Слева - еще старик, сухопарый и мрачный… Все трое такие старые, что кажутся совершенно бесполыми существами… кто такие? Откуда он может их знать?
Камера чуть сдвигается. Там есть еще один человек. Тоже достаточно старый, но все-таки не такой древний, как остальные. Вполне даже бодрый. Тимми видит его лишь со спины, но он все равно кажется очень знакомым.
В мыслях Тимми звучит отрывок из моцартовской “Волшебной флейты”… калейдоскоп образов, витражные стекла, испуганные глаза застывшего в страхе мальчишки, огонь, старый оперный театр…
- Что ты там увидел? - спрашивает Китти. И снова - страх. Его новизна возбуждает Тимми, как запах свежей крови.
- Ты их не узнаешь? - Он показывает на экран. Они долго смотрят туда. Наконец Тимми говорит: - Тебя проняло. Ты помнишь, кем ты была когда-то?
Она сердито трясет головой:
- Не хочу даже думать об этом.
Он говорит:
- Неужели ты не понимаешь, что это ты стала такой, как они. Ты, а не я. Ты убиваешь не для того, чтобы утолить голод. Это не жажда, а прихоть. Страсть, вожделение.
- И теперь я их выпью и отомщу за себя.
- Наши пути снова пересекаются на Вампирском Узле. Он отворачивается от экрана и смотрит на море. Поднялся ветер, и пальмы на берегу качаются: Так медленно и грустно… Китти ушла искать себе новую жертву. Она любит толпу - полную жизни, заряженную энергией, исходящую жизненной силой, которой ей так не хватает. У него есть еще час, чтобы побыть одному.
Он смотрит на океан. Двадцать лет назад они с Руди пересекли океан…
память: 1961
Теперь здесь музей. Он целый день бродит по залам, смотрит на выцветшие фотографии высохших трупов, на документы нацистских архивов, на всякие памятные вещи. Он провел здесь уже много часов, но так и не встретил того человека, которого ищет. Хотя тот, за кем он приехал, бывает здесь относительно часто. Это он уже выяснил.
Он ушел дальше, оставив Тауберг и тамошний оперный театр. Он нашел другой дом и другое имя. Потом - еще одно новое имя. И еще, и еще. Он вернулся в Польшу. На границе не было никаких проблем. Он прилетел в облике ворона, на крыльях ночи.
В музее огромные окна. Все комнаты залиты светом - словно вопреки мрачному и трагическому содержанию экспозиции. Исторические документы в рамках под стеклом и зернистые черно-белые фотографии, увеличенные до размера плакатов, излучают какое-то странное чувство покоя.
Наконец он видит того человека, которого ищет. Он стоит перед большой фотографией на полстены и напряженно ее рассматривает. Мальчик-вампир бесшумно встает у него за спиной и тоже смотрит на фотографию. Гора трупов. Ссохшиеся тела сплетены, словно фрагменты какой-то чудовищной головоломки. На заднем плане - изможденный мужчина в робе заключенного, с холщовым мешочком в одной руке и маленьким молоточком в другой, склонился над трупами…
- Та самая фотография, - шепчет Руди себе под нос. - Из-за которой меня повесили.
Мальчик-вампир тянет его за рукав. Руди оборачивается к нему. И вот что странно: он, похоже, вовсе не удивлен. Как будто он всегда знал, что когда-нибудь они встретятся вновь. Как будто все было предопределено. Может быть, Руди Лидик не раз представлял себе эту встречу. И даже мечтал, что когда-нибудь так все и будет. Может быть, он поэтому и приезжает сюда так часто - в место, где он пережил запредельную муку и боль.
- Эмилио, - шепчет Руди.
- Твоя рука…
- Уже давно не болит. И вполне сносно действует, хотя для какой-нибудь тонкой работы уже не годится.
- Когда-то я обещал, что буду твоей музыкой.
- Это было давно… а ты нисколечко не изменился… значит, все это правда. Ты бессмертный. Темный ангел из потустороннего мира. Я плохо помню, что было… иногда мне кажется, что мне это просто приснилось. Кто ты, Эмилио?
- Я теперь не Эмилио, - говорит мальчик, теребя рукав своей белой рубашки. - Я… Кржиштоф. Кржиштоф Лидик.
- Лидик?
- Я твой сын.
- Но… у меня уже почти все готово… все эмиграционные документы. Я уезжаю в Америку.
- Думаешь, я не знаю? - Они оба смотрят на фотографию. Кржиштоф едва различает себя на снимке. Видны только неясные очертания тела какого-то юного мальчика. Может быть, просто игра теней. Он говорит, пока еще не решаясь взглянуть Руди в глаза: - Я пришел забрать жизнь, которую ты мне должен.
- Будешь пить мою кровь? - Руди вовсе не удивлен. - Мне все равно. Мне уже все равно.
- Это неправда. Если тебе все равно, то зачем тебе ехать в Америку?
- У меня было предчувствие…
- У меня тоже. Поэтому я и стану твоим сыном, Руди. Но ненадолго. Потому что пройдет год-два, и люди начнут что-то
Подозревать. Я не расту, я не меняюсь внешне. Я уйду от тебя. Но вполне может статься, что ты опять мне понадобишься. Потому что ты знаешь; кто я на самом деле, и потому что мы связаны жизнью и смертью.
- Я весь в твоем распоряжении.
- Я верю, Руди.
- Пойдем ко мне. Надо подумать, какие тебе понадобятся документы.
- Да. - Сегодня он уже был у дома, где живет Руди, и ужаснулся на всю тамошнюю нищету и убожество. Он должен освободить этого человека, который не раз и не два поднимал его из мертвых и поплатился за это жизнью. И музыкой.
Сказать больше нечего. Они молчат, погруженные в общие воспоминания. Самые сокровенные мысли можно выразить только молчанием. Мальчик, который теперь называет себя Кржиштофом Лидиком, размышляет о быстротечности человеческой жизни. Руди постарел на двадцать лет, а он сам совершенно не изменился. Ему так хочется измениться… но он меняет только имена, одежду, языки, на которых он говорит. Только люди меняются изнутри.
Наконец он говорит:
- Прежде чем мы уедем совсем, давай заедем в Германию на пару дней? Там есть одно надгробие, которое мне очень нравится. Хочу забрать его с собой. Оно останется у тебя, даже когда мы с тобой разойдемся в Америке. И ты будешь изредка вспоминать меня. И думать обо мне…
- Я буду думать, что ты как бы умер.
- И лежу в мягкой и теплой земле. - Он говорит это с такой неизбывной тоской, но уже через мгновение он снова спокоен.
Мальчик по имени Кржиштоф Лидик медленно отворачивается от фотографии на стене - очевидного доказательства его истинной природы, - проходит сквозь залы музея, берет в гардеробе пальто и шарф и выходит на тихую улицу тихого городка Освенцим.
зал игровых автоматов и лабиринт
В другой гримерной за сценой - уже без зеркальной стены с видом на океан, но с таким же комплектом видеоэкранов - Мисси Пальват уже прощалась со Стивеном Майлсом и тремя норнами.
- Я поговорю с Тимми, чтобы он с вами встретился. И сразу же вас позову. - Она поднялась с диванчика и направилась к двери. - А пока можете здесь посидеть, посмотреть на экраны. Первыми выступают “Стервятники”, такая бесовская совершенно группа… Заводят публику перед выходом Тимми. Ладно, увидимся. Мне пора.
Она вышла в коридор и прикрыла за собой дверь.
Они остались одни - ждать.
Стивен какое-то время смотрел на экраны. Не потому что было интересно. Просто ему не хотелось смотреть на Мьюриел, Фрэнсиса и Пратну, которые сами были как стервятники.
Потом он заметил под потолком скользящую видеокамеру. Он снял куртку и набросил ее на камеру. Со стороны это смотрелось глупо. Но зато ему сразу стало спокойнее.
Похоже, кондиционер не работал. В комнате было невыносимо душно. Стивен понял, что нужно хоть что-то сказать - чтобы разрядить напряжение.
- А вы уверены, что теории Мьюриел - это не просто домыслы?
- Идиот, - прокаркала старая ведьма. - Ты же сам видел, как половинки идола соединились под пение тех людей. Ему нужна… большая толпа, объединенная единым порывом… толпа, которую лихорадит, которую воспламеняют эмоции. Помните, мы проезжали в Лос-Анджелесе мимо толпы митингующих… то ли была забастовка учителей, то ли еще не пойми чего… так вот. Когда мы проезжали мимо, я почувствовала, как дрожат половинки идола. Причем дрожат осязаемо. Это не просто мои фантазии.
- Может, достанем их прямо сейчас? - спросил Пратна. Таким возбужденным Стивен не видел его со времен Кембриджа.
- Можно, - сказала Мьюриел.
Принц и сэр Фрэнсис достали из своих пакетов по половинке огненного божка.
На экране, где шла прямая трансляция со сцены, бесновались четверо парней, одетых стервятниками. Все они были в птичьих масках, закрывавших всю голову и крепившихся на высоких воротниках по типу мягкой гофрированной трубы. Воротники подрагивали и гнулись, так что птичьи головы раскачивались в такт музыке. Зрелище, надо сказать, было мерзкое. Сама музыка - ее было слышно в приглушенных динамиках - складывалась из повторяющейся заунывной перкуссии и мрачных гитарных глиссандо. Бесноватые парни-стервятники даже не пели, а выкрикивали тексты шизоидно-сюрреалистического содержания, перемежая их время от времени визгливыми выкриками, утрированными птичьими трелями и скомпилированными звуками рвущейся плоти и рвущих плоть челюстей. Неожиданно у них за спинами развернулись огромные черные крылья, и все четверо поднялись над сценой на тросах. Черная ткань хлопала на искусственном ветру, и эти звуки, пропущенные через усилитель, добавили к уже имеющейся какофонии ритмическое электронное жужжание.
- Милая музыка, правда? Что-то в ней есть такое… от Вальпургиевой ночи. Я прямо себе представляю, как лечу на метле или варю колдовское зелье. - Мьюриел явно нравился этот ритмический шум.
- Господи, - вдруг воскликнул Фрэнсис.
- Что? - спросил Стивен.
- Идол дрожит. Я чувствую.
- Может, ты просто нервничаешь, приятель, - усмехнулся Пратна. Но потом, кажется, и он тоже что-то почувствовал. Потому что резко умолк и напрягся.
Стивен, как ни старался, так и не смог проникнуться возбуждением остальных. Что-то было не так - в том, что они затеяли. Что-то было неправильно. Это был не тот день, когда он - Стивен Майлс - взялся бы сжечь целый мир в пламени своих личных “Сумерек богов”.
Сэр Фрэнсис достал из карманов куртки четыре револьвера.
- По-моему, нам стоит вооружиться. На всякий случай. - Он раздал всем оружие. Стивен молча взял револьвер и убрал его в карман.
Он опять повернулся к экранам. На одном из них камера медленно проезжала по первым рядам… зрители бесновались почище “Стервятников”. Они кричали, прыгали на месте, танцевали в проходах, хлопали в ладоши. Но было там несколько человек, которые смотрелись явно не к месту на этом празднике жизни… например, вот этот мужчина, прижимающий к груди черную сумку. Глаза закрыты, на лице - выражение сосредоточенной ненависти. Может быть, это кто-то из тех, кто знает об истинной сущности Тимми? Может быть, в зрительном зале есть и другие такие же… сидят, судорожно сжимают в руках заостренные колья, распятия и головки чеснока и выжидают момент, чтобы рвануться на сцену и наброситься на князя тьмы?
Он рассмеялся про себя. Нет, это уже полный бред.
Кто вообще знает про Тимми?
Только Стивен и Боги Хаоса. И теперь еще Карла.
А если Карла попытается его остановить?
Эти волчьи глаза, шестьдесят лет назад… злобный взгляд зверя… или ему показалось, что злобный? И что сказал ему мальчик-вампир? Стивен попробовал вспомнить, но не сумел. Но ведь что-то же он сказал…
Ладно. Теперь уже поздно терзаться сомнениями. Стивен сжал в кармане револьвер, стараясь не прислушиваться к разговору трех норн, которые принялись обсуждать свои злодейские планы.
18

записки психиатра
В тот день, когда у Тимми был последний концерт, я весь вечер не находила себе покоя. Меня неудержимо тянуло в зеркальный зал. Я прошла по коридорам, населенным призраками и духами. И почему-то у меня было чувство, что я стала сильнее их. Ощущение собственного превосходства… Я больше их не боялась. Потому что во сне я была с Тимми в лесу, в черном лесу души.
Я прошла мимо бессчетных комнат. Одни комнаты были пусты. Другие как будто выгорели дотла, и сквозь проломы в обугленных стенах проглядывали куски искусственного неба. Когда-то здесь обитали вампиры. Но потом появился этот Брайен, и вколотил колья им в сердце, и навсегда погасил холодные искры их мертвых жизней, и разбил оболочку смертельных снов, которые держали их в мире смертных.
Теперь они обратились в прах, и их комнаты, обставленные полузабытыми грезами из их прежних жизней, теперь умирали тоже.
Комната Лайзы. Ряды развороченных телевизоров. Разбитые экраны как будто перетекают друг в друга наподобие часов Дали. Другие комнаты… Я прошла их насквозь - прямо сквозь стены, сквозь камень, сквозь кедр и сосну.
Ветер печали метался по коридорам… дом с привидениями, полуразрушенный замок из старого черно-белого фильма.
Где-то звонил телефон.
Я подумала: это какой-то абсурд. Откуда здесь телефон?
Я поднялась по ступенькам. Теперь коридоры казались почти живыми. Стены из дышащей плоти. Утроба чудовища. Теперь телефон звонил громче. Когда я вошла в комнату для сеансов, его звон стал почти оглушительным.
Я остановилась на пороге, глядя в бесчисленные зеркала. Телефон стоял на журнальном столике у дивана. Раньше его здесь не было. Ни столика, ни телефона. Я раздраженно схватила трубку.
- Алло? - Почему-то я ожидала, что это Стивен, хотя он не мог знать номера. Он вообще не знал, где я.
Смех. Сгусток тени в ближайшем зеркале вдруг обратился в Тимми. Телефонная трубка застыла у меня в руке и испарилась. Осталось лишь ощущение холодного пластика на ладони. Я зачарованно наблюдала за тем, как образ Тимми проявляется с той стороны зеркального стекла. Я машинально обернулась, чтобы взглянуть на реальное существо, чье отражение я видела в зеркале, но у меня за спиной не было никого.
- Ты же не отражаешься в зеркалах! - Я разозлилась. Я подумала, что это какой-то очередной фокус.
Опять порыв ветра. Теперь я узнала его, этот ветер. Ветер его бесконечного одиночества.
- И вообще тебя здесь нет. Ты сейчас во Флориде.
- Я поэтому и позвонил. Я ждала продолжения.
- Мне сейчас выходить на сцену.
- Черт, ты не отражаешься в зеркалах!
- Тебе неинтересно, что я сейчас переживаю? Да, по-моему, неинтересно. - Он перестал улыбаться. - А мне казалось, что мы с тобой сблизились. Карла; что мы с тобой - души друг друга, недостающие половины. Кого ты сейчас видишь в зеркале? Меня - что, кстати, не вписывается в общепринятую мифологию - или себя самое? Мое отражение или твое? Ты никогда не задумывалась о том, а что я вижу в зеркалах?
- Вряд ли ты позвонил, чтобы затеять философскую дискуссию о природе души, - сказала я.
- Да, все правильно. Сейчас я стою у себя в гримерной и уже надеваю свой дракульский плащ. Под плащом у меня рубаха с рюшами под восемнадцатый век, вся такая роскошная и кокетливая. Наверное, в чем-то таком ходил маленький Моцарт.
Из зеркала вдруг пахнуло гнилью. Я узнала этот запах: умирающий лес, больные деревья, звери, погибающие от голода, отравленные ручьи. Я отвернулась. Но Тимми был во всех зеркалах, и запах смерти исходил отовсюду, и сквозь него пробивался еще один запах - горящей серы. Тысяча Тимми Валентайнов, тысяча одинаковых лиц. И на всех лицах - страх.
Мне стало не по себе.
- Что происходит?
- Вот подтверждение тому, что наши с тобой отношения, Карла, очень продвинулись за последнее время, - сказал Тимми. - Мы с тобой можем общаться через зеркала, соприкасаться друг с другом сквозь саму пустоту. Хотя… смерть == пропасть куда более глубокая, и тем не менее мы с тобой соприкоснулись душами даже сквозь эту пропасть.
- Чего ты боишься?
- Боюсь?! Я боюсь?! Это просто нелепо! - кричит он из тысяч зеркал. - Разве я сам не воплощенный страх, квинтэссенция всех человеческих страхов? - Но его голос звучит как голос испуганного ребенка.
- Ты боишься.
- А чего мне бояться? - Он разводит руками. - Смотри, женщина. Я хочу, чтобы ты тоже увидела, что я вижу.
У него за спиной как бы раскрываются новые зеркала. Или это телеэкраны? Я увидела Брайена, судорожно вцепившегося в свою сумку. Потом - каких-то стариков, сидевших в комнате. Старая ведьма в инвалидной коляске дрожала - то ли от паралича, то ли от сексуального возбуждения. Ритм барабанов, рваные гитарные аккорды, резкая, дерганая мелодия в сопровождении глухого рева и пронзительных птичьих криков.
Дым валил из зеркал за зеркалами, едкий серный дым. Эта комната была центром его сознания, и я видела то, что видит он: что зеркала были вратами в ад - вратами в предельную тьму.
- Все они ждут меня, неужели ты не понимаешь? - крикнул он.
…парни в костюмах стервятников парят под блескучим небом…
- И что ты собираешься делать?
- Я не знаю! - Он жалобно всхлипывает, как потерявшийся ребенок. - Побудь здесь со мной. Посмотри концерт. Сделай, что сможешь.
- Что я могу сделать?! - выкрикнула я в ветер. - За три тысячи миль!
За стеной адского пламени я увидела силуэт Стивена. Он что-то сжимал в руках. Дирижерскую палочку; горящую головню, револьвер.
- Ты же неуязвим, - возразила я. - Они тебе ничего не сделают со своими распятиями и чесноком.
- Теперь у них есть что-то еще… Я не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45