Да она так и решит, если застанет его здесь.
Но так рассуждала лишь та часть Гайфье, которая обладала здравым рассудком. Другая его половина, та, что целиком и полностью полагалась на предчувствия и интуицию, не сомневалась: Эскивы в комнатах нет. Девочка-королева забежала к себе лишь для того, чтобы одеться в простое платье, запудрить лицо, завязать волосы шалью и выскочить наружу.
Несколько секунд Гайфье колебался, а затем распахнул дверь и позвал:
– Эскива!
Ответом ему была тишина. Он пробежал через ее приемную с фонтанчиком. Нашел и зажег факел. Заглянул в одну комнату, в другую. Везде – пусто. В третьей, обнявшись, спали две фрейлины. Они даже не проснулись, когда Гайфье заглянул к ним.
Он погасил факел. Так и есть. Сестра сбежала! И теперь неизвестно, где она находится и какой опасности подвергается.
Гайфье вернулся к себе и решительно натянул сапоги. Стараясь шуметь как можно меньше, он покинул дворец и выбрался на улицы.
* * *
А Пиндар между тем засел в таверне «Солдат и бочка». Заведение было старое, почтенное. Несколько лет назад прежний хозяин умер, и теперь там заправлял делами его племянник, костлявый и вертлявый малый лет тридцати с лишком. Весь он, казалось, состоял из подвижных шишек: выпуклости на лбу, на носу, на подбородке на скулах постоянно шевелились, как бы помогая своему обладателю вникать в просьбы клиентов с наивозможнейшей глубиной.
Как и все трактирщики столицы, нынешней ночью он выставил столы на улицу и нанял десятка два бойких молодцов, чтобы те помогали обслуживать посетителей. С наступлением ночи поток желающих пропустить стаканчик отнюдь не поредел, напротив – посетителей стало еще больше. Из центра столицы праздник выплеснулся на окраины.
Вся улица была заполнена пирующими. Лишь очень немногие пожелали этой ночью устроиться в самой таверне. Если быть точным, то их оказалось всего четверо.
Хозяин никак не выразил своего удивления. Напротив, он заботливо распорядился принести в опустошенный зал небольшой стол из личных хозяйских апартаментов, застелил его новой скатертью и выставил несколько кувшинов вина, за что был вознагражден хмурой улыбкой и лишней золотой монетой.
– И пусть нас больше никто не беспокоит, – добавил тот, кто платил за всех.
Хозяин рассыпался в улыбках и поклонах и исчез.
Праздник шумел то громче, то тише, в зависимости от того, приближались или удалялись развеселые процессии. Если бы сидевшие в трактире выглянули на улицу, они увидели бы множество забавных шествий: то появлялся Король Башмачников с пьяной свитой, то на носилках несли Королеву Ткачих с венком из тряпичных цветков на голове, то вдруг выплясывали, сплетясь руками, оружейники, только что основавшие Братство Пьяных Оружейников.
Один раз почти перед самой таверной разразилась настоящая битва двух Королев Гончарниц. Каждая претендовала на то, что она – лучшая и, более того, единственная стоящая мастерица по росписи глиняных горшков и кувшинов. Королевы сражались, беспощадно лупя друг друга цветочными гирляндами, а их сторонники забрасывали друг друга овощами, обливали вином и осыпали насмешками.
– Терпеть не могу эти народные празднества, – сказал Пиндар, морща нос. – Никакой изысканности, только сплошной шум. Не понимаю, как правящая королева может поддерживать их в своей столице.
Его сотрапезниками были трое неизвестных мужчин, крепких, с незапоминающимися лицами, – таких полным-полно в любой таверне, на любой улице. При взгляде на подобное лицо всегда невольно возникает вопрос: неужто где-то на свете существует женщина, для которой этот человек – единственный на свете, а его лицо – самое любимое, неповторимое? Ответ на подобный вопрос обычно приходит отрицательный. Такое представляется попросту невозможным. Нельзя любить то, чего везде и повсюду навалом. Нехорошие мысли. Усилием воли заставляешь себя считать, что каждый человек по-своему неповторим. Но стоит ослабить волю – и все…
Вот такие молодцы составляли нынче компанию мрачному поэту.
– Он не отходит от нее ни на шаг, – сказал Пиндар. – Я сам следил. Разумеется, он подозревает… Впрочем, вряд ли меня. В любом случае в одиночку я не справлюсь.
– С мальчишкой-то? – спросил один из троих.
Пиндар с досадой махнул рукой.
– При чем тут мальчишка! Он ей по большому счету не защитник. Важно ведь не просто убрать королеву. Важно как следует скомпрометировать ее брата. Как только это будет исполнено, надлежит позаботиться о завещании Гиона.
– А оно действительно существует? – спросил второй из одинаковых.
– Да.
– И ты его видел?
– Разумеется, нет. Но герцог уверен.
– А, – сказал этот второй из одинаковых.
А третий прибавил:
– Наше дело самое простое.
– Именно, – сказал Пиндар.
Он вытащил какой-то листок с рисунком и расправил его на столе. Все четверо склонились над листком.
– Я долго исследовал местность, пока не понял, где это находится. Я уверен, что она часто здесь гуляет.
– Удобно для нас, – согласился первый.
Второй вдруг нахмурился:
– А ты, часом, не ошибаешься?
Пиндар хмыкнул:
– У меня было время изучить ее привычки. Она обитает в некоем собственном мире, среди романтических мыслей и неясных картин. Вы бы видели, какие сцены она рисует для своих гобеленов! Она ходит только знакомыми дорожками для того, чтобы внешний мир не отвлекал ее от фантазий. Все очень просто.
– Может быть, даже слишком просто, – пробурчал третий. – У меня это вызывает сомнения.
– Хочется сложностей?
– Опыт подсказывает, что там, где просто, всегда может таиться ловушка.
– Только не в нашем случае, – заверил Пиндар. – Она вообще об этом… как-то не так думает. Во всяком случае, если и думает, то как-то иначе, не так, как обычные люди.
– Когда ты затребовал у герцога помощи, мы решили… – начал было третий.
Пиндар перебил его:
– Я затребовал помощи, потому что это представлялось мне целесообразным. Здесь нужно действовать наверняка. Да, королева витает в облаках, и брат ее – тоже, но если допустить промах, то реакция может оказаться самой неожиданной. У них обоих нечеловеческая логика, хотя он – самый обычный человек.
– Обычный-то он обычный, – пробурчал третий из одинаковых, – но все же не стоит забывать о том, кто его отец. Возможно, Гайфье и не эльф, но он сын Талиес…
Говоривший осекся и огляделся по сторонам, но в таверне никого, кроме них, не было. Пиндар преспокойно завершил:
– Именно. Они все безумны, особенно – ее мать. Жду не дождусь, когда все это будет наконец позади и мы сможем вздохнуть с облегчением.
Новая волна криков донеслась с улицы. Пиндар с недовольным видом обернулся на шум и вдруг зевнул.
– Надо бы договориться с хозяином и устроиться здесь на ночлег. Возвращаться во дворец по этим улицам – сущее мучение. Пока доберешься – затолкают. Закрою ставни плотнее и попробую заснуть.
– Разве у него не все комнаты заняты? – удивился один из одинаковых собеседников Пиндара.
– Ну и что? – сказал Пиндар. – Все постояльцы сейчас буянят на улицах и до утра не угомонятся, так что часов шесть до рассвета у меня в запасе есть. Можно занять любую комнату.
Шум снаружи действительно становился все более настойчивым. Там явно что-то происходило. Причем – у самого входа в таверну. Сперва Пиндар и его приятели слышали только гул голосов, выкрики и свист. Затем раздался треск разбитого кувшина и чей-то горестный вопль, а после, почти сразу вслед за тем, – звон мечей.
– Кажется, началось сражение, – проговорил Пиндар. – Интересно, что еще происходит нынче ночью в столице, кроме повального пьянства?
– Повальные драки, – попробовал пошутить один из одинаковых.
Пиндар не заметил этой попытки.
– Надо бы все-таки посмотреть, – решил он и осторожно двинулся к выходу. Он чуть приоткрыл дверь и выглянул в щелочку.
* * *
Ренье памятна была эта таверна. Вывеска изображала солдата, сидящего, раскинув длинные ноги, верхом на пузатой винной бочке. Вид у солдата был такой отчаянный, словно он намеревался дать бочке шпор и заставить ее нестись галопом вскачь.
Столько лет прошло, а вывеска не поменялась. Хозяин только подкрашивал ее время от времени, отчего на лице солдата то и дело возникало новое выражение: иногда он делался грустным, иногда – ухарски веселым, а случалось, глядел на происходящее вокруг с откровенным недоумением.
Много лет назад Талиессин, тогда еще наследник королевского трона, затеял здесь безобразную драку с какими-то заезжими торговцами, которые в обычной трактирной беседе чернили королевскую семью, а самого принца именовали не иначе как ублюдком. С тех самых пор Ренье избегал заходить в эту таверну. Она вызывала у него неприятные воспоминания.
Он и сам не понимал, каким образом очутился здесь. После бурной сцены с супругой ювелира он еще какое-то время веселился в прежней компании, но потом за второй стеной стало скучновато, и Ренье вместе с самыми неутомимыми из гуляк перебрался поближе к окраине, за четвертую стену.
Он присоединился к свите Королевы Овощей. Сия дама, весьма дородная, с неподвижным лицом и очень румяными, но обвисшими щеками, восседала на троне, который тащили за ножки приплясывающие торговцы овощами.
Королева приходилась супругой одному из них. В руках она держала репу и морковь как знаки своей власти над растительным миром вообще и над съедобными корнеплодами в частности.
За шествием увязались и музыканты – какие-то обломки кораблекрушения, если можно так выразиться о людях, чьи товарищи перепились и заснули там, где настиг их сон. Эти же из последних сил держались на ногах и с жаром, хотя не вполне стройно, терзали струны смычками и дудели в визжащие от ужаса деревянные дудки. Только барабан вполне разделял настроение своего господина и лупил по ушам слушателей в такт неровным шагам.
Неведомыми путями бродил по толпе кувшин с вином, и неизвестным образом вино в этом кувшине не иссякало, сколько бы ни вливалось его в алчно распахнутые рты.
Миновали дом Адобекка. Ренье мельком глянул на темные окна, на наглухо закрытые двери. Был бы здесь дядя Адобекк – непременно высунулся бы из окна пятого этажа. Сварливая голова в ночном колпаке исторгла бы поток проклятий, а затем на головы гуляк излились бы заранее припасенные на сей случай помои.
И люди кричали бы на Адобекка, проклиная его и заливаясь при том хохотом. Адобекк наверняка швырнул бы напоследок какой-нибудь тяжелый предмет. Он мастерски умел попадать вазами по макушкам прохожих, если те ему досаждали.
Но Адобекка в доме больше не было…
Дом скоро остался позади и исчез из мыслей Ренье – равно как испарились оттуда и всякие неуместные печали по поводу разных вещей, давно минувших и невозвратимых.
Шествие миновало еще один квартал, на время слившись с другой процессией – со свитой Десяти Пуговичников. Эти развлекались, в частности, тем, что бросались пуговицами во всех проходящих, а заодно и в окна попадавшихся по пути домов. Вся мостовая была усеяна пуговицами – для праздника их изготовили тысячи, из дерева и дешевой кости. Завтра не останется ни одной – все подберут, и долго потом в городе можно будет видеть людей с россыпью разномастных пуговиц на одежде.
Ренье поймал в кулак пролетающую по воздуху пуговицу. Костяная, с вырезанным простеньким волнистым орнаментом. Он сунул добычу за пазуху, улыбнулся. Праздник стал ему еще милее, хотя – казалось бы! – такая пустяковая удача…
«Нет, – поправил себя Ренье, – не существует пустяков. Во всем имеется определенный смысл, а сегодня в особенности, потому что ночь удивительна и, прежде чем она закончится, произойдет еще несколько поразительных и важных событий».
На перекрестке процессии разделились, и Ренье с прочими поклонниками Королевы Овощей свернул на широкую улицу, выводящую прямо в ворота третьей стены. Шествие немного замедлилось: поток людей втискивался в арку.
Наконец вся компания выплеснулась наружу и очутилась на городской окраине. Здесь жили довольно респектабельные люди, но все-таки недостаточно высоко поднявшиеся в социальном отношении, чтобы приобрести дом ближе к королевскому дворцу – к средоточию жизни Королевства.
Возле таверны «Солдат и бочка» Королева Овощей впервые за все это время зашевелилась. Ренье поражался ее выдержке: дама без особого труда выносила чудовищную качку, которой подвергали ее пьяноватые носильщики, она не морщилась от пронзительных звуков музыки, вторгавшихся, казалось, в самый мозг, она не вздрагивала от взрыва шутих и грохота проснувшегося барабана.
А сейчас она подняла руку с репой и проговорила что-то. Ее не расслышали. Тогда Королева Овощей, не раздумывая, метнула репу в толпу и попала прямо в лоб одному дюжему парню. Потирая ушибленное место, он поднял глаза в поисках того, кто осмелился нанести ему такое оскорбление. И встретился глазами с Королевой Овощей.
– А ну, тихо! – заорал парень. – Ее величество желает говорить!
Шум попритих. Многим было любопытно – что такого скажет королева.
Дама закричала тонким, дребезжащим голоском:
– Эй, вы! Давайте здесь остановимся. Я хочу танцевать! И пусть принесут окорок, и выпивку, и воды умыться!
Качающийся трон вместе с Королевой Овощей опустили на мостовую. Несколько расторопных «придворных» бросились искать хозяина «Солдата и бочки», а Ренье уселся на тумбу возле входа и перевел дух.
Кто-то сунул ему в руки кувшин.
– Эмери? – проговорил голос.
Ренье взял кувшин, поднял голову.
– Нет, Ренье.
– Вечно вас путаю, – хмыкнул голос – Разумеется! Какой же я болван. Эмери сейчас с молодой женушкой. Как она, кстати? Ты ее уже щупал?
– Что?
Ренье встал, держа кувшин. Он узнал говорившего. Это был некто Агилон. Давным-давно оба они служили в качестве придворных кавалеров у Талиессина – тогда еще только наследника. У своих приближенных Талиессин вызывал нездоровое любопытство, которое они скрывали за показной грубостью.
Агилон был хуже остальных, и в разговорах с приятелями он открыто называл Талиессина «выродком». Ренье всегда относился к Агилону настороженно. Он знал, что Агилон давно оставил придворную службу и живет в провинции, в имении, которое унаследовал от бездетной тетки. Встреча с ним насторожила Ренье. Слишком много совпадений сразу: и неприятно памятная таверна «Солдат и бочка», и скользкий тип Агилон…
– Ты знаешь, – посмеиваясь, говорил тот, – вы с Эмери настолько похожи, что с твоей стороны было бы глупостью не воспользоваться этим. А что? Вышло бы забавно. Ты пробираешься в спальню к молоденькой невестке… Неужто та в темноте разберется, кто лезет к ней под одеяло, муженек или двойник муженька? А если следствием проделки станет ребенок – то опять же, кто догадается, от кого он? Есть что-то притягательное в тайнах, которые никогда не будут раскрыты…
Ренье сказал:
– Ты ведь это не серьезно, правда, Агилон?
– Почему? – искренне поразился тот. – Вы с Эмери столько лет дурачили всех вокруг своим сходством! Ну в самом деле, Ренье! В Академии вы сдавали экзамены друг за друга и посещали занятия по собственному выбору. Я же знаю.
– Откуда? – сквозь зубы спросил Ренье.
Агилон рассмеялся.
– Да ты же мне и рассказывал… Забыл? Ну, не важно. – Агилон вдруг отказался от собственного утверждения так же решительно и легко, как только что настаивал на нем. – Может быть, и не ты. Кто-то точно рассказывал. Наверное, Эмери.
– Эмери не стал бы с тобой откровенничать, – возразил Ренье и сам почувствовал, что эта серьезность не к месту.
Он начал сердиться, а это могло иметь последствия. «Надо бы просто отойти от Агилона и выбросить его из головы» – такова была последняя трезвая мысль Ренье.
– Подумай над моим советом, – добавил Агилон, посмеиваясь. И быстро перешел к новой теме: – А что наш ублюдок? Ты часто видишь его? Не поверишь, я до сих пор вспоминаю, как мы были в его свите. Да уж, занятие не из приятных. Он всегда готов был вспылить и полезть в драку. Неприятный тип. Человеком не назовешь – именно что тип.
– Кажется, ты говоришь о регенте? – тихо спросил Ренье, чувствуя, что закипает и перестает владеть собой.
– Ну и что? – Агилон пожал плечами. – Я – полноценный человек, барон, у меня есть имение, крестьяне… А кто он такой? Регент при этой эльфийской кукле? Через несколько лет он станет никем. Отец королевы! Смешно. Ну и титул – «отец королевы»! Да и отец ли, еще вопрос…
Ренье скрипнул зубами, но ничего не сказал. Перед глазами у него сгущалась тьма.
– Насколько я припоминаю, – ненавистный голос Агилона звучал теперь, казалось, сразу со всех сторон, – у Талиессина не могло быть детей. Во всяком случае, эльфийских детей. Потому что бастард-то точно от него. Да только в бастарде толку нет…
Ренье не слышал звука пощечины. И не помнил, как поднимал руку, чтобы ударить клеветника. Первое, что он ощутил, была боль в ладони:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Но так рассуждала лишь та часть Гайфье, которая обладала здравым рассудком. Другая его половина, та, что целиком и полностью полагалась на предчувствия и интуицию, не сомневалась: Эскивы в комнатах нет. Девочка-королева забежала к себе лишь для того, чтобы одеться в простое платье, запудрить лицо, завязать волосы шалью и выскочить наружу.
Несколько секунд Гайфье колебался, а затем распахнул дверь и позвал:
– Эскива!
Ответом ему была тишина. Он пробежал через ее приемную с фонтанчиком. Нашел и зажег факел. Заглянул в одну комнату, в другую. Везде – пусто. В третьей, обнявшись, спали две фрейлины. Они даже не проснулись, когда Гайфье заглянул к ним.
Он погасил факел. Так и есть. Сестра сбежала! И теперь неизвестно, где она находится и какой опасности подвергается.
Гайфье вернулся к себе и решительно натянул сапоги. Стараясь шуметь как можно меньше, он покинул дворец и выбрался на улицы.
* * *
А Пиндар между тем засел в таверне «Солдат и бочка». Заведение было старое, почтенное. Несколько лет назад прежний хозяин умер, и теперь там заправлял делами его племянник, костлявый и вертлявый малый лет тридцати с лишком. Весь он, казалось, состоял из подвижных шишек: выпуклости на лбу, на носу, на подбородке на скулах постоянно шевелились, как бы помогая своему обладателю вникать в просьбы клиентов с наивозможнейшей глубиной.
Как и все трактирщики столицы, нынешней ночью он выставил столы на улицу и нанял десятка два бойких молодцов, чтобы те помогали обслуживать посетителей. С наступлением ночи поток желающих пропустить стаканчик отнюдь не поредел, напротив – посетителей стало еще больше. Из центра столицы праздник выплеснулся на окраины.
Вся улица была заполнена пирующими. Лишь очень немногие пожелали этой ночью устроиться в самой таверне. Если быть точным, то их оказалось всего четверо.
Хозяин никак не выразил своего удивления. Напротив, он заботливо распорядился принести в опустошенный зал небольшой стол из личных хозяйских апартаментов, застелил его новой скатертью и выставил несколько кувшинов вина, за что был вознагражден хмурой улыбкой и лишней золотой монетой.
– И пусть нас больше никто не беспокоит, – добавил тот, кто платил за всех.
Хозяин рассыпался в улыбках и поклонах и исчез.
Праздник шумел то громче, то тише, в зависимости от того, приближались или удалялись развеселые процессии. Если бы сидевшие в трактире выглянули на улицу, они увидели бы множество забавных шествий: то появлялся Король Башмачников с пьяной свитой, то на носилках несли Королеву Ткачих с венком из тряпичных цветков на голове, то вдруг выплясывали, сплетясь руками, оружейники, только что основавшие Братство Пьяных Оружейников.
Один раз почти перед самой таверной разразилась настоящая битва двух Королев Гончарниц. Каждая претендовала на то, что она – лучшая и, более того, единственная стоящая мастерица по росписи глиняных горшков и кувшинов. Королевы сражались, беспощадно лупя друг друга цветочными гирляндами, а их сторонники забрасывали друг друга овощами, обливали вином и осыпали насмешками.
– Терпеть не могу эти народные празднества, – сказал Пиндар, морща нос. – Никакой изысканности, только сплошной шум. Не понимаю, как правящая королева может поддерживать их в своей столице.
Его сотрапезниками были трое неизвестных мужчин, крепких, с незапоминающимися лицами, – таких полным-полно в любой таверне, на любой улице. При взгляде на подобное лицо всегда невольно возникает вопрос: неужто где-то на свете существует женщина, для которой этот человек – единственный на свете, а его лицо – самое любимое, неповторимое? Ответ на подобный вопрос обычно приходит отрицательный. Такое представляется попросту невозможным. Нельзя любить то, чего везде и повсюду навалом. Нехорошие мысли. Усилием воли заставляешь себя считать, что каждый человек по-своему неповторим. Но стоит ослабить волю – и все…
Вот такие молодцы составляли нынче компанию мрачному поэту.
– Он не отходит от нее ни на шаг, – сказал Пиндар. – Я сам следил. Разумеется, он подозревает… Впрочем, вряд ли меня. В любом случае в одиночку я не справлюсь.
– С мальчишкой-то? – спросил один из троих.
Пиндар с досадой махнул рукой.
– При чем тут мальчишка! Он ей по большому счету не защитник. Важно ведь не просто убрать королеву. Важно как следует скомпрометировать ее брата. Как только это будет исполнено, надлежит позаботиться о завещании Гиона.
– А оно действительно существует? – спросил второй из одинаковых.
– Да.
– И ты его видел?
– Разумеется, нет. Но герцог уверен.
– А, – сказал этот второй из одинаковых.
А третий прибавил:
– Наше дело самое простое.
– Именно, – сказал Пиндар.
Он вытащил какой-то листок с рисунком и расправил его на столе. Все четверо склонились над листком.
– Я долго исследовал местность, пока не понял, где это находится. Я уверен, что она часто здесь гуляет.
– Удобно для нас, – согласился первый.
Второй вдруг нахмурился:
– А ты, часом, не ошибаешься?
Пиндар хмыкнул:
– У меня было время изучить ее привычки. Она обитает в некоем собственном мире, среди романтических мыслей и неясных картин. Вы бы видели, какие сцены она рисует для своих гобеленов! Она ходит только знакомыми дорожками для того, чтобы внешний мир не отвлекал ее от фантазий. Все очень просто.
– Может быть, даже слишком просто, – пробурчал третий. – У меня это вызывает сомнения.
– Хочется сложностей?
– Опыт подсказывает, что там, где просто, всегда может таиться ловушка.
– Только не в нашем случае, – заверил Пиндар. – Она вообще об этом… как-то не так думает. Во всяком случае, если и думает, то как-то иначе, не так, как обычные люди.
– Когда ты затребовал у герцога помощи, мы решили… – начал было третий.
Пиндар перебил его:
– Я затребовал помощи, потому что это представлялось мне целесообразным. Здесь нужно действовать наверняка. Да, королева витает в облаках, и брат ее – тоже, но если допустить промах, то реакция может оказаться самой неожиданной. У них обоих нечеловеческая логика, хотя он – самый обычный человек.
– Обычный-то он обычный, – пробурчал третий из одинаковых, – но все же не стоит забывать о том, кто его отец. Возможно, Гайфье и не эльф, но он сын Талиес…
Говоривший осекся и огляделся по сторонам, но в таверне никого, кроме них, не было. Пиндар преспокойно завершил:
– Именно. Они все безумны, особенно – ее мать. Жду не дождусь, когда все это будет наконец позади и мы сможем вздохнуть с облегчением.
Новая волна криков донеслась с улицы. Пиндар с недовольным видом обернулся на шум и вдруг зевнул.
– Надо бы договориться с хозяином и устроиться здесь на ночлег. Возвращаться во дворец по этим улицам – сущее мучение. Пока доберешься – затолкают. Закрою ставни плотнее и попробую заснуть.
– Разве у него не все комнаты заняты? – удивился один из одинаковых собеседников Пиндара.
– Ну и что? – сказал Пиндар. – Все постояльцы сейчас буянят на улицах и до утра не угомонятся, так что часов шесть до рассвета у меня в запасе есть. Можно занять любую комнату.
Шум снаружи действительно становился все более настойчивым. Там явно что-то происходило. Причем – у самого входа в таверну. Сперва Пиндар и его приятели слышали только гул голосов, выкрики и свист. Затем раздался треск разбитого кувшина и чей-то горестный вопль, а после, почти сразу вслед за тем, – звон мечей.
– Кажется, началось сражение, – проговорил Пиндар. – Интересно, что еще происходит нынче ночью в столице, кроме повального пьянства?
– Повальные драки, – попробовал пошутить один из одинаковых.
Пиндар не заметил этой попытки.
– Надо бы все-таки посмотреть, – решил он и осторожно двинулся к выходу. Он чуть приоткрыл дверь и выглянул в щелочку.
* * *
Ренье памятна была эта таверна. Вывеска изображала солдата, сидящего, раскинув длинные ноги, верхом на пузатой винной бочке. Вид у солдата был такой отчаянный, словно он намеревался дать бочке шпор и заставить ее нестись галопом вскачь.
Столько лет прошло, а вывеска не поменялась. Хозяин только подкрашивал ее время от времени, отчего на лице солдата то и дело возникало новое выражение: иногда он делался грустным, иногда – ухарски веселым, а случалось, глядел на происходящее вокруг с откровенным недоумением.
Много лет назад Талиессин, тогда еще наследник королевского трона, затеял здесь безобразную драку с какими-то заезжими торговцами, которые в обычной трактирной беседе чернили королевскую семью, а самого принца именовали не иначе как ублюдком. С тех самых пор Ренье избегал заходить в эту таверну. Она вызывала у него неприятные воспоминания.
Он и сам не понимал, каким образом очутился здесь. После бурной сцены с супругой ювелира он еще какое-то время веселился в прежней компании, но потом за второй стеной стало скучновато, и Ренье вместе с самыми неутомимыми из гуляк перебрался поближе к окраине, за четвертую стену.
Он присоединился к свите Королевы Овощей. Сия дама, весьма дородная, с неподвижным лицом и очень румяными, но обвисшими щеками, восседала на троне, который тащили за ножки приплясывающие торговцы овощами.
Королева приходилась супругой одному из них. В руках она держала репу и морковь как знаки своей власти над растительным миром вообще и над съедобными корнеплодами в частности.
За шествием увязались и музыканты – какие-то обломки кораблекрушения, если можно так выразиться о людях, чьи товарищи перепились и заснули там, где настиг их сон. Эти же из последних сил держались на ногах и с жаром, хотя не вполне стройно, терзали струны смычками и дудели в визжащие от ужаса деревянные дудки. Только барабан вполне разделял настроение своего господина и лупил по ушам слушателей в такт неровным шагам.
Неведомыми путями бродил по толпе кувшин с вином, и неизвестным образом вино в этом кувшине не иссякало, сколько бы ни вливалось его в алчно распахнутые рты.
Миновали дом Адобекка. Ренье мельком глянул на темные окна, на наглухо закрытые двери. Был бы здесь дядя Адобекк – непременно высунулся бы из окна пятого этажа. Сварливая голова в ночном колпаке исторгла бы поток проклятий, а затем на головы гуляк излились бы заранее припасенные на сей случай помои.
И люди кричали бы на Адобекка, проклиная его и заливаясь при том хохотом. Адобекк наверняка швырнул бы напоследок какой-нибудь тяжелый предмет. Он мастерски умел попадать вазами по макушкам прохожих, если те ему досаждали.
Но Адобекка в доме больше не было…
Дом скоро остался позади и исчез из мыслей Ренье – равно как испарились оттуда и всякие неуместные печали по поводу разных вещей, давно минувших и невозвратимых.
Шествие миновало еще один квартал, на время слившись с другой процессией – со свитой Десяти Пуговичников. Эти развлекались, в частности, тем, что бросались пуговицами во всех проходящих, а заодно и в окна попадавшихся по пути домов. Вся мостовая была усеяна пуговицами – для праздника их изготовили тысячи, из дерева и дешевой кости. Завтра не останется ни одной – все подберут, и долго потом в городе можно будет видеть людей с россыпью разномастных пуговиц на одежде.
Ренье поймал в кулак пролетающую по воздуху пуговицу. Костяная, с вырезанным простеньким волнистым орнаментом. Он сунул добычу за пазуху, улыбнулся. Праздник стал ему еще милее, хотя – казалось бы! – такая пустяковая удача…
«Нет, – поправил себя Ренье, – не существует пустяков. Во всем имеется определенный смысл, а сегодня в особенности, потому что ночь удивительна и, прежде чем она закончится, произойдет еще несколько поразительных и важных событий».
На перекрестке процессии разделились, и Ренье с прочими поклонниками Королевы Овощей свернул на широкую улицу, выводящую прямо в ворота третьей стены. Шествие немного замедлилось: поток людей втискивался в арку.
Наконец вся компания выплеснулась наружу и очутилась на городской окраине. Здесь жили довольно респектабельные люди, но все-таки недостаточно высоко поднявшиеся в социальном отношении, чтобы приобрести дом ближе к королевскому дворцу – к средоточию жизни Королевства.
Возле таверны «Солдат и бочка» Королева Овощей впервые за все это время зашевелилась. Ренье поражался ее выдержке: дама без особого труда выносила чудовищную качку, которой подвергали ее пьяноватые носильщики, она не морщилась от пронзительных звуков музыки, вторгавшихся, казалось, в самый мозг, она не вздрагивала от взрыва шутих и грохота проснувшегося барабана.
А сейчас она подняла руку с репой и проговорила что-то. Ее не расслышали. Тогда Королева Овощей, не раздумывая, метнула репу в толпу и попала прямо в лоб одному дюжему парню. Потирая ушибленное место, он поднял глаза в поисках того, кто осмелился нанести ему такое оскорбление. И встретился глазами с Королевой Овощей.
– А ну, тихо! – заорал парень. – Ее величество желает говорить!
Шум попритих. Многим было любопытно – что такого скажет королева.
Дама закричала тонким, дребезжащим голоском:
– Эй, вы! Давайте здесь остановимся. Я хочу танцевать! И пусть принесут окорок, и выпивку, и воды умыться!
Качающийся трон вместе с Королевой Овощей опустили на мостовую. Несколько расторопных «придворных» бросились искать хозяина «Солдата и бочки», а Ренье уселся на тумбу возле входа и перевел дух.
Кто-то сунул ему в руки кувшин.
– Эмери? – проговорил голос.
Ренье взял кувшин, поднял голову.
– Нет, Ренье.
– Вечно вас путаю, – хмыкнул голос – Разумеется! Какой же я болван. Эмери сейчас с молодой женушкой. Как она, кстати? Ты ее уже щупал?
– Что?
Ренье встал, держа кувшин. Он узнал говорившего. Это был некто Агилон. Давным-давно оба они служили в качестве придворных кавалеров у Талиессина – тогда еще только наследника. У своих приближенных Талиессин вызывал нездоровое любопытство, которое они скрывали за показной грубостью.
Агилон был хуже остальных, и в разговорах с приятелями он открыто называл Талиессина «выродком». Ренье всегда относился к Агилону настороженно. Он знал, что Агилон давно оставил придворную службу и живет в провинции, в имении, которое унаследовал от бездетной тетки. Встреча с ним насторожила Ренье. Слишком много совпадений сразу: и неприятно памятная таверна «Солдат и бочка», и скользкий тип Агилон…
– Ты знаешь, – посмеиваясь, говорил тот, – вы с Эмери настолько похожи, что с твоей стороны было бы глупостью не воспользоваться этим. А что? Вышло бы забавно. Ты пробираешься в спальню к молоденькой невестке… Неужто та в темноте разберется, кто лезет к ней под одеяло, муженек или двойник муженька? А если следствием проделки станет ребенок – то опять же, кто догадается, от кого он? Есть что-то притягательное в тайнах, которые никогда не будут раскрыты…
Ренье сказал:
– Ты ведь это не серьезно, правда, Агилон?
– Почему? – искренне поразился тот. – Вы с Эмери столько лет дурачили всех вокруг своим сходством! Ну в самом деле, Ренье! В Академии вы сдавали экзамены друг за друга и посещали занятия по собственному выбору. Я же знаю.
– Откуда? – сквозь зубы спросил Ренье.
Агилон рассмеялся.
– Да ты же мне и рассказывал… Забыл? Ну, не важно. – Агилон вдруг отказался от собственного утверждения так же решительно и легко, как только что настаивал на нем. – Может быть, и не ты. Кто-то точно рассказывал. Наверное, Эмери.
– Эмери не стал бы с тобой откровенничать, – возразил Ренье и сам почувствовал, что эта серьезность не к месту.
Он начал сердиться, а это могло иметь последствия. «Надо бы просто отойти от Агилона и выбросить его из головы» – такова была последняя трезвая мысль Ренье.
– Подумай над моим советом, – добавил Агилон, посмеиваясь. И быстро перешел к новой теме: – А что наш ублюдок? Ты часто видишь его? Не поверишь, я до сих пор вспоминаю, как мы были в его свите. Да уж, занятие не из приятных. Он всегда готов был вспылить и полезть в драку. Неприятный тип. Человеком не назовешь – именно что тип.
– Кажется, ты говоришь о регенте? – тихо спросил Ренье, чувствуя, что закипает и перестает владеть собой.
– Ну и что? – Агилон пожал плечами. – Я – полноценный человек, барон, у меня есть имение, крестьяне… А кто он такой? Регент при этой эльфийской кукле? Через несколько лет он станет никем. Отец королевы! Смешно. Ну и титул – «отец королевы»! Да и отец ли, еще вопрос…
Ренье скрипнул зубами, но ничего не сказал. Перед глазами у него сгущалась тьма.
– Насколько я припоминаю, – ненавистный голос Агилона звучал теперь, казалось, сразу со всех сторон, – у Талиессина не могло быть детей. Во всяком случае, эльфийских детей. Потому что бастард-то точно от него. Да только в бастарде толку нет…
Ренье не слышал звука пощечины. И не помнил, как поднимал руку, чтобы ударить клеветника. Первое, что он ощутил, была боль в ладони:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58