Ради столь особого случая я сбрызнул волосы лаком (это единственный способ придать им приличный вид) и щеголял безупречным темно-синим двубортным костюмом, белой рубашкой и гранатовым галстуком.
Мои расчеты оправдались также и в том, что дива меня не узнала. В 1962 году мы виделись не больше трех раз, с тех пор прошло пятнадцать лет (Бланке было тогда года двадцать четыре – двадцать пять; следовательно, в 1977 году ей было около сорока), я тогда был юношей с черными волосами, словно бы обрубленными топором.
Бланка отменила встречу, которая у нее была назначена, и приняла мое приглашение поужинать вместе. Она поставила единственное условие: что мы будем ужинать в «Ларди»; успех концерта вызвал в ней ужасный голод, и ей хотелось отведать одно из знаменитых и чрезвычайно дорогих мадридских косидо в этом прославленном ресторане.
Я никогда не видел, чтоб человек ел столько турецкого гороха (тем более за ужином), овоща, к которому я всегда испытывал весьма слабую симпатию. Мое мнение совпадает с мнением писателя и gourmet Александра Дюма, который считал, что турецкий горох (по утверждению Гальдоса, возможно, именно он является причиной сухости характера испанцев) – это всего лишь очень твердый горох размером с крупнокалиберную пулю для мушкета.
На протяжении двух следующих недель она согласилась сходить куда-либо со мной только пару раз. Ей нравилось мое общество, и она давала мне понять это, но вела себя осторожно и несколько отстранение Она хотела держать дистанцию. Видно было, что она была боязлива и полна сомнений при начале новых любовных отношений.
Я был терпелив, соглашался на ее игру и не рисковал идти на какое-либо физическое сближение; я чувствовал, что она сочтет это преждевременным и неуместным. Когда она захочет секса, то сама установит правила; все так делают, кроме тех женщин, что отдаются из жалости.
Хотя я, конечно, желал близости, и сдерживаться стоило мне большого усилия воли.
Должен признать, мне больше хотелось уложить ее в постель, чем убить.
Бланка Эреси была женщиной, чей характер и личность состояли из контрастов. Она была деспотична, капризна и властна, ей позарез необходимо было показать, что она во всем главная; ее партия должна была быть первой даже в самых пустячных вопросах. Но иногда она также вела себя очаровательно, рассудительно и любезно, с острым чувством юмора, с иронией, часто перераставшей в сарказм. Она не обладала большим умом, но также не была глупа. Временами она очень раздражала меня, но в общем и целом мне нравился ее образ жизни; с годами и мой стал подобным (представляю, как вы киваете головой).
Остаток сентября и начало октября мы встречались с несколько большим постоянством, но не сокращая дистанции.
В одну из наших прогулок она захотела пойти на площадь Лас Вентас, посмотреть бой быков. Она очень увлекалась этим зрелищем и получала от него удовольствие. Таким образом я обнаружил ее головокружительную кровожадность. Когда быка удавалось убить, она явно возбуждалась: она хватала меня за руку с силой, до боли, и глаза у нее блестели, я бы сказал, со сладострастием.
Что касается меня, то я в первый раз присутствовал на корриде и, так же как и на футбольном поле, хотя и по другим причинам, поклялся, что в жизни сюда не вернусь. Мне это зрелище показалось позорным, полным бессмысленной, невыносимой жестокости; праздником крови, устроенным благодаря безумию народа, пребывающего в состоянии атавизма и дикости.
Не увлекайтесь легкой мыслью, что это странный предрассудок для убийцы; эти два явления не имеют ничего общего друг с другом, они принадлежат разным орбитам, даже противоположным.
Бланка все еще питала некоторые националистические чувства, которые на практике ограничивались редкими посещениями одного баскского кружка недалеко от Глорьеты де Бильбао, чего-то вроде batzoki, очень китчевого, где она была почетным членом, где вместе с остальными участвовала в пышных обедах под аккомпанемент пылких хоровых песнопений всего классического репертуара txoko.
Однажды я пошел туда вместе с ней. Она пела одна, а капелла, положив правую руку на весьма хорошо одетое сердце, пела Агура Йаунака, пустив чувствительную слезу под восторженные крики остальных патриотов, страдающих от того, что им приходится жить вдали от родной земли.
Разумеется, в ее присутствии у меня было более баскское сердце, чем у кого-либо, и я был большим националистом, чем Сабино Арана.
Я сказал ей, что живу на семейную ренту и что нахожусь в Мадриде в добровольном изгнании на неопределенный срок, чтобы излечиться от горя – неразделенной страсти, потерпевшей крушение в бухте Доности.
Эта выдумка ей понравилась, и она сделала первый шаг в направлении моих объятий. Она одарила меня легким поцелуем в губы и сказала мне с нежностью:
– Кто могла быть та дурочка, что не оценила по заслугам моего очаровательного и красивого Кепачо?
Мы сидели за столиком в ресторане «Эль Марранито» в Чамбери, поглощая поросенка, запеченного в духовке, – должно быть, он лучше всех из помета сосал материнскую грудь.
Свиной жир, очерчивавший ее сладострастный рот, смазал наш первый поцелуй с участием языка.
По окончании ужина я предложил ей выпить по бокалу у меня в квартире. Она недоброжелательно улыбнулась, прежде чем ответить мне.
– Мне тоже хотелось бы, чтобы мы переспали. Думаю, что уже пора… Но пусть решает судьба… Или скорее твоя интуиция.
Она сняла одну серьгу, изумруд, окруженный бриллиантами, завела руки за спину, а потом показала мне два закрытых кулака.
– Если ты угадаешь, в какой руке серьга, то этой ночью мы займемся любовью.
– А если я не угадаю?
– Тогда я накажу тебя за испорченное удовольствие.
Я указал на правую руку, украшение находилось в другой.
Бланка не курила, а я – да. В ту пору я прикуривал одну сигарету от другой. Она вынула у меня изо рта ту, что я в тот момент курил, раздула уголек и затушила ее о тыльную сторону моей ладони; остался значительный ожог.
Я успел сказать только, что она сошла с ума, и выругаться. Она ответила, что сожалеет и что не могла удержаться, назвала меня «милый», страстно поцеловала меня, встала и ушла.
На следующий день она позвонила мне, чтобы спросить, простил ли я ей ее «маленькую шалость» и не хочу ли я пригласить ее поужинать к себе домой.
– Я хочу, чтоб это был очень простой и быстрый ужин. Чтобы мы могли без задержки заняться десертом. Хорошо?
Она пришла, завернутая в белый плащ до самых щиколоток, подвязанный поясом, и с пластиковой сумкой в руке. Она отказалась выпустить ее из рук и сказать мне, что находится в этой сумке.
Чтобы показать ей, что я по-прежнему сержусь, я послушался ее указаний буквально, и ужин ограничивался картофельной запеканкой (хотя, конечно, не имевшей ничего общего с теми, какие готовила моя бедная мать). Единственной любезной уступкой была бутылка ее любимого «Каста Дива» в ведерке. Я не хотел переходить границу и оставаться без секса.
Запеканка привела ее в восторг. Она сожрала свою половину и значительную часть моей с такой скоростью, с какой кашалот заглатывает креветку. После того как она открыла, что я делаю свои первые шаги в качестве повара, моя ценность как любовника для нее повысилась.
Подчистив тарелку, она поцеловала мне ожог на руке и показала, что лежит у нее в сумке. Это была игра-викторина, «Тривиал персьют», и маленький амазонский хлыстик.
– На этот раз никаких тузов в рукаве. Если ты вы играешь у меня в «Тривиал», мы потрахаемся. Если выиграю я, я нанесу дюжину ударов хлыстом по этой попке… которую мне, кстати, уже хочется увидеть. Согласен или нет?
Она была не кровожадна, она просто была садисткой со скромными притязаниями. Она могла достичь оргазма, только если причиняла физическую боль, или унижение, или и то, и другое одновременно своему сексуальному партнеру. Но во мне-то не было ни капли мазохизма; и мне пришлось вести себя с ней в постели крайне осмотрительно.
Мое прилежное чтение толстенной энциклопедии «Эспаса» обеспечило мне прочный налет общего образования, и я без особенных трудностей выиграл у нее в «Тривиал».
Казалось, проигрыш ее не огорчил.
Она встала, развязала пояс плаща, скинула его, и он упал к ее ногам. Под плащом она была совершенно голая, не считая двухрядного жемчужного ожерелья и закрытых туфель с острым носом и высоченным каблуком-шпилькой.
Полностью обнаженная, она оказалась еще более привлекательной, чем я представлял себе ее множество раз, мастурбируя при воспоминании о ее фигуре в нижнем белье, пока она проигрывала в покер.
Я накинулся на нее, как возбужденное животное.
Я одним движением руки скинул со стола грязные тарелки и бокалы, чтобы освободить место, и сорвал с себя одежду.
Вид моего крепкого и длинного колющего оружия (я был очень возбужден) отнюдь не воодушевил ее вопреки моим ожиданиям, а, наоборот, испугал.
– Какое варварство! Я никогда ничего подобного не видела! – Она даже не дотронулась до него. – Какой огромный! И все это ты хочешь в меня засунуть? Только половину, везунчик, и очень осторожно… Я очень нежная в этих вещах, Кепачо.
Я так ее хотел, что меня не обескуражило даже это смешное уменьшительное имя.
Я раздвинул ей ноги, заставил ее обхватить мои бедра коленями и вошел в нее – только до половины пениса. Ее длинные ногти, выкрашенные в цвет крови быков, убийство которых ей так нравилось видеть на площади, впивались мне в живот каждый раз, как я пытался продвинуться хоть на сантиметр глубже.
Мы продолжали эти sui generis любовные отношения больше шести месяцев, до весны 1978 года.
Программа была всегда примерно одна и та же: мы объедались в каком-нибудь плохоньком ресторане, а потом играли в квартире, голышом, решая, для кого сегодня будет секс – для нее или для меня, то есть получит слуга взбучку или нет.
Я привык.
Мы решали, кому будет хорошо, при помощи самых разнообразных настольных игр: «Монополии», покера, шашек, домашней рулетки и бинго, и даже парчиси, гуська или самых глупых игр из серии «Гейпер». Мой дом был похож на парк развлечений.
Я редко проигрывал.
Она кончала, когда лупила меня хлыстом, битой пелотари, пучком крапивы, бамбуковой тросточкой, ремнем, мокрым, завязанным в узлы полотенцем, толстым куском эластичной резины и просто рукой – ладонью, кулаком или пальцами, сложенными, как для щипка.
В особых случаях она также на меня мочилась. Я смотрел, как она в этих битвах достигала спазматических оргазмов, сотрясавших ее с головы до ног, как соски ее увеличивались и становились твердыми, словно камни (ах да, она также била меня мешочком с камнями, чуть не забыл), – в такие моменты она была красива, как никогда, – и в итоге получалось, что физическое наказание возбуждало меня.
Получив удовольствие, максимум, что она позволяла мне, – это положить свой возбужденный конец между ее потрясающих грудей, потереться о них и кончить ей на красивую шею, украшенную на многие миллионы.
А когда выигрывал я, мой приз ограничивался тем, что она позволяла мне трахать ее не более чем в четырех позициях и только половиной члена; она заставляла меня надевать на основание члена что-то вроде резинового пончика, сделанного по размеру, чтобы он выполнял род препятствия.
Она всегда вела себя пассивно, ненавидела оральный секс (я даже вспомнил с некоторой тоской о старательном горле Кресенсио), и даже речи не могло быть об анальном проникновении.
Кроме того, я должен был кончать не в нее. Она не хотела принимать никаких контрацептивов, а я не мог найти презервативов на свой размер.
Думаю, больше всего в наших коитусах ей нравилась моя скороспелая эякуляция.
У нее была еще одна мания, несколько выводившая меня из себя. В душе, на кухне (она иногда сама готовила какое-то ужасное месиво), а порой даже тогда, когда я ее пялил, она вдруг принималась петь во весь голос и всегда одно и то же – арию безумия Лючии ле Ламмермур Доницетти, ставшую популярной благодаря Марии Каллас, которая, кстати, умерла за год до того, как мне сообщила Бланка с нескрываемой радостью.
Но я принимал такое обращение и все равно получал от него удовлетворение. Я хотел ее страстно, как идиот, и, несмотря на то что она отдавалась мне столь часто, я с ума сходил от желания, как в первый день.
Кроме того, в определенном смысле я в нее влюбился.
Она что-то заблокировала во мне, и я не мог устранить эту блокировку. Я поклялся убить ее и не то что не искал подходящего момента, чтобы сделать это, дело в том, что большую часть времени я даже и не думал об убийстве.
Такое положение не могло продолжаться бесконечно. Кроме того, хотя у меня все еще оставалось достаточно денег из моих невольных сбережений, жизнь в Мадриде на протяжении стольких месяцев обходилась мне слишком дорого. Не говоря уже о съемной квартире, которая была недешевой, частые обеды и ужины с Бланкой в ресторанах, учитывая, сколько она сжирала, стоили мне целое состояние. Хоть она и разбогатела на опере, она понимала отношения между мужчиной и женщиной на старомодный лад и не участвовала даже в чаевых.
Благодаря сексуальной удовлетворенности и обжорству она еще больше растолстела, к моей радости. Но она начинала этим тяготиться и страстно желала похудеть. В конце мая, который был уже на носу, она должна была петь Аиду (критики считали ее лучшим сопрано в мире для женских партий Верди) в «Метрополитен-опера», и не желала ехать в Нью-Йорк, превратившись в кита.
Она отдалась в руки эндокринолога и безуспешно пыталась придерживаться шоковой низкокалорийной диеты. У нее не было силы воли, и она осаждала холодильники (свой и мой) при первом удобном случае.
Она попросила у меня помощи, чтобы похудеть, и предложила мне одну идею: ехать вместе в Соединенные Штаты. Она отправит дочь в интернат в Англии и обойдется на этот раз без горничной. Мы совершим путешествие без спешки, на роскошном лайнере (удивительно, но она согласна была раскошелиться на заоблачную стоимость билета в первом классе), чтобы недельку отъесться, прежде чем серьезно сесть на диету. Был конец марта, оставалось ровно два месяца до выступления в Нью-Йорке. Мы проведем их в уединенном сельском домике, который имелся у нее среди полей Коннектикута, только вдвоем. Мы сможем беспрестанно посвящать себя нашим эротическим играм, а я стану строго следить за ней, как любовник-полицейский, чтобы она соблюдала диету.
На случай, если не хватало чего-то еще, чтобы убедить меня, она в первый и единственный раз и без предварительной жеребьевки взяла на себя инициативу в сексе. Она забыла о своих ломаниях, засунула в себя мой член по самые яйца и позволила мне кончить внутрь. Я все еще помню об этом и все еще возбуждаюсь, это было потрясающе. Как я мог сказать ей «нет»?
А меня посетила еще одна отличная идея: обманув себя, я несколько успокою свою мстительную совесть. Забавно, что на самом деле это предприятие помогло ускорить развязку главы «Бланка Эреси».
Я знаю, что это должно было свершиться, но предпочел бы по крайней мере, чтобы все случилось в другой форме; я раскаиваюсь в произошедшем.
В ходе своего беспорядочного чтения я наткнулся на книгу, где излагался и поносился, ввиду опасности, возникавшей в середине срока лечения, метод похудания, который один американский врач в шестидесятых годах практиковал среди звезд с проблемами лишнего веса в голливудской колонии.
Доктора звали Роберт Джей Перкинс, и его метод основывался, приобретя более радикальную форму, на методе другого выскочки-эскулапа, янки Уильяма Эйч Хея.
Метод Перкинса строился на том, что причиной ожирения считалось совместное потребление жиров и углеводов, обладающих разным метаболизмом. Его диета предписывала есть только белковые продукты и продукты, содержащие клетчатку, и строго воздерживаться от употребления тех, что содержат углеводы.
Не нужно было мучиться голодом; можно было есть все виды мяса, рыбы, колбасных изделий, жирных сыров, растительное масло, сливочное масло, молоко, сливки, свиное сало, оливки, майонез, яйца и всевозможные морепродукты; в любом количестве, в каком хочется.
Люди худели поразительно.
Полное отсутствие углеводов организм компенсировал, поглощая излишки жира, но также вскоре и собственные запасы. Не говоря уже о значительном повышении содержания в организме мочевой кислоты и холестерина, ввиду потребления в большом количестве насыщенных жирных кислот возникали сердечно-сосудистые нарушения, могло также дойти до непоправимых изменений в жизненно важных органах, таких, как печень, поджелудочная железа и почки, и до значительной потери мышечной массы. Нужно было компенсировать это лечение усиленным приемом обильных витаминных комплексов, – об этой детали я умолчу, когда буду излагать теорию Перкинса Бланке.
Доктор Перкинс быстро прославился и заработал кучу денег благодаря своему методу, но потом он оказался в тюрьме за непредумышленное убийство, и ему навсегда запретили заниматься своей безответственной врачебной практикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24