Не видишь — почему? Отдыхаем.
-Это от каких же таких трудов, спрашивается?
-От тех самых. От праведных...— откликнулся сквозь ленивый зевок Климушка.
Нарочито-равнодушный, издевательский тон Климушки взбесил Романа, и он раздраженно заметил:
Что-то я не вижу трудов-то ваших праведных. А солнце-то ведь еще далеко не на обеде!
Это так точно — до обеда еще порядочно...— согласился один ич мужиков, нехотя приподнимаясь с межи.
Роман, спешившись, зло скомкал в руках повод и, не находя больше слов, вплотную подошел к привставшему с межи Климушке. Поймав на себе злой, требовательный взгляд председателя, Климушка беспокойно заерзал, делая вид, что ищет что-то. А затем, не выдержав недоброго председательского взгляда, он вскочил как ужаленный и, ни слова не говоря больше, деловито направился к плугу. Следом за Климушкой — старшим в этой бригаде пахарей — поплелись к своим плугам и все остальные.
— Вот дьяволы-то! — вслух выругался Роман. И, не сводя строгих глаз с плугатарей, удалявшихся от него, подумал: «И смех и грех с ними! Как малые дети. Шагу не шагнут без догляду. Что же это такое? Неужели они тут без меня и без Мирона Викулыча совсем выпрягутся?»
Подождав, пока пахари, разобрав спутанные постромки и вожжи, снова начали пахоту, Роман побрел прочь от них, ведя за собой в поводу озорного своего конька. Он шел по меже, охваченный глубоким раздумьем о судьбе новой, только что зарождавшейся сель-
хозартели. Нелегко давалось становление артельного хозяйства, и Роман понимал, какие немалые трудности ждут его как вожака и организатора в будущем, там — впереди. До сих пор, как-то не замечая значения личной роли в создании этого коллектива, Роман видел только одно: два взаимно непримиримых, взаимно враждебных начала, расколовших с виду мирный хутор на два воин^ ственно настроенных лагеря. С одной стороны была маленькая интернациональная артель из батраков, безлошадных мужиков, степных пастухов и подпасков. С другой — хорошо сплоченные, волевые, единые в своей черной злобе и ненависти хуторские воротилы, матерые прасолы и хлеботорговцы. Роман хорошо понимал, где были друзья, где — враги. И только об одном он не задумывался — о том, что и в лагере сплотившейся в невеликой сельхозартели бесправной и обездоленной бедноты были, по сути дела, разные по сознанию, по навыкам, по характеру люди. Одни от природы трудолюбивые, другие — с ленцой. Одни по наитию верили в силу артельной жизни, другие не очень охотно сживались с новизной и, больше того, побаивались ее.
Но сегодняшний случай открыл Роману глаза на нечто новое, чего он не заметил прежде. Впервые задумавшись о своей роли в коллективе, он понял всю глубину личной ответственности, к которой обязывало его положение вожака и организатора людей, смело пошедших за ним к новой жизни. Он отвечал не только за исход смертельно-жестокой борьбы с умным, сильным врагом, но и за судьбу любого из доверившихся ему людей молодой артели.
Все эти дни, упрямо шагая по зыбким, взрыхленным пашням за сеялкой, обливаясь соленым потом, изнемогая от боли в стертых до крови ногах, Роман держал в таком же трудовом напряжении и весь коллектив.
«Нет, личный пример — великая сила в общем и целом...— думал Роман.— И пока ты вместе с народом, все будет хорошо. Зорко смотрят они за мной. Правильно делают. И нельзя мне сдавать, отступаться. Нельзя!»
После долгих раздумий и колебаний Роман пришел к выводу, что надо отложить поездку в райцентр, собрать комсомольцев, поделиться с ними заботами, обстоятельно и строго продумать единый руководящий план действий, план, который выдвинула перед ними жизнь и без которого Роман уже не мыслил дальнейшего укрепления и роста артели.
Синие, акварельно-нежные сумерки.Роман вернулся к полевому стану следом за сеялкой, у которой в его отсутствие кто-то успел выкрутить из гнезда один посевной рукав. Вслед за Романом из степи потянулись люди, пропитанные запахами земли и ветра.
Под бричкой, накрывшись зипуном, глухо стонал сквозь стиснутые зубы измотанный приступом лихорадки Мирон Викулыч.
Народ, возвращавшийся к стану с полей, был угрюм и несловоохотлив. Угрюм и несловоохотлив был и Роман. Вооружившись молотком и зубилом, он с ходу взялся за ремонт сеялки. Долго возился он, закрепляя вырванный из гнезда посевной рукав, и, ударив с глухим остервенением молотком по зубилу, промахнулся, сбив себе ноготь. Стиснув от боли зубы, он все-таки закрепил рукав и отрегулировал подъемный рычаг. Пока он возился с ремонтом поврежденной кем-то сеялки, люди, наспех поужи паи чем бог послал, повалившись вповалку вокруг костра, тотчас же заснули тем мгновенным, мертвецким сном, каким могут спать под открытым небом только здоровые, предельно усталые люди.
Не спал только один кривоглазый, козлинобородый мужичонка, по бабьему прозвищу — Луня. Грызя кусок черствого калача, он запивал еду теплой болотной
водой.Не без удивления присмотревшись к помрачневшему Луне, Роман сказал:
Хлеб да соль, старина! Ты что же это — постуешь,что ли? Почему ужинаешь всухомятку, один?
Лупя ответил не сразу. Исподлобья оглядел свой черствый кусок и только потом пробормотал глухо:
— А что ж будешь делать, как не постовать, ежели колхоз епитимью на нашего брата наложил...
- Не пойму, что ты говоришь,— сказал с раздражением Роман.— Какая епитимья? Ведь у нас как будто продукты для артельного питания были...
Были, да сплыли,— прозвучал из темноты ехидный старческий голос.
— Напитали сегодня — ног не потащишь,— добавил другой, более молодой голос.
— Это правильно,— подтвердил Луня.— Нынче суп с топором, завтра щи со щепкой...
— Черт знает что вы городите! Ведь у нас и картошка и рыба налицо... Ничего я не понимаю,— еще более раздраженно проговорил Роман.
— Сам кушай картошку без соли, если лихо не станет!
— Ну, сам он не станет. Знаешь, начальству карась — не харч, картошка — не блюдо.
— Факт. Начальство на блинах перебьется. Обыкновенное дело.
Школьная сторожиха Кланька, исполняющая обязанности артельной поварихи, безмятежно спала под телегой, скрестив на полной груди здоровенные руки. Разбуженная Романом, она долго протирала заплывшие глаза, а затем сбивчиво рассказала ему, как ни с того ни с сего вдруг расстроилось, рухнуло с таким трудом налаженное на полевом стане общественное питание артели. Роман понял только одно — вчера вечером на стане произошло целое побоище. За ужином не хватило соли. Посылать за солью на хутор было уже поздно. И вот Кланька решила в отсутствие Луни самовольно взять две пригоршни соли из его незакрытого сундука. Однако случилось так, что невесть откуда взявшийся Луня застиг артельную повариху у раскрытого сундучка.
— И назови он тут меня, варнак, воровкой! — рокотал негодующий Кланькин бас.— Ну, слово за слово, зуб за зуб, загорелся сыр-бор. Знаешь, какой народ мужики. Ни с того ни с сего озверели. Орут. Дескать, прав тебе не дано чужой солью распоряжаться. Я туды, я сюды. Я им резоню в ответ: ешьте, черт бы вас не видал, малосольную похлебку! Пошла было я от греха подальше прочь. Ан, гляжу, они на меня, на такую нервную, с кулаками!..
— Кто с кулаками?
— Первый он — Луня,— презрительно сплюнув в сторону Луни, гневно проговорила, передернув могучими плечами, Кланька.— Ну да ведь я не из робких. Налетел он на меня, а я его — в замок да об пол! Он у меня и глаза в поднебесье увел. Пусть теперь сами управляются. Вот мой хомут и дуга, а я им, варнакам, больше не слуга!
Хорошо зная характер столь же сварливой, сколь и отходчивой поварихи, Роман понимал, что сейчас бесполезно разубеждать или уговаривать ее. «Утро вечера мудренее»,— решил он, отходя от раскипятившейся Кланьки.
Был поздний час задумчиво-тихого весеннего вечера. Богатырский сон царил над полевым станом бригады.
Слабо мерцали в сиреневых сумерках угасающие костры. Роман долго еще бродил по объятому сном полевому стану. Вот он подобрал и положил на место брошенный каким-то беспечным пахарем разводной ключ. Потом связал разорванный повод, ловко срастил обрывки веревочных постромок. Затем, оглядев хозяйским взглядом весь посевной инвентарь и сбрую, он неслышно подошел к глухо стонавшему под бричкой Мирону Викулычу и долго стоял над ним.
Далеко на хуторе кричали петухи. Над степью плыл горьковатый запах далеких аульных кизячных костров. И вспомнил Роман в эту минуту глубокой ночной тишины о Линке. Милый сердцу его девичий образ на мгновение возник в воображении.
Долго не спал в эту короткую весеннюю ночь Роман. События, случившиеся за время его отсутствия на пашне,
убеждали его в необходимости создания крепкого руководящего ядра артели. Роман знал теперь, что тут должен быть всегда начеку строгий и бдительный организатор-вожак, вожак, которому бы доверились, на которого бы смело положились эти разные по характеру люди. " Нельзя мне ни минуты дремать»,— думал он. Роман глубоко почувствовал, что от его личной сноровки, хозяйской сообразительности и умного руководства во многом будет зависеть преодоление внутренних неполадок и трудностей, которые возникли в молодом коллективе
на каждом шагу.На другой день, когда чуть свет поднялись плугатари и бороноволоки, готовясь к утренней упряжке, Роман решительно объявил:
Питаться будем по-прежнему — из общего котла, товарищи. Всем ясно?
- Ясно, товарищ председатель,— с присущей ему живостью откликнулся Кенка.
— Ясно! — поддержал его Ералла.
- А если ясно, то подходи и получай свою порцию. Каша у меня нынче мировая,— пробасила Кланька и, засучив могучие руки, вооружилась черпаком.
Люди потянулись гуськом к огромному артельному котлу за горячим варевом, протягивая котелки и миски притворно строгой и гордой поварихе.
Последним подошел к котлу Луня. Кланька, торжествующе оглядев его с ног до головы, щедро наполнила вместительный котелок кашей. И Луня, присев на войлок рядом с аппетитно завтракающими артельщиками, вздох-
нул, почесал бороду и протянул руку к вороху пышных хлебных ломтей.
По окончании трапезы повеселевшие люди, ободряя друг друга незлобными шутками, начали извлекать из сундучков туго набитые солью мешочки...
— Жертвую на общее благо...
— То-то, давно бы так,— сказала подобревшая Кланька.
Однажды в яркое воскресное утро жители хутора Ар-лагуля были озадачены неожиданным событием. Внимание хуторян привлекла огромная фанерная доска, появившаяся над карнизом резного пикулинского крылечка. На доске, обведенной затейливой рамкой, были намалеваны алой масляной краской громадные буквы:
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
ЗДЕСЬ
Контора колхоза
«СОТРУДНИК РЕВОЛЮЦИИ»
Хозяин дома — Силантий Пикулин, вырядившийся в новую сатинетовую рубаху, переминался с ноги на ногу на крылечке, держа в руках огромную папку, туго набитую бумагами.
На хуторе только и было теперь разговору:
— Слышали, новый колхоз объявился?!
— Вот это артель — не «Интернационалу» чета!
— Что там говорить. Самостоятельные люди объединились. Обоюдные. Не с бору да с сосенки, как у Ромки.
— Факт. Тут народ подобрался фартовый — я те дам! Не мужики — короли! Обыкновенное дело...— подпевал в тон окатовцам и пикулинцам Филарет Нашатырь.
А Антип Карманов, шныряя по дворам единоличников, почтительно раскланиваясь с каждым из них, говорил елейно-вкрадчивым голосом:
— Присоглашаю вас, дорогие хуторяне, в новый, настоящий колхоз. Душевно присоглашаю. Кто желает честно работать, быть в союзе с самостоятельными гражданами, тех покорнейше прошу пожаловать в контору колхоза «Сотрудник революции» и подать устное прошение товарищу Окатову.
— Какому Окатову? — спрашивали удивленные хуторяне.
— Бывшему бойцу Красной Армии, Иннокентию
Епифановичу Окатову,— объяснял с улыбкой Антип Карманов.
— Во как!
— Так, так, дорогие хуторяне и гражданы. И опять же скажу, у кого нехватка в муке или в семенах, покорнейше прошу в нашу контору. Всему беднейшему классу окажет подмогу наш пролетарский колхоз «Сотрудник революции» — и фуражом и хлебом. У нас и того и другого в полном достатке. В нашей новой артели, сказать по секрету, одной только живой воды разве нету, а остальное все налицо.
Растерянный народ не очень-то доверял Антипу, но тем не менее валом повалил в пикулинский дом. Всех опередил Капитон Норкин. Первым явившись к Иннокентию Окатову, он вручил ему письменное прошение о принятии в колхоз, а полчаса спустя и в самом деле вез домой па своем коньке мешок муки-сеянки. Бойкий конек Кантона, выгибаясь под неуклюже долговязым хозяином, весело похрапывал и косился на людей озорным глазом. А Капитон Норкин, высоко задирая мерину го-лову, ехал по улице надменный и торжествующий. Бабы с изумлением смотрели на Капитона, и каждая из них спрашивала:
— Неужели и впрямь муку отпускают? Капитон, осадив коня, отвечал:
-Отпускают, гражданки бабы. Отпускают действительно, если вы есть сознательные коллективисты...
-Это как так — сознательные? — недоумевали бабы.
А вот такие, как я, например,— отвечал Капитон.— Подал прошение в колхоз и получил сполна свою порцию — три пуда сеянки. Не мука — пух пухом! Валяйте, пока не поздно, записывайтесь в нову артель. Там — все сыром в масле будем кататься. Там у нас круглый год будет масленка!
— Да что ты говоришь, Капитон?
- Богом клянусь, гражданки бабы! — божился, крестясь, Капитон.
А тем временем на просторный пикулинский двор свозились со всего хутора машины состоятельных хуторских мужиков. Здесь были собраны сенокосилки и двухлемешные плуги, сноповязалки и сеялки, самосбросы и лобогрейки.
Анисим приволок молотилку с чугунным приводом, выставив ее напоказ под окнами пикулинского дома.
Приволок во двор к Пикулину новый однолемешный плуг и Капитон Норкин. Плуг этот он выиграл в прошлом году на районной лотерее общества «Долой неграмотность» по полтинничному билету.
Весь день с утра до вечера толпился у ворот возбужденный народ. А под вечер появился на резном крылечке сам председатель новой сельхозартели Иннокентий Окатов. На нем были голубая майка и роскошные кавалерийские галифе с зелеными чешуйчатыми подтяжками. Преувеличенно низко раскланявшись с мужиками и снисходительно улыбаясь зевавшим на него бабенкам, он выпрямился, как в строю по команде «смирно», и, подняв над головой руку, строго проговорил:
— Все вы очень хорошо даже знаете меня, дорогие сограждане, сызмальства моей жизни...
— Что там говорить — весь налицо!
— Факт, все знают. Обыкновенное дело...— с восторгом подтвердил Филарет Нашатырь.
— К порядку, дорогие сограждане. К порядку. Прошу выслушать мою речь,— продолжал Иннокентий Окатов.— Все вы знаете, что я вернулся в родимый хутор из рядов Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Я вернулся и ахнул. Ахнул потому, что сразу насквозь увидел, как плохо вы жили на сегодняшний день. Разве это жизнь, дорогие хуторяне?! Нет, это не жизнь, а драма!
Иннокентий Окатов говорил так выспренне-пышно, что дедушка Конотоп, открыв пустой, беззубый рот, даже прослезился. Ничего не поняв в речи Иннокентия Ока-това, Конотоп сказал стоявшему рядом с ним Капитону Норки ну:
— Вот говорит, сукин сын, как по бумаге пишет. Ничего не поймешь, а складно!
— Оратур! — сказал Капитон.
А Иннокентий Окатов, театрально размахивая руками, продолжал речь. И толпа хуторских мужиков, стариков, девок и баб молчаливо, почти что благоговейно, слушала его, стоя как на молебне.
Из глубинной степи, из аулов уже слетались сюда всадники в дорогих лисьих малахаях. Впереди всех бойко кружился на пегом в яблоках иноходце бай Наурбек.
Когда Иннокентий, взмахнув малиновой фуражкой, умолк, милиционер Серафим Левкин крикнул:
— Внимание, граждане хуторяне! Внимание. Я сейчас произведу салют в честь нового колхоза «Сотрудник революции» посредством троекратной пальбы из данного
револьвера системы наган. Прошу не пужаться. Я выпалю в воздух.
И Левкин, взмахнув вырванным из кобуры наганом, трижды выстрелил вверх, а затем объявил народу:
— Митинг закончен.
Сбитые с толку речью Иннокентия, мужики и бабы разбрелись по домам. Много неясного наговорил им этот оратор, которому и верил и не верил народ. По словам Иннокентия, он на хутор пришел из армии, чтобы помочь мужикам выбраться на справедливую дорогу. Беспокойное время. По всей округе шли разговоры о новых формах хозяйства — о коллективизации. Но нигде еще, говорил он, не было пока настоящего колхоза. А Иннокентий Окатов заявил мужикам, что он решил организовать настоящую, образцовую сельхозартель. Он говорил, что-де, мол, все мужики одинаковы, что всем свое добро дорого и враждовать им не к чему. В образцовый, самый правильный колхоз «Сотрудник революции» лодырей он не допустит. Объединятся в этом колхозе самые деловые, работящие мужики, люди со строгой хозяйской сноровкой, люди расчетливые и самостоятельные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71