Немного дальше на удобной площадке у костра сидело пятеро ногайцев. Они что-то варили в котле, судя по соблазнительному запаху, мясо. На наше прибытие они почти не обратили внимания. Лишь один, видимо, старший в команде, лениво встал и издалека осмотрел нас.
Я встал в сторонке и осмотрел товарищей по несчастью. В основном это были крестьяне и крестьянки. Только несколько человек были одеты в городское платье. Они стояли отдельной группой и у двоих из них на шеях были надеты примитивные колодки.
Наш проводник тотчас направился к костру, присел к огню и слился с похожими на него товарищами. Мы оказались предоставлены сами себе. Это было большой удачей. Мне нужно было отдохнуть, но присесть я не мог, мешал ятаган. Отец Алексий так же и по той же причине остался стоять. Наше появление интереса у пленников не вызвало. Видно было, что люди крайне утомлены и измучены. Я медленно прошел вдоль «обжитых» косогоров оврага. Присмотреть в толпе помощников для освобождения у меня не получилось, Взгляды у мужчин и женщин были потухшие, а глаза ввалившиеся. Скорее всего, степняки их просто не кормили, заранее ослабляя возможное сопротивление. Удивило меня количество пленных. В центре государства, рядом со столицей, ногайцы чувствовали себя, как дома, и могли собрать и готовиться угнать в плен такую большую группу людей.
Руки у меня постепенно отошли и можно было начинать что-нибудь предпринимать. Обойдя пленных, я начал медленно приближаться к священнику. В это время меня остановила женщина, держащая на руках закутанного в тряпки ребенка.
– Батюшка, – безжизненным голосом сказала она, – помолись, дите помирает...
Я подошел к матери и открыл личико младенца. Это была девочка двух лет с горящим в жару лицом. Она явно сгорала от высокой температуры.
– Дай я подержу, – предложил я, и взял легкое тельце в руки.
Ребенок хрипло дышал, и я решил, что у нее пневмония. Момент для лечения был самый неподходящий. Я сам был не в лучшей форме, а для борьбы с такой тяжелой болезнью мне требовались очень большие усилия. В этом заключалась особенность моего лечения. Мне каким-то образом удавалось передавать свою энергию больному и стимулировать его иммунитет. Потому, когда я сам был нездоров, лечение забирало все силы.
Как только девочка оказалась на руках, мое биополе начало работать само по себе, без стимуляции и волевого усилия. Руки напряглись, и вскоре, несмотря на то, что здесь, на дне оврага было сыро и холодно, все тело покрылось испариной. Чувствуя, что вот-вот уроню ребенка, я передал девочку матери и оперся на возникшего рядом Алексия.
– Что с тобой? – тревожно спросил священник.
– Сейчас пройдет, – ответил я, превозмогая противную липкую слабость.
Действительно, минут через двадцать силы ко мне вернулись.
Поп все время находился рядом, поддерживая меня если не физически, то морально.
– Справимся с этими? – тихо спросил я напарника, когда вновь почувствовал силу в руках и ногах.
– Как Бог даст, – ответил он, – а если даже передюжим, как из оврага будем выбираться?
– Как ногайцы наверх вылезают? – тихо спросил я молодого парня с изможденным лицом и ввалившимися глазами, сгорбившись, стоящего в двух шагах о нас.
– По веревке, – ответил он. – Им веревку сверху спускают.
– Ваши охранники все здесь?
– Еще один есть, он надысь туда ушел, – ответил он и кивнул в глубь оврага, вверх по течению ручья.
– Ты давно здесь?
– Давненько.
Краем глаза я увидел, что наше общение насторожило ногайцев, и двое из них встали, чтобы посмотреть, что здесь делается. Пришлось понуро свесить голову и стоять в позе убитого горем страдальца. Часовые, не заметив ничего подозрительного, успокоились и вновь сели к костру.
– Ну, что, пошли, – предложил я Алексию, – начнем, а там видно будет.
Однако, несмотря на свои недавние ратные подвиги, священник почему-то оробел.
– Чего торопиться, – вяло произнес он; – давай подождем, присмотримся, что здесь и как.
В принципе, я его понимал. Я и сам был физически разбит, и ввязываться в таком состоянии в неравный бой, а потом лазать по глинистым склонам и бегать по непролазным лесам мне ужасно не хотелось. Но оставаться в неопределенном, подвешенном состоянии, на ногах на всю ночь, было совсем неразумно. Мы только потеряем остаток сил.
– Как хочешь, – сказал я, – тогда придется идти одному.
– Я же только этой ночью дал новый зарок крови не лить, – плачущим от обиды голосом произнес Алексий.
– Так ты на христианскую кровь клялся, а ногайцы язычники, – попробовал я обмануть его совесть.
– Все одно, люди. Все божьи твари, – не повелся на мою казуистику священник. – Может быть, они еще прозреют и припадут к лику Господнему!
Несмотря на усталость и нервозное состояние, я чуть не рассмеялся. Затевать в таком отчаянном положении религиозный диспут может только русский человек.
– Давай-ка, отче, сначала с ними побранимся, а мириться и просвещать будем потом, – предложил я. – Как бы не мы им, а они нам обрезание голов не сделали.
– Это вряд ли, – с сомнением произнес миротворец, без должного почтения поглядывая на грозных противников и притеснителей русского народа.
Охрана к этому времени приступила к трапезе, и то, что мы подошли, никого не удивило. Ногайцы решили, что мы набрались наглости клянчить у них еду.
– Кет, кет! – закричал на меня командир и красноречиво потянулся к торчащей из бурого сапога нагайке. – Кет, яман! – после чего присовокупил грубое тюркское ругательство. Я слышал его, когда служил в армии, но забыл, что оно означает, и потому не стал обижаться.
Несмотря на угрозу, мы с Алексием подошли к самому костру. Только теперь наши охранники поняли, что мы ничего просить не собираемся. Однако особого беспокойства два попа у ногайцев не вызвали. Слишком привыкли они к собственной безнаказанности и ужасу мирных людей перед их кривыми саблями. Мало того, веселый парень в волчьем треухе, тот, который первым встретил нас внизу, решил покуражиться над двумя «урус поп» и посмешить товарищей. Он бросил на землю обглоданную кость и знаками велел нам встать на четвереньки и по-собачьи ее подобрать.
Меня это не обидело, но отец Алексий, ответственный не только за себя, но и за авторитет Господа Бога, разозлился и заскрипел зубами. Только в этот момент ногайцы поняли, что мы не собираемся просить у них объедки. Ребята, надо отдать им должное, были профессиональными воинами. Действовали они быстро и решительно. Только на их беду, мой «мамлюк» был круче и опытнее.
Шутник в треухе, как на пружинах, вскочил на ноги, одновременно выхватывая из ножен саблю. Однако сделать ничего не успел, тут же рухнул от удара кулаком по голове прямо в костер. Дальше все развивалось как при драке в салуне в американском вестерне. Лихие кавалеристы, страшные в конной атаке, в пешем бою оказались совершенно беспомощными. Расправа над ними заняла у нас едва ли пятнадцать секунд. Степняки, не успев до конца вытащить сабли из ножен, оказались посеченными, как говорится, в капусту.
К своему стыду должен признаться, что никаких душевных мук и угрызений совести при этом я не испытал. На войне, как на войне! Другое дело мой религиозный попутчик:
– Господи! Прости раба своего! Согрешил, окаянный! – загудел у меня над ухом тоскливым голосом отец Алексий.
Я не рискнул вмешиваться в его переговоры с Всевышним и повернулся к пленникам. Наша молниеносная атака была так неожиданна, что, похоже, никто из них еще не понял, что произошло. Не все даже смотрели в нашу сторону. Люди по-прежнему уныло сидели и стояли на своих местах, никак не выражая эмоцией по поводу своего «чудесного» освобождения.
Загорелась овчинная шуба упавшего в костер ногайца. Запахло паленой шерстью. Только этот омерзительный запах начал пробуждать пленников, они зашевелились и начали нерешительно подходить к месту сечи. Люди были так измучены усталостью и голодом, что на эмоции у них не хватало сил. Лица у них были не радостными, а какими-то напряженно-озабоченными. Мне стало не по себе, показалось, толпа собирается наброситься на нас с Алексием. Сначала я не понял, в чем дело, потом, проследив за взглядами, догадался, что их волновала не гибель врагов, а недоеденное степняками мясо.
– Батюшка, можно мяска поесть? – приниженно спросила женщина с изможденным лицом и лихорадочно блестящими глазами, бочком продвигаясь к костру. По толпе пробежала нервная судорога. Я оценил ситуацию. Еды на всех хватить не могло. Чтобы избежать жестокой драки между голодными, нужно было утихомирить инстинкты, а пищу справедливо разделить.
– А ну, пошли отсюда, всех зарублю! – закричал я на неумолимо надвигающихся пленников и начал размахивать ятаганом. Они инстинктивно шарахнулись назад. Однако никто не побежал, люди остановились в нескольких шагах и угрюмо, с ненавистью жгли меня голодными глазами.
Я выбрал в толпе двух мужиков со смышлеными лицами, подозвал:
– Вы, двое, идите сюда!
Они отделились от товарищей и нерешительно приблизились.
– Поищите в мешках, – сказал я и указал на пожитки ногайцев, кучей лежащие возле костра, – может быть, там есть хлеб.
Они поняли и бросились торопливо перетряхивать вещи убитых.
– Все стойте на месте, мясо мы честно поделим на всех! – громко сказал я остальным. Это была ошибка. Как только до толпы дошло, что никого не собираются убивать, она не стала ждать дележки, а сама бросилась добывать пищу. Меня чуть не сбили с ног, и пришлось отскочить, чтобы не угодить в костер. Между тем началась драка за ошметки мяса. Чему я уже не мог, да и не пытался противостоять. В тот момент это было совершенно бесполезно. Люди разом потеряли человеческий облик и готовы были разорвать друг друга. На землю полетел опрокинутый котел с бульоном, и надсадно закричала сбитая с ног женщина.
Я попытался вытащить ее из-под кучи тел, но как только она освободилась, тотчас вырвалась, и бросилась в самую гущу схватки. Мне осталось только плюнуть и отойти в сторонку, ждать, пока не утихнут животные страсти.
Вся эта вакханалия продолжалась минут десять, потом постепенно утихла сама собой, и пленники стали расползаться по оврагу. За это время я успел освободить от колодок двух не участвовавших в свалке горожан.
«Колодки» были простым, но эффективным изобретением: четыре палки, связанные, как линии в детской игре «крестики нолики», сыромятными веревками. При этом шея оказывалась как бы заключенной в центральный квадрат. С такой штукой на шее не только убежать, невозможно было лечь.
Колодники были совсем измучены и плохи. Когда я перерезал ремни и освободил их, они почти на это не отреагировали.
– За что вас так? – спросил я крепкого мужчину лет тридцати пяти в дорогой, но порванной и запачканной одежде.
– Бежали, – кратко ответил он, тускло глядя на меня красными воспаленными глазами и растирая занемевшую, стертую шею.
Меня этот человек заинтересовал, изо всех, кого я здесь видел, он выглядел наиболее адекватным.
– Выход отсюда есть? – спросил я его.
– Не знаю, нас сюда сверху сталкивали. Уходить нужно скорее, если вернутся ногайцы, всех перережут, – добавил он.
То, что нас с Алексием не похвалят, сомнений не вызывало. Однако, как вывести отсюда полуживых людей, я не представлял. Несмотря на то, что и нам со священником тоже порядком досталось, только мы с ним были способны на какие-то активные действия. Пленение, голод и бесчеловечное обращение уже подавили у людей волю. Большинство из пленников, как мне казалось, способно было только выполнять приказы, да и то из-под палки. Попытка вытащить их каким-нибудь способом из глубокого оврага была обречена на провал. Для этого нужны были веревки и сильные помощники. Ни того, ни другого у нас не было. Оставалось одно: идти по низу и искать пологие склоны.
– Всем идти в ту сторону! – закричал я, указывая направление, куда ушел, по словам одного пленника, один из охранников.
Сначала никто не подчинился, люди продолжали тупо топтаться на месте. Потом человек пять послушались, и они не спеша побрели в указанном направлении.
Меня удивило, что никто из освобожденных не спешит завладеть оружием убитых. Вообще все здесь происходило как-то замедленно и нелепо. Я поискал глазами отца Алексия. Он совсем не вовремя собрался каяться за пролитую кровь и, стоя на коленях, кланялся косогору. Чему было не самое время. Я подошел и рванул его за плечо:
– Отче, кончай молиться, если мы сейчас же отсюда не выберемся, то у тебя на совести будут не только басурманел но и невинно убиенные христиане.
– Отче наш, еже еси на небеси, изыди, сатана! – откликнулся на мое вмешательство в свою духовную жизнь священник.
Я оставил его на время в покое и, подавляя тошноту и душевное смятение, начал забирать оружие у окровавленных противников. Вблизи результат наших ратных трудов выглядел ужасно. Одного из степняков могучий священник умудрился рассечь почти надвое, так, что тело бедолаги распалось. Как я ни крепился, меня все-таки вырвало, что было совсем не вовремя и не к месту. Хватая ртом воздух, я с трудом довершил начатое и забрал у ногайцев не только сабли, но луки и колчаны стрел.
Между тем те несколько человек, которые пошли первыми, уже скрылись за поворотом оврага, а остальные и не думали уходить. Я выделил из толпы несколько мужиков покрепче и велел им разобрать трофейное оружие. После чего опять закричал на пленных соотечественников. Те по-прежнему никак на меня не реагировали. Тогда я начал размахивать нагайкой и материться.
Картинка получилась еще та: оборванный, простоволосый поп с обнаженным ятаганом в левой руке куда-то гонит кнутом измученных людей. Однако мера оказалась действенной и своевременной. Народ сначала от меня пятился, а потом послушно двинулся в нужном направлении.
С коленопреклоненным священником я разобрался таким же способом, вытянул его по спине нагайкой. Алексий подскочил, как ужаленный, и разом потерял христианское смирение:
– Ты, варнак, чего дерешься! – свирепо заорал он на меня, выпучив гневные глаза.
– Прости, это я нечаянно, – покаянно ответил я, пятясь от него. – Ты из лука стрелять умеешь?
– Умею, – остывая, ответил, батюшка. – Однако ты, брат, того...
– Давай, отче, проснись, людей нужно спасать, не дай бог, степняки наедут...
– Во имя Отца, Сына и святого духа, – ответил он, перекрестился и впервые огляделся вокруг, – пошли, коли так!
Мы быстро двинулись вслед за медленно бредущей толпой, обогнали ее и возглавили шествие. Вскоре догнали и передовую группу. Овраг, между тем, начал подниматься вверх, и склоны стали более пологими. Здесь уже можно было без особого труда вылезти на поверхность.
– Будем подниматься? – спросил я священника.
– Бабы не осилят, – с сомнением произнес Алексий, оглядываясь на бредущих поодаль людей, – пошли дальше, сюда всегда успеем вернуться.
Батюшка оказался прав. Метров через четыреста овраг сам собой кончился котловиной, и мы без проблем вышли в лес. Никаких признаков присутствия кочевников видно не было.
– Куда пойдем, – спросил я товарища, наблюдая, как недавние пленники медленно бредут по склону, – в Серпухов или Каширу?
– До Серпухова верст десять будет, а до Каширы все тридцать, – вмешался в разговор горожанин, которого я освободил от шейной колодки, Он уже немного пришел в себя и даже вооружился саблей, которую, вероятно, взял у ослабевшего товарища.
Масштаб расстояний немного удивил, мне казалось, что Серпухов от Каширы находится подальше, но я вспомнил, что межевая верста в отличие от поздней простой, заключала не пятьсот, а тысячу сажен, что чуть больше двух километров. Пройдут ли без потерь ослабленные голодом и бессонницей люди двадцать километров, даже до Серпухова, вызывало у меня сомнения.
– Вам нужно поесть и отдохнуть, – сказал я колоднику. – Может быть, среди вас есть местные, которые знают здешние деревни?
– Пойду, спрошу, может, местные и есть. Мы же здесь были каждый сам по себе, друг друга не знаем, – сказал он и направился к добравшимся до леса пленникам.
– В Серпухов нам с тобой идти не с руки, – раздумчиво сказал отец Алексий. – Там нас могут узнать, да и татары в той стороне искать будут. С этой ордой, – он кивнул в сторону пленников, – много не навоюешь...
Возразить мне было нечего. За несколько дней в XVII веке я успел поссориться, с кем только мог. Оставалось тихо, огородами уходить к Котовскому.
– А с людьми что будем делать?
– Что с ними делать, выведем на большую дорогу, пусть дальше сами разбираются.
На это я не мог не возразить:
– Опять в плен попадут. Давай хоть до села их доведем. Представляешь, что ногайцы с ними сделают, если поймают!
– Это понятно, – легко согласился священник, – только и мы им не защита – двое против орды.
– Это еще как сказать, – не согласился я, вспомнив, как лихо бывший мамелюк разобрался с противниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32