- Никто не имеет права на
подобные обобщения, даже тот, кто, как я, рожден делать общие выводы. Не
следовало мне так говорить, хотя в словах этих, боюсь, есть доля истины и
немалая. Но если бы это и было полной правдой, не должен я так выражаться.
Мне надо было молиться за заблудших грубых людей, за этих ослов,
осмелившихся называться разумными людьми. Ну, а я-то сам разве лучше их
хоть в каком-нибудь отношении? Я разбрасываю не камни. Нет. Я разбрасываю
грязь, но грязь не может причинить боли и легко отмывается. Я...
- Думаю, мне пора домой, - сказала Сник, поднимаясь. - Подобные
разговоры ни к чему не ведут. Мне просто скучно. Я устала, и у меня болит
голова. Вы что-то говорили про грязь, падре. У меня такое чувство, что я
увязла в грязи. Хуже того, я провалилась в нее по самую шею.
- Жаль, - сказал Дункан. - А я-то хотел познакомиться с вашим новым
любовником.
Он тут же пожалел о сказанном, как-то само вырвалось.
Пантея Сник удивилась.
- У меня нет любовника - ни старого, ни нового. Но вам-то какое до
этого дело?
- Но вы сказали...
- Я сказала?.. А, понимаю, о чем вы. Я сказала, что я не одна в
квартире. Но он не любовник, просто был у меня в гостях. Вы что, ревнуете?
- улыбнулась Сник.
Дункан открыл было рот, инстинктивно собираясь отвергнуть ее догадку,
но, судорожно сжав горло, подавил в себе первый порыв.
- Да, ревную.
- Не хотите ли вы сказать, что _в_л_ю_б_л_е_н_ы_ в меня?
Сник не выглядела удивленной, скорее эта мысль сама поспешно
облеклась в слова...
- Да, влюблен.
Она глотнула воздух.
- Я не знала... вы никогда не показывали... ни единого знака...
- Теперь вы знаете.
- Ради Бога! - громко прервал их Кэбтэб. - Ну кто же так ухаживает? В
таком месте... шум, толпа... разве такой должна быть романтическая сцена,
разве здесь можно признаваться в любви?
- Не смущайтесь, падре, - сказала Сник. - Уж так случилось. Я даже
рада, что это произошло здесь, когда мы не наедине.
- Почему же? - спросил Дункан.
Положив руки на стол. Сник наклонилась к Дункану.
- Потому, что здесь легче сказать то, что я должна сказать. Сожалею,
Эндрю, но... в самом деле, вы мне нравитесь, я преклоняюсь перед вами. В
некотором смысле, вы - мой герой. Вы же вытащили меня из этого идиотского
склада, спасли, вернули меня к жизни. Но...
- Вы не любите меня.
- Я чувствую к вам симпатию, это несомненно.
Она выпрямилась.
- Но это все. Я не люблю вас. У меня нет к вам влечения, страсти. Не
хочу причинять вам боль, но что я могу с этим поделать. Вот так. Это
честный ответ.
- Благодарю вас, - сказал он, удивляясь, что голос его звучит твердо.
Слава Богу, внутренняя дрожь не выдала его.
- Что-нибудь изменится в наших отношениях? - спросила она. - Мы же
все-таки работаем вместе... Вы не возненавидите меня?
- Я немного ошеломлен... плохо соображаю, - ответил Дункан. - Не
знаю, что чувствую. Для меня это удар, хотя я понимаю, что это глупо. У
меня не было никаких оснований ожидать, что и вы будете испытывать ко мне
подобные же чувства. Ведь вы ни разу не проявили ничего такого - ни
словом, ни жестом... Нет, конечно у меня нет к вам ненависти. Я казню
себя, вы просто представить себе не можете, как сильно я терзаюсь, что
открылся вам в своей любви. Надо было мне подождать более подходящего
случая.
- Мне тоже очень жаль, но вряд ли это что-либо изменило бы.
Сник потрепала его по руке и направилась к выходу. Он не смотрел на
нее и сидел, уткнувшись в стол.
- Могу ли я тебе чем-нибудь помочь? - тихо произнес Кэбтэб.
- Да, - еще тише ответил Дункан. - Оставь меня одного.
- Надеюсь, ты не собираешься напиться, а потом угодить в какую-нибудь
историю? Помни, тебе нельзя привлекать внимание шпиков.
Дункан встал.
- Нет, я иду домой. Не знаю, чем займусь, просто не хочу, чтобы
кто-нибудь сейчас видел меня.
В голосе падре прозвучала тревога.
- Не думаешь ли ты покончить с собой?
Дункан рассмеялся, едва сдержав спазм в горле - предвестник рыдания.
- Нет! Клянусь Богом! Что за чушь! Разве я когда-либо давал повод
подумать, что способен на такое?
- Для твоей души наступила темная ночь. Поверь мне, со мной случалось
такое. Если бы я только мог помочь тебе...
- Увидимся завтра, - сказал Дункан. Он направился к выходу. Падре
ошибался. Душа Дункана не утонула в беспросветной ночи. Внутри него
разлился яркий, хоть и искаженный болью, свет, словно лучи его изгибались
под разными углами вокруг него. И свет этот, ослепительно яркий, был еще и
холодный, очень холодный.

21
Ранним утром следующего Вторника Дункан сидел у себя на кухне.
Обжигаясь, он пил из большой чашки горячий кофе, а душу его жгла тяжкая
рана, жгла сильнее, чем крутой кипяток. Грудь сдавила боль, на глаза
подступали слезы. Картины мучений могучих, смертельно раненных животных
являлись Дункану: гигантский слон, у которого меж ребер торчало длинное
копье, оглашал все вокруг трубным ревом агонии и гнева; лев, слизывающий
кровь с искореженной пулей лапы; кашалот, тело которого пронзил
предательский гарпун, пущенный с безобидного на вид судна, выпрыгивал,
теряя силы, из воды.
Приканчивая уже третью чашку дымящегося кофе - в два раза больше
безопасной для здоровья нормы, если верить рекомендациям Бюро медицины и
здоровья, - он вдруг рассмеялся. Это был негромкий, перемешанный с болью
смех. Но сквозила в нем воля человека, сумевшего посмотреть на себя
иронически. Возникавшие в сознании образы благородных, колоритных
животных, страдающих от ран? Ну почему, например, ему не представить себе
полураздавленного сапогом таракана, ползущего с выдавленными наружу
бледными внутренностями? Почему не муха, отчаянно жужжащая, не в состоянии
выбраться из сковавшей ее паутины? Не беспомощный вонючий жук, которому
дверью отхватило заднюю половину? Или крыса, неосмотрительно наевшаяся
отравленного сыра?
Дункан снова рассмеялся. События и чувства - переосмысленные - заняли
положенные места. Разве он первый человек, которого отвергли? Конечно,
нет. Да и с ним самим это не впервой.
Удовольствие, полученное Дунканом от философских изысков, было
действительно велико, да и историческая перспектива - приятно чувствовать
себя объектом истории - тоже предстала теперь в истинном свете. И все-таки
уже через несколько секунд боль обрушилась на него с новой силой.
Ну что ж. Он справится с этим. Время неспособно заживить все раны, но
оно высасывает из них боль и с его течением предает их забвению. Проглотив
легкий завтрак, Дункан отвлекся уборкой квартиры. Затем он вышел на улицу,
заполненную ликующей толпой. Обычный будничный день казался людям
праздником. Он - единственный - не ощущал его. Все оживленно
переговаривались и улыбались - сегодня день освобождения от мониторов.
Наблюдательные камеры - небесные глаза - были отключены, а мрачные гэнки
не вышли из участков. Тяжкую, ставшую привычной ношу наконец сняли с их
плеч. Или люди думали, что это свершилось, рассуждал про себя Дункан.
Какая наивность! Неужели они и в самом деле верят, что приобрели право
вести себя как маленькие дети? Похоже, что так.
Придя в Бюро, Дункан увидел, что никто не работает, а начальникам,
судя по всему, нет до этого никакого дела. Они вели себя столь же
беспечно, как и их подчиненные, стояли в коридорах, пили кофе, оживленно
беседуя друг с другом, смеялись и шутили. До разговоров с подчиненными они
однако не снисходили даже сейчас. Кивнув начальству, Дункан вошел в свою
рабочую зону и сел в кресло. Хотя ни один из служащих даже не подходил
сегодня к компьютерам, Дункан включил машины. Ну и что теперь делать?
Он нахмурился. Его занятия казались ему какими-то несущественными,
смутными, прыгающими с одного на другое. Ему совсем не хотелось
приниматься за работу. Он мысленно выругался. Беззаботное настроение
коллег мало-помалу охватывало и его. Дункан хотел все-таки взяться за
дело, но глядя на экраны, никак не мог сконцентрировать внимание. Когда
вскоре несколько коллег предложили бросить все и пойти выпить, он, к
удивлению своему, согласился.
- Конечно! Прекрасная идея!
Что, черт побери, я делаю, подумал он, проходя мимо группы
начальников, которые оживленно что-то обсуждали, но те, казалось, не
обратили ни малейшего внимания на то, что операторы банка данных покинули
свои рабочие места, а многие и вовсе уходят. Дункан, как и его коллеги,
спокойно прошел мимо машины, в которую, покидая помещение Бюро в рабочие
часы, они обычно вставляли свои идентификационные карточки.
На улице компания принялась оживленно обсуждать, где лучше всего
отпраздновать столь знаменательное событие. Трудно было слышать друг друга
- такой невероятный шум стоял вокруг. Пешеходы и пассажиры автобусов,
велосипедисты кричали и смеялись. Коллеги сошлись, наконец, на том, что
ближайшей, а следовательно, и лучшей из всех таверн является Спортер.
Дункан сообразил наконец, почему на улицах столь людно. Магазины были
пусты, а их служащие, тоже высыпали в переходы. Это уже не казалось ему
странным. С какой стати эти люди должны были проявлять большее рвение к
работе, чем он сам. Уж если те, кому положено наблюдать за ними, давно
разгуливают в праздничной толпе, почему бы и им не присоединиться к
веселью?
Добраться до Спортера оказалось делом вовсе не простым. Пришлось
пробираться сквозь плотную толпу. Садиться в автобус было бесполезно: они
по большей части беспомощно стояли, зажатые пешеходами, а водители давно
покинули машины.
- Что происходит? - прокричал Дункан, обращаясь к Варк Зунг Коблденс,
женщине, которая работала рядом с ним в Бюро.
- Не понимаю, вы что удивлены? - крикнула она в ответ.
- Да нет. Забудьте! - прокричал Дункан, но коллега сделала это и без
его напоминания.
Когда группа, наконец, добралась до Спортера, из десяти человек,
покинувших Бюро, осталось лишь пятеро. Они с вожделением нырнули в
таверну, беспрестанно фыркая и хихикая, и только тут немного поутихли.
Таверна была буквально забита людьми, но официантов вообще не было видно.
Толпа проявляла очевидное нетерпение, люди вскакивали со своих мест и
оживленно кричали, как будто их гомон мог вразумить исчезнувших
официантов. Затем какая-то женщина зашла за стойку ближайшего бара,
схватила стакан и наполнила его виски из кранчика, торчащего прямо из
стены. Проглотив довольно большую порцию, она кашлянула со смаком и,
смахивая выступившие слезы, вскричала:
- Пейте все, я плачу за всех!
Люди ринулись к ней. Что за милое дело - сам себе бармен! Некоторые
пытались заплатить за выпивку, просовывая свои карточки в щели кассовых
аппаратов, но толпа смела их, язвительно высмеивая.
- Сегодня День Свободы! - вопил падре Кэбтэб. - Пусть все будут
свободны! Все бесплатно! Или, если настаиваете, плачу я. Только не
спрашивайте, как меня зовут!
Толпа немного поредела, некоторые перебрались в другие залы, где
разыгрывались аналогичные сцены. Вскоре трезвых не осталось вовсе, все
были более (в основном - более) или менее пьяны - и от души наслаждались.
Дункан с Кэбтэбом, с большими бокалами в руках, пошатываясь и расплескивая
на ходу бурбон, пробрались к одной из кабинок. Рядом - непрошенные - еще
двое посетителей. Черноволосая, весьма привлекательная женщина была одета
лишь в длинную, лиловую с розовым ночную рубаху. Она сообщила, что живет
здесь совсем рядом, проснулась недавно и, еще не успев позавтракать,
высунулась на улицу посмотреть - почему так шумно. Затем, повинуясь
импульсивному желанию, она выскочила на улицу и присоединилась к веселью.
- И вот я тут, готовая на все!
Ее рука явно подтверждала слова. Ласковые пальцы оказались между ног
у Дункана.
По какой-то странной причине это не удивило и не смутило его. Однако
вид мужчины, также усевшегося рядом с ними, заставил его насторожиться.
Худой, с большими глазами, в зеленой шляпе с антенной. Дункан уже
встречался с ним... Да конечно же в поезде по дороге из Нью-Джерси.
Профессор Каребара. Дункан вспомнил вдруг, что видел его по телевизору в
хронике о драке в Спортере. Лицо Каребары показалось Дункану еще более
вытянутым и узким, а глаза походили на перископы диковинного насекомого.
Каребара был одет в высокие сапоги, красные, до колен брюки, голубой плащ,
белую с кружевами рубаху со светло-зелеными узорчатыми полосами тесьмы по
краю рукавов и зеленую шляпу, какие носили древние пуритане. На ней
возвышалась двухфутовая пурпурного цвета антенна.
- Что вы здесь делаете, профессор? Опять несете вздор?
Каребара, отпив немного вина, сказал:
- Конечно, нет. Я иногда прихожу сюда посмотреть популяцию Муравьев.
- Муравьев? - удивился Кэбтэб. - Какие же здесь муравьи?
- Вы разве не видели? Удивительно. Наше бюро просто не успевает
обрабатывать поступающие жалобы. Муравьи повсюду, они обитают в пустом
пространстве между стенами, на складах, осваивают любое место, где, как им
кажется, никто их не потревожит. Местные муравьи возникли в результате не
столь давней мутации одного из видов. Их научное название все равно ничего
вам не скажет. Удовлетворимся тем, что обыватели называют их садовыми
муравьями. По-моему, они превосходно адаптировались к условиям обитания,
которые раньше считались крайне неблагоприятными для них. Они питаются
всем тем, что поддерживает и человеческую жизнь, а кроме того поедают
других насекомых, например тараканов. Они...
- Тараканов? - переспросил падре. - Каких тараканов?
- В Лос-Анджелесе их великое множество. Надо заметить, обитают они
главным образом в тех кварталах, которые получают минимум кредитов. Там
много людей без определенных занятий, не соблюдающих принятые нормы
поведения. Эти люди не особенно утруждают себя уборкой помещений, несмотря
на все усилия правительства вдолбить им необходимые санитарные правила. Я
подозреваю, что они сознательно ведут себя как самые последние разгильдяи,
просто показывая свое презрение к правительству. Так или иначе, меня
самого интересуют не столько сами муравьи, хотя они и обладают некоторыми
просто странными, удивительными свойствами, а те имитаторы-паразиты,
которые плодятся вокруг них. У этих тоже существует новая разновидность,
возникшая в результате недавней мутации. Они...
Дункан перестал слушать. Женщина, сидевшая рядом с Каребарой,
соскользнула под стол и сейчас проделывала с ним нечто такое, что способно
возбудить мужчину гораздо сильнее любых рассказов об удивительных
свойствах Муравьев. Кэбтэб, тоже пренебрегая лекцией Каребары, свесился
под стол и заинтересованно спросил:
- Что это она там делает?
- Мне не хочется разговаривать, - выдавил из себя Дункан. Лицо его
исказилось, он учащенно дышал. Еще несколько секунд - и все было
кончено... Затем наступила очередь падре вцепиться в край стола, выпучить
глаза и, сопя, постанывать. Еще через некоторое время вдруг замолк
профессор; лицо его, обычно каменно-неподвижное, скривилось и напряглось
как тетива лука, затем резко задергалось, словно шкура животного от укусов
назойливых мух. Он испустил протяжное "аах!" и совершенно неожиданно
возобновил прерванную лекцию, правда, вовсе не с того места, где недавно
остановился.
- Кто она такая? - спросил Дункан.
Каребара не ответил. Дункан больно сжал худое плечо профессора.
- Кто она? - повторил он свой вопрос.
- Понятия не имею, - сердито ответил профессор. - Почему бы вам не
спросить ее?
Женщина высунулась из-под стола и, протянув руку, схватила бокал
падре. Опустошив бокал, она опустилась на четвереньки и поползла к
соседней кабинке. Дункан приподнялся со стула и следил за выражением лица
женщины, сидевшей за соседним столом. Ее товарищи - еще одна женщина и
двое мужчин - отлично понимали, что происходит. Они пронзительно смеялись
и отпускали замечания, на которые та не обращала внимания. Вцепившись
руками в край стола, откинув голову назад и закрыв глаза, она тихонько
стонала. Дункан сел и отвернулся.
- Надо же, никто не протестует, - заметил он.
- А с какой стати? - сказал Кэбтэб.
Дункан не мог найти ответа.
- Очень щедрая женщина, - вставил падре, - и так демократично
настроена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40