— Пойдемте, я вас провожу,— предложил Нобин.
— Открой, пожалуйста, его комнату, я хочу на нее взглянуть,— попросил я Нобина.
Нобин отпер дверь. Свернутая постель все еще лежала на краю кровати. Огрызок карандаша, несколько клочков бумаги. В этой комнате Гохор нараспев читал мне свои стихи о горестях плененной Ситы. Сколько раз бывал я в этом доме, ел и ночевал, сколько раз причинял беспокойство его обитателям. А сейчас из тех, кто с улыбкой привечал меня здесь, никого уже не осталось в живых. Сегодня я пришел сюда в последний раз.
По дороге я узнал от Нобина, что Гохор и его детям завещал небольшую сумму денег. Все остальное имущество достанется двоюродным братьям и сестрам, а также пойдет на содержание мечети, которую построил его отец.
В монастыре я застал множество гостей. Оказывается, вместе с гуру приехало немало его учеников и учениц, они заняли все помещения и, судя по всему, не собирались скоро уезжать. Вишнуитские службы, насколько я понял, шли своим чередом.
Меня встретил Дварикдас. Причина моего приезда была ему, конечно, понятна. Он пожалел о Гохоре, но с лица его не сходило выражение растерянности и недоумения, которых прежде я никогда не замечал. Возможно, он был утомлен и озабочен необходимостью оказать достойный прием множеству гостей. Видимо, поэтому у него просто не было времени спокойно поговорить со мной.
Узнав о моем приезде, пришла Падма, но и ее словно что-то тяготило и смущало, казалось, она была рада поскорее убежать.
— Комоллота-диди очень занята? — спросил я ее.
— Нет. Позвать диди?
Она ушла. Все это было так странно, что меня охватила тревога. Немного погодя пришла Комоллота и, совершив пронам, сказала:
— Гошай, пойдем ко мне, посидим в моей комнате. Постель и прочие вещи я оставил на станции, со мной
была только сумка да шкатулка Гохора, которую нес на голове мой слуга. В комнате Комоллоты я вручил ей шкатулку и сказал:
— Береги ее, в ней много денег.
— Я знаю,— ответила Комоллота. Поставив шкатулку под кровать, она спросила:—Ты, должно быть, не пил чаю?
— Нет.
— А когда ты приехал?
— Вечером.
— Я пойду приготовлю тебе чай. И она удалилась вместе со слугой.
Пришла Падма. Она принесла воды для умывания и тут же исчезла.
«Что же такое случилось?» — снова подумал я.
Комоллота подала чай, немного фруктов и сладостей от послеполуденной трапезы бога. Я был голоден и не мешкая принялся за еду.
Вскоре послышались звуки раковин, колокольчиков и тарелок — началась вечерняя служба.
— Как? Ты не пошла? — удивился я.
— Мне запрещено.
— Запрещено? Что это значит?
— Запрет есть запрет, гошай,— грустно улыбнулась Комоллота.— Это значит, что мне запрещено входить в храм.
У меня пропал всякий аппетит.
— Кто запретил?
— Гуру старшего гошая и те, кто приехали вместе с ним.
— Но почему?
— Они сказали, что я нечистая и мое служение оскверняет бога.
— Ты нечистая? — Тут только у меня как молния сверкнула догадка: — Они подозревают тебя из-за Гохора?
-Да.
Я ничего не знал о ее отношениях с Гохором, но не колеблясь заявил:
— Но это же ложь. Этого не могло быть!
— Почему же, гошай?
— Не знаю, Комоллота, но большей напраслины еще не бывало. Должно быть, такова в человеческом обществе награда за то, что ты беззаветно ухаживала за умирающим другом!
Глаза ее наполнились слезами.
— Теперь я больше не горюю,— сказала она.— Бог
всеведущ, и я его не страшилась, боялась только твоего осуждения. Теперь я избавилась от страха.
— Неужели из всех людей на свете ты боялась только моего суда?
— Да, только твоего.
Мы помолчали. Потом я спросил:
— Но что говорит старший гошай?
— А что он мог сделать? — ответила Комоллота.— Иначе вишнуиты перестали бы посещать монастырь. Оставаться здесь мне дольше нельзя. Я и сама собиралась уйти отсюда, но никогда не думала, что это произойдет таким образом. Жаль мне только Падму. Совсем еще ребенок, сирота—старший гошай нашел ее в Нободипе. Она будет горевать, когда уйдет ее старшая сестра. Навещай ее, если сможешь. Если Падма не захочет здесь оставаться, попроси от моего имени Раджу устроить ее судьбу, уж та позаботится о том, чтобы ей было хорошо.
Мы снова немного помолчали.
— Как быть с деньгами? — спросил я.— Ты их возьмешь?
— Нет. Я нищая, зачем они мне.
— Но если они когда-нибудь тебе пригодятся... Комоллота улыбнулась:
— Когда-то и у меня было много денег, но разве они мне пригодились? А если будет нужда в деньгах, для чего ты существуешь на свете? Я попрошу их у тебя, зачем мне брать у других?
Я не знал, что на это сказать, и только молча смотрел на нее.
— Нет, гошай, деньги мне не нужны,—повторила она.— Меня не оставит тот, служению которому я себя посвятила. Где бы я ни очутилась, он восполнит все то, чего мне будет недоставать. Не беспокойся обо мне, дорогой.
— Принести прошад для нового гошая? — спросила заглянувшая в комнату Падма.
— Да, принеси сюда. Ты накормила слугу?
— Накормила.
Но Падма не уходила; помолчав немного, она нерешительно спросила:
— А сама ты будешь есть?
— Буду, буду, противная девчонка. Разве диди сможет попоститься, пока ты здесь?
Падма вышла.
Когда утром я встал, Комоллоты не было. От Падмы я узнал, что она приходит только под вечер, от всех скрывая, где она проводит день. Это известие очень обеспокоило меня. Вечером я должен был уехать и боялся, что мы больше не увидимся.
В комнату вошел старший гошай. Я достал тетради.
— Это «Рамаяна» Гохора. Он хотел, чтобы все это находилось в монастыре.
Дварикдас взял рукопись.
— Его желание будет исполнено, гошай,— сказал он.— Я положу их туда, где хранятся, все монастырские книги.
Помедлив немного, я спросил:
— Ты веришь тому, в чем обвиняют Комоллоту? Дварикдас поднял голову:
— Я? Ни в коем случае!
— И все же ей приходится уходить?
— Мне тоже придется уйти, гошай. Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь, значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу.
— Но почему она должна уходить? Ты хозяин в монастыре, ты мог бы ее удержать.
— Гуру! Гуру! Гуру! — трижды повторил Дварикдас и остался сидеть с опущенной головой. Я понял, что таково приказание гуру и ослушаться его нельзя.
Когда я выходил из комнаты, старший гошай поднял голову.
— Сегодня я уезжаю, гошай,— сказал я и увидел, что он плачет.
Дварикдас попрощался со мной, поднеся ко лбу сложенные ладони, я ответил ему и вышел.
Солнце клонилось к закату, затем подкравшиеся сумерки сменил вечер, а Комоллота все не появлялась. Пришли люди Нобина — они должны были проводить меня до станции. Кишон уже водрузил на голову мою сумку и нетерпеливо переминался с ноги на ногу — медлить больше было нельзя. Однако Комоллота не возвращалась. Падма надеялась, что она вот-вот появится, но мое сомнение мало-помалу превратилось в уверенность— она не придет. Чтобы избежать тяжелых минут последнего прощания, она ушла рано утром, не взяв с собой даже смены одежды. Вчера она говорила о себе как о нищей, как о саньясини и сегодня доказала это на деле.
Когда я уходил, Падма расплакалась. Я оставил ей свой адрес и сказал:
— Диди велела, чтобы ты писала мне. Пиши все, что тебе захочется.
— Но ведь я плохо пишу.
— Ничего, я пойму, как бы ты ни написала.
— Вы не попрощаетесь с диди?
— Я еще увижусь с ней. А сейчас мне пора.
ГЛАВА XIV
На станции я неожиданно увидел ту, которую всю дорогу искал глазами в ночной темноте. Она стояла в стороне от толпы. Заметив меня, Комоллота подошла.
— Гошай, тебе придется купить мне билет.
— Значит, ты в самом деле ушла из монастыря?
— У меня не оставалось иного выхода.
— Тебе тяжело?
— К чему об этом спрашивать? Ты и сам все знаешь.
— Куда ты ноедепн»?
— Во Вриндаван. Но мне не нужен билет так далеко, возьми до какой-нибудь ближней станции!
— Чтобы твой долг был поменьше? А потом до конца дней будешь жить на милостыню чужих людей? Не так ли?
— Мне это не впервые. Разве я никогда раньше не просила подаяние?
Я промолчал. Взглянув на меня, Комоллота отвернулась.
— Можешь купить мне билет до Вриндавана.
— Тогда поезжай со мной.
— Разве нам по дороге?
— Нет, но часть пути мы можем проехать вместе. Подошел поезд. Мы заняли купе. Я расстелил для нее
постель на соседней скамейке.
— Что ты делаешь, гошай? — удивилась Комоллота.
— То, чего я никогда и ни для кого не делал. Это запомнится мне навсегда.
— Ты правда хочешь сохранить это в памяти?
— Да. И об этом не будет знать никто, кроме тебя.
— Разве для меня это не грех, гошай?
— Нет, никакого греха здесь нет. Не тревожься. Комоллота села, но видно было, что ей не по себе. За
окном мелькали деревни, города и поля. Она стала рассказывать о своей жизни, о странствиях, о том, как жила в Матхуре, Вриндаване, Говардхане и Радхакунде, о паломничестве к святым местам и, наконец, о том, как она попала в монастырь Дварикдаса. Мне вспомнились его прощальные слова, и я сказал:
— Знаешь, Комоллота, старший гошай не верит, что ты могла запятнать себя позором.
— Не верит?
— Нисколько. Когда я уходил, он заплакал. «Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь,— сказал он,— значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу». Он тоже не останется в монастыре. Теперь этот прекрасный святой монастырь опустеет.
— Не опустеет, бог никогда не допустит этого.
— Ты вернешься, если тебя туда когда-нибудь позовут?
— Нет.
— А если они раскаются и захотят, чтобы ты вернулась?
— Все равно... Я вернусь, только если этого захочешь ты.
— Но как я тебя найду?
Комоллота не ответила. Прошло немало времени. Я окликнул ее. Она не отозвалась. Взглянув, я увидел, что она сидит в углу с закрытыми глазами, прислонив голову к стенке. Я решил, что Комоллота уснула, утомленная волнениями дня, и не стал ее будить. Незаметно я и сам задремал. И вдруг сквозь сон я услышал, что меня зовут: «Новый гошай!»
Коснувшись меня рукой, Комоллота говорила:
— Вставай, твой поезд на Шатхию уже прибыл.
Я вскочил и кликнул Кишона, который ехал в вагоне для слуг. Он достал из багажника сумку и принялся увязывать мою постель. Тут я заметил, что постель, которую я соорудил для Комоллоты, уже лежит, сложенная, на краю скамейки.
— Ты даже этого не хочешь взять?
— Мне столько раз придется делать пересадку. Кто же понесет этот груз?
— Но ты не взяла с собой даже смену белья! Это тоже обуза? Может быть, достать тебе что-нибудь из моих вещей?
— Что ты! Разве пристало нищей носить твою одежду?
— Не носи, если не пристало, но даже нищей нужно есть. Ты ведь еще два дня проведешь в дороге, что ты будешь есть в поезде? Неужели мне выбрасывать еду, которая у меня с собой? Ты и от нее откажешься?
— Ах, как ты рассердился! — засмеялась Комоллота.— От еды я не откажусь. Как только ты уйдешь, наемся до отвала.
Я уже направился к выходу, когда она сказала:
— Погоди, гошай, здесь никого нет, я хочу тебе поклониться.
И она взяла прах от моих ног.
Я вышел на платформу. Была еще ночь, но темнота
уже начала редеть. С одной стороны неба тускло светилась убывающая луна, с другой — занималась заря. Мне вспомнился день, когда в такой же предрассветный час мы отправились за цветами. А сегодня?
Послышался свисток. Кондуктор помахал зеленым фонарем, давая сигнал к отправлению. Комоллота выглянула в окно и впервые взяла меня за руку. Голос ее звучал умоляюще.
— Я никогда ни о чем тебя не просила,— проговорила она.— Ты исполнишь мою единственную просьбу?
— Исполню,— ответил я, не сводя с нее глаз.
— Я знаю, что дорога тебе,— справившись с волнением, продолжала она.—Так доверь меня богу и будь спокоен, будь безмятежен. Не тревожь своего сердца печалью обо мне, гошай. Это и есть моя просьба.
Поезд тронулся. Держа ее за руку, я прошел несколько шагов рядом.
— Вручаю тебя ему, Комоллота,— сказал я.— Пусть он позаботится о тебе. Пусть твой путь, твое служение не омрачат беды. Я больше не унижу тебя, назвав своей.
Я отпустил ее руку. Поезд уходил все дальше. По лицу Комоллоты пробежал свет станционных фонарей, и оно снова погрузилось во тьму. Мне почудилось, что, прижав руки ко лбу, она посылала мне последний привет.
КОММЕНТАРИИ
Классик бенгальской литературы, «Король прозы», как его называли на родине, Шоротчощгро Чоттопаддхаи родился 15 сентября 1876 года в деревне Дебанондопур района Хугли (Западная Бенгалия) в небогатой семье. Он был старшим сыном Мотилала Чоттопаддхайя, человека образованного, который любил литературу и сам пробовал писать во всех литературных жанрах, однако до конца ни одно свое сочинение не довел. «Мое детство и юность прошли в бедности,— писал впоследствии Шоротчондро.— Недостаток средств не позволил получить хорошее образование. Все, что я унаследовал от отца, это—беспокойный характер и острый интерес к литературе. Первый сделал меня бродягой—я уже в ранней молодости объездил и обошел всю Индию, а второй— мечтателем и фантазером».
Отрочество и юность Шоротчондро прошли в Бхагалпу-ре — главном городе штата Бихар, куда семейство переехало на жительство. Здесь в 1887 году он поступил в английскую школу, основанную выходцами из Бенгалии, а затем в Бхагалпурский колледж, где проучился, однако, недолго. Многие из учащейся молодежи в то время увлекались литературой, хотя занятие ею в тогдашних бенгальских семьях не только не поощрялось, но даже осуждалось— престижным считалось заниматься юриспруденцией. Студенты колледжа организовали литературный кружок, однако, чтобы не привлекать внимания взрослых, проводили свои заседания за городом, в роще или в открытом поле. Кружок выпускал рукописный журнал «Отражение», в котором «публиковались» критические статьи, посвященные главным образом анализу бенгальской поэзии, а также первые литературные опыты студентов. Многие из сверстников Шоротчондро, участников этого кружка, впоследствии стали писателями и вошли в историю бенгальской литературы как члены Бхагал-пурской группы. Шоротчондро принимал активное участие в работе кружка, именно он возглавил его. К этому времени относятся и его первые попытки писать. Пробовать свое перо
он начал в семнадцать лет, тоже в определенной степени под влиянием отца. «В детстве я часами просиживал над незавершенными сочинениями отца,— писал он в автобиографии,— и страшно переживал из-за того, что они остались незаконченными. Ночами я придумывал им окончания и, возможно, поэтому сам стал пробовать писать». Шоротчондро любил и знал музыку, был хорошим музыкантом и прекрасно пел, принимал участие в любительских спектаклях и даже получил признание как актер.
Закончить учебу в колледже Шоротчондро не удалось. В 1895 году умерла его мать Бхубонмохини Деви, и вскоре он был вынужден оставить университет. Какое-то время работал клерком в Лесном управлении Бхагалпура, а затем покинул город. Несколько лет он скитался по стране, был саньяси, добывал средства к жизни пением и музыкой, пристраивался на службу в поместья и конторы.
В 1903 году умер его отец, и ему пришлось вернуться в Бхагалпур. С трудом собрав средства для погребального обряда, Шоротчондро выполнил сыновний долг, а затем снова отправился на поиски работы. На этот раз путь его лежал в Калькутту. Здесь он остановился у своего родственника, но прожил у него недолго и в том же 1903 году, никого не уведомив о своем решении, покинул Калькутту и отправился в «святая святых бенгальского служивого люда» — в Бирму. Незадолго до того, как уехать из Бенгалии, Шоротчондро написал рассказ «Храм» и, подписав его именем своего родственника Шурендронатха Гонгападдхайя, представил на конкурс. Рассказ получил премию, был опубликован и принес Шоротчондро первый гонорар — двадцать пять рупий. В следующий раз имя Шоротчондро появилось в печати четыре года спустя, в 1907 году, когда он находился в Бирме. Это была повесть «Старшая сестра». Однако ни одно из этих произведений не сделало Шоротчондро известным писателем. Признание пришло позже.
В Бирме Шоротчондро устроился на службу в Генеральную бухгалтерию. Он занялся самообразованием, много читал, но о писательском труде не помышлял. Вернулся он к литературе в значительной степени благодаря настойчивым уговорам друзей и родных, а поводом для этого послужило тяжелое положение журнала «Джомуна», основанного в Калькутте его друзьями. Писатели с именем не захотели публиковаться в нем, и, чтобы спасти журнал от краха, издатели обратились к Шоротчондро. Тот упорно отказывался, но в конце концов вынужден был согласиться сотрудничать в журнале. Начался самый активный период творческой деятельности Шоротчондро. В течение 1913—1915 годов в журналах «Джомуна» и «Бхаротборшо» одно за другим вышло несколько его произведений, в том числе повести «Благоразумие Рамы», «Указание пути», «Сын Банду», затем появились «Девушка на выданье», «Господин пандит», двумя годами позже — «Деревенское общество», еще через год — «Сбившийся с пути».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64