Из этой клетушки можно было проникнуть в погреб почтеннейшего Ландри. Пардальян поднял за металлическое кольцо крышку люка и скользнул вниз. Верный пес последовал за своим хозяином. А тот торопливо обследовал погреб, однако не увидел там ничего необычного.Юноша вернулся в темную каморку, но крышку люка не опустил. В двери, ведущей из клетушки в комнату со стульями, он заметил небольшую щелку и примостился возле нее.А что же происходило в главном зале «Ворожеи»? Около девяти туда вошли еще три человека в шляпах с красными перьями; эти люди тоже кутались в плащи и старательно закрывали свои лица. Любен поклонился загадочным посетителям и отвел их в комнату с накрытым столом.Десять минут спустя появились еще двое, а вслед за ними — трое. Все они были в шляпах с красными перьями.— Теперь их восемь! Вроде бы все в сборе, — пробормотал Любен, отведя в комнату новоприбывших.И тут в дверях появился монах с красным лицом, седой бородой и крошечными плутовскими глазками.— Брат Тибо! — обрадовался Любен и поспешил навстречу старику.— Скажи мне, брат мой, собрались ли за столом наши поэты? — тихо осведомился Тибо.— Да, все восемь! — кивнул Любен.— Прекрасно. А теперь навострите уши, брат мой. Речь пойдет о важных вещах. Понимаете, наши поэты сошлись у вас сегодня для дружеской беседы с чужеземными сочинителями.— Брат Тибо, а вам-то что до этого?— Брат Любен, — сурово глянул на слугу монах, — наш высокочтимый настоятель, монсеньор Сорбен де Сент-Фуа, отпустил вас из монастыря, за стенами которого вы грешите день и ночь, чревоугодничая и пьянствуя на этом постоялом дворе… Вас не подвергли справедливому наказанию за нестойкость вашей души и невоздержанность в еде и питье… Но греховный интерес к делам, которые превосходят ваше разумение, вам прощен не будет! Не смейте меня ни о чем спрашивать — или вы немедленно отправитесь обратно в обитель!— О нет, смилуйтесь надо мной!.. Обещаю — никаких вопросов!— То-то! Я посижу за тем столом, что у входа в комнату, где пируют поэты. Да, принесите-ка мне чего-нибудь поесть, а то совсем голод замучил.— Что бы вам хотелось скушать, возлюбленный брат?— О, что-нибудь скромное: половину куропаточки, жареной рыбки, пойманной в Сене, ну и паштет, омлет, немного сладостей и бутылочки четыре анжуйского…С этими словами монах уселся возле двери, так что никому не удалось бы проскользнуть мимо него к поэтам.Любен торопливо расставил перед братом Тибо блюда с затребованной снедью.— А теперь, брат Любен, отправляйтесь в коридор за чуланчиком и стерегите дверь на улицу. Да смотрите, чтобы там ни одна муха не пролетела! Отужинав, поэты выйдут через эту дверь. Впрочем, я вас скоро сменю, — объявил монах Любену.Бедный слуга понял, что все его гастрономические мечты, порожденные пиром сочинителей, при соприкосновении с суровой реальностью обратились в прах. Он издал столь жалобный стон, что тронул бы даже тигра, но куда тигру до брата Тибо!— Если кто-нибудь попробует проникнуть в дом снаружи — кричите. Ну, идите же, брат мой, и глядите в оба.И Любену пришлось выполнять приказ.А брат Тибо занялся своей скромной трапезой и сосредоточил все внимание на куропатке.В половине десятого в харчевню ввалилась компания из шестерых мужчин.— Притащились, грешники! — прошипел брат Тибо. — И почему мне приходится охранять этих нечестивых щелкоперов — этого Ронсара, этого Баифа, этого Реми Белло, Жана Дора, Жоделя и Понтюса де Тиара!.. В общем — Плеяду, как они изволят себя называть!..Поэты поспешили в отведенную для них комнату, и монах не стал их задерживать.Следует заметить, что на шестерых поэтов никто даже не взглянул. Главный зал был в это время набит битком: солдаты и студенты, дворяне и мещане от души веселились, попивая вино почтеннейшего Ландри. Тут же вертелись девицы, не слишком похожие на недотрог. В центре зала публику потешал какой-то цыган. А посетители громко разговаривали, хохотали, пели, сдвигали бокалы и кубки…Итак, шесть поэтов Плеяды (седьмой, Иоахим дю Белле, умер в 1560 году) незаметно проследовали в комнату с накрытым столом.Когда все уселись, Жан Дора приветствовал собравшихся такой речью:— Друзья! Мы опять пришли сюда, чтобы свершить наш тайный ритуал. Мы, покорившие вершины искусства прошлого и настоящего, мы, лучшие из лучших, просвещеннейшие из просвещеннейших, собрались здесь, чтобы воздать хвалу богам Парнаса.Вы, Понтюс де Тиар, прославивший свое имя «Заблуждениями любви» и «Поэтической яростью», вы, Этьен Жодель, автор великих трагедий «Клеопатра в плену» и «Дидона», вы, Реми Белло, создавший блистательный лапидарий и воспевший аметист и агат, сапфир и жемчуг, вы, Антуан Баиф, великий реформатор поэзии, высокочтимый создатель семи книг «О любви», и, наконец, я, Жан Дора, чье скромное имя стоит сегодня рядом с вашими прославленными именами, воздадим же теперь должное нашему учителю, мэтру древней и новой поэзии! Он овладел греческим и латынью и возвеличил французский язык. Когда-то давно я учил его в коллеже Кокре языку богов, а сегодня он во всем превзошел своего наставника. Вспомним же его творения: «Волны» и «Любовные стихотворения», «Королевскую рощу» и «Маскарады», «Эклоги» и «Забавы», «Сонеты» и «Элегии».Поэты, склоните головы перед лучшим из нас — Пьером де Ронсаром!..Заметим, что речь Дора звучала на латыни; он говорил правильно и легко — языком древних этот человек владел в совершенстве. Поэты поклонились Ронсару, а тот принимал почести с величавой простотой. Ронсар был совершенно глух и не расслышал из посвященной ему хвалебной оды ни единого слова. Однако, как и многие глухие, он старался скрывать свой недостаток.Поэтому великий поэт ответил совершенно спокойно:— Мэтр Дора все прекрасно объяснил, и я присоединяюсь к его мнению.— Nunc est bibendum! А теперь пора выпить! — вскричал Понтюс де Тиар, любивший подразнить знаменитого собрата.— Спасибо, сын мой! — поблагодарил Ронсар с любезной улыбкой.Жан Дора снова взял слово, и в голосе его послышалась тревога.— Неделю назад я предупредил вас, что несколько чужеземцев попросили позволения принять участие в наших обрядах.— Они тоже пишут стихи? — осведомился Жодель.— Нет, но, клянусь вам, это люди достойные всяческого уважения. Они под большим секретом сообщили мне свои имена, и мэтр Ронсар решил, что они вправе присутствовать на нашем пиру.— А вдруг они потом проболтаются? — засомневался Реми Белло.— Они дали клятву никому никогда не рассказывать о том, что здесь увидят, — успокоил его Дора. — К тому же завтра они покидают Париж и, скорее всего, навсегда. Кроме того, вы знаете, что о наших собраниях ходят всякие слухи; присутствие благородных гостей в случае чего как раз и докажет, что ничего подозрительного здесь не происходит. Впрочем, я предлагаю провести голосование…Голосовали поэты на манер древних римлян, решавших в цирке судьбу несчастного бестиария Бестиарий — гладиатор, сражавшийся на арене древнеримского цирка с дикими зверями.

: «да» — поднимая вверх большой палец, «нет» — опуская его вниз. Все проголосовали «за», даже Ронсар, не расслышавший ни слова, так что Жан Дора остался очень доволен.Понтюс де Тиар, получивший за свой гигантский рост прозвище «Понтюс-Великан», горячий поклонник хорошей кухни и доброго вина, вздохнул:— Разве в чужой компании попируешь как следует?..— Но знатные чужестранцы не собираются присоединяться к нашему застолью! — заверил поэтов Дора.И они, отбросив сомнения, грянули гимн Вакху и с песней на устах поспешили в следующее помещение, где стояли стулья и где уже устроились восемь незнакомцев в шляпах с красными перьями.Гости разместились на стульях, которые были расставлены в два ряда, будто во время театрального представления. Лица чужестранцев скрывали маски.Поэты даже не взглянули в их сторону. Закончив гимн Вакху, служители муз затянули необычную песнь, напоминающую молитву, и встали плечом к плечу, обратив лица к закрытой нише в стене, которая находилась напротив двери в темную клетушку. Жан Дора медленно и торжественно открыл дверцы ниши, и гости увидели некое подобие языческого алтаря из розового гранита. Алтарь удивительно походил на античные жертвенники, которые использовались во время древних празднеств, однако его украшали прекрасно выполненные статуэтки и барельефы, изображавшие божественного вдохновителя поэтов Феба, или Аполлона, богиню плодородия Цереру, лукавого бога Меркурия, покровителя купцов и воров, хитрецов и острословов.По обе стороны алтаря были развешаны белоснежные туники и венки.А за алтарем — что просто не укладывалось в голове — слева виднелась картина, на которой была нарисована Пречистая Дева, попирающая ногой чудовищного Змея. Но эта странная смесь христианства и язычества вовсе не казалась кощунственной. Впрочем, возможно, святой образ оставили на стене случайно…Перед алтарем стояла курильница на золотом или позолоченном треножнике. На возвышении виднелся бюст мужчины; его странное лицо невольно приковывало к себе внимание. Непосвященный решил бы, что это сатир или фавн: искаженное гримасой улыбки лицо, покрытые шерстью уши, рожки на лбу. Но поэты знали, что перед ними — голова Пана, великого Пана, повелителя Природы.Мы дополним эту картину, сообщив читателю, что справа от алтаря из стены торчало позолоченное железное кольцо, к которому был привязан козел, настоящий живой козел, увенчанный цветочным венком и украшенный листьями. В данный момент козел меланхолично жевал рассыпанную перед ним сочную траву.Жан Дора достал из ниши туники и венки и протянул их друзьям. Облачившись в эти одеяния, поэты стали похожи на жрецов храма в Дельфах; головы их теперь украшали сплетенные листья лавра.Поэты выстроились слева от алтаря и запели что-то на греческом языке. Закончив одну часть гимна, они дружно переместились направо и исполнили вторую часть, строго следуя античным канонам чередования строфы и антистрофы.Ронсар шагнул вперед и возжег благовония, лежавшие в чаше перед алтарем. По комнате заструился легкий светлый дымок, распространяя вокруг аромат мирры и киннамона.Ронсар склонился перед ухмыляющимся бюстом, воздел руки к потолку и воззвал к древним божествам:— О, великий Пан! О, фавны, сатиры и дриады! Ореады и нимфы! Вы, беззаботные обитатели лесов, чья жизнь безмятежно течет среди зелени жимолости, под сенью буков и дубов! Вы, друзья дерев, легкомысленные и свободные! Вам неведомы лицемерные наставники, лукавые исповедники и злокозненные педанты, отравляющие наше существование! О, почему я не могу принять участие в ваших невинных игрищах? О, прелестные дриады и хохочущие фавны, как мечтаю я, укрывшись в лесной тиши, склоняться над прозрачными ручейками, вдыхать ароматы дубрав, наблюдать за листом, падающим с ветки, любоваться шалостями белок, вслушиваться в музыку могучих ветвей, колеблемых ветром! Как я хочу оставить суету городов, тщеславный двор, злобных святош, епископов, готовых преследовать невинных, жалких куртизанов, бледных самозванцев, королей, пьющих кровь собственного народа, солдат и полководцев, которые не выпускают из рук аркебуз и чьи сумеречные души требуют все новых и новых жертв! О великий Пан, о Природа! К тебе стремится душа несчастного стихотворца! Тебе поклоняюсь я, великий Пан! Жизнь, о вечная Жизнь, непостижимая для суетного ума простого смертного! Прими же молитвы поэтов, о Пан! Прими дух наш в лоно твое! Ты недостижим для нас, так пусть же душа твоя снизойдет в наши души! Вдохни в нас любовь к свободе, к уединению под сенью лесов, к журчащим родникам! О Пан, вдохни в нас любовь к любви, к дружбе, к природе, к жизни! И прими нашу скромную жертву! Да будет приятна тебе кровь этого козла! Будь благосклонен к нашим мольбам! Пусть прольется в искупительной жертве кровь благородного животного! Пусть наполнятся кровью этой наши кубки, и мы поднимем их во славу великого Пана! Во славу вечной красоты Природы! Во славу непобедимого могущества Жизни! Во славу вашей непреходящей молодости, о, ореады, сатиры и дриады!..Тут опять вступил хор, а Ронсар вновь насыпал благовония в горящие угли курильницы. Вперед вышел Понтюс де Тиар, взял с алтаря длинный нож с серебряной рукояткой, схватил козла за рога и подтащил его к камню, в котором был выбит желоб.В следующий миг по желобку потекла кровь.— Эвоэ! — в один голос вскричали поэты.Напрасно наши читатели испугались: козла вовсе не зарезали. Понтюс лишь рассек ему ножом шкуру на шее, так что побежала тонкая красная струйка. Обряд был завершен.Козла отпустили. Он встряхнулся и опять принялся жевать траву. Пение поэтов стало более протяжным и вскоре смолкло. Друзья скинули туники, но так и не расстались с венками. Дверцы ниши захлопнулись, вновь грянул гимн во славу Вакха. Удивительный языческий обряд подошел к концу, и поэты один за другим чинно прошествовали в соседнюю комнату, к накрытому столу. Вскоре из-за стены донеслись звон бокалов, веселые голоса и взрывы безудержного хохота.«Либо они настоящие сумасшедшие, либо настоящие философы», — подумал шевалье де Пардальян.Читатели, конечно, не забыли, что Жан притаился в каморке, собираясь при первом же намеке на опасность молниеносно скрыться в подвале.После ухода поэтов поднялись и гости.— Какое кощунство! Какое святотатство! — вскричал один из них, срывая маску.— Епископ Сорбен де Сент-Фуа! — охнул потрясенный Пардальян.— И я должен был молча наблюдать за этими сатанинскими игрищами! О, где ты, истинная вера?.. Тебя со всех сторон теснит ересь! Но хватит терпеть! Давно пора начать борьбу с дьявольским наваждением!— А чем вы недовольны, монсеньор? — удивился второй «чужестранец», тоже открывая лицо. — Дора — наш человек, и он оказывает нам большую помощь. А где нам еще встречаться? У вас? Или у меня? Чтобы через полчаса нас всех схватили?! Прево города Парижа не дремлет! А тут нам хотя бы не угрожает опасность.Пардальян понял, что эту речь произнес капитан королевских гвардейцев де Коссен.Однако неожиданности только начинались! Все «чужестранцы» отложили свои маски, и изумленный шевалье узнал герцога де Гиза и его дядюшку, кардинала Лотарингского. Остальные гости были Жану неизвестны.— Дурачества поэтов нас не интересуют, — успокаивающе проговорил кардинал Лотарингский. — Эту ересь мы в любую минуту сможем выжечь каленым железом. Но сначала нам необходимо взять в свои руки власть. Коссен, вы осматривали дом. Здесь точно нет чужих ушей?— Голову даю на отсечение!— Ну, раз так, перейдем к делу, — резко сказал герцог де Гиз. — Я согласен с вами, епископ, давно пора начать борьбу. Когда на французский престол взойдет человек, достойный носить корону, никто не помешает вам укреплять святую веру. Я вырву ересь с корнем! Так каковы же наши успехи? Давайте начнем с вас, дорогой дядя.— В результате своих изысканий, — неспешно заговорил кардинал Лотарингский, — я пришел к неопровержимому выводу, что Капетинги незаконно заняли французский трон, на который у их потомков нет ни малейших прав. Лишь вы, Генрих, происходя от Лотаря. герцога Лотарингского, можете считаться прямым потомком императора Карла Великого.— Маршал де Таванн! — рявкнул Генрих.— В моем распоряжении тысяча солдат, готовых подняться по моему приказу.— Маршал де Данвиль!Пардальян едва не подскочил, услыхав знакомое имя. Ведь этого человека шевалье недавно вырвал из лап разбойников! И потом получил от него Галаора!— Я могу предоставить вам четыре тысячи аркебузиров и три тысячи кавалеристов, — заявил Анри де Монморанси. — Однако сделаю это, как я уже говорил, лишь на некоторых условиях.— Да, я помню, — улыбнулся де Гиз. — Я должен заключить вашего брата Франсуа в тюрьму, а вас объявить старшим в роду Монморанси и вручить вам шпагу коннетабля, как она была вручена когда-то вашему отцу. Вы ведь этого хотели?Анри де Монморанси без слов отвесил поклон, и в его глазах заплясали злобные огоньки.— Месье де Гиталан!— Будучи комендантом Бастилии, я полностью отвечаю за ее казематы. Доставьте ко мне того самого заключенного и можете не сомневаться — живым он на волю не выйдет!— Что еще за «тот самый заключенный»? — насторожился шевалье.— Де Коссен!— Я командую гвардейцами Лувра, и они меня не ослушаются. По вашему знаку я арестую означенную особу, посажу в экипаж и передам месье де Гиталану!— Месье Марсель!— Мой противник, мэтр Ле Шаррон, лишил меня звания старшины купцов города Парижа, однако народ на моей стороне. Я могу созвать людей со всех парижских улиц между Бастилией и Лувром, и толпа пойдет за мной, куда вы захотите.— Епископ!— С завтрашнего же дня, — провозгласил Сорбен де Сент-Фуа, — я стану обличать в своих проповедях короля Карла, который защищает еретиков. Мои монахи начнут осыпать его проклятиями во всех парижских храмах.Генрих де Гиз немного помолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56