– Он малость подурнеет, когда я всажу пару дюймов железа ему в грудь!
Ошеломленная, она не успела даже разглядеть лицо незнакомца – он мигом исчез в полумраке улицы Невер и смешался с толпой. Это был не кто иной, как Готье Жандри. Все это время он со своей бандой следил за каретой, стараясь не попасться на глаза ее защитникам. Он прикинул даже, не подвернется ли при таком скоплении людей случай похитить Аврору, но вынужден был отбросить эту мысль, так как он не выработал заранее никакого плана действий, да и бегство казалось делом довольно сложным. Так что он смог лишь дать выход снедавшей его бессильной злобе, но еще в тот же вечер попытался разведать, не сумеет ли он осуществить это намерение в ходе предстоящих торжеств.
Аврора де Невер рассказала о происшествии жениху. Лагардер нахмурил брови.
– Мне нечего бояться, – сказал он, успокаивая ее. – Но так как у меня не будет возможности все это время оберегать вас, вам придется смириться с необходимостью несколько дней не выходить из дома.
– И мы не увидим приема, который дает в честь посла его высочество! – перебила донья Крус.
На мгновение граф задумался.
– Действительно, – сказал он, – я не вправе лишить вас этого зрелища. Я постараюсь заказать для вас места на скамьях, которые поставят во дворе Тюильри – и надо обладать неслыханной наглостью, чтобы посметь поднять на вас руку в двух шагах от короля!
Воскресные торжества затмила своей пышностью церемония, устроенная в пятницу. От улицы Турнон до дворца Тюильри толпу сдерживал двойной заслон из гвардейцев, которыми командовал маршал де Навай, и жандармов принца Субизского; им в подкрепление были направлены роты королевских мушкетеров, легкая кавалерия, части национальной гвардии и другие подразделения.
За послом отправился принц де Ламбеск, который принял у маршала д'Эстре эту почетную обязанность. Процессия проследовала через Пале-Рояль и Вандомскую площадь, а король, восседая на троне, ожидал посла повелителя Турции в Тюильри. Регент, принцы крови, высочайшие сановники государства окружали его.
Мехмет-эфенди поднял над головой послание султана, трижды простерся ниц перед Людовиком XV, поздравил его со вступлением на престол и заверил, что его повелитель взял под свое покровительство монахов, служащих у Гроба Господня в Иерусалиме. Закончив говорить, он отступил, пятясь, так как король сидел прямо перед ним, вскочил на коня и все с теми же почестями был препровожден обратно на улицу Турнон.
Госпожа де Невер, Аврора и Флор присутствовали при церемонии, как и обещал им Анри, и теперь, довольные зрелищем, направлялись к своей карете, ожидавшей их на набережной Лувра.
Даже там было огромное количество народа, хотя все эти люди не могли видеть оттуда происходившего во дворце. Надеясь на удачу, нищие со всего города заполонили улицы, по которым должен был проехать кортеж, как будто у всех там было назначено свидание. Сброд этот тут же плотным кольцом окружил мадемуазель де Невер и, пока она искала в кошельке какую-нибудь мелочь, отрезал ее от матери и подруги. Тут один из оборванцев, который настойчивее других взывал к ее милосердию, схватил ее за руку, пытаясь оттащить еще дальше, а другой зажал ей рот рукой, чтобы она не кричала. Она поняла, что погибла. Худшие опасения Анри сбылись: они-таки посмели поднять на нее руку! И рядом не было ни одного стражника, никого, кто мог бы ее защитить. С каждой секундой она была дальше от матери и подруги: впрочем, что могли бы сделать две слабые женщины, чтобы освободить ее? Она поискала их взглядом, но вокруг нее не было никого, кроме бродяг и безразличных горожан. Тогда она попробовала сопротивляться, рванулась, но железные пальцы, сомкнувшиеся на ее руке, сжались еще сильнее, так что от боли у нее на глазах выступили слезы.
Напрасно она убеждала себя, что невозможно безнаказанно похитить девушку вот так, среди бела дня, посреди Парижа, у самых дверей королевского дворца. Напрасно надеялась, что подоспеет Лагардер или что кто-нибудь из прохожих узнает ее, поймет, что ее похитили, и остановит преступников. Ее тащили, почти несли к берегу Сены – и кто знает, не собирались ли они бросить ее в реку?
Вдруг вокруг нее образовалось свободное пространство; тиски, готовые раздробить ей запястье, разжались, как по волшебству, тяжелая рука, до боли сжимавшая ее губы, отдернулась, и Аврора смогла наконец закричать, позвать на помощь. В ответ ей грянул едва ли не весь запас проклятий Кокардаса, но на сей раз она их благословила, так как поняла, что спасена.
– Тысяча чертей! – вопил гасконец, разгоняя шпагой толпу. – Держитесь, душечка Моя! Петронилья жаждет распороть брюхо этим мерзавцам!
Жандри, Кита и остальных как ветром сдуло; у них под лохмотьями были спрятаны только кинжалы, и стоило им услышать голоса Кокардаса и Паспуаля, как они тут же удрали в полной уверенности, что от обоих фехтмейстеров пощады не дождаться.
Друзья подхватили побледневшую мадемуазель де Невер под руки и, держа на изготовку обнаженные шпаги, расчистили проход к карете, где Аврору ждала мать, вся в слезах.
Таким образом, преступники, нанятые Гонзага, действовали куда менее успешно, чем он сам: принц, по крайней мере, имел удовольствие некоторое время удерживать свою жертву при себе. Слуги, как правило, недостойны своих хозяев, и если ястреб умеет защитить свою добычу, то пустельга бросает ее и бежит от опасности.
X
ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЮСТРА
Филипп Орлеанский не ошибался, когда полагал, что весь Париж обратит внимание на Лагардера, игравшего едва ли не первую скрипку в приеме посла. Так оно и оказалось: кругом только и говорили, что о подвигах графа и о его скором браке с мадемуазель де Невер. Мужчины стремились стать его друзьями; женщины, слушавшие, как роман, рассказы о его злоключениях, о его храбрости и его любви, едва завидев, окружали графа тесным кружком, засыпали вопросами и всячески теребили, желая добиться благосклонного взгляда или улыбки. Не одна богатая и знатная девушка завидовала судьбе Авроры, не одна молодая овдовевшая маркиза мечтала о нем по ночам.
Слава герцога де Ришелье поблекла, и пожилые придворные дамы, которые в юности дивились рассказам о красоте Бэкингема и влюблялись в его портрет, теперь не уставали повторять своим внучкам, что Лагардер похож на него как две капли воды. Старушки, конечно, несколько преувеличивали, но возразить им было некому, и они вполне могли верить в свою правдивость.
Шаверни тоже пользовался любовью парижан, да и мастера фехтования не были обделены вниманием.
Кокардас на радостях пил в свое удовольствие, а нормандец с головой окунулся в похождения.
Впрочем, когда того требовали интересы графа, они забывали о себе и, одетые в новое платье, повсюду следовали за ним и даже ждали у дверей дома, один по правую сторону подъезда, другой – по левую. Отблеск его славы падал и на почтенных мэтров, и казалось, что они (особенно Кокардас) смотрят на весь мир несколько свысока. Теперь у них не бывало недостатка в деньгах: монеты весело позванивали в их карманах, ударяясь друг о друга. Поистине, профессия честного человека имела свои преимущества.
Между кубками, осушаемыми Кокардасом, – а, видит бог, он наполнял их довольно часто! – всегда находилось место для похвального слова Лагардеру. Ведь стоило фехтмейстеру войти в таверну, как его окружала толпа любопытных, желавших услышать об Испании, об обращенных в бегство разбойниках, о мадридской виселице, о том, как шпаги храбрецов пронзали оборванных цыган и благородных идальго. Говоря о Королевском отряде Лагардера, вдохновенный повествователь выпивал два стакана вместо одного, будто по-прежнему чувствовал, как у него пересыхает в глотке от пыли, поднятой копытами сотен лошадей.
Имя Лагардера передавалось из уст в уста, попутно обрастая легендами, так что граф, проходя по улицам, искренне удивлялся, что простой народ кланяется ему, называя по имени.
Амабль перестал встречаться со строптивыми неряхами. Для него настал поистине золотой век. Звонкие удары клинков сменились не менее звонкими поцелуями, а Паспуаль постоянно держал наготове губы, как раньше – шпагу. Как только у него выдавался свободный часок, он исчезал, и можно было с уверенностью сказать, что любвеобильный нормандец бродит где-то между холмом святого Роха и улицей святой Анны, среди домов девиц, отличавшихся красотой, но не добродетелью.
Что касается Антонио Лаго, которого не интересовали ни вино, ни красотки, то он объявил себя рыцарем Авроры и ее подруги. Под грубоватой внешностью горца скрывалась по-настоящему самоотверженная душа. Молодым девушкам более не требовалось испытывать его преданность: с баском и его сестрой они чувствовали себя в полной безопасности. Вероятно, именно поэтому кому-то потребовалось, чтобы баск получил поручение от графа и не смог больше оставаться на Луврской набережной.
Отсутствие Лаго, готового защитить Аврору от кого угодно, оказалось на руку Жандри и Киту, которые не преминули этим воспользоваться, правильно рассудив, что другой случай может и не представиться. Им хорошо заплатили, и они, как коршуны, кружили вокруг дворца Неверов, грозя разрушить счастье влюбленных. Неусыпная бдительность Антонио мешала им.
Через восемь дней после отъезда Мехмета-эфенди должен был состояться бал, который в честь Лагардера, Шаверни и их невест давали герцог и герцогиня Сент-Эньян.
Пока герцог жил в Мадриде, его особняк на улице Варенн стоял запертым, да и после возвращения хозяев были открыты лишь их личные апартаменты. Но когда герцогиня решила дать бал, на который был приглашен весь высший свет, то во дворце Сент-Эньян появились десятки рабочих, столяров, художников, позолотчиков, обойщиков. Были приведены в порядок первый этаж и сады; было нанято огромное количество новых лакеев. Герцогиня проводила целые дни посреди ворохов тканей и нагроможденной мебели, указывая место для каждой вещи и муштруя слуг, – словом, она неустанно трудилась, чтобы сказать, наконец, мужу; «Все готово».
В этих тяжких заботах герцогине очень помогли двое молодых людей, нанятых ею в услужение. Это были братья, сироты, как они утверждали; госпожа де Сент-Эньян взяла их на службу сразу же без всяких рекомендаций. Благородная дама была очарована их хорошими манерами, необычными для слуг: в те времена лакеи нередко действовали заодно с самыми обычными грабителями, представляя серьезную опасность для своих хозяев.
Госпоже де Сент-Эньян положительно повезло с этими двумя юношами. Она была просто счастлива, что ей так вовремя подвернулись столь честные, преданные слуги, которые, сверх того, обладали еще и хорошим вкусом, что было уж совсем необычно для людей их круга.
Она с легким сердцем доверила бы им свою казну, но в данный момент в этом не было необходимости. Поэтому она всего лишь велела им установить подсвечники и ширмы, а также горшки и кадки с оранжерейными цветами, привести в порядок бра и консоли и расставить по местам тысячи изящных вещиц, которые были необходимым украшением светской гостиной XVIII века.
Новым слугам была также доверена весьма обременительная миссия: им предстояло подвесить к потолку знаменитую люстру, возраст которой исчислялся сотнями лет. Весь парижский свет считал ее подлинным шедевром благодаря усердным восхвалениям друзей семейства Сент-Эньянов. Но того же мнения придерживались и истинные ценители искусства, которых Дю Прадель называл «знаменитыми любителями»; их имена были – герцог Ришелье, банкир Жабак, де Ганьер и другие. Некоторые уверяли, что эту люстру отбили в Палестине у неверных, укравших ее из Храма Гроба Господня; иные – что это собственность мальтийских рыцарей; еще кто-то поговаривал, что ее сделали андалузские мавры. На самом же деле эту люстру привезли из древнего тюрингского городка. Господин де Сент-Эньян, зная ее историю и даже имя мастера, от души смеялся над «знаменитыми любителями», слушая, как они путаются в легендах и гипотезах. Впрочем, вся эта шумиха только повышала ценность люстры в глазах света.
Это было и в самом деле настоящее чудо, шедевр, без сомнения увенчавший собой жизнь большого мастера. Кого только не изобразил художник на этой люстре! На ней резвились всевозможные звери, многочисленные змеи вились вокруг ее рожков. Казалось, что автору не хватило всех известных на земле тварей, что его воображение оказалось богаче природы; он создал множество фантастических существ, которые, кусаясь, сплетались в борьбе, казались опьяненными, плакали, кричали, лизали женские руки или изрыгали пламя.
Вес этой люстры, надо думать, был внушителен, и подвешивать ее к потолку на длительный период значило бы постоянно ходить под дамокловым мечом, поэтому ею пользовались не чаще одного раза в год, подтягивая вверх при помощи целой системы подъемных механизмов. Как только очередной бал или праздник заканчивался, люстру снова спускали в подвал, где она хранилась в огромном ящике.
Для проведения всех сложных манипуляций обычно хватало двух человек. Новые слуги справились с этой работой превосходно.
Несмотря на то, что существовал обычай выставлять эту редкость напоказ только во время великих событий, например, визитов короля или семейных торжеств, госпожа де Сент-Эньян, при полном одобрении супруга, сочла заслуживающими такой чести и своих нынешних гостей. Она была уверена, что люстра им понравится.
Стемнело. Улица Варенн заполнялась каретами и портшезами. Скоро по мостовой стало невозможно пройти, столько гостей стремилось увидеть чудеса, слухи о которых проникали далеко за пределы особняка. Но более всего приглашенные желали быть представленными Лагардеру, Шаверни и их невестам. Все, особенно дамы, прекрасно знали Шаверни и считали его изящнейшим кавалером, но Лагардера большинство из них видели мельком, да и то издалека. Можно предположить, какие смелые догадки об Анри порождала его репутация таинственного героя.
– Какой он? Высокий, хорошо сложен?
– О! Дорогая моя! Разве вы не знаете? Он прекрасен как бог!
– Настоящий Адонис…
– Адонис и Геркулес в одном лице… Да в нем соединились все боги Олимпа!
– И хромой урод Гефест тоже?
– А у вас, милочка, вероятно, плохое зрение, захватили ли вы лорнет?
– Я его и так увижу достаточно близко.
– Тогда присмотритесь к его усам, говорят, они у него удивительно изящные.
Огромная зала была заполнена людьми, а непрерывный шум разговора напоминал жужжание; речь шла только об одном человеке – о графе де Лагардере. Впрочем, среди кавалеров пятеро или шестеро вспомнили об Авроре и ее подруге. Так или иначе, всем не терпелось поскорее увидеть виновников торжества.
В залах особняка Сент-Эньянов собрался весь свет Франции. Даже регент обещал почтить бал своим присутствием.
Если бы какому-нибудь простолюдину вздумалось пробраться в особняк, в толпе гостей ему пришлось бы проявить большую ловкость и изворотливость, ибо там был сам Шарль д'Озье, единственный в своем роде знаток всех дворянских родов Франции.
Вдруг шум и болтовня стихли и наступила торжественная тишина. Герцогиня Неверская, величественная и гордая, в своем обычном траурном платье, но с улыбкой на устах, вступила в зал с герцогом Сент-Эньяном, встретившим ее на пороге своего дома. За ними вошли граф Лагардер с Авророй и Шаверни с доньей Крус.
Обе девушки были одинако одеты. Белокурые локоны невесты Лагардера и жгуче-черные волосы Флор составляли разительный, но эффектный контраст; прекрасные лица подруг выражали такую безмятежность и счастье, что среди придворных дам, известных своей жестокостью и насмешливостью, не нашлось ни одной, которая не прониклась бы к ним восхищением и симпатией.
Праздник начался.
Лучшие музыканты Парижа, невидимые для гостей, заиграли модную в том сезоне музыку. В одной стороне залы, скрытые от посторонних глаз, играли на теорбе де ля Барр, Обен и Дюпре; в другой стороне располагались ученики Люлли и Ламбера, чьи волшебные смычки заставляли струны то плакать, то смеяться. Знаменитый Лаланд играл на клавесине прелестные вариации, им вторили звуки виолы Маре. Эта волшебная музыка, то тихая и нежная, то веселая и зажигательная, раздавалась из уголков, где, казалось, никого не было, и приглашала гостей на гавоты и менуэты.
Огромная люстра кованого железа и множество светильников отбрасывали яркие блики на каскады драгоценностей, струившиеся по платьям дам и камзолам мужчин. Глаза присутствующих – и нежные голубые, и искрящиеся карие, и по-кошачьи томные, желтоватые, и зеленые, то и дело меняющие оттенок – сияли от удовольствия. Обнаженные плечи дам (в те времена женщины даже к обедне ходили в декольтированных платьях) блестели, как перламутр, лоснились, как шелк, и казались белее кружев, которые их прикрывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29