А оно вон что, больные вы, чтоб мне счастья не было на том свете за мою дурость!..
— Не переживайте,— простил Татьяну Кретов,— все хороню.
Фельдшерица успела сбегать за лекарствами, сделала укол Кретову, потом Лазареву.
— Пульс плохой,— объяснила она Кретову, слушая его сердце через стетоскоп,— так что укол был очень нужен. Но теперь все налаживается, скоро совсем будет хорошо.
Кретов ощутил запах ее волос, которые едва не касались его лица. И этот запах чуть не убил его: он оказался до боли знакомым, хоть и давно забытым. Так пахли волосы его матери...
— Что с вами? — встревоженно спросила фельдшерица Клава.
— Больно,— ответил Кретов,— под сердцем. Мне бы лечь на бок.
Клава помогла ему повернуться на правый бок.
— Так легче? — спросила она.
— Так легче.
— Я вам сделаю еще один укол,— засуетилась Клава.— У вас спазмы, стенокардия... А вы бы все расходились! — прикрикнула она на стоявших в дверях и в коридорчике людей.— Тут нет ничего интересного.
— Правильно, Клавдия Гавриловна, гони нас,— сказал Кошелев.— Давайте разойдемся, товарищи. А вечерком я к вам загляну,— пообещал он Кретову.— Так что не унывайте здесь, поправляйтесь, набирайтесь сил. А я к вам обязательно загляну.
Через полчаса ушла и фельдшерица Клава.
— Теперь будешь бить меня? — спросил Лазарев.
— Молчи, жалкий самоубийца,— ответил Кретов.— Нет пи сил, ни желания с тобой разговаривать.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лазарев почувствовал себя хорошо уже на следующий День. А Кретова простуда не отпустила, даже усилилась так, что Клавдия Гавриловна стала опасаться, не схватил ли Кротов воспаление легких. Поделилась своими опасениями с Кошелевым, и тот посоветовал Кретову поехать в город, в больницу. Машину Кошелев обещал прислать.
— А куда же я? — спросил у Кретова Лазарев, когда они остались одни.
— А куда хочешь,— ответил Кретов.-— Ты же па тот свет собирался... Впрочем, можешь остаться. Здесь можешь остаться, во времянке. Татьяна тебя не тронет. Да и никто не тронет. Разве что только Двуротый...
— Он что-то против тебя имеет? Что?
— Да то же, что и ты против меня имеешь. Но мне не хочется объяснять: трудно говорить.
— Извини. Так я останусь пока здесь... Почитаю книжки, какие тут есть. А твои собственные, тобою написанные, тут имеются?
— Имеются. В чемодане найдешь. Я тебе оставлю немного денег. Но ты подумай о работе: на моих деньгах долго не протянешь. Я попрошу Кошелева, чтоб он подыскал для тебя какую-нибудь работу. Помнится, что по образованию ты строитель. Значит, кирпичи, к примеру, класть умеешь?
— Умею. А что ты умеешь делать руками?
— Сгибать таких, как ты, в бараний рог. Разве забыл?
— Все еще злишься? Вместе попали бы в рай.
— Почему же в рай? В ад, к твоему любимому сатане. Ладно, мне тяжело говорить, помолчи. Потолкуем, когда вернусь.
— Думаешь, вернешься? Из больницы не все возвращаются.
— Ну и скотина же ты, Лазарев! Назло тебе вернусь!
— А! Так все-таки назло! Вспомнил о зле, а то ведь все о добре толковал, за добренького себя выдавал.
— Лазарев,— попросил Кретов,— помолчи, пожалуйста. Иначе ты меня доконаешь.
— Ладно, буду молчать. Пойду картошку чистить, шоре сделаю, как фельдшерица велела. Сливок принесла, слышишь? И вообще в кладовке уже целая гора продуктов. Одному мне на целый месяц хватит. И за что они все тебя так любят, ума не приложу. А Лукьянов ненавидит, люто ненавидит, кругами ходит, ищет, откуда бы напасть. Ты чем ему так насолил? Ладно, молчи, потом расскажешь.
Кошелев, как и обещал, прислал машину, директорскую «Волгу». Сам не приехал, передал, что очень занят и извиняется. До больницы Кретова сопровождала фельдшерица Клава. В больнице Кретова быстро осмотрели, прослушали, простукали, сказали, что да, есть все-таки воспаление легких, назначили лечение, определили в палату. Через несколько минут, пока Кретов знакомился со своими соседями
по палате — их оказалось трое,— сестра принесла ему синий халат и сказала:
— Без надобности не вставать, скорее поправитесь. Тапочки под койкой.— Велела раздеться, лечь в постель и, уходя, унесла его одежду.
— Все, брат,— сказал ему один из соседей, худой и длинный старик с ввалившимися щеками, назвавшийся при знакомстве Додоновым.— Теперь ты наш, попал в силки эскалопов.
— Эскулапов,— поправил Додонова Кретов.
— Какая разница,— махнул рукой Додонов,— эскалопы, эскулапы, одних лопают, других лапают. Вернее, одних лопают, а другие лапают. Топкое наблюдение?
— Очень тонкое,— усмехнулся Кретов.
— Дед Додонов нас веселит. Боится, что мы умрем с тоски,— объяснил Кретову шутку Додонова другой сосед, Знатный Механизатор Гаврилов, как представил его Кретову все тот же Додонов. Судя по обветренному лицу, по тяжелым, пропитанным мазутом и железной ржавчиной рукам, Гаврилов на самом деле был механизатором.
— Все умирают от тоски,— не стал возражать Гаврило-ВУ Додонов.— Это еще одно из моих тонких наблюдений, если хотите.
— Возможно,— согласился со стариком Кретов.— Но еще есть болезни.
— Правильно! — обрадовался замечанию Кретова Додонов.— Еще есть болезни! Но откуда берутся болезни, позвольте вас спросить? Ну, отвечайте же, отвечайте! Откуда?
— От верблюда,— попробовал отшутиться Кретов, но старик его шутку не принял.
— Это не по правилам,— сказал он сердито.— Для нас разговоры — единственное развлечение среди бесконечного однообразия, а вы увиливаете. Это не по-дружески. Ваня,— обратился Додонов к третьему соседу по палате,— скажите нашему новичку, что это не по-дружески.
— Да,— ответил Ваня,— надо отвечать на вопросы старших.
— Вот! — торжествующе поднял палец Додонов.— Это говорит вам не кто-нибудь, а следователь прокуратуры. Он точно знает, надо или но надо отвечать на вопросы.
— Хорошо, убедили,— сказал Кретов.— Но мои познания в медицине не очень обширны, а потому исчерпывающего ответа я вам дать не смогу. У меня воспаление легких - это от простуды. Другие болезни бывают от травм,
от стрессов, от отравлений, от всякого рода микробов и вирусов... Достаточно?
— Вполне. Именно такого ответа от вас я и ожидал. Банальный ответ. Слово банальный — не от слова баня, а от французского слова баналь, что означает заурядный. Это между прочим, конечно. А теперь по существу разговора. Вот моя точка зрения на происхождение болезней. Я утверждаю, что все болезни — от тоски. Теперь следите за ходом моих рассуждений. Каждый человек — каждый! — подчеркнул Додонов,— в силу различных обстоятельств неоднократно приходит к мысли, что теперь ему лучше было бы умереть. С другом рассорился, с начальством, с женой, обманулся в надеждах, в расчетах, столкнулся с коварным предательством, с черной неблагодарностью, с подлостью, увидел звериную морду вместо дорогого лица — и вот тебе тоскливая мысль: лучше бы умереть. Бывало с вами такое? — спросил Додонов у Кретова.
— Бывало.
— Вот. И со мной бывало. И со Знатным Механизатором Гавриловым, и даже, наверное, с Ваней, хотя он еще очень молод. И каждый раз,— Додонов вышел на середину палаты,— когда вам хотелось умереть, организм подбрасывал вам средство для самоубийства — болезнь. Сигналом, думаю, была в этом случае не сама мысль о желанной смерти, а тоска. Отсюда вывод: все наши болезни от тоски, от нее же и сама смерть...
— И часто вы так веселитесь? — не сразу спросил Кретов.
Додонов, уже успевший лечь в постель, не ответил. Промолчали и другие. Кретов перевернулся со спины на живот, примял локтями подушку, подпер подбородок кулаками — так ему был виден лежащий Додонов, спросил:
— А вы кто?
— Додонов,— не открывая глаз, ответил старик.
— Это я уже знаю. Я хотел спросить, кто вы по профессии.
— Никто! — Додонов сбросил с груди одеяло, сел.— Удивляетесь? Да, да! Н и к т о! Должности у меня были, а профессии никакой. Устраивает вас такой ответ?
— Вполне,— ответил Кретов, уже жалея о том, что заговорил со стариком, и намереваясь снова лечь на спину.
— Нет, нет! Вы погодите,— остановил его Додонов.— Я еще не все сказал. Я должен объяснить,— он придвинулся поближе к коечной спинке, соприкасавшейся со спинкой койки Кретова, и продолжал: — Я просто обязан вам объ-
яснить, как все это со мной в жизни приключилось, потому что это поучительно. У меня, конечно, было образование, в свое время я окончил педагогический институт по курсу истории. Я говорю было, потому что теперь его у меня нет, выветрилось, рассеялось, как сон, как утренний т у м а н... Я и дня не проработал учителем, сразу пошел по общественной линии, как говорят. Преуспевал,— с нескрываемым сарказмом заговорил Додонов,— делал карьеру, получил кличку Адвокат Дьявола, всем был нужен в этом качестве, достиг больших вершин и был низвергнут в бездну — бац! — и я никто! Устаревшая форма без всякого содержания, старый башмак без ноги.
— Извините,— прервал старика Кретов,— но не лучше ли вам лечь и успокоиться? Боюсь, что такая исповедь может повредить вашему здоровью. Я не настаиваю на продолжении этого разговора и еще раз извиняюсь...
— Ах, ах, ах!— всплеснул руками Додонов.— Смотрите, какая вежливость, какая воспитанность, какая забота о ближнем! Нет, уж теперь вы дослушаете меня до конца. Вы открыли кран, вы и пейте.
— Пусть говорит,—сказал Кретову Гаврилов.—- И не возражайте, потому что он на препятствие только сильнее прет. Он сам выговорится и замолчит. Дело проверенное.
— Итак, на чем я остановился,— не придав никакого значения словам Гаврилова, продолжал Додонов,— на каком утверждении? Ага, вспомнил: старый башмак без ноги, никто, форма, лишенная всякого содержания.
— Адвокат дьявола — это, кажется, из судебной практики,— вмешался в разговор следователь Ваня,— я что-то слышал об этом.
— Ха! Он слышал! — возмутился Додонов,— Да ты, Ваня, должен знать об этом, знать! Адвокат дьявола — это злонамеренный обвинитель, хулитель всего и вся и в суде, и в Ватикане, когда обсуждается вопрос при «причислении» кого-либо к лику «святых». Адвокат дьявола порочит все, потому что у пего такая задача.
— Да помню я, конечно, помню,— сказал Ваня.— Но при чем здесь вы? За что вам-то дали прозвище Адвокат Дьявола?
— А вот это другой вопрос, Ваня. Совсем другой вопрос. И тут я должен вам кое в чем признаться. Меня, когда и был в силе и в славе, призывали всякий раз, когда надо было загубить, дискредитировать какое-нибудь дело, идею, теорию. Ради всеобщего покоя, конечно, а не ради чего-то другого. Вот, скажем, существует широкая и хорошо обосно-
ванная программа строительства целлюлозных комбинатов на Байкале. Для блага народа. Но тут появляются всякие идеи, теории о том, что погибнет священный Байкал, ой-ой, ай-ай! Что делать? Надо эту теорию погубить. И тогда я, вооруженный всякого рода силлогизмами, осмеиваю, разношу в пух и прах эту вредную теорию и людей, которые ее придумали. И комбинат строится. Ясно?
— Кажется, ясно,— ответил за всех Гаврилов.— Но хорошо бы еще пару примерчиков, для четкости, так сказать.
— Охотно! — вдохновился Додонов.— Примерчиков сколько угодно, предостаточно.— Вот, скажем, появились среди наших ученых всякие там вейсманисты, морганисты, менделисты — словом, сторонники всяких вредных буржуазных теорий в биологии, или, точнее сказать, лжетеорий. Наши великие академики, конечно, их громят, но и меня призывают, чтоб я сторонников этих лжетеорий превратил во всеобщее посмешище. И я, снова вооружась силлогизмами, превращаю этих апологетов в порошок, от которого все чихают и смеются. Тоже понятно?
— А по наговариваете ли вы на себя? — усомнился в правдивости додоновского рассказа Кретов.
— Почему вы так думаете? — хитро улыбнулся Додонов.
— Не скажу.
— Тогда я скажу, откуда ваши сомнения в правдивости моей исповеди: вы не верите, что я летал так высоко, сбивал таких орлов. Я угадал?
— Угадали.
— Интуиция? Или на основе каких-то умозаключений?
— Интуиция,— ответил Кретов.
—- Жаль,— вздохнул Додонов.— А то бы мы рассмотрели цепь ваших умозаключений звено за звеном. Это всегда интересно. Жаль,— Додонов потер ладонью грудь, поморщился и опрокинулся на подушку.
— Укройтесь,— посоветовал ему следователь Ваня,— в палате не так тепло. И хорошо бы немного поспать, Аркадий Аркадьевич. Это и вам полезно. Вспомните, что говорил вам доктор...
— Ах, Ваня, Ваня! Вам все бы спать да спать. Чудные зы люди, ей богу. Ведь сон — это отсутствие, почти небытие. Сон — это короткий визит смерти, сказал один великий писатель. А вы-- спать, спать!.. Бодрствовать надо, Ваня, общаться с людьми. Общение — вот жизнь и вот праздник жизни!
— Эхо тоже слова великого писателя? —- подковырнул Додонова Ваня.
— Несомненно. Все великие мысли уже высказаны великими писателями. Так что если вам придет в голову великая мысль, не торопитесь объявлять себя се автором, а поройтесь в книгах великих писателей и найдите ее там.
Пришла сестра и принесла Гаврилову порошки. Сестра была старая, усталая, неприветливая.
— Прими,— сказала она Гаврилову.— Чтоб я видела.
— А если не увидишь, тогда что — мир перевернется?
— Не перевернется,— ответила на ворчание Гаврилова сестра.— Порядок такой. Прими.
Гаврилов принял порошки, и сестра ушла.
— Вот карга,— сказал о сестре Гаврилов, когда она скрылась за дверью.— Как увижу ее, так холодею. Нет чтоб набрать сестер молоденьких, красивеньких, чтоб они нас вдохновляли своей молодостью, красотой, так нет же — старух откуда-то повытаскивали, пугают ими больных.
— Все молоденькие да красивенькие работают теперь в магазинах, хамят покупателям, губят им здоровье, а старухи лечат их — порядок такой,— съязвил Додонов.— Кстати, о порядке. Я тут недавно слушал одну лекцию, хорошую, толковую лекцию о научно-технической революции, о компьютеризации жизни и производства. Нормальная лекция, нужная. Но одно утверждение лектора меня поразило. Он сказал, и это вполне серьезно, не отсебятина, что люди, которым сейчас больше сорока, не способны включиться в научно-технический прогресс, в эту самую компьютеризацию, и должны уйти с ее дороги. Вот так-то! Такой теперь порядок. Стало быть, Гаврилов, и ты уже устарел для новой жизни, с точки зрения НТР — ты тоже уже старик. Так что не поднимай хвост, не ворчи на стариков. Из нас только Ваня активно включится в компьютеризацию жизни и производства, войдет в мощный поток научно-технического прогресса. Так что давайте помашем ему ручкой — он от нас уплывает в неведомые светлые дали. Так что спи, Ванюша, а мы по-стариковски помолчим, погрустим.
— А на эту самую компьютеризацию вы не пробовали наброситься? — спросил у Додонова Гаврилов.— Как Адвокат Дьявола. Или жила тонка?
— Было время — набрасывался и на нее,— без тени смущения ответил Додонов.— Но время это миновало, уважаемый Знатный Механизатор. Кстати, механизатор — это уже из прошлого века. Теперь надо быть комньютеризатором, если можно так сказать. Но вам уже комньютеризатором но быть, Гаврилов.
— Злорадствуете,— заметил Гаврилов.
— Конечно, злорадствую. Сначала я думал, что только меня время смело с дороги, а теперь понял, что не только меня. Вот и злорадствую. Время сделало великий взмах крылом. Это один поэт так выразился. Впрочем, он сказал лучше: могучий взмах крыла великих перемен... Кто на крыле — тот летит, кто под крылом, тот кубарем катится... Но вернемся к интуиции,— обратился Додонов к Кретову.— Ваша интуиция вам подсказала, что я сбивал не орлов, а мелких пташек, увязавшихся за орлами, а моя интуиция мне подсказывает, что вы в наших краях человек новый, приезжий. Иначе вы знали бы меня. Все более или менее интеллигентные люди в нашей области меня так или иначе знают, слышали обо мне, читали мои статьи в газете. Гаврилов, конечно, меня не знает,— кинул камень в газриловский огород Додонов,-- потому что он Знатный Механизатор, газет не читает, борьбой идей не интересуется, его стихия — гудящее и лязгающее железо. Ваня, конечно, обо мне слышал, но не может пока идентифицировать меня и того человека, о котором слышал, потому что у того человека были десятки других фамилий, среди которых только одна настоящая — Додонов, а все прочие — псевдонимы, ложные, стало быть, имена: Михайлов, Иванов, Петров, Николаев, Крымов, Береговой, Ильин, Константинов, Морской, Ветров, Климов, Радужный и так далее, и тому подобное. Я подписывал этими фамилиями свои статьи. Вы, конечно, их не читали?
— Не читал,— ответил Кретов.— Из этого я в свою очередь заключаю, что вы печатали их в местной газете и что таким образом моя интуиция меня не подвела: вы, говоря вашими словами, сбивали мелких пташек. Не ошиблись, впрочем, и вы: я действительно человек приезжий.
— Стало быть, вы, Аркадий Аркадьевич, всего лишь мелкий стервятник, простите за грубое сравнение, а выдавали себя чуть ли не за самого дьявола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Не переживайте,— простил Татьяну Кретов,— все хороню.
Фельдшерица успела сбегать за лекарствами, сделала укол Кретову, потом Лазареву.
— Пульс плохой,— объяснила она Кретову, слушая его сердце через стетоскоп,— так что укол был очень нужен. Но теперь все налаживается, скоро совсем будет хорошо.
Кретов ощутил запах ее волос, которые едва не касались его лица. И этот запах чуть не убил его: он оказался до боли знакомым, хоть и давно забытым. Так пахли волосы его матери...
— Что с вами? — встревоженно спросила фельдшерица Клава.
— Больно,— ответил Кретов,— под сердцем. Мне бы лечь на бок.
Клава помогла ему повернуться на правый бок.
— Так легче? — спросила она.
— Так легче.
— Я вам сделаю еще один укол,— засуетилась Клава.— У вас спазмы, стенокардия... А вы бы все расходились! — прикрикнула она на стоявших в дверях и в коридорчике людей.— Тут нет ничего интересного.
— Правильно, Клавдия Гавриловна, гони нас,— сказал Кошелев.— Давайте разойдемся, товарищи. А вечерком я к вам загляну,— пообещал он Кретову.— Так что не унывайте здесь, поправляйтесь, набирайтесь сил. А я к вам обязательно загляну.
Через полчаса ушла и фельдшерица Клава.
— Теперь будешь бить меня? — спросил Лазарев.
— Молчи, жалкий самоубийца,— ответил Кретов.— Нет пи сил, ни желания с тобой разговаривать.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лазарев почувствовал себя хорошо уже на следующий День. А Кретова простуда не отпустила, даже усилилась так, что Клавдия Гавриловна стала опасаться, не схватил ли Кротов воспаление легких. Поделилась своими опасениями с Кошелевым, и тот посоветовал Кретову поехать в город, в больницу. Машину Кошелев обещал прислать.
— А куда же я? — спросил у Кретова Лазарев, когда они остались одни.
— А куда хочешь,— ответил Кретов.-— Ты же па тот свет собирался... Впрочем, можешь остаться. Здесь можешь остаться, во времянке. Татьяна тебя не тронет. Да и никто не тронет. Разве что только Двуротый...
— Он что-то против тебя имеет? Что?
— Да то же, что и ты против меня имеешь. Но мне не хочется объяснять: трудно говорить.
— Извини. Так я останусь пока здесь... Почитаю книжки, какие тут есть. А твои собственные, тобою написанные, тут имеются?
— Имеются. В чемодане найдешь. Я тебе оставлю немного денег. Но ты подумай о работе: на моих деньгах долго не протянешь. Я попрошу Кошелева, чтоб он подыскал для тебя какую-нибудь работу. Помнится, что по образованию ты строитель. Значит, кирпичи, к примеру, класть умеешь?
— Умею. А что ты умеешь делать руками?
— Сгибать таких, как ты, в бараний рог. Разве забыл?
— Все еще злишься? Вместе попали бы в рай.
— Почему же в рай? В ад, к твоему любимому сатане. Ладно, мне тяжело говорить, помолчи. Потолкуем, когда вернусь.
— Думаешь, вернешься? Из больницы не все возвращаются.
— Ну и скотина же ты, Лазарев! Назло тебе вернусь!
— А! Так все-таки назло! Вспомнил о зле, а то ведь все о добре толковал, за добренького себя выдавал.
— Лазарев,— попросил Кретов,— помолчи, пожалуйста. Иначе ты меня доконаешь.
— Ладно, буду молчать. Пойду картошку чистить, шоре сделаю, как фельдшерица велела. Сливок принесла, слышишь? И вообще в кладовке уже целая гора продуктов. Одному мне на целый месяц хватит. И за что они все тебя так любят, ума не приложу. А Лукьянов ненавидит, люто ненавидит, кругами ходит, ищет, откуда бы напасть. Ты чем ему так насолил? Ладно, молчи, потом расскажешь.
Кошелев, как и обещал, прислал машину, директорскую «Волгу». Сам не приехал, передал, что очень занят и извиняется. До больницы Кретова сопровождала фельдшерица Клава. В больнице Кретова быстро осмотрели, прослушали, простукали, сказали, что да, есть все-таки воспаление легких, назначили лечение, определили в палату. Через несколько минут, пока Кретов знакомился со своими соседями
по палате — их оказалось трое,— сестра принесла ему синий халат и сказала:
— Без надобности не вставать, скорее поправитесь. Тапочки под койкой.— Велела раздеться, лечь в постель и, уходя, унесла его одежду.
— Все, брат,— сказал ему один из соседей, худой и длинный старик с ввалившимися щеками, назвавшийся при знакомстве Додоновым.— Теперь ты наш, попал в силки эскалопов.
— Эскулапов,— поправил Додонова Кретов.
— Какая разница,— махнул рукой Додонов,— эскалопы, эскулапы, одних лопают, других лапают. Вернее, одних лопают, а другие лапают. Топкое наблюдение?
— Очень тонкое,— усмехнулся Кретов.
— Дед Додонов нас веселит. Боится, что мы умрем с тоски,— объяснил Кретову шутку Додонова другой сосед, Знатный Механизатор Гаврилов, как представил его Кретову все тот же Додонов. Судя по обветренному лицу, по тяжелым, пропитанным мазутом и железной ржавчиной рукам, Гаврилов на самом деле был механизатором.
— Все умирают от тоски,— не стал возражать Гаврило-ВУ Додонов.— Это еще одно из моих тонких наблюдений, если хотите.
— Возможно,— согласился со стариком Кретов.— Но еще есть болезни.
— Правильно! — обрадовался замечанию Кретова Додонов.— Еще есть болезни! Но откуда берутся болезни, позвольте вас спросить? Ну, отвечайте же, отвечайте! Откуда?
— От верблюда,— попробовал отшутиться Кретов, но старик его шутку не принял.
— Это не по правилам,— сказал он сердито.— Для нас разговоры — единственное развлечение среди бесконечного однообразия, а вы увиливаете. Это не по-дружески. Ваня,— обратился Додонов к третьему соседу по палате,— скажите нашему новичку, что это не по-дружески.
— Да,— ответил Ваня,— надо отвечать на вопросы старших.
— Вот! — торжествующе поднял палец Додонов.— Это говорит вам не кто-нибудь, а следователь прокуратуры. Он точно знает, надо или но надо отвечать на вопросы.
— Хорошо, убедили,— сказал Кретов.— Но мои познания в медицине не очень обширны, а потому исчерпывающего ответа я вам дать не смогу. У меня воспаление легких - это от простуды. Другие болезни бывают от травм,
от стрессов, от отравлений, от всякого рода микробов и вирусов... Достаточно?
— Вполне. Именно такого ответа от вас я и ожидал. Банальный ответ. Слово банальный — не от слова баня, а от французского слова баналь, что означает заурядный. Это между прочим, конечно. А теперь по существу разговора. Вот моя точка зрения на происхождение болезней. Я утверждаю, что все болезни — от тоски. Теперь следите за ходом моих рассуждений. Каждый человек — каждый! — подчеркнул Додонов,— в силу различных обстоятельств неоднократно приходит к мысли, что теперь ему лучше было бы умереть. С другом рассорился, с начальством, с женой, обманулся в надеждах, в расчетах, столкнулся с коварным предательством, с черной неблагодарностью, с подлостью, увидел звериную морду вместо дорогого лица — и вот тебе тоскливая мысль: лучше бы умереть. Бывало с вами такое? — спросил Додонов у Кретова.
— Бывало.
— Вот. И со мной бывало. И со Знатным Механизатором Гавриловым, и даже, наверное, с Ваней, хотя он еще очень молод. И каждый раз,— Додонов вышел на середину палаты,— когда вам хотелось умереть, организм подбрасывал вам средство для самоубийства — болезнь. Сигналом, думаю, была в этом случае не сама мысль о желанной смерти, а тоска. Отсюда вывод: все наши болезни от тоски, от нее же и сама смерть...
— И часто вы так веселитесь? — не сразу спросил Кретов.
Додонов, уже успевший лечь в постель, не ответил. Промолчали и другие. Кретов перевернулся со спины на живот, примял локтями подушку, подпер подбородок кулаками — так ему был виден лежащий Додонов, спросил:
— А вы кто?
— Додонов,— не открывая глаз, ответил старик.
— Это я уже знаю. Я хотел спросить, кто вы по профессии.
— Никто! — Додонов сбросил с груди одеяло, сел.— Удивляетесь? Да, да! Н и к т о! Должности у меня были, а профессии никакой. Устраивает вас такой ответ?
— Вполне,— ответил Кретов, уже жалея о том, что заговорил со стариком, и намереваясь снова лечь на спину.
— Нет, нет! Вы погодите,— остановил его Додонов.— Я еще не все сказал. Я должен объяснить,— он придвинулся поближе к коечной спинке, соприкасавшейся со спинкой койки Кретова, и продолжал: — Я просто обязан вам объ-
яснить, как все это со мной в жизни приключилось, потому что это поучительно. У меня, конечно, было образование, в свое время я окончил педагогический институт по курсу истории. Я говорю было, потому что теперь его у меня нет, выветрилось, рассеялось, как сон, как утренний т у м а н... Я и дня не проработал учителем, сразу пошел по общественной линии, как говорят. Преуспевал,— с нескрываемым сарказмом заговорил Додонов,— делал карьеру, получил кличку Адвокат Дьявола, всем был нужен в этом качестве, достиг больших вершин и был низвергнут в бездну — бац! — и я никто! Устаревшая форма без всякого содержания, старый башмак без ноги.
— Извините,— прервал старика Кретов,— но не лучше ли вам лечь и успокоиться? Боюсь, что такая исповедь может повредить вашему здоровью. Я не настаиваю на продолжении этого разговора и еще раз извиняюсь...
— Ах, ах, ах!— всплеснул руками Додонов.— Смотрите, какая вежливость, какая воспитанность, какая забота о ближнем! Нет, уж теперь вы дослушаете меня до конца. Вы открыли кран, вы и пейте.
— Пусть говорит,—сказал Кретову Гаврилов.—- И не возражайте, потому что он на препятствие только сильнее прет. Он сам выговорится и замолчит. Дело проверенное.
— Итак, на чем я остановился,— не придав никакого значения словам Гаврилова, продолжал Додонов,— на каком утверждении? Ага, вспомнил: старый башмак без ноги, никто, форма, лишенная всякого содержания.
— Адвокат дьявола — это, кажется, из судебной практики,— вмешался в разговор следователь Ваня,— я что-то слышал об этом.
— Ха! Он слышал! — возмутился Додонов,— Да ты, Ваня, должен знать об этом, знать! Адвокат дьявола — это злонамеренный обвинитель, хулитель всего и вся и в суде, и в Ватикане, когда обсуждается вопрос при «причислении» кого-либо к лику «святых». Адвокат дьявола порочит все, потому что у пего такая задача.
— Да помню я, конечно, помню,— сказал Ваня.— Но при чем здесь вы? За что вам-то дали прозвище Адвокат Дьявола?
— А вот это другой вопрос, Ваня. Совсем другой вопрос. И тут я должен вам кое в чем признаться. Меня, когда и был в силе и в славе, призывали всякий раз, когда надо было загубить, дискредитировать какое-нибудь дело, идею, теорию. Ради всеобщего покоя, конечно, а не ради чего-то другого. Вот, скажем, существует широкая и хорошо обосно-
ванная программа строительства целлюлозных комбинатов на Байкале. Для блага народа. Но тут появляются всякие идеи, теории о том, что погибнет священный Байкал, ой-ой, ай-ай! Что делать? Надо эту теорию погубить. И тогда я, вооруженный всякого рода силлогизмами, осмеиваю, разношу в пух и прах эту вредную теорию и людей, которые ее придумали. И комбинат строится. Ясно?
— Кажется, ясно,— ответил за всех Гаврилов.— Но хорошо бы еще пару примерчиков, для четкости, так сказать.
— Охотно! — вдохновился Додонов.— Примерчиков сколько угодно, предостаточно.— Вот, скажем, появились среди наших ученых всякие там вейсманисты, морганисты, менделисты — словом, сторонники всяких вредных буржуазных теорий в биологии, или, точнее сказать, лжетеорий. Наши великие академики, конечно, их громят, но и меня призывают, чтоб я сторонников этих лжетеорий превратил во всеобщее посмешище. И я, снова вооружась силлогизмами, превращаю этих апологетов в порошок, от которого все чихают и смеются. Тоже понятно?
— А по наговариваете ли вы на себя? — усомнился в правдивости додоновского рассказа Кретов.
— Почему вы так думаете? — хитро улыбнулся Додонов.
— Не скажу.
— Тогда я скажу, откуда ваши сомнения в правдивости моей исповеди: вы не верите, что я летал так высоко, сбивал таких орлов. Я угадал?
— Угадали.
— Интуиция? Или на основе каких-то умозаключений?
— Интуиция,— ответил Кретов.
—- Жаль,— вздохнул Додонов.— А то бы мы рассмотрели цепь ваших умозаключений звено за звеном. Это всегда интересно. Жаль,— Додонов потер ладонью грудь, поморщился и опрокинулся на подушку.
— Укройтесь,— посоветовал ему следователь Ваня,— в палате не так тепло. И хорошо бы немного поспать, Аркадий Аркадьевич. Это и вам полезно. Вспомните, что говорил вам доктор...
— Ах, Ваня, Ваня! Вам все бы спать да спать. Чудные зы люди, ей богу. Ведь сон — это отсутствие, почти небытие. Сон — это короткий визит смерти, сказал один великий писатель. А вы-- спать, спать!.. Бодрствовать надо, Ваня, общаться с людьми. Общение — вот жизнь и вот праздник жизни!
— Эхо тоже слова великого писателя? —- подковырнул Додонова Ваня.
— Несомненно. Все великие мысли уже высказаны великими писателями. Так что если вам придет в голову великая мысль, не торопитесь объявлять себя се автором, а поройтесь в книгах великих писателей и найдите ее там.
Пришла сестра и принесла Гаврилову порошки. Сестра была старая, усталая, неприветливая.
— Прими,— сказала она Гаврилову.— Чтоб я видела.
— А если не увидишь, тогда что — мир перевернется?
— Не перевернется,— ответила на ворчание Гаврилова сестра.— Порядок такой. Прими.
Гаврилов принял порошки, и сестра ушла.
— Вот карга,— сказал о сестре Гаврилов, когда она скрылась за дверью.— Как увижу ее, так холодею. Нет чтоб набрать сестер молоденьких, красивеньких, чтоб они нас вдохновляли своей молодостью, красотой, так нет же — старух откуда-то повытаскивали, пугают ими больных.
— Все молоденькие да красивенькие работают теперь в магазинах, хамят покупателям, губят им здоровье, а старухи лечат их — порядок такой,— съязвил Додонов.— Кстати, о порядке. Я тут недавно слушал одну лекцию, хорошую, толковую лекцию о научно-технической революции, о компьютеризации жизни и производства. Нормальная лекция, нужная. Но одно утверждение лектора меня поразило. Он сказал, и это вполне серьезно, не отсебятина, что люди, которым сейчас больше сорока, не способны включиться в научно-технический прогресс, в эту самую компьютеризацию, и должны уйти с ее дороги. Вот так-то! Такой теперь порядок. Стало быть, Гаврилов, и ты уже устарел для новой жизни, с точки зрения НТР — ты тоже уже старик. Так что не поднимай хвост, не ворчи на стариков. Из нас только Ваня активно включится в компьютеризацию жизни и производства, войдет в мощный поток научно-технического прогресса. Так что давайте помашем ему ручкой — он от нас уплывает в неведомые светлые дали. Так что спи, Ванюша, а мы по-стариковски помолчим, погрустим.
— А на эту самую компьютеризацию вы не пробовали наброситься? — спросил у Додонова Гаврилов.— Как Адвокат Дьявола. Или жила тонка?
— Было время — набрасывался и на нее,— без тени смущения ответил Додонов.— Но время это миновало, уважаемый Знатный Механизатор. Кстати, механизатор — это уже из прошлого века. Теперь надо быть комньютеризатором, если можно так сказать. Но вам уже комньютеризатором но быть, Гаврилов.
— Злорадствуете,— заметил Гаврилов.
— Конечно, злорадствую. Сначала я думал, что только меня время смело с дороги, а теперь понял, что не только меня. Вот и злорадствую. Время сделало великий взмах крылом. Это один поэт так выразился. Впрочем, он сказал лучше: могучий взмах крыла великих перемен... Кто на крыле — тот летит, кто под крылом, тот кубарем катится... Но вернемся к интуиции,— обратился Додонов к Кретову.— Ваша интуиция вам подсказала, что я сбивал не орлов, а мелких пташек, увязавшихся за орлами, а моя интуиция мне подсказывает, что вы в наших краях человек новый, приезжий. Иначе вы знали бы меня. Все более или менее интеллигентные люди в нашей области меня так или иначе знают, слышали обо мне, читали мои статьи в газете. Гаврилов, конечно, меня не знает,— кинул камень в газриловский огород Додонов,-- потому что он Знатный Механизатор, газет не читает, борьбой идей не интересуется, его стихия — гудящее и лязгающее железо. Ваня, конечно, обо мне слышал, но не может пока идентифицировать меня и того человека, о котором слышал, потому что у того человека были десятки других фамилий, среди которых только одна настоящая — Додонов, а все прочие — псевдонимы, ложные, стало быть, имена: Михайлов, Иванов, Петров, Николаев, Крымов, Береговой, Ильин, Константинов, Морской, Ветров, Климов, Радужный и так далее, и тому подобное. Я подписывал этими фамилиями свои статьи. Вы, конечно, их не читали?
— Не читал,— ответил Кретов.— Из этого я в свою очередь заключаю, что вы печатали их в местной газете и что таким образом моя интуиция меня не подвела: вы, говоря вашими словами, сбивали мелких пташек. Не ошиблись, впрочем, и вы: я действительно человек приезжий.
— Стало быть, вы, Аркадий Аркадьевич, всего лишь мелкий стервятник, простите за грубое сравнение, а выдавали себя чуть ли не за самого дьявола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42