Сбитый с толку от негодования, я перепутал свой пустой стакан со стоявшим радом стаканом, наполовину полным виски, и осушил его залпом. Прирожденный членосос, потный мужлан осмелился упрекнуть меня в этой пустяковой ошибке – какие бесчувственные людишки посещают это казино!
Охваченный отвращением к окружающим меня посредственности и глухоте, я замолчал, погрузившись в мрачные мысли.
Мило, мой верный фокстерьер-мышелов, спокойно ждал меня, привязанный к ограде у входа в казино, под присмотром и покровительством Роке, любезного стража, который, кажется, забыл о том вечере, когда мой питомец слегка описал ему штанину его многострадальной униформы.
Ласковый швейцар играл с Мило, бросая ему камушки, быть может, несколько большие для размеров моего пса; здоровенные такие штуки. Увидев, как я выхожу, презренный лакей принялся смотреть в потолок, чтобы я не чувствовал себя обязанным давать ему на чай за его старания, каков молодец! Отвязав Мило, я заметил, что у него на спине остался след ботинка. Как могут существовать чудовища, способные на подобные низости? Обижать маленькое животное, которое лает только на цыган… Я сурово посмотрел на Роке. Пристыженный моим молчаливым требованием отчета за его недостаточное рвение, несчастный швейцар стал наводить блеск на ботинок злополучной штаниной своей рабской формы.
Я вознамерился совершить грустную прогулку, приноравливая свой шаг к быстрой трусце Мило.
3
Мило остановился, чтобы задрать лапу, на пересечении с улицей Элькано. Бокал для коктейля в мерцающем неоне «Твинз» загипнотизировал меня, как Ли Ремик гипнотизировала слово «бар» в «Днях вина и роз». Я провел быструю ревизию финансов: единственная банкнота в тысячу песет и несколько монет по двадцать дуро. Я находился на дне колодца, а на голову мне сбросили железный куб, но мне нужны были пара «мартини-драй»!
Бар «Твинз» я открыл для себя много лет назад, я хожу туда по меньшей мере раз в неделю. Он не отличается ни красотой, ни уютом, ни чистотой, ни радушием хозяев, скорее наоборот; но зато там готовят лучшие в мире коктейли. Я не преувеличиваю. Я был во множестве коктейль-баров в Мадриде, Барселоне, Париже, Лондоне и Нью-Йорке, и нигде никому не удалось переплюнуть высочайшее качество «Твинз».
Этот бар открыт уже двадцать пять лет. Его хозяева, братья Ригоития, Хулиан и Хосемари, – это совершенно одинаковые близнецы лет шестидесяти, воинственные, они лично свершают чудесные евхаристии, самые настоящие преображения вещества, и достигают они этого, смешивая благородные напитки в коктейльнице и в шейкере.
«Маргарита», «Текила санрайз», «Александр», «Виски и виноградная водка sour», «Сазерн-комфорт», «Олд-фэшнд», «Манхэттен», «Мохито», «Зеленая корова», «Мозги гипускоанца», «Дайкири фроузен», «Негрони», «Дюбонне», «Том Коллинз», «Буравчик», «Джин-физз» – вот только некоторые из жидких псалмов, что они поют с несравненным искусством.
Я склоняюсь к космополитическому «мартини-драй» с джином – с водкой этот напиток кажется мне пойлом для мужиков-алкоголиков, – я пью его очень сухим, едва разбавленным небольшим количеством белого французского вермута «Нуайи Пра», единственного допустимого, – объемом с наперсток портнихи, – но не доходя до засушливой эксцентричности какого-нибудь Черчилля, которому достаточно было, чтобы луч солнца прошел сквозь бутылку с вермутом и вспыхнул на его бокале. И конечно, я предпочитаю шейкер коктейльнице, взболтать, но не смешивать, в точности наоборот, нежели чем этот пижон Джеймс Бонд: shaken, not stirred, he says, – который для большей интриги пьет его с водкой – банальный водкатини.
– Мы собираемся закрываться. Так что советую вам поторопиться.
– В таком случае, раз такая спешка, два «мартини-драй», Хосемари, из «Бомбей-Сапфир», пожалуйста.
– Я Хулиан.
Дело в том, что близнецов Ригоития невозможно различить между собой. С течением лет они даже облысели одинаково, у обоих сохранилась одна и та же волосатая бородавка на левой щеке, и они совершенно идентично сморкаются без платка.
Первое, что понравилось мне в «Твинз», было то, что у двери не было одного из тех отталкивающих вышибал с благородным лбом немецкого пастора, помеченным красным крестом. Близнецы всегда хорошо обращались с моей собакой, ограничиваясь невинной шуткой: они целились в нее оливковыми косточками, стараясь попасть в глаз. А кроме того, упадническая атмосфера этого местечка, с запахами film noir и уборной: бачки всегда плохо работали.
Идеальное место, чтобы провести остаток ночи поражения, такой, как эта.
Кроме того, этот бар хранит свою тайну, которая еще больше усиливает его очарование.
С тех пор как заведение открылось четверть века назад, близнецы Ригоития не разговаривают друг с другом. И никто, насколько мне известно, не знает причины. Каждый обслуживает свою половину барной стойки, а когда им нужно что-нибудь сообщить друг другу, они делают это при помощи грифельной доски, что висит у входа в лабораторию, помещения в конце стойки; им нравится производить ужасающий скрип мелом по поверхности, дабы испытывать терпение своего верного прихода.
По поводу такого взаимного остракизма существует неподтвержденная легенда.
Братья Ригоития, дети или по крайней мере племянники изгнания, прежде чем обосноваться в Бильбао, несколько лет проработали в Нью-Йорке. Там они достигли в своем ремесле докторской степени cum laude; они содержали небольшой коктейль-бар в Бруклине, который ошибочно назвали «The Water of Bilbao». Я слышал, что Фрэнк, да, Голос, великий Синатра, посещал этот бар и пристрастился к «Кровавой Мэри» – с веточкой сельдерея, – приготовленной Хосемари. Говорят даже, что как-то раз, незадолго до того, как его избрали президентом, сам Джей-Эф-Кей выпил там приличное количество «кубалибре» в компании мафиози Сэма Джанканы.
Легенда утверждает, что у Хулиана был мимолетный роман с Авой Гарднер, очень любившей изящных мужчин, – похоже, в молодости близнецы Ригоития вовсе не были отвратительными, – и любое спиртное крепостью не меньше чем сорок пять градусов; она тогда еще не была разведена с Синатрой, и именно он открыл богине плоти «The Water of Bilbao».
Утверждают, что как-то раз Хосемари подменил своего симметричного брата. Кажется, страстная Ава не заметила подмены вплоть до часа мирных наслаждений. Анатомическая идентичность близнецов Ригоития, должно быть, не была абсолютной, и именно в момент интимной близости тонкий знаток Гарднер обнаружила и оценила, чего стоит разница. Звезда была далека от того, чтоб разозлиться за эту ловушку, с тех пор она оказывала свою драгоценную благосклонность только Хосемари.
Говорят, что именно это и стало вполне понятной причиной размолвки братьев Ригоития, быть может, она была несколько усилена тем обстоятельством, что Синатра узнал, с какой стороны дует ветер, свистевший у него между рогов, и взбучка от молодчиков, посланных друзьями Голоса из «Little Italy», досталась Хулиану.
Осушив залпом первый бокал нектара, я не стал медлить, прежде чем напасть на второй: теплый «мартини-драй» – это как роскошная женщина в поясе для чулок от Диора и плоских башмаках монашки.
В эту минуту в «Твинз» не было других посетителей, кроме меня и еще одного постоянного клиента, который делил бутылку «Роды I» – весьма сносной «Риохи» – с хозяевами, стоявшими в конце барной стойки.
Этот тип привлекал к себе мое внимание и раньше: парень лет пятидесяти, страдающий запоем, огромный, шумный, чванливый, задиристый и резкий в движениях. Barfly, один среди многих, если бы не одна деталь: он был самым что ни на есть истинным воплощением капитана Хаддока. У него были седые волосы и борода, но основными чертами он чрезвычайно походил на портрет этого гениального персонажа работы Эрже. Не говоря уже о манере поведения: тут незнакомец в совершенстве копировал этот вид постоянного циклона, свойственный дорогому моему сердцу анаколуфу.
Двойник Хаддока уже был «готов», с другой стороны, так было почти всякий раз, как я его видел прежде. Он залпом осушил бокал красного вина и распростился со своими амфитрионами, хлопнув ладонью по стойке, – такого удара было бы достаточно, чтобы раздавить муху весом в полкило. Он, пьяно покачиваясь, направился к двери, возле которой на табурете сидел я, а Мило был привязан за поводок к крюку в стойке. Прежде чем выйти, он остановился и посмотрел на меня с видом людоеда из детской сказки, и глаза его налились кровью и гневом.
– Ты не знаешь, что запрещено приводить животных в публичные заведения, торгующие спиртным?
– Простите, я не знал, что мы сидели с вами за одним столом, и это дает вам право называть меня на «ты».
– Не умничай, замухрышка, и выведи это отродье из бара. Ты меня что, не слышишь?
– Я отлично слышу вас, но в этом заведении нет никакой таблички, которая запрещала бы вход с животными-питомцами. И в любом случае если кто-то и может мне что-то подобное высказывать, то это должны быть хозяева.
– Я тебе это высказываю, шибздик. Тебе этого недостаточно? – Он угрожающе придвинул ко мне свое огромную голову.
– Да, мне этого недостаточно. Кроме того, моя собака тут привязана и никого не беспокоит. И отойдите подальше, пожалуйста, от вас слишком сильно воняет вином.
Обезоруженный моей британской невозмутимостью, этот бесноватый обернулся к близнецам в поисках поддержки.
– Тебе по фигу? Этот клоун говорит мне, что я воняю.
– Давай, давай, Антончу. Если хочешь надавать ему по мордам, выведи его и пса на чертову улицу. Здесь никогда не бывает потасовок, – сказал Хулиан или Хосемари с забавным выражением заботы о клиентах в голосе.
– Это кажется мне хорошей мыслью… Говорю тебе, членосос, говнюк недоделанный, что эта чертова сраная собака, пидорский поводырь, мешает мне, и этого достаточно для того, чтоб я тебе накостылял. – Он еще ближе придвинул ко мне свою рожу. Он противно брызгал слюной, и мне приходилось прикрывать глаза. – А кроме того, на ней нет намордника. – Он довольно улыбнулся своему потрясающему открытию.
У меня был заготовлен очевидный ответ, и я не лишил себя удовольствия произнести его вслух:
– Вот вам действительно следовало бы надеть намордник.
Он весь побагровел, его глаза, испещренные полопавшимися венами, стремились выскочить из орбит, как пробки из бутылок. Я с надеждой подумал о том, что он выглядит так, словно с ним сейчас случится апоплексический удар.
– Мать твою! Жду тебя на улице! Мне насрать на то, что ты – карлик. Я тебя хорошенько вздую!
Он открыл дверь с такой силой, что я подумал: он ее сорвет с петель.
– Закрой дверь или выходи, ты холод сюда впускаешь, – сказали ему из глубины помещения.
Но он не вышел. Он замер, глядя на меня угрожающе, несомненно, он был в замешательстве из-за моей флегматичности и высокой точки кипения. Я достал сигарету с ментолом из пачки «Данхилл» и зажег ее не с того конца: неприятное ощущение! Это было единственное физическое доказательство, выдававшее мой испуг.
– Мне жаль, сеньор. Я не практикую бокс с психопатами.
Он задумался, пораженный. Он медлил с ответом. Я попал в самую точку.
Из багрового он стал серым, и что-то вроде кровавой пены – или это было вино – выступило у него на губах. Он снял пальто с таким неистовством и неуклюжестью, что на какое-то время запутался в нем. Это был подходящий момент, чтобы запустить ему в череп стоявшей рядом пепельницей из горного хрусталя, но я – кабальеро из Бильбао, а не кабацкий забияка.
– Выходи, козел! Жду тебя здесь, снаружи.
Он вышел с грохотом, остановился посреди тротуара и с яростью бросил пальто на покрытый толстым слоем грязи капот машины, продолжая выкрикивать в мой адрес целую вереницу портовых эпитетов. Я осторожно отвязал Мило, встал и побежал в направлении уборной, где закрылся на щеколду и попросил братьев Риголития, чтобы они заперли бар на ключ или вызвали полицию. Ведь вдобавок в эту злосчастную, с какой стороны ни посмотреть, ночь я забыл дома мобильный телефон, красивую безделушку в форме арумбайского фетиша из «Отломанного уха».
Я покинул свой бастион только полчаса спустя – как же мерзко пахло внутри! – когда наконец меня убедили в том, что этот пещерный житель заснул, как бревно, прислонившись к стене.
Я никак не мог представить себе, что это злополучное, но одновременно мимолетное путешествие явится прелюдией моих тесных отношений с Антончу Астигаррагой – так звали воплощение капитана Хаддока, – что вскоре я узнаю его странную и ужасную историю и что в настоящее время окажусь в столь тревожном положении.
4
«Здесь кончается жизнь и начинается выживание», – говорил Пак, надоедливый персонаж старого фильма Бернардо Бертолуччи «Перед революцией», повторяя слова Сиэттла, краснокожего вождя-златоуста. И так я почувствовал себя на следующий день, сделав попытку увидеться с доном Леонардо, моим отцом, в «Ла-Бильбаине», и еще хуже – прочитав его жестокое послание.
Дома я узнал, что после напряженного спора с доньей Ремедиос, моей безумной матерью, он решил провести ночь в клубе, порог которого я вознамерился переступить в то серое утро.
Как я и предполагал, аннулирование банковской карточки было его рук делом. Он не в первый раз перекрывал мне кран, и не в первый раз мне удавалось снова открыть его сыновней лестью и напрасными обещаниями, но в данной ситуации у меня возникло дурное предчувствие. Эпифанио и Блас, угодливые помощники швейцаров, дежурившие по утрам в «Ла-Бильбаине» – два самых настоящих персонажа «Замка» Кафки или, если посмотреть с другой стороны, братьев Альварес Кинтеро, – чувствовали себя неловко, выливая на меня кувшин холодной воды с минимальной видимостью приличий.
– Нам очень жаль, сеньор Франсиско Хавьер. Сеньор ваш отец оставил нам точные указания: не дать вам войти.
– Строгий запрет, дон Франсиско Хавьер.
– Мы искренне огорчены.
– Я сказал бы даже больше: мы глубочайшим образом подавлены.
– Но я ведь тоже член…
– Ай! Боюсь, что уже нет. Дон Леонардо в срочном порядке исключил вас и вашего уважаемого брата Хосеми.
– Также и вашего очаровательного брата Хосеми.
– Это большое бедствие, и мы чувствуем его, как свое собственное.
– Это пощечина, которую мы хотели бы принять на свои щеки.
– Сеньор ваш отец велел нам также вручить вам лично в руки это конверт.
– Конверт, предназначенный только для ваших глаз, дон Франсиско Хавьер.
– Хорошо, но… я не могу войти даже на минутку? Я хочу только спросить его…
– Нет, нет, нет, невозможно, дон Франсиско Хавьер; не заставляйте нас страдать еще мучительней, просим вас.
– Не разрывайте нам сердце еще больше, умоляем вас.
– Дон Франсиско Хавьер, прежде чем покинуть нас, если б вы были так добры и зашли в английский бар через дверь, что выходит на улицу, чтобы заплатить по маленькому счету в двадцать пять тысяч песет, который числится там за вами…
– Двадцать пять тысяч песет, которые вы должны клубу, дон Франсиско Хавьер.
– Конечно. Я пойду к банкомату снять деньги и сразу же вернусь.
– Ага.
– Ясно.
– Вы всегда можете распоряжаться нами, мы ждем ваших приказаний, дон Франсиско Хавьер…
– Днем и ночью, как только вам захочется поручить нам что-нибудь…
Я повернулся к ним спиной и представил себе подлые улыбки, какими обменялись эти два приторных шизофреника. Я стремительно ушел оттуда прочь и так и не нашел потом времени вернуться.
Папа зашел слишком далеко в своем мстительном настроении и лишил моего идиота-брата и меня приюта в нашей любимой «Бильбаине», клубе в английском стиле для благородных господ высокого происхождения, который придерживается замечательного принципа не допускать женщин в состав членов. Лишить нас доступа к благам этого дворянского оазиса среди бурных песков плебса – это было уже слишком.
У меня не было сил открыть подозрительный конверт до тех пор, пока я немного не утешился после публичного оскорбления при помощи полдюжины проверенных Устриц и полбутылки «Вейгарадес», моего «настольного» «Альбариньо», в баре «Фернандо», всю жизнь простоявшем на Пласа Нуэва, – ах, эта моя врожденная любовь к устрицам! Я заплатил за аперитив благодаря тысяче песет, которые одолжил из тощего кошелька Касильды, нашей верной служанки. Как говорит Джозеф Конрад, невзгоды делают хороших людей плохими, что уж говорить о нас, тех, что и раньше не занимались тем, что бросали крошки голубям в парке…
Посреди площади, квадратной, как голова моего прародителя, под свинцовым зимним небом, очень сочетавшимся со всем происходящим, я расшифровал его вымученную каллиграфию.
Пачито, сын!
Я больше не могу вас всех выносить, никого. Мне уступили комнату в «Бильбаине» до тех пор, пока не освободится люкс в отеле «Карлтон», который мне нравится и в котором я собираюсь жить впредь. Ты и твой идиот-брат будете получать чек на сто тысяч песет каждый только в течение ближайших трех месяцев (забудь о кредитной карточке), – я считаю этот срок достаточным для того, чтобы вы придумали, как зарабатывать себе на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24