– А с другими пленными что делать будем?
– Если захотят, то наймем нам служить.
– И то дело, – одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.
Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей. Я представил себя сидящим на диване перед телевизором со стаканом холодного пива в руке. Кругом тихо, спокойно. Кто-то из соседей сверлит стены. По всем каналам передают криминальные сводки. В новостях аварии, взрывы и террористические акты. В комнате же покойно и благолепно. Чужие беды только оттеняют собственное благополучие.
– Государь-батюшка, – прервал мои сладостные воспоминания Иван Крайний, – тебя Кузьма Минич кличет.
Мне осталось тяжело вздохнуть и вернуться к суровым реалиям смутного времени.
– Григорьич, – крикнул мне Минин, быстро идя на встречу, – похоже, что Ефим забил десятника до смерти!
Мы вместе подошли к лежащему на земле человеку. Наши крестьяне и пленные молча расступились. Десятник лежал на спине, безжизненно запрокинув голову.
Ефим, растеряно ухмыляясь, стоял в стороне, держа в опущенной руке кнут.
Я проверил пульс. Десятник был жив, но без сознания.
– Помойте его, – приказал я. Однако никто не тронулся с места. – Ты помоешь! – Велел я холопу с простодушным лицом по прозвищу Крот.
Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.
Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.
– Говорил я тебе, что десятник строг! – непонятно к чему сказал он. – Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!
– Зачем его хоронить, если он жив? – удивленно спросил я.
– Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.
– Почему это он не жилец?
– Это нам неведомо, – серьезно ответил возчик. – Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!
– А ну, пошел вон! – закричал я, окончательно выведенный из терпения. – А то я тебя самого сейчас похороню!
– Меня-то не нужно, а вот Васильича!..
Я не дослушал и врезал вознице по зубам.
– Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!
– Это можно, – согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.
– Батюшка! – вопил он убегая. – Сделай милость! Прикажи...
Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, ккут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.
– Кто тебя на нас послал? – спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.
– Дед Пихто! – нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.
– Мало получил? – поинтересовался я. – Еще поучить?
– Боярин Константин Иванович, – торопливо ответил Васильич.
– Что за боярин, как его фамилия?
– Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, – торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.
– Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?
– Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.
– Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!
– Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.
– Дешево меня твой Константин Иванович оценил.
– Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.
– А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.
– А не обманешь? – враз оживился Васильич. – Побожись!
– Вот тебе святой истинный крест!
– Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!
– Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!
Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.
Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.
– Сам будешь ловить или со своими людьми? – спросил я, прерывая его благодарности.
– Мне они без надобности, если нужно, себе оставь, – заспешил Васильич.
– Ладно, тогда по рукам.
Больше говорить с этим гадом я был просто не в силах, отошел в сторону.
– Может быть, и вправду, похоронить его по-христиански? – полушутя, полусерьезно спросил Кузьма, слышавший весь наш разговор. – Чувствую, будет нам от этого десятника морока!
– Кроме него, никто таинственного боярина не видел, а боярин будет поопаснее Васильича.
– И то правда, – согласился Минин. – Давай-ка лучше отдыхать!
Меня наши постоянные отдохновения уже достали, но спорить было бессмысленно, только нервы вымотаешь, и все равно ничего не добьешься.
От нечего делать, я пошел общаться с наемниками. После боя они стали предметом повышенного интереса победителей и хвастались перед крестьянами своими подвигами.
После десятника, который отлеживался в тенечке, самым авторитетным в отряде был кряжистый мужик, который первым гнался за мной по дороге. Звали его Нестором. По меркам своего времени, был он уже в годах – лет тридцати.
Крестьяне заворожено слушали его мифический рассказ о том, как он один порубил шестерых татар. Сколько я мог судить, в его хвастовстве не было ни слова правды. Оружие и доспехи у него были самые дешевые, лицо глупо-хитрое. То, что полчаса назад простые крестьяне взяли его в плен, Нестора нисколько не смущало.
– Ты побейся с Иваном Крайним, коли ты такой герой, – предложил я.
Нестор удивленно посмотрел на меня:
– Это который Крайний будет? – насмешливо спросил он, свысока оглядывая крестьян.
Иван смутился, покраснел и выдвинулся вперед.
– Ты, что ли? – пренебрежительно спросил Нестор. – Об такого я даже рук марать не буду!
Иван смолчали задвинулся в толпу.
– А об меня будешь? – поинтересовался я. Нестор и тут не смолчал:
– На одну руку положу, другой прихлопну, и мокрое место станет!
Мои мужики засмеялись. Хвастун решил, что смеются не над ним, а надо мной, и совсем раздулся от гордости.
– Иван, хочешь поучить нахала, – предложил Крайнему.
Тот окончательно смутился и, похоже, испугался общего внимания.
– Принеси дубинки, – попросил я Ефима, который лыбился во весь рот, ожидая предложения подраться.
Несмотря на свою обычную степенность, он тут же бегом бросился за дубинками.
– Я на саблях люблю! – гордо заявил Нестор. – Чтобы враз от плеча до пояса!
– Побьешь Ивана на дубинках, побьемся с тобой на саблях, – пообещал я.
Предстоящее развлечение расшевелило воинство. Симпатии, несмотря на землячество, были на стороне былинного героя. Над Крайним откровенно подтрунивали. Иван самолюбиво покраснел, преодолевая обычную крестьянскую робость.
Противникам вручили оружие народного гнева, и они встали друг против друга. Нестор постоял, видимо, поймал кураж и бросился на Крайнего. Иван машинально отступил в сторону. Ратник неловко пролетел мимо него, однако успел повернуться, чтобы отразить удар. Иван же и не думал нападать, стоял и ухмылялся, он уже почувствовал ритм игры и уверенность в себе.
– Ну, держись, щенок! – крикнул богатырь, бросился вперед и опять потерял противника из вида.
– Вдарь, вдарь, дядя, чего же ты! – подначивал Иван.
Нестор снова «вдарил» в пустоту. Он еще ничего не понял и недоумевал, как парню удается уворачиваться от его тяжеловесных ударов. Зрители быстрее, чем он, оценили ситуацию и теперь откровенно потешались над ратником.
– Я здесь, дядя! Ку-ку! – дразнил Иван, постукивая Нестора своей дубинкой сзади по шлему.
– Убью, щенок! – кричал тот, уже начиная задыхаться от злобы и беспомощности.
– Убьешь, коли поймаешь... – издевался Крайний.
Так продолжалось минут десять, пока Нестор, обессилев, не опустил руки. Он был мокр от пота, и живот его бурно вздымался под короткой, широкой кольчугой.
– А со мной на саблях будешь биться ? – спросил я.
– На одну руку положу, другой прихлопну... – начал говорить он, но общий хохот заглушил конец фразы.
Нестор самодовольно огляделся по сторонам и с важным видом отошел в сторону. Похоже было на то, что его самоуважение не могли поколебать никакие поражения.
К вечеру мои люди обустроили бивак так, как будто собирались здесь зимовать: соорудили шалаши, нарубили и натаскали елового лапника. Я ни во что не вмешивался, предпочитая общаться с Мининым. То, что Кузьма был незаурядным человеком, я понял сразу, теперь убеждался в том, что он, к тому же, весьма умело владеет речью. Разговор шел о Нижнем Новгороде, и он делился со мной профессиональным воспоминаниями о своей торговле. Оказалось, что дело у него поставлено на широкую ногу, и доход от мясной торговли он имеет значительный. Потом он начал рассказывать о сложностях бизнеса во взаимоотношениях с государством.
Обособление торгового сословия в России началось с конца XVI века, когда московское правительство, нуждаясь для ведения своих торговых дел и для взимания различного рода сборов в служилых людях и не доверяя приказным, обратилось к обязательной службе «лучших» торговых людей, из которых устраивались в Москве особые сотни: гостиная и суконная.
Это обособление торгового чина начинается с конца XVI века, когда происходит видоизменение во всех слоях населения Московского государства; «гости», т.е. богатые купцы вырастают до привилегированных представителей купеческого чина, имевших право владеть вотчинами наравне с военно-служилыми людьми.
Московская организация торговых людей находилась в прямом противоречии с интересами торговли, для которой нужна свобода, а не обязательная служба. Хорошо известно невыносимое положение этих невольных государевых слуг во время отчетности их перед московскими приказами, которая нередко, благодаря знаменитой московской волоките, тянулась год, а иногда и более, и совершенно расстраивала торговые дела купцов.
Короче говоря, как только наше любимое государство начинает защищать и благодетельствовать своих граждан, дело для них кончается сумой или тюрьмой. От чего призывает не зарекаться народная пословица.
– Ну, и как вам удается выживать? – спросил я Кузьму.
– Приказные тоже люди с понятиями, последнюю нитку оставляют. Вот коли какой очень жадный или того хуже, честный попадется, тогда беда, по миру пустит.
– Ну, это так не только у вас на Руси, но и у нас в Ливонии. А честные приказные попадаются?
– Врать не буду, самолично не встречал, а народ всяко болтает, говорят, случаются.
За разговорами незаметно подошел вечер. Стало прохладно. Мужики разожгли костры. Мы с Мининым устроились спать в фургоне. Каждые два часа мне приходилось вставать и проверять посты.
Под утро я заметил человека, кравшегося в наше расположение. Вместе с караульным мы устроили за ним погоню, но в потемках не смогли его отыскать. Разговоров об этом хватило на все утро, зато бдительность сразу же возросла.
На рассвете началась гроза. Вся наша команда забралась в фургоны. Мокли только лошади, шарахавшиеся по лугу от громовых раскатов. Однако вскоре развиднелось, тучи унесло, и мы без помех продолжили путь.
Десятник Васильич ночью исчез, то ли сбежал, то ли отправился разыскивать таинственного боярина Константина Ивановича. Остальное воинство влилось в наши ряды. Теперь отряд стал внушительным. Я спешил одного из наших «кавалеристов» и теперь ездил на его гнедом донце.
Двигались мы много быстрее, чем вчера, может быть, от того, что теперь снятые крестьянами тегеляи везли в повозках. Соглядатай, которого я заметил Утром, меня не очень беспокоил, но на всякий случай я выслал вперед дозор из двух шустрых парнишек.
В отличие от вчерашнего дня, на дороге было много встречных, местных жителей и мелочных торговцев. По их словам, в округе было спокойно, никто не видел ни татар, ни казаков. Наше неформальное вооруженное формирование никого не пугало. Мы пока шли по местам, где все друг друга знали. Похоже было, что десятник не соврал, о нашем ополчении уже было известно всей округе.
Единственное, что никто, кроме меня, не знал, это куда мы направляемся. Даже Минину я не назвал точного пункта назначения. По легенде отряд шел искать потерявшихся боярских детей. Выбирая направление, я называл Пешково и Городище, деревни в непосредственной близости от селения Коровина, в которой жил толстый барин Гаврила Васильевич.
По моим подсчетам от Семеновского до Коровина по прямой было километров двадцать пять, а дорогами все тридцать пять-сорок. Судя по нашему неспешному продвижению, если ничего не задержит в пути, мы сможем прибыть туда завтра перед обедом. Однако рассчитывать время в пути – самое зряшное дело, обязательно что-нибудь случится. Потому я и не планировал что-то конкретное. Когда дойдем, тогда и дойдем.
На второй день обед опять затянулся до шести вечера. Однако вечерний переход все-таки решили сделать. Дозорные тронулись первыми, после того, как они ушли, начали седлать коней «кавалеристы». Мы с Мининым не стали ждать, пока глупый Нестор, назначенный нами «ефрейтором», построит отряд, и выехали вслед за дозором.
Только мы въехали в лес, как впереди раздались крики. Я узнал голоса своих парней и пришпорил лошадь. Донец дернул сухой головой и пошел в карьер. В ушах засвистел ветер. Я выхватил саблю, ожидая самого худшего. Несколько сот метров конь пролетел буквально за секунды. Потом я увидел, что там произошло. Один из моих дозорных лежал посредине дороги. Около него толпилось четверо конных, а один спешившийся, видимо, собирался его обыскать. Второй дозорный убегал просекой, а за ним гнался всадник, стараясь достать его саблей. Он кричал дурным голосом и метался между пней, вероятно, не очень соображая, что делает. Спасали его только чудо или слепой случай. Конник заваливался в седле из стороны в сторону, но никак не мог дотянуться клинком.
Думать мне было просто некогда. Я поскакал прямо на нападавшего. Тот, увлекшись, не сразу меня увидел, а когда мы столкнулись, что-то предпринимать ему было поздно. Я коротко махнул саблей и поскакал к остальной компании. Там уже оценили ситуацию, и спешившийся всадник навел на меня обрезок толстой, короткой трубы, так называемый «недомерок» – укороченную пищаль. Конники мгновенно рассредоточились в лаву и выставили в мою сторону пики.
Мне осталось только одно. Как только вспыхнул порох на полке «недомерка», я выполнил сложный прием джигитовки – повис вниз головой под брюхом лошади. Грянул выстрел. Стрелок целился мне в грудь, потому пуля ушла верхом, и лошадь осталась невредима. Я наскочил на него и снизу проткнул саблей насквозь. Этот удар едва не стоил мне жизни. Сабля легко вошла в тело, но плохо вышла. Когда я поскакал дальше, она застряла, и меня едва не вырвало из седла, под ноги остальным всадникам, еще не понявшим, в чем дело.
Они, пребывая в полной уверенности, что меня сшибло пулей, вчетвером бросились на Минина. Тот отступал, размахивая саблей и горяча коня, чтобы не дать себя заколоть. Я вернулся в седло. Привычный к сече конь выстрела не испугался и не понес, а послушно повернул назад.
Меня пока не видели, а Минина спасало то, что его хотели взять живым. Однако он очень уверенно и ловко отбивался и не давал себя спешить.
Вопросы рыцарской чести меня в этот момент не волновали. Я подъехал сзади к нападавшим и подло зарубил крайнего. Голову этого человека защищал дорогой бухарский шлем, а тело – толстая кольчуга и медные наплечники. Я понадеялся на саблю и с оттяжкой, изо всех сил ударил его между ключицей и шеей. Сначала мне показалось, что кольчуга устояла. Однако конник буквально взвыл, запрокинул голову и начал валится с бросившегося в сторону коня.
Этим моментом воспользовался Минин и ударил в незащищенный латами бок другого всадника. Его сабля вошла в тело не меньше, чем на ладонь. Теперь реальных противников у нас осталось всего двое.
Наконец я смог рассмотреть, с кем имею дело. Один из оставшихся в седле был азиатом, второй славянином. Оба были одеты в дорогие доспехи с украшениями и чеканными нашлепками.
Оценив ситуацию и бесполезность своих пик, они обнажили сабли, и я едва не поплатился за свою любознательность. Азиат страшно ощерил рот, закричал и, развернувшись в седле на сто восемьдесят градусов, полоснул меня саблей по боку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32