Что такое виски и почему именно на два пальца, они не знали, да и знать не могли. Содовая вызывала отдельное недоумение и вполне понятную при данных обстоятельствах настороженность.– Колдовское наваждение, – выдохнул наконец король. – С появлением дракона все переменилось, все стало каким-то странным…– Все смешалось в доме Облонских, – испуганно подтвердил Сереион.Оттобальт согласно покивал, и очаровательный помпончик заскакал на его колпаке.– И не говори. Я сам все чаще и чаще замечаю, что меня как будто кто-то подменил: по крышам больше не гуляю…– Ваше величество!– А? Что?– Какие крыши?!– Откуда мне знать, Сереион. Знаю, что не гуляю, а по каким не гуляю – кто же мне скажет. Не гулял я никогда в жизни ни по каким крышам. Я что, сумасшедший, с такой высоты брякнуться?– Наваждение, не иначе, – выдохнул Сереион.– А то…Оттобальт откусил кусочек набанца и сиротливо примостился на краешке кровати.– Выпей, чего уж там. Какая здесь, к Ампетрусу, служба?В этот скорбный миг реальность снова изменилась.В реве, свисте и рокоте явственно послышались новые звуки. Да что там звуки? Жуткая брань, изрекаемая громким, пронзительным, незабываемым голосом, который, однако, никто не ожидал услышать в ближайшее время.И вот теперь король и его верный гвардеец, не в силах прийти в себя от нового потрясения, судорожно пытались понять: к лучшему оно все или к худшему?– Ах ты пичкамут сильзяшный!!! – верещал этот нездешний голос. – А вы что стоите, как стадо тумчепегих суричей?! (Снаружи донесся лязг и брязг – очевидно, проснулись и неактивно задвигались рыцари-бесумяки, поставленные на автопилот, который включался в любом состоянии.) Сделайте же что-нибудь с этим небритым язьдрембопом!!! – неистовствовала тетя. – Какая сватихабская сволочь додумалась положить его рядом со мной?!Здесь дивная женщина полностью переключилась на своего соседа по спальному месту, обличая все его пороки и грозя карами, по сравнению с которыми смерть на костре показалась бы вполне приятным пикничком с барбекю.– А ну вставай, сейчас я тебе устрою тупичельский восход!! Разлегся, как у себя дома!Звон и грохот свидетельствовали о том, что под горячую руку королеве попался кто-то из закованных в железо верных охранников и что последнему крупно в связи с этим не повезло.– Перегаром разить? – приступила Гедвига к излюбленной теме об этике и эстетике поведения в обществе отдельно взятой личности. – Не позво-о-олю! Где это видано, чтоб люди так храпели?! За это кто-то ответит! В этом замке можно когда-нибудь выспаться?!Наконец зашевелилось и второе главное действующее лицо этой симфонии в криках. Лесоруб Кукс не привык, чтобы ему перечили. Нет, тетю Гедвигу он боялся не меньше, чем остальные, но сейчас, когда даже звездный свет падал на каменные плиты двора с диким шумом и грохотом, а пробирающаяся в свою норку крохотная мышка – казалось ему – издавала писк, способный оглушить и раздавить обычного человека, этот вот дикий крик находился уже за гранью добра и зла.По опыту лесоруб Кукс знал, что раскалывающуюся после попойки голову нужно какое-то время крепко сжимать в руках, чтобы она не распалась на несколько частей, – и это вам не фигушки воробьям показывать, а важнейший жизненный этап. Но попробуй подержи голову в руках, когда тебя трясут, как грущу.Вообще же напился он до кристальной чистоты биографии – в том смысле, что ничего ни о себе, ни об окружающих в данный момент не знал, да и знать не хотел. В таком состоянии у человека остаются только условные рефлексы.Король и Сереион, затаив дыхание и не приближаясь к окну, ждали, чем это закончится.– Ты на меня топором позамахивайся, позамахивайся! Я тебе покажу, как несчастной женщине не давать спать!Очищенный набанец безнадежно шлепнулся на пол.Король – отрешенный и далекий от мирской суеты, как памятник нутичемскому выпускнику, – застыл в неудобной позе.Сереион вслушивался в возню, доносившуюся с улицы, боясь обронить хоть слово. Замок гудел, как растревоженный улей: опять бежали куда-то стражники и слуги, верещали что-то герольды, лаяли все без исключения псы и ржали лошади. Основной темой в эту грандиозную симфонию вплеталось пьяное ворчание Кукса, действительно похожее на ворчание язьдрембопа, которого разбудили в самый разгар летней жары. И вторили ему звонкие тумаки и шлепки, которые щедрой рукой раздавала бодрая и отдохнувшая королева-тетя.– Это похоже прямо на надругательство, прямо на покушение какое-то! – излагала она свеженькую мысль. – А ну отдай топор! Что ты в него вцепился, как в лялехинский пафитон!! Я не знаю, что я сейчас с тобой сделаю! (СПРАВКА: скрипка Страдивари и альт Гварнери, вместе взятые, не так почитаемы в нашем мире, как в Вольхолле – драгоценный лялехинский пафитон. Этот волшебный музыкальный инструмент, по слухам, способен двигать камни и скалы и заставлять бессловесных тварей говорить. Он может пробудить все лучшее в человеческой душе и исторгнуть из ее глубин неведомые прежде чувства. Правда, для этого нужно, чтобы кто-то сыграл на нем. Проблема заключается в том, что никто не знает, каким именно инструментом является лялехинский пафитон – щипковым, струнным, смычковым, духовым или ударным. Многократные попытки, выяснить это пока что не дали положительного результата, так что бесценная вещь по сей день ожидает своего виртуоза-исполнителя. Р. S. (что в Вольхолле обозначает – по секрету). Вообще-то до сего дня из лялехинского пафитона удавалось извлечь лишь исключительно отвратительные звуки.) Наконец Оттобальт и Сереион пришли в себя настолько, что смогли выбежать на балкон и перегнуться через перила. Их взглядам предстало незабываемое зрелище: Гедвига в модной ночной рубашке с бантиками и в колпаке и пьяный, едва стоящий на ногах Кукс перетягивали любимый топор лесоруба, будто канат. Кукс, не в состоянии вымолвить ни слова, только нечленораздельно мычал и изо всех сил старался удержаться на ногах, отчаянно хватаясь за спасительный топор и мощные формы Гедвиги. Словно два борца перемещались они по импровизированному рингу, время от времени натыкаясь на бестолково сновавших бесумяков, отчего последние с грохотом валились, словно сбитые кегли, и с облегчением засыпали.Гедвига поняла, что это заговор и на поддержку верных рыцарей надеяться не придется. Обычную женщину сие открытие повергло бы в панику и лишило воли к сопротивлению, но Нучипельская Дева не такова. Пламя отваги вспыхнуло в ее крохотных глазках, грудь стала вздыматься еще выше, а уши покраснели. С нечеловеческой силой она замотала топором, к обратной стороне которого намертво приклеился злосчастный законный владелец. При этом королева-тетя норовила пихнуть врага пухлой, но все еще стройной ножкой куда-нибудь под дых (а теперь сделайте поправку на небольшой рост дамы. Сделали? Вот то-то…). Кукс только крякал да из последних сил пытался устоять на ногах, однако кого надолго хватит при таком раскладе?– Э-э-э-э… Е-е-е-е!!! – завопил Кукс и, теряя равновесие, свалился на отважную королеву. Его грузное тело, словно скала, упало на Нучипельскую Деву и увлекло ее прямо на антихрапное ложе, придавив сверху всей тяжестью.Попытки выкарабкаться успехом не увенчались. И королева во всю мощь своих легких оповестила Дарт:– На по-мо-о-о-щь!!! На-си-и-и-лу-у-у-ют!!!Говорят, в одном из известнейших театров мира стояли как-то на балконе или в ложе бельэтажа два корифея театрального искусства. И один из них время от времени говорил артистам: «Не верю».– Не верю, – буркнул Оттобальт, не зная, что копирайт на эту фразу – у Станиславского.Сереион не смог сдержаться и захихикал в кулак. За их спинами появилась робкая и смятенная тень, жаждущая постучать в двери королевской опочивальни, но, увы, – двери отсутствовали, и тень застыла на пороге в совершеннейшей прострации. Затем вспомнила о служебном долге и хриплым шепотом призвала:– Ваше величество! Ваше величество-о-о!Оттобальт и Сереион переглянулись, словно болельщики одного клуба, и ринулись обратно в спальню, делая вид, что они тут ни при чем, ни сном ни духом. Сидят вот, набанцы чистят, двери пытаются починить – и никого не трогают. Не обязательная в данном романе глава В жизни всегда есть место подвигу.Надо только быть подальше от этого места. Плот, сооружаемый под чутким руководством Салонюка, был готов только к утру.Пульхерия Сиязбовна не осталась на чай, а исчезла сразу, как только Жабодыщенко отцепился от ее хвоста. Очевидно, поползла в ближайший санаторий – или подобное заведение – лечить изрядно потрепанные нервы. Надо сказать, что четверо партизан с облегчением восприняли ее уход, но Маметов был скорбен и безутешен. Мамафюрер – вот так, одним словом – произвела на него неизгладимое впечатление. Он подозревал, что в родном Ташкенте такое не водится и что он упустил единственную в жизни возможность обзавестись чудесной зверей в платочке. Свою скорбь он изливал товарищам по оружию, но те оставались холодны и глухи к его страданиям. Они вообще предпочитали считать вчерашнее происшествие коллективным страшным сном.На рассвете, то и дело ныряя в плотный туман, похожий по цвету и фактуре на овсяный кисель, партизаны грузили на плот оружие и вещи. Плот тихо поскрипывал на воде. Бревна для него пришлось настилать в несколько слоев, потому что под весом пяти человек и их скарба он то и дело норовил уйти под воду.Самым хмурым и усталым изо всей компании был Жабодыщенко, который сделал львиную долю всей работы.Берясь за шест, он обратился к Салонюку:– За цю работу вы мене повинны отпуск дать.Тарас насторожился:– Яку? Куды це ты лыжи навострил?Жабодыщенко почухал в затылке:– Вид работы у коллективе. Отдохну денька два-тры, а заместо мене нехай хлопци пороблять.Партизанский командир не на шутку рассердился:– Хто вместо тебя буде робыты? У мене кожна людина на вес золота, писля вийны гуляй скильки хочешь, а тепер – зуськи!Жабодыщенко, тяжело вздыхая, заметил:– Писля вийны все отдыхать будуть, так нечестно.Перукарников внес ноту оживления в их скорбную беседу:– Товарищ командир, а что делать тем, кто не доживет до конца войны?Жабодыщенко всполошился:– Чур мене, чур мене.Салонюк подумал, что после войны надо будет подобрать себе какую-нибудь профессию полегче. Где-нибудь за Полярным кругом или в пустыне. Только чтобы там, не дай бог, не встретить Перукарникова с его дурацким юмором. Потому что силы у партизанского лидера тоже не бесконечные. Однажды и он может не выдержать нечеловеческого напряжения.– Перукарников! – взмолился он. – Ну що за дурный вопрос? Чи ты не знаешь, що на тому свити ничего не роблять. Там такый вечный отпуск.Внезапно его осенила гениальная мысль. Он отобрал у Жабодыщенко шест и вручил его Ивану.– До речи, ось тоби, Ваня, естафетна палычка вид Миколы. Держи. Будешь грести.Маметов, бегом направляясь к плоту, заголосил:– Командира, моя тут сидеть?!Великий стратег снова ожил в Салонюке. Более того, в нем проснулся и дремавший до поры до времени тактик. Гений всегда предупреждает неприятности, а не борется с ними.– Маметов, стий! – скомандовал он грозно. – Кру-гом! Чоботы знять! В торбу схо-вать! Перукарников, цей процесс проконтролю-вать!Маметов жалобно застонал:– Товарища командира…Но непреклонный Салонюк в зародыше пресек всякие намеки на неповиновение:– Нияких спорив, Маметов. На цему трямзипуфе я капитан, и мени не потрибни посеред реки нияки инциденты – типа всплытие ризных разлютованных тварин местной фауны!Маметов нехотя уселся на берегу и принялся , стягивать сапог:– Маметов замерзать, потом болеть, однако, кто лечить? – укоризненно заметил он.Салонюк оставался холодным и гордым, как Снежная королева, которая была так далека от простых человеческих проблем и горестей:– Не подобаються мои требования, Маметов, беги по берегу слидом за плотом.Перукарников честно выполнял приказ командира, надзирая за тем, как его товарищ избавляется от обуви.– Давай, давай, Маметов, шевелись быстрее! А то точно заболеешь или на пароход опоздаешь – одно из двух.Еще несколько минут бестолковой суеты и беготни, оханий и причитаний, дележа обязанностей и гневных окриков командира – и вот наконец свершилось! Беспокойное хозяйство разместилось на плавсредстве и отправилось в неизвестность под шелест прибрежных камышей и плеск волн.Над водой по-прежнему клубился туман, и Салонюк, с одной стороны, тревожился по этому поводу – не приведи Господи наскочишь на мель или берег. А с другой стороны, радовался этому обстоятельству, ибо если партизанам не видно ни берега, ни немцев, которые вполне могут по нему бродить, то и немцы партизан не обнаружат.Жабодыщенко пристроился у края плота, копаясь в подкладке своей шапки. Там, как мы помним, были у него припрятаны снасточки для ловли рыбы. Естественно, что этот достойный член отряда хотел позаботиться о питании:– Зараз рыбки зловымо.Сидорчук пристально вгляделся в даль и никакой дали, естественно, не обнаружил. Все было словно затянуто серой влажной марлей.– Шось туман сегодни сильный, тильки б не наскочиты на каменюки.Перукарников, стоя на носу, опустил шест в воду и пощупал дно:– Не боись, Василь, не наскочим. – И поскольку настроение у него было приподнятое, затянул песню: Затуманились речные перекаты…шли домой с войны немецкие солдаты! Удивленное его репертуаром, эхо немного поколебалось, но все же разнесло слова песни далеко по реке. Салонюк испуганно заозирался вокруг:– Ты шо, Перукарников, белены объився, чи шо? Так голосно спиваешь, зараз до нас, як мухи на мед, вси фашистськи бомбардувальники позлетаються.Перукарников сверкнул белозубой улыбкой:– Виноват, товарищ командир, искуплю!Жабодыщенко, оторвавшись на миг от рыбалки и подняв глаза к небу, вслушался в тишину:– Та ни, самолеты в таку погоду не литають.Волосы у Тараса от такой беспечности встали дыбом:– Тихише, тихише, хлопци. Добре, шо туман та нас с берега не видно, бо було бы як у фильме «Чапаев», а нам це не подходить, у нас обратной дороги нема.Жабодыщенко, лежа на животе у края плота и дергая за снасть с наживкой (успел же среди всех хлопот накопать червяков!), прошептал горестно:– Шось не клюет.Салонюк приставил к глазам бинокль и принял позу человека, который умудряется что-то рассмотреть в непроглядном тумане:– Ты бы, Микола, лучше за кулеметом сидив, а не дурью маявся.Жабодыщенко серьезно возразил:– У мене отпуск, я не можу. И вообще, за кулеметом Сидорчук сидить – це його улюблена играшка.Салонюку пришлось оторваться от окуляров бинокля, чтобы прожечь Миколу гневным взглядом. Однако Жабодыщенко был бесчувственным, как бревно, – его такими взглядами пронять было трудно.– Не видно, що Сидорчук зайнятый та не може нас охороняты? – поинтересовался командир.– Видно, – ответствовал Микола. – Та все одно – не хочу.Салонюк раздраженно уточнил:– Так шо, може, мени Маметову кулемет доверить?Колбажан сразу простил дорогому товарищу Салонюку его байские наклонности и жестокие выходки. И даже последнюю, с сапогами. Он широко улыбнулся и доверчиво обратился к Тарасу:– Командира, командира, моя у пулемета быть лучше, можна сидеть?Командир отвечал народной пословицей:– Калына хвалилась, що з медом солодка… Ты лучше, Маметов, свои чоботы добре держи, бо вони уплывуть на нашу погибель.Жабодыщенко разочарованно подергал леску и понял, что рыбалка здесь ну вообще никакая. Так что совершенно незачем травмировать тонкую психику товарища Салонюка – овчинка выделки не стоит. Если бы здесь клевало, то он бы стоял насмерть, отстаивая право на отдых, заработанный с топором в руках. Но стоит ли вызывать на себя гнев командира, если на другой чаше весов нет никакой очевидной выгоды? И Микола примирительно забубнил:– Та вы не хвилюйтесь, товарищу Салонюк, зараз я трохи порыбалю та за кулемет сяду, добре?Тарас с горечью поведал сам себе:– Сижу, як лялька на самоваре, ниякои дисциплины.Маметов не понял, отчего так быстро отпала его кандидатура. Пулемет он любил и давно уже мечтал из него пострелять.– Товарища командира, – жалобно заныл он, – ну можна моя за пулемет сидеть?Салонюк уже принял прежнюю позу, в которой, по замыслу, его и должны были запомнить очевидцы и потомки: прямая спина, гордая осанка, высоко вздернутая голова и бинокль в правой руке. Маметов тайфуном ворвался в неспешное течение его мыслей и сбил с толку. Однако Тарас был человеком добрым и сдержанным. Нечеловечески кротким голосом он выговорил:– Угомонись, сынку, не сегодня. Ось колы вбьють Жабодыщенко, тоди поговорымо.– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул Микола, – не дай бог.– Вин як мишень – фигура самая приметная, – продолжал Салонюк. – Лежить на брюхе, гвынтивку в руках не держить, ничего не бачить, окрим своей рыбалки, стреляй – не хочу.Жабодыщенко нервно смотал снасть и недовольно уселся возле пулемета:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35