Король и дофин пробирались на верх пирамиды, подальше от толпы, безумно разящей друг друга перьями. А внизу неистовствовали придворные. Довольно упитанный господин, с короной красных перьев на голове, нацелился прямо Адриане в сердце. Вначале поводил пером между ее грудей, а потом с силой ткнул в самую середину. Адриана замерла, сгорая от унижения и не зная, что делать, и вновь ее выручила герцогиня – она своим белым пером ткнула упитанного господина в лицо. Тот дернулся от боли и схватился за голень, герцогиня удовлетворенно отступила назад: ее удар пером в лицо был всего лишь отвлекающим маневром от чувствительного пинка по ноге.
– Сильно задело? – серьезно спросила герцогиня.
Адриана открыла было рот, чтобы ответить, но тут ее осенило, и она медленно начала опускаться на палубу:
– Я смертельно ранена! – вскрикнула она и упала лицом вниз, надеясь все же, что никто на нее не наступит. Она лежала и размышляла, стоит ли «оживать» и вновь ввязываться в бой, как это делают остальные поверженные придворные.
Не успела Адриана додумать и принять решение, как что-то горячее навалилось сверху. Воздух содрогнулся от ужасающего крика, и она почувствовала, как в нос ударил запах паленого мяса.

8. Смиренная Добродетель

Бен не мог сдержать улыбки, читая только что написанное им и приготовленное к отправке письмо.

Премного благодарна Вам за новости о наших Собратьях в Нью-Йорке, со своей стороны я готова порадовать Вас новостями из нашей Маленькой Колонии. Но, прежде всего, спешу ответить на Ваш вопрос касаемо наших Местных критиков и всех этих Скептиков, которые оплакивают Былую старину и желают вернуть ее, будто она не в пример лучше нашего времени. Так вот, я должна с полной ответственностью заявить, что у нас таких Критиков нет. А что до тех, в Бостоне, кто читает «Меркурий» или «Куранты» при свете алхимических ламп, то и те и другие заслуживают Критики. Мне ничего не остается, как назвать их Величайшими болванами. Конечно, куда деваться, приходится признать, что и в наших краях раздаются допотопные крики о Ведьмах и Колдовстве, и есть люди, что ворчат по поводу Новых нравов. Но у нас все здравомыслящие люди считают, что эти крикуны и ворчуны нарочно Прикидываются таковыми, и все ради того, чтобы казаться смешными и тем самым поддерживать в наших Колониях первозданную Простоту. Они, таким образом, оказывают Услугу. С одной стороны, они нас развлекают, а с другой – Заверяют наших Собратьев в Британии, что те из них, кого судьба занесла сюда, на Американской земле продолжают сохранять Обычаи старины, а вместе с тем Интерес к новому, и прочее, и прочее. Если бы я не знала, что дело обстоит именно так, то могла бы ложно уверовать, будто у нас Процветают Невежество и Глупость в том же самом роде, как, по Вашим словам, они процветают в Вашем славном Городе. Я призываю Вас по-новому взглянуть на окружающую действительность, как Вы знаете, мы часто оказываемся Орлами в чужих странах и Совами у себя дома.

Бен вновь склонился над листком бумаги, описывая наиболее важные события, происшедшие в Бостоне за последнее время. Он их отправит в ответ на только что полученные новости от одной газеты, что недавно начала выходить в Нью-Йорке. По договоренности с печатником из Нью-Йорка они обменивались по эфирографу новостями. Бену удалось заключить подобную сделку с четырьмя корреспондентами: из Нью-Йорка, Южной Каролины, Лондона и Индии. Со всеми он обменивался новостями, поскольку только у него был настраивающийся самописец. В результате газета его брата «Куранты Новой Англии» единственная в Бостоне печатала новости из первых рук, да еще и поступающие с разных концов света. Она продавалась нарасхват, так что они едва успевали печатать. Потому-то Джеймс выписал из Англии новый пресс. Но самое главное – прошло уже два месяца, как Бен усовершенствовал свой эфирограф, а Трэвор Брейсуэл не появлялся, чтобы привести в исполнение свои угрозы. Не попадался он Бену и на улице, из чего можно было сделать вывод, что он вовсе покинул Бостон.
Бен дописал письмо, ему оставалось лишь подпись свою поставить. Рот его растянулся в широкой, до самых ушей улыбке. Уже завтра его провокационное письмо появится в Нью-Йорке, но под ним не будет стоять имя Бенджамин Франклин. Вместо этого он вывел витиевато и размашисто:

Сэр, вечно преданная Вам
Смиренная Добродетель.

Бен не мог объяснить, повинуясь какому импульсу он изобрел себе такой нелепый псевдоним, но этот псевдоним ему очень нравился. К тому же он послужит хорошим укрытием на тот случай, если сообщения Бена попадутся на глаза не дремлющему оку Брейсуэла. А сам псевдоним, после того как он вернется из Нью-Йорка обратно сюда, в Бостон, заглянув по дороге в другие колонии, непременно выставит на посмешище некоторых граждан Бостона и их глупость. И уж коли в других колониях принято подсмеиваться над недостатками отдельных бостонцев, будет как нельзя кстати, если писака из Бостона останется анонимным.

Треугольный парус оглушительно хлопнул, поддавшись налетевшему порыву ветра, при этом гик резко повернулся на шестьдесят градусов. Бен машинально наклонил голову, не столько испугавшись удара увесистой деревянной балки, сколько следуя примеру Джона Коллинза. Он крутанул руль так, чтобы максимально использовать силу ветра, и направил лодку хорошим ходом вверх по Чарльз-Ривер. Налетев откуда-то сзади, ветер принес густые солоноватые испарения болот Роксбери, запах дыма, валившего из труб трех тысяч домов, и запах смолы с многочисленных судоверфей. Таким образом, их настиг призрак Бостона, невидимый, но осязаемый.
Джон оторвал глаза от страницы, которую читал.
– Весьма оригинально, – воскликнул он. – Ты уже набрал этот текст, ну или хотя бы прочитал?
– Он только что пришел, – ответил Бен, – поэтому читай вслух и погромче.
– Я прочитаю лишь интересные места и начну с самого начала письма.

Сэр!
Многие иностранцы, побывавшие на нашем континенте, непрестанно жалуются, что Новая Англия не может похвастаться хорошей поэзией.

Джон сделал паузу, в глазах его прыгали веселые искорки.

После чего мне показалось, что я должна открыть миру красоту нашей отечественной поэзии.

– А почему бы не сделать очевидное, но невидимое – видимым, коль в том есть необходимость, – заметил Бен.
– Слушай дальше. Тут она приводит образцы «нашей» поэзии. Для примера она выбрала «Скорбную элегию на смерть г-жи Мегитебель Кайтель, жены г-на Джона Кайтеля, владельца „Салем и сыновья“.
– Представляю, какой это подходящий примерчик, – хихикнул Бен.
– Она называет его: «Одно из самых необычных стихотворений, когда-либо написанных в Новой Англии, трогательное, возвышенное, обладающее естественной, непринужденной рифмой». Вот послушай, здесь есть отрывок из этого «необычного» стихотворения. – Джон откашлялся и затянул, как похоронную песнь:

О, давайте скорбеть и плакать по жене,
дочери и сестре,
Чья душа улетела, отринув прах,
На заре.

И далее:

Незадолго до того, как богу душу отдать,
Молвила: «А псалма-то мне больше не услыхать».
Прежде чем отойти, поцеловала супруга,
Как лучшего друга.
Голову опустила
И тихо глаза закрыла.

Смех душил Джона, он не мог читать:
– Ты только послушай, какие рифмы: «сестре – на заре», – он снова рассмеялся, вытирая с глаз слезы, – «опустила – закрыла»!
– Очень трогательно, – поддакнул Бен, – очень возвышенно.
– Скорее напыщенно!
– Просто очень ловко написано. Строчка «… скорбеть и плакать по жене, дочери и сестре» сообщает нам о смерти не одной, но сразу трех женщин. А это уже, согласись, настоящий талант – сказать о многом в немногих словах. Это ли не возвышенно.
Джон нахмурился:
– Понятно. Ты уже читал это. Бен покачал головой:
– С чего ты взял?
– Да потому что именно эту мысль мадам Смиренная Добродетель утверждает в следующем параграфе своей статьи.
– Ну и что с того, – невинно удивился Бен, – эта мысль лежит на поверхности, ее трудно не заметить. Ну, давай читай дальше.
Джон подозрительно посмотрел на него:
– О многом немногими словами, говоришь, да она же дает образец, по которому каждый может написать свою собственную элегию.
– Хорошее дело.
– Очень хорошее. Главное – выбрать нужную персону, чтобы воспеть в творении какого-нибудь там убитого, или утонувшего, или на морозе замерзшего.
– Уж лучше их воспевать, чем повешенного за кражу цыпленка.
– Да, уж куда лучше.
– Надо воспевать тех, у кого нет общепризнанных добродетелей, – продолжал развивать свою мысль Бен. – Хотя, знаешь, я думаю, что смерть возвеличивает человека, даже если при жизни у него и не было особых достоинств.
Джон снова нахмурился:
– Говорю тебе, ты уже читал эти стишки, черт тебя подери. Зачем ты тогда заставляешь меня снова их тебе читать?
– А ты действительно считаешь, что все это чушь, нелепая и смешная? – совершенно серьезно спросил Бен. – Неужели чувствительный стишок, написанный искренним и глубоко скорбящим человеком, заставляет тебя смеяться до слез?
– Скорбь человека не может служить извинением его плохим стихам, – отчеканил Джон. – Если человек не может скорбеть изящно и выразительно, то пусть он по крайней мере скорбит молча. Но знаешь, мне кажется, что все эти критические рассуждения мадам Смиренной Добродетели очень уж остроумные, я бы даже сказал, они – самое примечательное, что я когда-либо видел на страницах газеты твоего брата. Возможно, ты просто еще не оценил по достоинству хорошо завуалированную иронию этой дамы.
Бен усмехнулся:
– Я-то высоко ее ценю, а вот что сейчас будет с твоей оценкой.
– Что ты хочешь сказать?
– Хочу сказать, что под именем Смиренная Добродетель скрывается не какая-то там остроумная дама, а я, соломенная ты голова, Джон.
С минуту Джон ошарашенно смотрел на Бена и наконец выдавил:
– Эта мадам Смиренная Добродетель – ты?
– Именно, – подтвердил Бен, стараясь казаться беспечным. Хотя знал, что его идиотская улыбка наводит на мысль, будто он лжет.
– Клянусь, я б никогда не догадался. Вообще-то это очень на тебя похоже! А брат знает об этом фокусе?
– Тебе стоило бы полюбоваться, как он и его читатели ломают головы, стараясь угадать, кто подсовывает им под дверь «писульки» этой добропорядочной дамы.
– Ну и кого они подозревают? – весело спросил Джон.
– Звучат имена самых выдающихся литераторов, – ответил Бен. – Представляешь, как это льстит моему самолюбию.
– Как это может льстить твоему самолюбию, если никто не знает, что это твои сочинения?
– Но я-то знаю. А вот если бы Джеймсу это стало известно, то он никогда бы ничего такого не напечатал. Поэтому я совершенно спокойно могу предлагать свои творения на суд читателей, не боясь, что моя персона пострадает от лести или от критики. – Бен предусмотрительно умолчал о своем страхе пострадать от самого обычного и заурядного тумака.
– Я бы на твоем месте желал, чтобы все знали, что это мои творения. Я бы хотел получать причитающиеся мне вознаграждения.
Бен пожал плечами:
– Жаль. Я так надеялся, что у моей Смиренной Добродетели появится достойный оппонент.
– Да ты не волнуйся, у нее найдутся достойные оппоненты. Ее намеки так прозрачны, притом они частенько нацелены на членов городского управления.
– Да, мы уже получили несколько писем от тех, кто не согласен с добродетельной вдовой. Но я-то думал, что мы могли бы направить все эти дебаты в нужное русло, вести их более остроумно, высмеивая глупости обеих сторон.
– И я тоже должен буду скрываться под другим именем? – спросил Джон.
– Ну а что в этом такого, Джон Коллинз? Это будет забавно, разве не так?
– Возможно.
– Подумай, Джон. Выйдет отличное состязание.
– Я подумаю. А пока скажи мне, удалось ли тебе перехватить что-нибудь новенькое из любовных посланий с математическими формулами?
Бен воздел палец к небу.
– А! – Он ухватился за гик, чтобы не потерять равновесия и чтобы гик случайно его не ударил, пока он, повернувшись назад, ищет что-то в ворохе бумаг. Наконец он извлек оттуда свиток, перевязанный лентой. – Вот тебе подарок, – сказал он, протягивая свиток Джону.
– Интересно, у тебя дел было по горло, как ты…
– Я выкроил время, чтобы сделать тебе приятное, – перебил его Бен.
– А я вот все думаю, не изобрести ли нам еще один «франклиновский» прибор, – сказал Джон, развязывая ленту.
– Пожалуйста, не называй приборы «франклиновскими» и никому не говори, что это я их делаю, – забеспокоился Бен.
– Хорошо, хорошо, – раздраженно ответил Джон. – А ты что, разве не хочешь извлечь какую-нибудь пользу или хотя бы получить благодарность за свой труд?
– Да какая ж мне польза оттого, что кто-то еще сделает подобный настраивающийся самописец? Тогда нам с братом прямая дорога в богадельню.
Джон насупился:
– Я думаю, причина не в этом. Неспроста ты подписываешься вымышленным именем, держишь свое изобретение в тайне…
Бен тяжелым взглядом уставился на Джона. Неожиданно его осенило: Трэвор Брейсуэл успел пообщаться по поводу harmonicum не только с ним.
– Джон… – начал он.
– Ну что?
– После того эксперимента на пруду, ну помнишь, с harmonicum, ничего такого с тобой не происходило… особенного?
Джон чуть заметно кивнул, по лицу его пробежала тень. Он тяжело вздохнул.
– Я не хотел говорить… Я хотел спросить… – Ему никак не удавалось сохранить спокойный и уравновешенный тон. Он судорожно сглотнул и испуганно выпалил: – И с тобой это было?
– Ты видел Трэвора Брейсуэла? – чуть слышно спросил Бен.
Джон удивленно вытаращил глаза.
– Звучное имя, – пробормотал он, – хотя, насколько я помню, у человека из моего сна имени не было.
– А при чем здесь сон?
– Когда мы вернулись с пруда, той же ночью мне приснился сон. Такого кошмара я за всю свою жизнь не видел. Мне снилось, что я снова на пруду, и какой-то человек начал кричать на меня и требовать, чтобы я прекратил эксперимент, а потом он схватил тебя за горло – ты тоже там был, Бен, – и начал душить. Я бросился к тебе на помощь, а потом… – он снова нервно сглотнул, и Бен понял, что ночной кошмар до сих пор не дает ему покоя.
– Продолжай, – попросил Бен.
Джон кусал губы и молчал, наконец спросил:
– Тебе такой же сон снился?
Бен кивнул.
– Я тебе потом расскажу, – пообещал он, – сначала ты. Джон уставился на бумаги, лежащие у него на коленях. Он избегал смотреть Бену в глаза.
– Ну вот, а потом передо мной возник ангел, он весь сиял, а в руках у него был огненный меч. Он объявил мне, что Бог отрекся от тебя, но я могу надеяться на прощение. Но я… я не хотел, чтобы тебя убили, поэтому я попытался поговорить с ангелом. Как только я открыл рот, он коснулся меня огненным мечом, и я… – Джон втянул голову в плечи и попытался изобразить улыбку, – ну, я думаю, что во сне я умер. Я чувствовал это так явственно. Я видел, как меня пожирали черви, жирные, они ползали внутри моего черепа. И я находился в каком-то ужасном темном месте… – Джон постарался улыбнуться, но губы у него задрожали, и улыбка вышла жалкой.
– Ну, – начал Бен, – мой сон был немного лучше. – Он рассказал о своей встрече с Брейсуэлом. Но умолчал о том, что встреча состоялась не во сне, а наяву. В этом Бен не сомневался. На следующий день после встречи он видел пятно на том самом месте, где его вырвало в то злополучное утро. Но Бен не хотел, чтобы Джон знал, что это был вовсе не сон.
– А потом еще были? – спросил Джон.
– Ты имеешь в виду такие сны? Нет.
– Тебе не кажется, что это harmonicum их вызвал? – и, не дожидаясь от Бена ответа, Джон торопливо продолжил: – Помнишь то розовое свечение, совершенно непонятно, почему оно возникло и для чего?
– Помню розовое свечение, – ответил Бен.
– Может быть, оно и стало причиной наших ночных кошмаров? Может быть, мы их каким-то образом вызвали из эфира? – Джон говорил это совершенно серьезно.
Бен скептически скривил губы, обдумывая, как бы ему вытащить Джона из дебрей глупости.
– Я читал, – начал он осторожно, – что Готфрид фон Лейбниц считал, будто материя содержит в себе нечто, что он назвал монадами.
– Да… так он называл ферменты, – подхватил Джон.
– В отдаленном смысле, – поправил Бен. – Сейчас его теория в значительной степени подвержена сомнению. Лейбниц считал эти монады живыми и разумными существами, может быть, даже частичками Божественного разума.
– Кажется, нечто подобное утверждал и Ньютон?
– Вовсе нет. Ньютон утверждает, что пространство и время – это органы Бога, посредством которых он воспринимает наши поступки. Лейбниц же полагал, что монады имеют сознание.
Джон мотнул головой, откинув назад волосы, и наградил приятеля скептической ухмылкой:
– Ты что, выдвигаешь гипотезу, будто эти сны наслал на нас пруд в отместку за то, что мы потревожили находящиеся в нем монады?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45