Обе руки Ренье были свободны, в легких был еще достаточный запас кислорода, и он нырнул как можно глубже, чтобы потом стремительно, как стрела, почти вертикально, вылететь на поверхность. Незримый преследователь оказался глубоко под водой, и его руки, сжимавшие щиколотку Ренье, невольно разжались.
На этом месте Ирен облегченно вздохнула.
– Нет, – сказала графиня, – до спасения было еще далеко. Сделав яростный рывок вперед, Ренье больно ударился обо что-то грудью. Камень? Скала? Но в Сене нет подводных скал. После второго удара Ренье понял: это нож дважды вонзился ему в грудь.
Не потеряйте сознания, моя дорогая, – прервала свой рассказ Маргарита и подхватила Ирен, которая медленно сползала со стула. – Вы же знаете, что Ренье, несмотря ни на что жив. Впрочем, не сомневаюсь, что причина вашего потрясения совсем иная. Вы наконец поняли, как чудовищно страшен негодяй, которого мы обе некогда числили в своих добрых знакомых.
Ирен выпрямилась, но ничего не сказала в ответ.
Графиня Маргарита продолжала:
– Течение стремительно приближало конец душераздирающей драмы, увлекая за собой три ее действующих лица. Раненый Ренье и два его преследователя миновали уже мост Согласия и плыли теперь среди безлюдных берегов, на одном из которых расположен Кур-ля-Рен, а на другом – улица, что ведет к площади Инвалидов и Марсову полю.
Здесь Ренье все-таки попытался позвать на помощь, но никакой помощи не подоспело, и он умолк, справедливо рассудив, что любое вмешательство обречет его побег на провал и вновь отдаст в руки закона.
Оцените, сколь хитры и коварны Черные Мантии, которые всегда заманивают обреченную ими на смерть жертву между Сциллой и Харибдой, так что ей всегда грозит и нож убийцы, и кара закона.
О-о, Черные Мантии – истинные мастера своего дела, они превратили преступление в искусство и превзошли все его тонкости.
Но в ночной тьме, посреди безжалостной реки дважды раненный Ренье обрел новую отчаянную силу. Крайность, в которой он оказался, послужила для него источником неисчерпаемой бешеной отваги и мужества. Речь теперь шла не о бегстве от преследования, но о борьбе с убийцами. Предстояло убивать, чтобы не быть убитым.
Когда Ренье рассказывал мне об этой битве, безмолвной и непримиримой, кровь стыла у меня в жилах; бледнел и он, прикованный к постели своими ранами.
Ренье – прекрасное, благородное существо, моя девочка. И как просто он сказал мне:
– Прежде чем обратиться с молитвой к Богу, я подумал о ней...
И он героически защищался и столь же героически нападал, потому что беспрестанно думал о вас.
Крепко сжатый кулак Ренье тяжело обрушился на голову Малу, который вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуху. Второго бандита наш друг схватил за горло, и напрасно тот пытался позвать на помощь своего напарника, напрасно молотил по воде руками и ногами: хватка Ренье не ослабевала; когда же его пальцы разжались, на дно Сены опустился труп преступника.
Ренье победил, но какой ценой! Он был совершенно обессилен, и воды реки несли его как жалкий обломок кораблекрушения; в конце концов они прибили его к правому берегу, к лестнице, что ведет к галерее Шайо, и там его слабый стон был услышан случайным прохожим.
В нескольких шагах от этого места, на улице Батай, находится лечебница доктора-психиатра Самюэля. Именно здесь Ренье и была оказана помощь, которая вернула его к жизни.
Графиня Маргарита умолкла. Ирен была бледна и недвижна, как мраморная статуя. Но мы знаем, что наружное спокойствие зачастую свидетельствует о сверхсильном эмоциональном шоке.
Несколько минут прошло в мертвом молчании. Наконец Ирен спросила:
– В этой лечебнице и находится до сих пор Ренье?
– Нет, – ответила графиня Маргарита, – он уже покинул лечебницу.
– И где же он теперь?
– У меня. В моем особняке де Клар продолжается его тяжкое и мучительно выздоровление. Нож Малу задел легкое.
– Так вы говорите, – начала нерешительно Ирен, – что нынче он в Париже?
– Именно так. Я не солгала вам ни единым словом.
– Куда я могу написать ему? Как и когда навестить?
– И написать, и прийти вы можете ко мне, в особняк де Клар.
XIII
МОГУЩЕСТВО МАРГАРИТЫ
Cнаружи царила тишина. Грушевая улица, которая и днем-то оживлялась лишь редкими шагами случайных прохожих, теперь, когда наступила ночь, могла послужить пристанищем разве что для призраков, обыкновенно обитавших на кладбище (его ворота давно закрыты и охраняются сторожевыми собаками), призраков, чье существование так упорно оспаривают философы.
В отличие от них, мирные обитатели кладбищенского квартала, люди, скептически настроенные по отношению ко многому в жизни, опасаются этого города мертвых и особенно побаиваются так называемой «верхней» его части, откуда так хорош вид на граничащие с ним поля.
Именно о «верхней» части издавна рассказывали всяческие истории. Так, отправившись в декабре 1847 года навестить могилу – тогда еще совсем свежую – моего друга и наставника Фредерика Сулье, я продолжал свою прогулку, бродя по живописному предместью, что примыкает к северо-восточной стене кладбища, и получил там некоторые (хотя и несколько туманные) сведения о призраках, обретающихся на Пер-Лашез.
Их сообщила мне худенькая светловолосая девочка лет десяти, которая пасла свою козу на лужайке, уже обреченной на гибель: со всех сторон ее окружали груды камней, предназначенных для будущего строительства.
Уже смеркалось. Девочка спросила меня, который час, и торопливо начала отвязывать козу, приговаривая:
– Пора, а то темняки сейчас придут. (Правильность написания слова «темняки» я не гарантирую.)
На мои расспросы, кого она называет «темняками», девочка ответила:
– Я про них ничего не знаю. Знаю только, что прижмутся они к стенке и «глазеют».
«Глазеют» – так говорят обычно о любопытных, что смотрят из окон или со своего балкона.
– А много их? – продолжал я свои расспросы.
– Тучи.
– И что же они делают?
– Я же говорю – «глазеют».
Судя по ее словам, призраки эти были не то чтобы совсем уж трусливые, но и не слишком отважные. Они жались к кладбищенской стене, устремив свои пустые глазницы на поля и пустыри, что окружали их тюрьму.
Моя маленькая собеседница больше ничего о них не знала.
Во времена, когда происходит история, о которой мы повествуем, в пустынных аллеях парижских кладбищ усилили собачью охрану, но, как я полагаю, вовсе не из-за «темников» и прочих призраков.
В Париже случилось неслыханное злодеяние, о котором долго еще будут помнить столичные жители. Многие, очень многие вздрагивают от ужаса при мысли об этом чудовище, совершившем уникальные в своем роде преступления, – о сержанте Бертране, обожателе покойниц: отвратительная страсть заставляла этого человека разрывать могилы.
И хотя сей ужасный донжуан чаще всего посещал кладбище Монпарнас, предосторожности были приняты и для всех остальных мест упокоения. На каждом кладбище с этих пор стали держать больших сторожевых собак.
...Ирен и графиня Маргарита сидели друг подле друга.
Ирен можно было бы счесть совершенно спокойной, если бы не бледность ее лица и темные круги под опущенными долу глазами.
Графиня молчала и казалась целиком погруженной в свои мысли.
Потом она встала, откинула муслиновую занавеску, что загораживала окно, и выглянула на улицу.
Луну застилали облака, так что окрестности были погружены в темноту. Едва-едва можно было рассмотреть деревья и памятники кладбища.
Отчетливо виднелась лишь могила полковника – белая на черном фоне.
Но графиня Маргарита вовсе не собиралась любоваться ею. Она пристально наблюдала за окном особняка Гайо – окном Щевалье Мора.
Ни единого лучика света не пробивалось сквозь закрытые ставни.
– Сударыня, – промолвила Ирен, – когда вы пришли ко мне, вы сказали, что будете говорить о моем отце.
Ни единого лучика, сказали мы, и мы не солгали. Однако же щель между створками ставней в окне шевалье Мора не была совершенно черной, а это значило, что в комнате все же горел свет.
Наверное, окно занавесили плотной шторой, чтобы было похоже, будто никого нет дома.
Маргарита подошла к Ирен и сказала:
– Я не забыла своего обещания, но, признаюсь, я надеялась услышать от вас хотя бы несколько добрых слов о Ренье.
– Чтобы что-то сказать, нужно сперва все хорошенько обдумать, – прошептала Ирен.
– Может, вы не поверили моему рассказу? – спросила графиня, садясь.
– Поверила, сударыня, – отозвалась Ирен. – Потому-то у меня так тяжело на сердце. Однако за вашим рассказом стоит многое, чего я не знаю. Вы нанесли тяжкий удар по моим чувствам, но вы не убили моей сердечной привязанности. Во всяком случае, я на это надеюсь...
Она поколебалась, но потом все-таки прибавила:
– Вдобавок я чувствую угрызения совести. Мне стыдно моих подозрений.
– У вас благородная и чистая душа, – сказала графиня, беря Ирен за руку. – И я не обманываюсь насчет трудности моей миссии. Вполне возможно, я должна была начать с другого. Вокруг вас и в самом деле есть тайна, о которой вы не имеете ни малейшего понятия. Знаю ли я о ней чуть больше вашего? На этот вопрос я отвечу позже. Мне еще многое нужно вам сказать. Прежде всего я должна объяснить, почему позволила себе, хотя и не имею на это ни малейшего права, присмотреться попристальнее к вашей жизни. Только из-за вас, поверьте, из-за вас одной заинтересовали меня ваш отец и ваш жених, хотя я и знала их обоих задолго до того, как впервые увидела вас. Вы слушаете меня?
Ирен, чье прекрасное лицо было печальным и задумчивым, ответила:
– Слушаю, мадам.
– Ваша несравненная красота, – продолжала графиня, – ваше прекрасное воспитание, которое так выделяет вас из среды, которая вас окружает, сразу привлекли мое внимание. Еще тогда, когда вы в первый раз принесли мне свою вышивку, я почувствовала к вам расположение, смешанное с самым искренним любопытством. Вас, простую работницу, и меня, богатую титулованную даму, сблизила случайность.
Графиня на секунду замолчала, заметив, что Ирен подняла глаза и смотрит прямо на нее.
– Да-да, я настаиваю, – проговорила затем Маргарита с искренней улыбкой, – что сблизила нас чистая случайность. Симпатия родилась позже. Но позвольте же мне продолжить. Выше всего я ценю в людях гордость и независимость, и я не решилась бы донимать вас вопросами и выяснять те или иные мелкие детали вашего прошлого. У меня была другая возможность узнать вашу историю – и я узнала ее.
– Это грустная история, – невольно пробормотала Ирен.
– С вашим отцом мы знакомы более двадцати лет, – продолжала Маргарита. – Около десяти лет мы с ним не виделись. Я допускаю, что студент Академии Искусств, окончивший курс в начале двадцатых годов, давно позабыл бедную девчушку, что подавала ему на стол в маленьком пансионе на улице Сен-Жак, где он обедал за сорок франков в месяц.
– Бедная девчушка – это вы, мадам?
– Нам понадобится не один вечер, дитя мое, если мы решим заняться историей моей жизни. Волею судеб я стала героиней множества авантюр и любовных приключений, к которым, однако, никогда не стремилась... Но речь сейчас не обо мне, а о вас и ваших близких. Так вот, подчиняясь внезапно охватившему меня страстному желанию узнать, могу ли я быть для вас полезной, я обратилась к своему оракулу – оракулу, который часто помогает мне... Извините, что я без спроса вторглась в вашу жизнь.
– Мне не за что вас прощать, мадам, – ответила Ирен с оттенком высокомерия в голосе, – потому что мне нечего скрывать.
– Это правда, – подхватила Маргарита, – сегодня вам скрывать нечего.
– Завтра ничего не изменит в моем прошлом.
– Как бы мне хотелось разделить эту вашу уверенность, дитя мое, – произнесла с волнением графиня.
Она наклонилась к Ирен и поцеловала ее в лоб. Затем, мгновенно переменив тон, продолжала:
– Вернемся же к моему оракулу. Я не колдунья, но в благотворительности есть что-то от волшебства, от магии, чья таинственная сила, безусловно, может изумить непосвященных. Проклят будет тот негодяй, который приведет эту силу в движение с дурными целями. Но я опять отвлеклась. Итак, вы не знаете ничего из того, о чем я хочу вам рассказать, и однако же вы ко всему этому причастны. Так дети знают все книги в родительской библиотеке: их вид им привычен и знаком, но они ни разу их не открывали. Из комнаты, где мы находимся, девочка моя, отлично видна одна могила на кладбище Пер-Лашез.
– Да, это могила полковника Боццо-Короны.
– Нужно ли рассказывать вам о том, что связывает вашу семью с памятью этого святого старца?
– Я знаю, что он был очень богат и что благодаря ему положение моего отца некогда изменилось в лучшую сторону.
– Скоро вы узнаете об этом все, что только захотите узнать. Мой муж и я помогали полковнику, который хотел, чтобы Винсент Карпантье нашел для себя новое занятие. Но сейчас я хочу поговорить с вами совсем не об этом.
Голос графини Маргариты зазвучал торжественно и едва ли не благоговейно.
– Изумительный человек, останки которого покоятся под этим белым камнем, основал – с весьма благородными целями, разумеется, – в высших сферах парижского света некое сообщество, и его деятельность отнюдь не прекратилась со смертью господина Боццо. Я не могу сказать, что полностью заменила полковника, ибо никто и никогда не сможет его заменить, но все-таки я осмеливаюсь утверждать, что именно мне удалось объединить членов семьи, главой которой был полковник.
– Как это великодушно с вашей стороны, – прошептала Ирен, удивляясь невольно тому любопытству, с каким она слушала графиню.
Маргарита улыбнулась.
– Многие надо нами смеются, – сказала она, – многие считают, что сейчас благотворительность не в моде. Но нам безразличны их насмешки. Мы чувствуем себя сильными и, хотя мы и стеснены в средствах, изо дня в день вершим свое дело – и величественное, и достойное... Да, благодаря Господу мы обладаем могуществом, которое позволяет нам видеть, что делается за закрытыми дверями домов – так, как если бы эти двери были стеклянными. Дар этот необходим нам, дабы бороться со злом и творить добро. Зло ненавидит нас и распространяет о нас клевету, уверяя, будто мы опасны для общества. Добрые же люди не в силах защитить нас, но, к счастью, на небе есть Бог, Всевидящий и Справедливый, и Он заботится о нашем процветании, ибо мы угодны Ему.
Мы объединены чистотой наших намерений и бескорыстием наших сердец, но, к сожалению, все в этом мире несовершенно, так что и среди нас можно встретить честолюбцев, эгоистов и даже стяжателей.
Однако их очень мало, поверьте! И не они определяют лицо нашего братства, которое живо лишь благодаря стремлению большинства к высокой и чистой цели.
Возвышенность нашей цели объединяет нас и умножает наши силы, она управляет нами и ведет нас по пути добра. Так стоит ли обращать внимание на отдельных мерзавцев? Мелкое и случайное зло растворяется в нашем общем стремлении творить добрые дела, и мы недоступны для темных сил.
Есть сообщество – прославленное и одновременно ненавидимое многими, – против которого упорно боролись и лучшие умы человечества, и короли, и даже целые народы. Я говорю об иезуитах. Я не собираюсь защищать или обвинять их, ибо они мне безразличны, однако же я восхищаюсь удивительной мощью братства, которое способно перенести, не дрогнув, удары, что погребли бы под собой не один десяток империй.
В земном мире истинной властью может обладать только сообщество единомышленников.
И это сообщество тем сильнее, чем дисциплинированнее его отдельные члены.
В наши времена разрушаются государства и шатаются троны, а народы, охваченные лихорадкой возмущения, стремятся к вседозволенности и непрерывно бунтуют. Почему? Да потому что каждый сражается только за свои интересы, сражается за себя против всех. Потому что каждый старается проторить лишь собственную дорогу и потеснить всех остальных. Потому что глупый дух противостояния и противоборства повсюду взял верх над мудрым духом объединения и соподчинения.
В своей слепоте и тупости люди утверждают, что это и есть борьба за жизнь.
И пробивают себе дорогу, расталкивая остальных, а те, в свою очередь, толкают этих, и побежденными полны все придорожные канавы.
И что же мы видим? Посреди этой сумятицы, посреди хаоса и раздора гордо высится наше сообщество – символ покоя, порядка и процветания. Мы уважаем иерархию, мы ценим преданность – и именно поэтому мутные бушующие волны вселенских волнений не в силах захлестнуть нас, и мы, подобно прославленной армии Александра Македонского, бестрепетно идем вперед.
Наши члены объединены в некие подобия боевых фаланг, где один всегда за всех, а все – за одного. Разнузданная и неорганизованная толпа не страшна нам... Однако, дитя мое, я вас, кажется, утомила? Вам все это кажется слишком сложным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
На этом месте Ирен облегченно вздохнула.
– Нет, – сказала графиня, – до спасения было еще далеко. Сделав яростный рывок вперед, Ренье больно ударился обо что-то грудью. Камень? Скала? Но в Сене нет подводных скал. После второго удара Ренье понял: это нож дважды вонзился ему в грудь.
Не потеряйте сознания, моя дорогая, – прервала свой рассказ Маргарита и подхватила Ирен, которая медленно сползала со стула. – Вы же знаете, что Ренье, несмотря ни на что жив. Впрочем, не сомневаюсь, что причина вашего потрясения совсем иная. Вы наконец поняли, как чудовищно страшен негодяй, которого мы обе некогда числили в своих добрых знакомых.
Ирен выпрямилась, но ничего не сказала в ответ.
Графиня Маргарита продолжала:
– Течение стремительно приближало конец душераздирающей драмы, увлекая за собой три ее действующих лица. Раненый Ренье и два его преследователя миновали уже мост Согласия и плыли теперь среди безлюдных берегов, на одном из которых расположен Кур-ля-Рен, а на другом – улица, что ведет к площади Инвалидов и Марсову полю.
Здесь Ренье все-таки попытался позвать на помощь, но никакой помощи не подоспело, и он умолк, справедливо рассудив, что любое вмешательство обречет его побег на провал и вновь отдаст в руки закона.
Оцените, сколь хитры и коварны Черные Мантии, которые всегда заманивают обреченную ими на смерть жертву между Сциллой и Харибдой, так что ей всегда грозит и нож убийцы, и кара закона.
О-о, Черные Мантии – истинные мастера своего дела, они превратили преступление в искусство и превзошли все его тонкости.
Но в ночной тьме, посреди безжалостной реки дважды раненный Ренье обрел новую отчаянную силу. Крайность, в которой он оказался, послужила для него источником неисчерпаемой бешеной отваги и мужества. Речь теперь шла не о бегстве от преследования, но о борьбе с убийцами. Предстояло убивать, чтобы не быть убитым.
Когда Ренье рассказывал мне об этой битве, безмолвной и непримиримой, кровь стыла у меня в жилах; бледнел и он, прикованный к постели своими ранами.
Ренье – прекрасное, благородное существо, моя девочка. И как просто он сказал мне:
– Прежде чем обратиться с молитвой к Богу, я подумал о ней...
И он героически защищался и столь же героически нападал, потому что беспрестанно думал о вас.
Крепко сжатый кулак Ренье тяжело обрушился на голову Малу, который вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуху. Второго бандита наш друг схватил за горло, и напрасно тот пытался позвать на помощь своего напарника, напрасно молотил по воде руками и ногами: хватка Ренье не ослабевала; когда же его пальцы разжались, на дно Сены опустился труп преступника.
Ренье победил, но какой ценой! Он был совершенно обессилен, и воды реки несли его как жалкий обломок кораблекрушения; в конце концов они прибили его к правому берегу, к лестнице, что ведет к галерее Шайо, и там его слабый стон был услышан случайным прохожим.
В нескольких шагах от этого места, на улице Батай, находится лечебница доктора-психиатра Самюэля. Именно здесь Ренье и была оказана помощь, которая вернула его к жизни.
Графиня Маргарита умолкла. Ирен была бледна и недвижна, как мраморная статуя. Но мы знаем, что наружное спокойствие зачастую свидетельствует о сверхсильном эмоциональном шоке.
Несколько минут прошло в мертвом молчании. Наконец Ирен спросила:
– В этой лечебнице и находится до сих пор Ренье?
– Нет, – ответила графиня Маргарита, – он уже покинул лечебницу.
– И где же он теперь?
– У меня. В моем особняке де Клар продолжается его тяжкое и мучительно выздоровление. Нож Малу задел легкое.
– Так вы говорите, – начала нерешительно Ирен, – что нынче он в Париже?
– Именно так. Я не солгала вам ни единым словом.
– Куда я могу написать ему? Как и когда навестить?
– И написать, и прийти вы можете ко мне, в особняк де Клар.
XIII
МОГУЩЕСТВО МАРГАРИТЫ
Cнаружи царила тишина. Грушевая улица, которая и днем-то оживлялась лишь редкими шагами случайных прохожих, теперь, когда наступила ночь, могла послужить пристанищем разве что для призраков, обыкновенно обитавших на кладбище (его ворота давно закрыты и охраняются сторожевыми собаками), призраков, чье существование так упорно оспаривают философы.
В отличие от них, мирные обитатели кладбищенского квартала, люди, скептически настроенные по отношению ко многому в жизни, опасаются этого города мертвых и особенно побаиваются так называемой «верхней» его части, откуда так хорош вид на граничащие с ним поля.
Именно о «верхней» части издавна рассказывали всяческие истории. Так, отправившись в декабре 1847 года навестить могилу – тогда еще совсем свежую – моего друга и наставника Фредерика Сулье, я продолжал свою прогулку, бродя по живописному предместью, что примыкает к северо-восточной стене кладбища, и получил там некоторые (хотя и несколько туманные) сведения о призраках, обретающихся на Пер-Лашез.
Их сообщила мне худенькая светловолосая девочка лет десяти, которая пасла свою козу на лужайке, уже обреченной на гибель: со всех сторон ее окружали груды камней, предназначенных для будущего строительства.
Уже смеркалось. Девочка спросила меня, который час, и торопливо начала отвязывать козу, приговаривая:
– Пора, а то темняки сейчас придут. (Правильность написания слова «темняки» я не гарантирую.)
На мои расспросы, кого она называет «темняками», девочка ответила:
– Я про них ничего не знаю. Знаю только, что прижмутся они к стенке и «глазеют».
«Глазеют» – так говорят обычно о любопытных, что смотрят из окон или со своего балкона.
– А много их? – продолжал я свои расспросы.
– Тучи.
– И что же они делают?
– Я же говорю – «глазеют».
Судя по ее словам, призраки эти были не то чтобы совсем уж трусливые, но и не слишком отважные. Они жались к кладбищенской стене, устремив свои пустые глазницы на поля и пустыри, что окружали их тюрьму.
Моя маленькая собеседница больше ничего о них не знала.
Во времена, когда происходит история, о которой мы повествуем, в пустынных аллеях парижских кладбищ усилили собачью охрану, но, как я полагаю, вовсе не из-за «темников» и прочих призраков.
В Париже случилось неслыханное злодеяние, о котором долго еще будут помнить столичные жители. Многие, очень многие вздрагивают от ужаса при мысли об этом чудовище, совершившем уникальные в своем роде преступления, – о сержанте Бертране, обожателе покойниц: отвратительная страсть заставляла этого человека разрывать могилы.
И хотя сей ужасный донжуан чаще всего посещал кладбище Монпарнас, предосторожности были приняты и для всех остальных мест упокоения. На каждом кладбище с этих пор стали держать больших сторожевых собак.
...Ирен и графиня Маргарита сидели друг подле друга.
Ирен можно было бы счесть совершенно спокойной, если бы не бледность ее лица и темные круги под опущенными долу глазами.
Графиня молчала и казалась целиком погруженной в свои мысли.
Потом она встала, откинула муслиновую занавеску, что загораживала окно, и выглянула на улицу.
Луну застилали облака, так что окрестности были погружены в темноту. Едва-едва можно было рассмотреть деревья и памятники кладбища.
Отчетливо виднелась лишь могила полковника – белая на черном фоне.
Но графиня Маргарита вовсе не собиралась любоваться ею. Она пристально наблюдала за окном особняка Гайо – окном Щевалье Мора.
Ни единого лучика света не пробивалось сквозь закрытые ставни.
– Сударыня, – промолвила Ирен, – когда вы пришли ко мне, вы сказали, что будете говорить о моем отце.
Ни единого лучика, сказали мы, и мы не солгали. Однако же щель между створками ставней в окне шевалье Мора не была совершенно черной, а это значило, что в комнате все же горел свет.
Наверное, окно занавесили плотной шторой, чтобы было похоже, будто никого нет дома.
Маргарита подошла к Ирен и сказала:
– Я не забыла своего обещания, но, признаюсь, я надеялась услышать от вас хотя бы несколько добрых слов о Ренье.
– Чтобы что-то сказать, нужно сперва все хорошенько обдумать, – прошептала Ирен.
– Может, вы не поверили моему рассказу? – спросила графиня, садясь.
– Поверила, сударыня, – отозвалась Ирен. – Потому-то у меня так тяжело на сердце. Однако за вашим рассказом стоит многое, чего я не знаю. Вы нанесли тяжкий удар по моим чувствам, но вы не убили моей сердечной привязанности. Во всяком случае, я на это надеюсь...
Она поколебалась, но потом все-таки прибавила:
– Вдобавок я чувствую угрызения совести. Мне стыдно моих подозрений.
– У вас благородная и чистая душа, – сказала графиня, беря Ирен за руку. – И я не обманываюсь насчет трудности моей миссии. Вполне возможно, я должна была начать с другого. Вокруг вас и в самом деле есть тайна, о которой вы не имеете ни малейшего понятия. Знаю ли я о ней чуть больше вашего? На этот вопрос я отвечу позже. Мне еще многое нужно вам сказать. Прежде всего я должна объяснить, почему позволила себе, хотя и не имею на это ни малейшего права, присмотреться попристальнее к вашей жизни. Только из-за вас, поверьте, из-за вас одной заинтересовали меня ваш отец и ваш жених, хотя я и знала их обоих задолго до того, как впервые увидела вас. Вы слушаете меня?
Ирен, чье прекрасное лицо было печальным и задумчивым, ответила:
– Слушаю, мадам.
– Ваша несравненная красота, – продолжала графиня, – ваше прекрасное воспитание, которое так выделяет вас из среды, которая вас окружает, сразу привлекли мое внимание. Еще тогда, когда вы в первый раз принесли мне свою вышивку, я почувствовала к вам расположение, смешанное с самым искренним любопытством. Вас, простую работницу, и меня, богатую титулованную даму, сблизила случайность.
Графиня на секунду замолчала, заметив, что Ирен подняла глаза и смотрит прямо на нее.
– Да-да, я настаиваю, – проговорила затем Маргарита с искренней улыбкой, – что сблизила нас чистая случайность. Симпатия родилась позже. Но позвольте же мне продолжить. Выше всего я ценю в людях гордость и независимость, и я не решилась бы донимать вас вопросами и выяснять те или иные мелкие детали вашего прошлого. У меня была другая возможность узнать вашу историю – и я узнала ее.
– Это грустная история, – невольно пробормотала Ирен.
– С вашим отцом мы знакомы более двадцати лет, – продолжала Маргарита. – Около десяти лет мы с ним не виделись. Я допускаю, что студент Академии Искусств, окончивший курс в начале двадцатых годов, давно позабыл бедную девчушку, что подавала ему на стол в маленьком пансионе на улице Сен-Жак, где он обедал за сорок франков в месяц.
– Бедная девчушка – это вы, мадам?
– Нам понадобится не один вечер, дитя мое, если мы решим заняться историей моей жизни. Волею судеб я стала героиней множества авантюр и любовных приключений, к которым, однако, никогда не стремилась... Но речь сейчас не обо мне, а о вас и ваших близких. Так вот, подчиняясь внезапно охватившему меня страстному желанию узнать, могу ли я быть для вас полезной, я обратилась к своему оракулу – оракулу, который часто помогает мне... Извините, что я без спроса вторглась в вашу жизнь.
– Мне не за что вас прощать, мадам, – ответила Ирен с оттенком высокомерия в голосе, – потому что мне нечего скрывать.
– Это правда, – подхватила Маргарита, – сегодня вам скрывать нечего.
– Завтра ничего не изменит в моем прошлом.
– Как бы мне хотелось разделить эту вашу уверенность, дитя мое, – произнесла с волнением графиня.
Она наклонилась к Ирен и поцеловала ее в лоб. Затем, мгновенно переменив тон, продолжала:
– Вернемся же к моему оракулу. Я не колдунья, но в благотворительности есть что-то от волшебства, от магии, чья таинственная сила, безусловно, может изумить непосвященных. Проклят будет тот негодяй, который приведет эту силу в движение с дурными целями. Но я опять отвлеклась. Итак, вы не знаете ничего из того, о чем я хочу вам рассказать, и однако же вы ко всему этому причастны. Так дети знают все книги в родительской библиотеке: их вид им привычен и знаком, но они ни разу их не открывали. Из комнаты, где мы находимся, девочка моя, отлично видна одна могила на кладбище Пер-Лашез.
– Да, это могила полковника Боццо-Короны.
– Нужно ли рассказывать вам о том, что связывает вашу семью с памятью этого святого старца?
– Я знаю, что он был очень богат и что благодаря ему положение моего отца некогда изменилось в лучшую сторону.
– Скоро вы узнаете об этом все, что только захотите узнать. Мой муж и я помогали полковнику, который хотел, чтобы Винсент Карпантье нашел для себя новое занятие. Но сейчас я хочу поговорить с вами совсем не об этом.
Голос графини Маргариты зазвучал торжественно и едва ли не благоговейно.
– Изумительный человек, останки которого покоятся под этим белым камнем, основал – с весьма благородными целями, разумеется, – в высших сферах парижского света некое сообщество, и его деятельность отнюдь не прекратилась со смертью господина Боццо. Я не могу сказать, что полностью заменила полковника, ибо никто и никогда не сможет его заменить, но все-таки я осмеливаюсь утверждать, что именно мне удалось объединить членов семьи, главой которой был полковник.
– Как это великодушно с вашей стороны, – прошептала Ирен, удивляясь невольно тому любопытству, с каким она слушала графиню.
Маргарита улыбнулась.
– Многие надо нами смеются, – сказала она, – многие считают, что сейчас благотворительность не в моде. Но нам безразличны их насмешки. Мы чувствуем себя сильными и, хотя мы и стеснены в средствах, изо дня в день вершим свое дело – и величественное, и достойное... Да, благодаря Господу мы обладаем могуществом, которое позволяет нам видеть, что делается за закрытыми дверями домов – так, как если бы эти двери были стеклянными. Дар этот необходим нам, дабы бороться со злом и творить добро. Зло ненавидит нас и распространяет о нас клевету, уверяя, будто мы опасны для общества. Добрые же люди не в силах защитить нас, но, к счастью, на небе есть Бог, Всевидящий и Справедливый, и Он заботится о нашем процветании, ибо мы угодны Ему.
Мы объединены чистотой наших намерений и бескорыстием наших сердец, но, к сожалению, все в этом мире несовершенно, так что и среди нас можно встретить честолюбцев, эгоистов и даже стяжателей.
Однако их очень мало, поверьте! И не они определяют лицо нашего братства, которое живо лишь благодаря стремлению большинства к высокой и чистой цели.
Возвышенность нашей цели объединяет нас и умножает наши силы, она управляет нами и ведет нас по пути добра. Так стоит ли обращать внимание на отдельных мерзавцев? Мелкое и случайное зло растворяется в нашем общем стремлении творить добрые дела, и мы недоступны для темных сил.
Есть сообщество – прославленное и одновременно ненавидимое многими, – против которого упорно боролись и лучшие умы человечества, и короли, и даже целые народы. Я говорю об иезуитах. Я не собираюсь защищать или обвинять их, ибо они мне безразличны, однако же я восхищаюсь удивительной мощью братства, которое способно перенести, не дрогнув, удары, что погребли бы под собой не один десяток империй.
В земном мире истинной властью может обладать только сообщество единомышленников.
И это сообщество тем сильнее, чем дисциплинированнее его отдельные члены.
В наши времена разрушаются государства и шатаются троны, а народы, охваченные лихорадкой возмущения, стремятся к вседозволенности и непрерывно бунтуют. Почему? Да потому что каждый сражается только за свои интересы, сражается за себя против всех. Потому что каждый старается проторить лишь собственную дорогу и потеснить всех остальных. Потому что глупый дух противостояния и противоборства повсюду взял верх над мудрым духом объединения и соподчинения.
В своей слепоте и тупости люди утверждают, что это и есть борьба за жизнь.
И пробивают себе дорогу, расталкивая остальных, а те, в свою очередь, толкают этих, и побежденными полны все придорожные канавы.
И что же мы видим? Посреди этой сумятицы, посреди хаоса и раздора гордо высится наше сообщество – символ покоя, порядка и процветания. Мы уважаем иерархию, мы ценим преданность – и именно поэтому мутные бушующие волны вселенских волнений не в силах захлестнуть нас, и мы, подобно прославленной армии Александра Македонского, бестрепетно идем вперед.
Наши члены объединены в некие подобия боевых фаланг, где один всегда за всех, а все – за одного. Разнузданная и неорганизованная толпа не страшна нам... Однако, дитя мое, я вас, кажется, утомила? Вам все это кажется слишком сложным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56