моцарта?
Лежа в кровати, он смотрел на Гогензальцбург, мрачно возвышавшийся над ним в ярком свете луны. Он был в растерянности. Ему казалось, что он вот-вот найдет нити, ведущие к истине, но стоило их коснуться, как они, словно паутина, путались и рвались в его руках. Древняя крепость мерцала холодной белизной, грозная, словно некое чудовище. Лунный свет проник в спальню и образовал в ногах кровати серебристый треугольник, на концах его Джэсону мерещились лица Вольфганга, Констанцы и Алоизии.
«Дражайшая, любимейшая жена моя!»
Отвечала ли Констанца ему таким же чувством?
«Дни без тебя полны одиночества и тоски».
Любила ли она его с той же страстью?
«Моя драгоценнейшая Станци, люби меня вечно, как я люблю тебя».
Откликнулась ли Констанца на эту мольбу? «Целую тебя миллион раз и с нетерпением жду твоего возвращения».
Когда Моцарт больше всего нуждался в ней, она была на водах в Бадене.
Весь следующий день Джэсон бродил вдоль реки в надежде, что прогулка и свежий воздух прояснят его мысли И вернут мужество продолжать дальнейшие поиски. Дебора не отходила от него и старалась не беспокоить лишними вопросами.
В этот морозный день они выехали за город и отправились к тому месту, где река Зальцах делала изгиб. Прозрачный воздух, напоенный острым запахом мокрых листьев, кое-где еще покрывавших деревья и землю, бодрил, и Джэсон дышал полной грудью. Солнце поднялось над горами, и сразу потеплело.
– Тебе понравилась Констанца? – спросила Дебора.
– Не очень. Я не знаю, чему и верить. Она то подтверждает мои подозрения, то тут же говорит обратное. Моцарт, по ее словам, был всеобщим любимцем, и в то же время у него было множество врагов. Она отрицает причастность Сальери и признает, что Моцарт сам подозревал отравление. Я совсем сбит с толку.
– Факты часто бывают противоречивы.
– И все-таки кое-что удалось узнать, например, точные симптомы его болезни.
– И имена докторов.
– Которых уже нет в живых. Какая нам от этого польза?
– Но от неё ты узнал их диагнозы.
– Тоже противоречивые. Эрнест утверждал, что Констанца примет меня с распростертыми объятиями, что они с ней добрые друзья. А она, оказывается, терпеть его не может. Так что рекомендательное письмо оказалось бесполезным. Вот поди верь ему!
– Надо быть снисходительным.
– К кому? – спросил он.
– К себе. К Констанце. Её нельзя винить. Я не знаю, к бы вела себя на её месте.
Джэсон не соглашался с ней. Его душа принадлежит Моцарту. А может ли Констанца сказать это о себе?
Морозный декабрьский воздух освежил Джэсона, и когда они вернулись в гостиницу, он спросил у хозяина:
– Где бы мы могли послушать музыку Моцарта, господин Рааб? Предпочтительно оперу.
Господин Рааб учтиво поклонился, – без сомнения, этот американец человек состоятельный, раз снял весь этаж, даже не спросив о цене, – и ответил:
– К сожалению, господин Отис, в Зальцбурге нет оперы.
– На родине Моцарта нет оперы? – удивился Джэсон.
– По этой причине, господин Отис, он и уехал из Зальцбурга в Вену.
– Но, должно быть, в Зальцбурге часто исполняют его музыку?
Хозяин грустно покачал головой.
– Не так уж часто, господин Отис. Жителей Зальцбурга всегда обижало, что Моцарт презрел родной город, да к тому же следует сказать, что музыкальностью они не отличаются. Об этом говорил сам Моцарт.
– Вы его знали?
– Почти все люди моего поколения его знали. Я родился в 1754, за два года до него. Зальцбург маленький город, и Моцарт принес ему славу. Я скрипач, правда, любитель. Сегодня мы устраиваем концерт в доме доктора Фредюнга, он дирижер нашего камерного оркестра, мы будем играть Моцарта. Если вы захотите нас послушать, мы будем рады.
– Неужели Моцарта в Зальцбурге больше нигде не играют?
– В декабре у нас мало приезжих, а местные жители почти не интересуются музыкой. Большинство чтят Моцарта за то, что он прославил Зальцбург, но равнодушны к его сочинениям. Многим он просто непонятен.
– А его вдова не посетит ваш концерт?
– Ни в коем случае. Она мало бывает в обществе.
– Моцарт не любил Зальцбург. Почему же она живет здесь?
– Ниссен говорит, что тут ему лучше работается. К тому же в Вене госпожу Ниссен беспокоят расспросами о Моцарте. А в Зальцбурге до этого никому нет дела. Здесь Моцарт не диковинка. Да и жизнь здесь дешевле.
– Вы знакомы с её сестрами?
– Я встречался с ними.
– Они живут с госпожой Ниссен?
– Да, если не ошибаюсь. Они ведут уединенный образ жизни. А почему бы вам не навестить сестру Моцарта, госпожу Анну Марию фон Бертольд цу Зонненбург?
– Непременно навещу. Она дружна с вдовой Моцарта?
– Не слишком. Мне кажется, Наннерль никогда не простила ему брака с Вебер. Когда он женился, об этом шло много разговоров.
– А что говорили в Зальцбурге о смерти Моцарта? Господин Рааб пожал плечами.
– Ничего. Смерть косила в те дни многих. Да и в наше время мало что изменилось. Больше половины венцев не доживают до двадцати лет. Тиф, оспа, дизентерия и чахотка свирепствуют в Вене. Поэтому я и живу здесь.
– Говорят, Моцарт умер от болезни почек.
– От чего бы ни умер, какая разница! У нас тут говорили, что от нервной лихорадки. Мало ли что выдумают доктора, лишь бы скрыть свое невежество. Вы окажете нам большую честь, господин Отис, если посетите наш концерт.
Пока Рааб писал им адрес, Джэсон приметил сидящего у двери человека, который не спускал с них взгляда. Джэсон с беспокойством спросил у Рааба:
– Кто это?
– Один из постояльцев.
– Уж не следит ли он за мной?
– У вас разве нелады с властями? – встревожился хозяин.
– Нет, – вмешалась Дебора. – Просто нас обокрали в Вене, вполне понятно, что муж остерегается.
– В Вене это часто случается, – сказал Рааб. – У нас в Зальцбурге больше порядка. У меня приличная гостиница. Я не сдаю комнат кому попало.
Незнакомец не двигался с места.
– Как его имя, вы не знаете? – спросил Джэсон.
– Бош. Он приехал в один день с вами. И снял комнату под вашей. Скажите, господин Отис, вы находитесь под надзором властей? Неприятности мне ни к чему.
– Меня привела сюда любовь к музыке. Что тут может быть предосудительного?
– Кто знает. В наши дни полиция строго следит за всем.
– Соблюдать осторожность разумно, – похвалила Дебора. – У вас много постояльцев в это время года?
– Нет, мало. Но у нас часто останавливаются проездом в Линц, Вену, Инсбрук, Аугсбург и даже Мангейм и Мюнхен. Видимо, господин Бош впервые видит американцев, потому и любопытствует. Многие жители Зальцбурга в жизни не встречали американцев.
– Я вам нужен, господин Отис? – раздалось у Джэсона над ухом.
Джэсон вздрогнул. Откуда появился Ганс? Уж не подслушивал ли он их разговор?
– Чего тебе надо? – холодно спросил Джэсон.
– У меня в Зальцбурге есть друзья, господин Отис, я хотел бы с ними повидаться.
– Ты же говорил, что никогда здесь не бывал.
– Это сущая правда, господин Отис. Они переехали сюда из Мангейма.
– А ты знаешь вон того господина? – спросила Дебора.
– Никогда не встречал! – Ганс был сама правдивость. И, тем не менее, Дебора могла поклясться, что они обменялись взглядами.
– Вечером ты нам понадобишься, – сказал Джэсон, – повезешь нас на концерт, а сейчас иди.
Доктор Фредюнг жил в красивом доме у подножия Ноннберга, неподалеку от Констанцы, и Рааб встретил Джэсона и Дебору у дверей. Хозяин поджидал их в музыкальной комнате, где были расставлены кресла для большого числа гостей.
Гостеприимный доктор не скрывал своего удовольствия и объявил, что присутствие американских гостей на столь скромном музыкальном собрании для него большая честь.
Джэсон обратил внимание на сильные и гибкие руки Фредюнга, скорее руки музыканта, чем врача. Невысокий, как большинство венцев, Фредюнг был в возрасте Рааба и, несмотря на белые как снег волосы, выглядел моложе хозяина гостиницы и отличался удивительным для семидесятилетнего старика свежим цветом лица.
Большой поклонник Моцарта, доктор Фредюнг избрал для концерта три его сочинения: контрданс си-бемоль мажор, дивертисмент си-бемоль мажор и симфонию си-бемоль мажор.
– Все эти вещи написаны в Зальцбурге, – сказал Рааб, усаживаясь рядом с Деборой и Джэсоном.
– Отчего он выбрал вещи в одной тональности? – спросил Джэсон.
– Это упрощает исполнение. Доктор предпочитает не рисковать.
– А разве вы не будете играть? – удивился Джэсон.
– У меня что-то с желудком.
– Может быть, вам стоит лечь в постель?
– Нет. Колики и другие желудочные болезни не редкость в нашем городе. К тому же доктор считает, что хорошая музыка лучшее лекарство.
Впервые музыка Моцарта оставила Джэсона равнодушным. Фредюнг чрезмерно бурно дирижировал, а музыканты проявили полную беспомощность. Рааб был снисходителен, назвав музыкантов любителями, скорее они были просто нерадивыми учениками. Однако после концерта Фредюнг, как должное, принимал аплодисменты, и Джэсон подумал: чего тут терзаться, надо хвалить, да и все тут. И он подтолкнул Дебору, с задумчивым видом сидевшую рядом, приглашая ее присоединиться к аплодисментам. Джэсону хотелось посоветовать всем скрипачам этого оркестра чаще играть упражнения, но когда доктор поинтересовался его мнением, он ответил:
– Неплохо. Совсем неплохо.
– Превосходно! – вставил Рааб. – Не правда ли, доктор?
Доктор Фредюнг скромно поклонился. После концерта Рааб пригласил гостей на ужин к себе в гостиницу.
– Давайте отпразднуем концерт. «Золотой гусь» славится кушаньями из птицы, особенно знаменита наша гусиная печенка. Это было любимое блюдо Моцарта. «Золотой гусь» перешел ко мне по наследству от отца. Он говорил, что Моцарт всякий раз заказывал это блюдо, когда посещал гостиницу.
Фредюнг принял приглашение, надеясь за столом побеседовать о музыке, и Джэсон с Деборой присоединились к нему.
– Скажите, доктор, вы хорошо знали Моцарта? – спросил Джэсон.
– Не хуже других. А у вас есть сегодня форель, господин Рааб?
– Конечно, доктор. Моцарт любил и форель. Джэсон решил попробовать гусиную печенку, а Дебора с Раабом и Фредюнгом выбрали форель.
Польщенные вниманием американских гостей, доктор Фредюнг и Рааб охотно пустились в воспоминания.
– Я часто задавал себе вопрос, – начал доктор, – как повлияло на Моцарта враждебное отношение архиепископа. Ведь именно по этой причине он покинул наш город.
– Да, – вставил Рааб, – помню, когда Коллоредо неодобрительно отозвался о его музыке, Моцарту после концерта сделалось плохо прямо тут, на том самом месте, где вы сейчас сидите.
– Я тоже помню тот случай, – подтвердил доктор. – Концерт давали во дворце Коллоредо. Моцарту исполнилось двадцать четыре года, но он выглядел старше своих лет, и после концерта ему следовало подойти к архиепископу и почтительно спросить, как тому понравилась музыка, а всем было известно, что они терпеть не могли друг друга.
Когда архиепископ принялся выговаривать ему за скучную и утомительную музыку вместо легкого и веселого дивертисмента, Моцарт, будучи его слугой, не смел промолвить ни слова.
– Не помните, что он играл? – спросил Джэсон.
– По-моему, «Концертную симфонию». Грустная вещь. После этого выговора Коллоредо Моцарту действительно стало плохо, вот тут, на этом месте. Я это помню, потому что его лечил. Ничего серьезного – нервы, напряжение и…
Джэсон уже не слышал слов доктора. Несравненная мелодия «Концертной симфонии» звучала у него в голове.
Музыка плыла в воздухе, хрустальные канделябры освещали призрачный дворец, и Моцарт говорил, обращаясь к нему: «Это танцевальный зал. Я всегда вставляю танцы в свои сочинения. Даже в „Концертную симфонию“. Прислушайтесь к ритму. Любой может танцевать под эту музыку. Даже архиепископ Коллоредо». Внезапно лакейская ливрея сменила камзол Моцарта, и в его руках появилась скрипка. Но он не играл на ней, а дирижировал смычком, и не оркестром, а публикой: аристократами со шпагами, украшенными драгоценными камнями, архиепископом и вельможами в пудреных париках. Но подчиняясь ему, они одновременно наступали на него, обнажив шпаги, пока не коснулись остриями его горла и из раны не закапала кровь. Моцарт исчез. Джэсон в страхе закрыл глаза, а когда пришел в себя, то увидел перед собой Фредюнга и Рааба.
Гусиная печенка оказалась сочной, Дебора с аппетитом ела форель.
– Еще печенки, – предложил Рааб, и он согласился. На столе было мозельское вино, и он налил себе немного. Но куда же девался Моцарт?
Джэсон склонил голову, чтобы не видеть других лиц. Дебора, наверное, посмеялась бы над его фантазиями. Но ведь Моцарт действительно когда-то сиживал здесь. Одни люди обретают счастье в чревоугодии, другие в любви, третьи в мечтах, – в чем угодно, лишь бы оградить себя от человеческой жестокости.
Мысленно он вопрошал:
«Вы действительно любили Констанцу?»
И Вольфганг энергично кивал головой.
«И она тоже отвечала вам любовью?»
Тот же ответ, но более неуверенный.
«Шла ли она во имя вас на какие-либо жертвы?»
«Она родила мне шестерых детей».
«Она постоянно болела».
«Она была постоянно беременна». «Не поэтому ли она не хочет говорить о ваших предсмертных часах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43