Если это чужеземное в
чем-нибудь лучше. блестящей, показней своего родного (что не всегда значит, что
для народа заимствующего оно будет уместно), государственному деятелю особенно
легко поддаться соблазну и увлечениям, и, вот в этом отношении консерватизм,
традиционность, привязанность к старому — великая страховка и гарантия от
пагубных непоправимых в связи с новшествами ошибок, ошибок; часто потрясающих и
колеблющих самые основы, ценные и характерные особенности народного духа.
Взгляните на образованных современных англичан, немцев, даже на
разрушителей-французов! Какая тесная связь у них с своим прошлым. Русские
образованные классы, после и благодаря реформам Петра, в культурном отношении
оказались в своеобразном положении как бы "непомнящими родства" и то после того,
как дотоле не было класса, более привязанного к своим национальным привычкам,
прошлому и особенностям, чем высший класс допетровской Руси. Все это тем более
для нас, русских, печально, что ныне беспристрастная История рисует нам совсем
иную, правдивую картину нашего очень долго неоцененного по заслугам
допетровского прошлого. Как некое ископаемое, восстанавливаемый историками
социальный и государственный строй Допетровской Руси, поражает исследователя
своей целесообразностью и относительным совершенством. Но для поколений,
следовавших за Петром, русское прошлое оказалось своего рода tabula rasa. Со
времени Петра русский образованный человек похерил и потерял свое прошлое.
Оказалось, что он может жить только заимствованиями. С тех пор русские высшие
общественные классы очутились в роли то попугая внешних выражений французской
жизни, то обезьяны наружных форм немецкой. Как это отразилось на их духовном
облике, на их житейских и бытовых привычках, на их привязанности и отношении к
русской захолустной деревне, понять не трудно.
Каждый из нас в достаточной степени исторически начитан, чтобы рельефно
представить себе образ француза или немца, сперва 17-го, а затем 18-го столетия.
Тут может идти речь о разнице в оттенках. Зато попробуйте сравнить духовный и
внешний облик русского высшего общественного класса 17-го и 18-го столетия. В
них нет и тени сходства. Можно думать, что эти люди с двух разных планет.
Никакого следа какой бы то ни было связи освоим прошлым, никакой
преемственности, а следовательно, и полное отсутствие какого бы то ни было
устойчивого умственного и нравственного фундамента, каких-либо прочных
умственных и нравственных устоев. Не значит ли это, говоря иносказательным
языком, что как сказано в Евангелии, "дом построен на песке", а последствия
этого, как сказано в том же Евангелии — "и подули ветры и разлились реки и дом
тот не устоял, потому что был построен на песке".
Всякому, я думаю, ясна моя мысль, хотя она выражена несколько
схематически — резко. Благодаря непродуманным грубым насильническим, чисто
большевистским преобразованиям Петра, русский высший общественный класс,
дворянство, утратил тот необходимый духовный балласт, который для всякого народа
представляет в его жизни его национальное культурное прошлое. Употребляя
фигуральное выражение, называемое в риторике парономасией, можно сказать, что
преобразования Петра не "преобразили", а "обезобразили" духовный "образ"
русского человека".
Нелепый замысел Петра скоропалительной европеизации России и глупая игра
появившихся скороспелых "европейцев" в "конституции" на "европейский манер"
надолго лишили Россию политической и духовной самостоятельности и отдали русский
народ в рабство немцев и созданного Петром на "западный манер" шляхетства.
XI. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ДВОРЯНСТВА — СЛУЖИВОГО СЛОЯ ВОИНОВ
— В РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЕ "ШЛЯХЕТСТВО".
ПОЯВЛЕНИЕ "КРЕЩЕННОЙ СОБСТВЕННОСТИ"
"Русское миросозерцание, — указывает Лев Тихомиров, — начало путаться
тогда, когда в нее влилось. слишком много чужеземного элемента, так много, что
даже способность русского народа ассимилировать все что стоит по пути, — уже не
смогла справиться с этим наводнением. Именно этот период нерусского влияния внес
к нам западно-европейское крепостное право. То есть заменил чисто русский
принцип общего служения государству — западно-европейским "юридическим принципом
частной собственности на тех людей, которые строили и защищали национальное
государство." (25)
Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил Петр,
его преемники, в частности "Великая Екатерина", развили его и придали ему
классические европейские формы. "По уложению 1649 года крестьянин был лишен
права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно свободным. Закон
признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать
договоры, распоряжаться своим имуществом по завещаниям." (26) Комментируя эту
оценку Шмурло, И. Солоневич очень метко вскрывает ложные суждения большинства
русских историков о происхождении и природе крепостного строя. "Наши историки, —
пишет он, — сознательно или бессознательно допускают очень существенную
терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право" и
"дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в Петровской.
Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Он
находился примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился
рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак
своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли,
атаман мог его выпороть, — как и помещик крестьянина, — но это был порядок
военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству
положил Петр".
Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о "крещеной
собственности", они молчали о том, что она создалась на базе принципов
западно-европейского крепостного права. До Петра, вынуждаемые суровыми
историческими условиями, русские цари сокращали возможность передвижения
крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была
установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При Петре
Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в написанном им
сочинении: "Крестьянам помещики не вековые владельцы... а прямой их владелец
Всероссийский Самодержец". Западник же Петр вместе с другими заимствованиями с
запада, вроде Синода, идеи абсолютизма, позаимствовал и чуждую древней Руси идею
крепостного права. Петр Первый установил в России крепостное право, по его
западному образцу, которое вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство,
хотя и более мягкое по форме, чем на своей родине — западе, но все же рабство.
"Петр I, — писал А. Герцен, — совершенно отделил дворянство от народа и,
наделив его страшной властью по отношению к крестьянам, заложил в недра народной
жизни антагонизм".
При ближайших преемниках Петра I положение крестьянства, то есть основной
массы русского народа, ухудшилось. Для дворянства, или как тогда его называли
по-польски — шляхетства, по оценке С. Платонова, "служба стала легче,
землевладение свободнее, сверх того, часть дворян могла жить по закону, вне
службы и хозяйничать, тогда как ранее все дворяне поголовно и бессрочно были
привязаны к службе. Таким образам шляхетству стало лучше жить.
Напротив, крестьянам, владельческим в особенности, жить стало труднее.
При немецком правительстве Имп. Анны на крестьянские нужды обращали внимание
только на словах, на деле же с крестьян нещадно взыскивали тяжелые подати, так
как с владельческих крестьян подати и недоимки должен был доставить казне
владелец-помещик, то правительство давало помещикам все большую и большую власть
над крестьянами. В законе не было еще общего определения крепостного права на
крестьян: но в жизни это право уже выросло и для помещика его крестьяне были
такие же "поданные", как в старину холопы. Крестьянин без разрешения помещика не
мог предпринимать ничего; казна не вступала с ним ни в какие отношения помимо
его владельца..." (27)
Таким образом в глазах помещика, и фактически, все крепостные крестьяне
превратились в холопов, как в средневековой Руси, в отличие от крепостных
крестьян называли слой людей не имевших личной свободы.
Перерождение крепостной зависимости в крепостное право вызвало большое
сопротивление со стороны крестьянства. Чрезвычайно усилились случаи побегов
крестьян от помещиков. Убегать стали уже не отдельные крестьяне и семьи, а целые
деревни уходили "в бега". Только с 1719 года бежало по официальным данным около
200.000 человек.
XII. ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ ОБ УТВЕРЖДЕНИИ
МАСОНСТВА В РОССИИ
Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона — это
время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись разгромом
церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко пускает свои хищные
щупальца.
В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого Провинциального
мастера — Джона Филиппса.
В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого мастера
английского масонства — Джемс Кейт.
Вернадский в своей книге "Русское масонство в царствование Екатерины II"
сообщает следующее о Джемсе Кейте:
"Кейт, — пишет Вернадский, — был представителем семьи, объединявшей в
своей деятельности три страны — Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джеме Кейт
бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в котором Кейт
принимал участие на стороне претендента — Стюарта), в 1728 г. сделался русским
генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он участвовал затем на
стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит в битве при Гохкирхене".
"Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор) был гроссмейстером английского
масонства; Джордж Кейт — известный генерал Фридриха II (приговоренный в Англии к
смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт (Роберт) был
английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758-1762 годах).
В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор назначает Джемса Кейта великим
мастером России. Будучи великим мастером России Джеме Кейт в то же время был
шпионом прусского короля Фридриха Великого.
К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали, среди
наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.
"...Есть основание думать, — указывает А. П. Пыпин в своем исследовании
"Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.", что во время Анны и Бирона
у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом Кейте есть сведения, что он
имел какие-то связи с немецкими ложами еще до своего гросмейстерства в России.
Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В. А.
Бильбасова "История Екатерины II", изданной в 1900 году в Берлине, мы встречаем
опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский посланник Кейт
вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него, сообщал Фридриху, а
Екатерина II, организуя заговор против Петра III, сблизилась с Кейтом настолько,
что вскоре же заняла у него деньги. Имя Джемса (Якова) Кейта пользовалось
большим уважением у русских масонов. В царствование Елизаветы, русские масоны
пели на масонских собраниях следующую песнь в честь Джемса Кейта:
"По нем (по Петре Великом) светом озаренный
Кейт к россиянам прибег;
И усердием воспаленный
Храм премудрости поставил (основал ложу),
Огонь священный здесь воздвиг.
Мысли и сердца исправил
И нас в братство утвердил.
Кейт был образ той денницы,
Светлый коея восход
Светлозарные царицы
Возвещает в мир приход..."
XIII. ПЕРВЫЕ "УМОНЕИСТОВЦЫ" И ПЛОДЫ ИХ
"ХУДОЖЕСТВЕННОГО" ТВОРЧЕСТВА
Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали
культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход
развития русской культуры.
Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:
"Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два
периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением
первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пересекается, и
работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в
новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая
характеризует развитие искусства в других странах", — пишет Г. К. Лукомский в
своей книге "Русская старина." (28)
И действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только
русская музыка не имела форму и только она сохранила после Петра свою исконную
русскую сущность.
В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города, древние
отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло
много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в
церквах, шитье шелками и т.д.
Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать
русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и
говорило на каком-то странном жаргоне.
Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова "слепых
ревнителей старины", писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его
стиля.
"С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель
по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а
сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не
мирные".
А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары
следующим языком:
"Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без
резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были
только спекуляторами".
Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не может
ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее
образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и
Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и
за кем мы идем и хотим идти.
В правление Бирона возникает так называемая "новая" русская литература.
Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до
того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так
называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские
идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе "просветительной философии",
целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе
своей рационалистические и атеистические, философы "просветители" с позиции
"чистого разума" вели атаку на монархию и религию.
Д. Благой, автор "Истории русской литературы XVIII века", изданной в 1955
году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он
восхваляет его за то, что "попав в самый центр католического мира, он вынес
оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого
рода мракобесию и изуверству вообще... и за то, что "этот богослов и учитель
церкви" ценит творческую мощь человеческого ума, "великий свет", зажженный
эпохой Возрождения". "Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном
и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века".
Уже одно это обстоятельство возведения "православного" архиепископа в
ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет нас с
подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана Прокоповича,
главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и идейных основ
самодержавия.
Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием
европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.
Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира. И
сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим идейным
устремлениям.
"Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был
связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он учился у
Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная философия), Кантемир
окончательную шлифовку получает в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
чем-нибудь лучше. блестящей, показней своего родного (что не всегда значит, что
для народа заимствующего оно будет уместно), государственному деятелю особенно
легко поддаться соблазну и увлечениям, и, вот в этом отношении консерватизм,
традиционность, привязанность к старому — великая страховка и гарантия от
пагубных непоправимых в связи с новшествами ошибок, ошибок; часто потрясающих и
колеблющих самые основы, ценные и характерные особенности народного духа.
Взгляните на образованных современных англичан, немцев, даже на
разрушителей-французов! Какая тесная связь у них с своим прошлым. Русские
образованные классы, после и благодаря реформам Петра, в культурном отношении
оказались в своеобразном положении как бы "непомнящими родства" и то после того,
как дотоле не было класса, более привязанного к своим национальным привычкам,
прошлому и особенностям, чем высший класс допетровской Руси. Все это тем более
для нас, русских, печально, что ныне беспристрастная История рисует нам совсем
иную, правдивую картину нашего очень долго неоцененного по заслугам
допетровского прошлого. Как некое ископаемое, восстанавливаемый историками
социальный и государственный строй Допетровской Руси, поражает исследователя
своей целесообразностью и относительным совершенством. Но для поколений,
следовавших за Петром, русское прошлое оказалось своего рода tabula rasa. Со
времени Петра русский образованный человек похерил и потерял свое прошлое.
Оказалось, что он может жить только заимствованиями. С тех пор русские высшие
общественные классы очутились в роли то попугая внешних выражений французской
жизни, то обезьяны наружных форм немецкой. Как это отразилось на их духовном
облике, на их житейских и бытовых привычках, на их привязанности и отношении к
русской захолустной деревне, понять не трудно.
Каждый из нас в достаточной степени исторически начитан, чтобы рельефно
представить себе образ француза или немца, сперва 17-го, а затем 18-го столетия.
Тут может идти речь о разнице в оттенках. Зато попробуйте сравнить духовный и
внешний облик русского высшего общественного класса 17-го и 18-го столетия. В
них нет и тени сходства. Можно думать, что эти люди с двух разных планет.
Никакого следа какой бы то ни было связи освоим прошлым, никакой
преемственности, а следовательно, и полное отсутствие какого бы то ни было
устойчивого умственного и нравственного фундамента, каких-либо прочных
умственных и нравственных устоев. Не значит ли это, говоря иносказательным
языком, что как сказано в Евангелии, "дом построен на песке", а последствия
этого, как сказано в том же Евангелии — "и подули ветры и разлились реки и дом
тот не устоял, потому что был построен на песке".
Всякому, я думаю, ясна моя мысль, хотя она выражена несколько
схематически — резко. Благодаря непродуманным грубым насильническим, чисто
большевистским преобразованиям Петра, русский высший общественный класс,
дворянство, утратил тот необходимый духовный балласт, который для всякого народа
представляет в его жизни его национальное культурное прошлое. Употребляя
фигуральное выражение, называемое в риторике парономасией, можно сказать, что
преобразования Петра не "преобразили", а "обезобразили" духовный "образ"
русского человека".
Нелепый замысел Петра скоропалительной европеизации России и глупая игра
появившихся скороспелых "европейцев" в "конституции" на "европейский манер"
надолго лишили Россию политической и духовной самостоятельности и отдали русский
народ в рабство немцев и созданного Петром на "западный манер" шляхетства.
XI. ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ДВОРЯНСТВА — СЛУЖИВОГО СЛОЯ ВОИНОВ
— В РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЕ "ШЛЯХЕТСТВО".
ПОЯВЛЕНИЕ "КРЕЩЕННОЙ СОБСТВЕННОСТИ"
"Русское миросозерцание, — указывает Лев Тихомиров, — начало путаться
тогда, когда в нее влилось. слишком много чужеземного элемента, так много, что
даже способность русского народа ассимилировать все что стоит по пути, — уже не
смогла справиться с этим наводнением. Именно этот период нерусского влияния внес
к нам западно-европейское крепостное право. То есть заменил чисто русский
принцип общего служения государству — западно-европейским "юридическим принципом
частной собственности на тех людей, которые строили и защищали национальное
государство." (25)
Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил Петр,
его преемники, в частности "Великая Екатерина", развили его и придали ему
классические европейские формы. "По уложению 1649 года крестьянин был лишен
права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно свободным. Закон
признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать
договоры, распоряжаться своим имуществом по завещаниям." (26) Комментируя эту
оценку Шмурло, И. Солоневич очень метко вскрывает ложные суждения большинства
русских историков о происхождении и природе крепостного строя. "Наши историки, —
пишет он, — сознательно или бессознательно допускают очень существенную
терминологическую передержку, ибо "крепостной человек", "крепостное право" и
"дворянин" в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в Петровской.
Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Он
находился примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился
рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак
своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли,
атаман мог его выпороть, — как и помещик крестьянина, — но это был порядок
военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству
положил Петр".
Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о "крещеной
собственности", они молчали о том, что она создалась на базе принципов
западно-европейского крепостного права. До Петра, вынуждаемые суровыми
историческими условиями, русские цари сокращали возможность передвижения
крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была
установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При Петре
Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в написанном им
сочинении: "Крестьянам помещики не вековые владельцы... а прямой их владелец
Всероссийский Самодержец". Западник же Петр вместе с другими заимствованиями с
запада, вроде Синода, идеи абсолютизма, позаимствовал и чуждую древней Руси идею
крепостного права. Петр Первый установил в России крепостное право, по его
западному образцу, которое вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство,
хотя и более мягкое по форме, чем на своей родине — западе, но все же рабство.
"Петр I, — писал А. Герцен, — совершенно отделил дворянство от народа и,
наделив его страшной властью по отношению к крестьянам, заложил в недра народной
жизни антагонизм".
При ближайших преемниках Петра I положение крестьянства, то есть основной
массы русского народа, ухудшилось. Для дворянства, или как тогда его называли
по-польски — шляхетства, по оценке С. Платонова, "служба стала легче,
землевладение свободнее, сверх того, часть дворян могла жить по закону, вне
службы и хозяйничать, тогда как ранее все дворяне поголовно и бессрочно были
привязаны к службе. Таким образам шляхетству стало лучше жить.
Напротив, крестьянам, владельческим в особенности, жить стало труднее.
При немецком правительстве Имп. Анны на крестьянские нужды обращали внимание
только на словах, на деле же с крестьян нещадно взыскивали тяжелые подати, так
как с владельческих крестьян подати и недоимки должен был доставить казне
владелец-помещик, то правительство давало помещикам все большую и большую власть
над крестьянами. В законе не было еще общего определения крепостного права на
крестьян: но в жизни это право уже выросло и для помещика его крестьяне были
такие же "поданные", как в старину холопы. Крестьянин без разрешения помещика не
мог предпринимать ничего; казна не вступала с ним ни в какие отношения помимо
его владельца..." (27)
Таким образом в глазах помещика, и фактически, все крепостные крестьяне
превратились в холопов, как в средневековой Руси, в отличие от крепостных
крестьян называли слой людей не имевших личной свободы.
Перерождение крепостной зависимости в крепостное право вызвало большое
сопротивление со стороны крестьянства. Чрезвычайно усилились случаи побегов
крестьян от помещиков. Убегать стали уже не отдельные крестьяне и семьи, а целые
деревни уходили "в бега". Только с 1719 года бежало по официальным данным около
200.000 человек.
XII. ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ ОБ УТВЕРЖДЕНИИ
МАСОНСТВА В РОССИИ
Эпоха правления Анны Иоанновны, точнее эпоха правления немца Бирона — это
время утверждения европейского масонства в России. Воспользовавшись разгромом
церкви и самобытных политических традиций страны, оно широко пускает свои хищные
щупальца.
В 1731 году русское масонство имеет уже своего Великого Провинциального
мастера — Джона Филиппса.
В это же время в России появляется брат Джона Кейта, великого мастера
английского масонства — Джемс Кейт.
Вернадский в своей книге "Русское масонство в царствование Екатерины II"
сообщает следующее о Джемсе Кейте:
"Кейт, — пишет Вернадский, — был представителем семьи, объединявшей в
своей деятельности три страны — Россию, Шотландию и Пруссию. Сам Джеме Кейт
бежал из Англии и после неудачного исхода якобинского восстания (в котором Кейт
принимал участие на стороне претендента — Стюарта), в 1728 г. сделался русским
генералом; около 1747 г. перешел на службу Пруссии; он участвовал затем на
стороне Пруссии в Семилетней войне и в 1758 г. был убит в битве при Гохкирхене".
"Брат его, Джон Кейт (лорд Кинтор) был гроссмейстером английского
масонства; Джордж Кейт — известный генерал Фридриха II (приговоренный в Англии к
смертной казни за содействие тому же Стюарту), наконец, тоже Кейт (Роберт) был
английским послом в Петербурге (несколько позже, в 1758-1762 годах).
В 1740 году Джон Кейт, граф Кинтор назначает Джемса Кейта великим
мастером России. Будучи великим мастером России Джеме Кейт в то же время был
шпионом прусского короля Фридриха Великого.
К моменту приезда Джемса Кейта в Россию, в ней уже существовали, среди
наводнивших Россию немцев, немецкие масонские ложи.
"...Есть основание думать, — указывает А. П. Пыпин в своем исследовании
"Русское масонство в XVIII и первой четверти XIX в.", что во время Анны и Бирона
у немцев в Петербурге были масонские ложи; о самом Кейте есть сведения, что он
имел какие-то связи с немецкими ложами еще до своего гросмейстерства в России.
Масонское семейство Кейтов прочно утвердилось в России. В книге В. А.
Бильбасова "История Екатерины II", изданной в 1900 году в Берлине, мы встречаем
опять имя Кейта (Роберт Кейт). Бильбасов сообщает, что английский посланник Кейт
вошел в доверие к Петру III и все, что узнавал от него, сообщал Фридриху, а
Екатерина II, организуя заговор против Петра III, сблизилась с Кейтом настолько,
что вскоре же заняла у него деньги. Имя Джемса (Якова) Кейта пользовалось
большим уважением у русских масонов. В царствование Елизаветы, русские масоны
пели на масонских собраниях следующую песнь в честь Джемса Кейта:
"По нем (по Петре Великом) светом озаренный
Кейт к россиянам прибег;
И усердием воспаленный
Храм премудрости поставил (основал ложу),
Огонь священный здесь воздвиг.
Мысли и сердца исправил
И нас в братство утвердил.
Кейт был образ той денницы,
Светлый коея восход
Светлозарные царицы
Возвещает в мир приход..."
XIII. ПЕРВЫЕ "УМОНЕИСТОВЦЫ" И ПЛОДЫ ИХ
"ХУДОЖЕСТВЕННОГО" ТВОРЧЕСТВА
Петровские реформы, как теперь известно, не только не способствовали
культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали ход
развития русской культуры.
Страшный урон нанес Петр русскому национальному искусству:
"Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два
периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением
первого. Путь, по которому шло развитие в первом периоде, вдруг пересекается, и
работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в
новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая
характеризует развитие искусства в других странах", — пишет Г. К. Лукомский в
своей книге "Русская старина." (28)
И действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только
русская музыка не имела форму и только она сохранила после Петра свою исконную
русскую сущность.
В результате обнищания купечества пришли в упадок древние города, древние
отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло
много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в
церквах, шитье шелками и т.д.
Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать
русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и
говорило на каком-то странном жаргоне.
Глава темных раскольников, по выражению академика Платонова "слепых
ревнителей старины", писал на языке уже близком языку Пушкина. Вот образец его
стиля.
"С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель
по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а
сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не
мирные".
А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары
следующим языком:
"Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без
резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были
только спекуляторами".
Приведенные выше строки, в которых современный русский человек не может
ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее
образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и
Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и
за кем мы идем и хотим идти.
В правление Бирона возникает так называемая "новая" русская литература.
Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до
того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так
называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские
идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе "просветительной философии",
целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе
своей рационалистические и атеистические, философы "просветители" с позиции
"чистого разума" вели атаку на монархию и религию.
Д. Благой, автор "Истории русской литературы XVIII века", изданной в 1955
году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он
восхваляет его за то, что "попав в самый центр католического мира, он вынес
оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого
рода мракобесию и изуверству вообще... и за то, что "этот богослов и учитель
церкви" ценит творческую мощь человеческого ума, "великий свет", зажженный
эпохой Возрождения". "Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном
и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века".
Уже одно это обстоятельство возведения "православного" архиепископа в
ранг духовного предка русской космополитической интеллигенции заставляет нас с
подозрением относиться к духовному и моральному облику Феофана Прокоповича,
главного помощника Петра I в деле уничтожения Патриаршества и идейных основ
самодержавия.
Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием
европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.
Под знаком рационализма проходит и все творчество Антиоха Кантемира. И
сам он не русский и литературное творчество его не русское по своим идейным
устремлениям.
"Сам Кантемир также принадлежал к типу передовых людей и идейно был
связан с Прокоповичем и Татищевым. По окончании Академии Наук, где он учился у
Бернулли Вайера (история) и особенно Гросса (нравственная философия), Кантемир
окончательную шлифовку получает в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11