— запальчиво вмешалась она.— Где только у людей совесть?! Не знают, а берутся объяснять.
— Мне никто не говорил... — в замешательстве пробормотал Серж.
— Но почему вас одного отпустили? Приезжий человек первый день в городе... Иди, ищи...
Серж удивился проницательности женщины, и, преодолев смущение, спросил:
— А как вы узнали, что... первый день?
— Что ж тут узнавать?! Вы ж белый, как сметана!.. Значит, на улицу Гоголя вам надо пойти так; повернуть назад, дойти до улицы Советской Армии, по ней до Маяковского...
— Зачем же Маяковского?! — горячо возразил старик, считавший своим долгом опекать Сержа.— Товарищ может пойти по Дерибасовской. По Дерибасовской ему идти гораздо интереснее. Потом пересечет городской сад... Там у нас роскошный фонтан, львы. Прекрасные львы: он и она...
Неподалеку остановился мальчик с большой картонной коробкой, перевязанной шнурком. Мальчик советов не давал и лишь прислушивался к разговору старших. Неожиданно женщина обратилась к нему:
— Тебе в какую сторону? — Вероятно, после случая в Новороссийске она очень сочувствовала Сержу и хотела избавить его от мытарств.
Мальчик ответил, что идет во Дворец пионеров.
— Значит, по дороге. Садитесь в троллейбус или проводи товарища. А то он еще, чего доброго, вместо улицы Гоголя на Пересыпь забредет! — безапелляционно заключила она и, передав Сержа в надежные руки, устремилась к трамваю.
Он даже не успел поблагодарить.
— Поедем в троллейбусе или пешком? — деловито осведомился мальчик, когда они пустились в путь.
— Как хочешь. Если не очень далеко... — Даже с мальчиком Серж не чувствовал себя свободно.
— Нет, совсем недалеко. А в троллейбусе толкаются. Коробку мою раздавят. Пешком. Ладно?
— Ладно,— согласился Серж.
Некоторое время они шли молча, потом мальчик, украдкой взглянув на своего спутника, сказал:
— Вы, наверное, рижанин?! Рижане чисто говорят по-русски, а все же не так, как мы. У нас во Дворце пионеров есть один- мальчик из Риги.
— А что вы делаете во Дворце пионеров? — в свою очередь задал вопрос Серж, чтобы отвести разговор от своего «не совсем русского» произношения.
Не признаваясь самому себе, он не хотел объяснять, откуда приехал. Уж, конечно, если б женщина знала, кто он и откуда, не сказала бы: «Проводи товарища...» или «Товарищ может пройти по Дерибасовской»... Слово «товарищ» сегодня приобрело для Сержа новый смысл.
Дед, а еще чаще гранд-мама произносили: «товарищи», вкладывая в это слово не столько иронию, сколько ненависть. «Товарищи» отобрали родину, отняли достаток, привычный уклад жизни, отняли дочь и уничтожили Россию.
Старик Сабинин с издевкой произносил: «Товарищи просчитались...», «Товарищи надумали поразить мир...», «Товарищи воображают...»
И вдруг к Сержу обращаются: «Товарищ!» Просто и совсем особенно прозвучало это слово.
Он тоже мог бы остановить прохожего и обратиться обычным будничным тоном: «Товарищ, будьте добры, не скажете ли вы,,.» Мог бы. Но такое обращение к окружающим для него невозможно.
—Что мы делаем?—удивленно переспросил мальчик.— Занимаемся. У нас драматический кружок, хоровой,, лепка, рисование. Всякое... А я лично — авиамоделист. У нас все ребята авиацией интересуются.
— Мечтаешь стать космонавтом? — Серж должен был проявить такой же интерес к делам парнишки, какой проявляли встречные к нему самому, и лишь побаивался, не взял ли слишком высокую ноту.
— Космонавтом?! Еще бы!.. Если... получится! Но строить корабли, рассчитывать их полет, выверить все так, чтобы корабль поднял человека к Венере,— это тоже здорово, не правда ли?.. Вот программирование очень облегчит расчеты, но сколько потребуется специальной информации для расчета такого корабля... — Мальчик с увлечением продолжал говорить.
— У тебя, по-видимому, отец инженер? — спросил Серж, дивясь тому, что не все услышанное ему, взрослому, понятно.
— Нет, батька слесарь. Слесарь-монтажник. С ним, между прочим, инженеры советуются... А мне он всегда говорит: «Ты, Петька, всякую деталь должен уметь своими руками сделать, тогда и инженер из тебя получится,
а не кто знает что». Так я, между прочим, еще в первом классе такого здоровенного змея сконструировал, что милиционер чуть не оштрафовал.
— За змея?..
— Ну да. Как запустил я его, а он летал, летал и за троллейбусные провода зацепился. Троллейбусы стали. Еле отпутали. А в этом году я для Васькиного Шарика — есть у меня друг Васька, мировой парень; Васькин Шарик за городом живет вместе с Васькой и их родителями,— так я для Шарика будку с такой автоматической дверкой сделал, что Васька прямо из комнаты Шарика выпускает по двору побегать.
Совершенно неожиданно для себя Серж спросил своего юного собеседника, учат ли во Дворце пионеров музыке.
— Конечно. У нас многие учатся. Хорошо ведь уметь или играть, или петь, или стихи писать, или рисовать. Просто так... У нас в отряде, между прочим, дискуссия была. Ребята говорили, что каждому надо что-то красивое уметь. И не обязательно этому учиться для специальности, а так, может ведь не быть таланта, если для специальности, и... самого главного...
— Чего же еще: самого главного? — спросил удивленный и заинтересованный Серж. Дискуссия... Талант... Что-то красивое уметь... Его подкупила простота, с какой все это было сказано мальчишкой, ребенком.
— Ну... главное... — Петька почесал облупленный нос, дважды проглотил слюну, прежде чем нашел нужные слова.— Главное, если человек знает больше других. Вот как те, кто был на фронте или в партийных. Вообще героическую жизнь имеет. Другим ведь интересно про все узнать. А если моя мама вдруг скажет: «Петенька, ты у нас будешь музыкантом». Разве по заказу получится? Между прочим, у нас в классе есть один мальчишка. Его заставляют быть скрипачом. Так он скрипку свою ножовкой перепилил. У меня взял ножовку и запросто — ра-аз перепилил.
— Чем. кончилось? — улыбнулся Серж.
— Ничем,— с досадой сообщил Петька,— Вторую ему купили. А мне еще как досталось! Зачем ножовку для такого дела давал. А как не дать, если человек просит, задача...— Петька вздохнул и замолчал, видимо, еще не решив, как же поступать в подобных сложных случаях.
— Да это же памятник потемкинцам! — удивленно произнес Серж, когда они свернули на улицу Карла Маркса. Отсюда он и начинал свои поиски.
— Точно! — солидно подтвердил Петька.— Мировой памятник! Я был на открытии. Прямо завалили его цветами.— Он замедлил шаг.— Вот за памятником Сабанеев мост. Он упирается прямо в улицу Гоголя. Видите? Во-он она!
— Спасибо. Большое тебе спасибо!
— Пожалуйста. Только мне ведь все равно было по пути. До свидания.— Уже перебежав улицу, Петька остановился и крикнул: — Приходите к нам во Дворец. У нас скоро соревнования авиамоделистов.
Серж еще раз поблагодарил... Даже такого приглашения не примешь. «Вы, наверное, рижанин...» А если б детишки или встреченные им люди узнали, что никакой он не рижанин, а эмигрант?.. И вдруг совершенно неожиданная, нелепая мысль: «Если б это мой Петька бежал к своим пионерам...» Ерунда какая-то. В молодые годы он иногда, увидев игравших во дворе детей, задумывался: а если б у меня был сын... Но Алин и слушать об этом не хотела. Бросать.сцену?.. Хлопоты, расходы... Он не настаивал. Сын эмигранта. Не такое уж это счастье — сын эмигранта...
Сабанеев моет — и это название он часто слышал.
Три серые арки над спуском, убегающим к морю. И мягкими теплыми мазками— живая синь, живое в ней солнце. Корабли... Корабли на рейде, у причалов... К одному из них когда-то подошла шлюпка с измученными, окоченевшими людьми.
По этому спуску, наверное, бегом бежал капитан Ко-шелев к семье, к сыну, который теперь не в состоянии вспомнить даже лица, даже глаз своего отца.
Поднялся капитан по крутой и узкой, словно прилепленной к мосту лесенке. Пошел к улице Гоголя. Потом свернул... Куда свернул: вправо или влево? Куда сейчас свернуть ему, Сержу?.. Вправо, скорей всего вправо — к морю...
Зеленые кроны. Старинные дома. Черное чугунное кружево ограды. Чугунные витые колонны поддерживают невысокий портал..
И вдруг знакомая мелодия. Как всегда неожиданно... Еще до того как он сквозь раскрытые двери увидел мраморную лестницу с двумя бронзовыми канделябрами по бокам. Да, да... Это здесь. Здесь он когда-то жил... Плечом прислонился Серж к витой колонне. Мелодия звучала так, будто он уже слышал ее. Боже мой, как же раньше он не догадался?! Конечно, здесь слышал. Играла мама. Мама... Ее облик память не сохранила. Только музыку. Только ее игру на рояле. Что это за мелодия? Он не встречал ее ни у одного композитора. Почему-то казалось, что она для скрипки. Но теперь явственно слышится рояль. Ее исполняли на рояле... Когда-то. Не раз.
Мысленно повторял Серж эту мелодию на все лады, и едва-едва, будто сквозь туман, проступали неясные воспоминания, возникали расплывчатые образы, видения... Тюки, баулы, чемоданы. На лестнице их целая гора. Где-то среди них мама. Мама в чем-то мягком, пушистом... И рука ее мягкая, горячая... Не разгадать лица... Не разглядеть... «Не поеду... не поеду...» Голос негромкий, жалобный.
«Не поеду...» И тюки, баулы на лестнице. Значит, все же собирались. Когда?.. Когда отец был в Севастополе, или позже, после его возвращения?.. «Не поеду...» Жалобный голос. Горячая рука... Здесь это было. На этой широкой лестнице, устланной ковром. Вот они, оставшиеся бронзовые скобы. Вспомнилось?.. Нет, рассказывала гранд-мама. Величественная, прямая, мягко ступая, спускается она по лестнице. Гранд-мама его детства, а не та, суетливая, ссохшаяся старушка, какой она стала... Легко, уверенно сбегает по лестнице капитан Кошелев. А он, Серж, возвращаясь с прогулки, не достает до перил — держится за металлические бутоны.
Этих вишнево-красных перил касались руки мамы, отца, да-да,людей, которых уже нет...
Кусок отполированного дерева, какой-нибудь канделябр, шкаф, стол или дом надменно долговечен. Он остается. Уходит человек. Человек, который его создал... Собственный стол, собственный рояль, собственный дом... Иллюзорные понятия. Почему — собственный, если самая никчемная вещь переживает хозяина?
«Наш собственный особняк,— и дед, и гранд-мама в один голос.— Его отобрали большевики»... Отобрали бы особняк или не отобрали, он все равно стоял бы здесь, такой, как прежде. А где же те, кто строил его, кто говорил: мой?!
Он, Серж, вероятно, безразличен к вещам потому, что в прошлом была скамейка в сквере и объедки на тарелках в кафе. Тогда, в те времена, для него не так уже важно было, где свалиться от дешевого вина.
Как бы там ни было, но на этот бывший особняк он смотрит и говорит: мой... Только потому, что здесь родился. Только потому. Здесь жили его отец и мать. Иных ассоциаций почему-то не возникает. И этот дом в тысячу раз дороже ему, чем по-настоящему собственный, который был в Марселе.
Мой дом, отчий дом... Несмотря на непонятную табличку над дверьми — по-видимому, в нем какое-то учреждение, несмотря на то, что дом этот в городе, куда его, Сержа, допустили лишь на несколько дней...
— Вам плохо? — молодая девушка остановилась, глядя снизу вверх в лицо Сержа.— Вам плохо? — участливо повторила она.
Серж не сразу понял, что обращаются к нему.
— Вызвать «скорую»?
— Нет, нет... Не надо, ничего не надо,— торопливо пробормотал он и отвел взгляд от поднятого к нему встревоженного лица.
— Я помогу вам дойти до ограды. Посидите. У вас даже губы белые,— озабоченно продолжала девушка..
— Спасибо, уже все в порядке.— Он отодвинулся от витой колонны, попытался улыбнуться.
— Солнце жаркое,— как бы оправдываясь, проговорила девушка.— А вы с непокрытой головой...
— Я... привык...
Чуть-чуть улыбнувшись, она кивнула и, стуча каблучками сандалет, побежала дальше к отвесной лестнице в конце улицы.
Серж смотрел ей вслед с благодарностью. Еще несколько минут назад он ни за что бы не решился войти во двор, разузнать, не живет ли где-нибудь здесь Коше-лева. А теперь он это сделает. В городе, видно, принято так просто, доброжелательно обращаться к незнакомым людям...
Особняк занят каким-то учреждением, но во дворе большой дом. Даже сквозь ограду видно развешанное на балконах белье.
Могла ведь его сестра перебраться жить в этот дом;' Если спросить у «консьержки... И вдруг... немыслимый ответ: поднимитесь на третий этаж!..
Невероятно... И все же не уйти так. Никак не уйти, не попытавшись хоть что-нибудь узнать.Но как ни убеждал себя Серж, что все очень просто,— войти и спросить, он еще долго стоял на месте, оттягивая минуту, когда нужно будет, надавив пуговку звонка у дверей с табличкой «дворник», задать первый
вопрос.Консьержка, или, как, очевидно, принято говорить здесь, дворничиха, полная пожилая женщина, сидела у телевизора. Она обернулась, поправила на плече цветастый сарафан и с недовольным видом воззрилась на Сержа.
Он не ждал такого приема и растерялся.
— Что вы застряли в дверях, как каменный гость? — бросила она.
— Я зашел узнать...
— Вижу, что зашел. Нет покоя ни днем, ни ночью! Ну что там у вас? — все так же раздраженно спросила дворничиха.
Серж машинально сделал шаг назад. Жалкая, заискивающая улыбка искривила губы, словно перед ним стоял марсельский ажан.
— Простите, ради бога,— пролепетал он, шаря и не находя ручки дверей.
— Тю, ненормальный,— пробормотала дворничиха, немало удивленная таким оборотом.— Куда ж вы? — И, видя, что Серж сейчас убежит, схватила его за рукав.
Он не посмел высвободиться из ее рук и еще раз униженно повторил:
— Простите, я... Я не знал... — чего именно он не знал, Серж не пояснил.
Окончательно сраженная его извинениями и убитым видом, дворничиха оттащила его от дверей и миролюбиво сказала: ...
— Самодеятельность передают. Внучка у меня танцует. Вот и боюсь, как бы не пропустить. — Она обернулась к телевизору, чтобы получше услышать диктора, объявляющего очередной номер программы. — Наверное, после этой пары выступит. Так в чем дело?
— Ничего... Я пойду... Не буду мешать... — тихо произнес Серж.
— Вовсе вы не мешаете, говорите, что вам нужно,— спросила женщина уже совсем другим тоном и даже
улыбнулась, добавив: — Говорите же, чудак вы этакий. Бабы, что ли, испугались?
— Я... Может, вам известно... не живет ли здесь... Ко-шелева?— с трудом выдавил он.
— Кошелева? Кошелева... Нет, такой не числится.— Тон дворничихи снова изменился, отвечала она строго, по-деловому.
— Но раньше... раньше... жила? — Серж тревожно вглядывался в лицо женщины. Может, ей припомнится, разгладится морщина на переносице, оживятся глаза:— Ну как же, Кошелева...
Но лицо дворничихи не менялось. Она покачала головой и равнодушно сказала:
— Нет, не жила. Я сразу после войны приехала. Дом еще был разрушенный. И тот, что на улицу выходит, тоже.
Ничего от прежней раздражительности и грубости уже не было в ее обращении, и Сержа настолько это подбодрило, что он решился задать еще один вопрос:
— И потом отстраивали тот... что на улицу выходит?
— А как же! Все как есть восстановили. С лестницей одной сколько было возни. Красивая там лестница. Даже смотреть приятно. Сама я строителей повела, показала, где недостающие ступени взять. Возле совсем загубленного дома набрали...— уже с явным удовольствием рассказывала дворничиха, не забывая, однако, поглядывать на телевизор.
Серж понимал, что говорит она, вероятно, из вежли-вости, желая загладить грубость, которой его встретила, и мысли женщины заняты совсем другим. Но он все не уходил. Ведь убеждал себя, что встреча с сестрой не произойдет вот так, совсем просто. Убеждал, хотя где-то в глубине души все же надеялся.
— А как она выглядит, Кошелева? — спросила дворничиха и указала Сержу на стул.— Молодая она или старая?
Он поблагодарил, но не сел, а живо ответил, обрадованный этим явным знаком внимания:
— Ей, вероятно, сорок три — сорок пять лет. А выглядит...— Он запнулся. Ведь сестра могла быть совсем не такой, какой представлялась ему, и он неуверенно заключил: —Нет, не знаю, как она выглядит.
Дворничиха озабоченно покачала головой и посоветовала:
— Вы вот что, идите прямо в милицию. Скажете год рождения, имя, отчество, и через час вам представят адрес вашей знакомой...
Он должен был сказать «до свидания», поблагодарить. Должен был уйти, но вместо всего этого робко спросил:
— А тот дом... что на улицу... вы не знаете, кому он принадлежал?
— Жакту. Кому ж еще?! И до войны жакту. Ведомственные, они все больше новые.
Серж чуть было не спросил, кто такой Жакт. Но после слов о ведомственных домах сообразил, что фамилией непонятный «жакт» быть не может.
— И до революции — жакту? — Вопрос этот был задан даже в несколько шутливом тоне.
Женщина рассмеялась. Серж тоже улыбнулся, хотя ему вовсе не было весело. А если он ошибся? Если еще где-нибудь есть похожий дом, с такой же лестницей и канделябрами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Мне никто не говорил... — в замешательстве пробормотал Серж.
— Но почему вас одного отпустили? Приезжий человек первый день в городе... Иди, ищи...
Серж удивился проницательности женщины, и, преодолев смущение, спросил:
— А как вы узнали, что... первый день?
— Что ж тут узнавать?! Вы ж белый, как сметана!.. Значит, на улицу Гоголя вам надо пойти так; повернуть назад, дойти до улицы Советской Армии, по ней до Маяковского...
— Зачем же Маяковского?! — горячо возразил старик, считавший своим долгом опекать Сержа.— Товарищ может пойти по Дерибасовской. По Дерибасовской ему идти гораздо интереснее. Потом пересечет городской сад... Там у нас роскошный фонтан, львы. Прекрасные львы: он и она...
Неподалеку остановился мальчик с большой картонной коробкой, перевязанной шнурком. Мальчик советов не давал и лишь прислушивался к разговору старших. Неожиданно женщина обратилась к нему:
— Тебе в какую сторону? — Вероятно, после случая в Новороссийске она очень сочувствовала Сержу и хотела избавить его от мытарств.
Мальчик ответил, что идет во Дворец пионеров.
— Значит, по дороге. Садитесь в троллейбус или проводи товарища. А то он еще, чего доброго, вместо улицы Гоголя на Пересыпь забредет! — безапелляционно заключила она и, передав Сержа в надежные руки, устремилась к трамваю.
Он даже не успел поблагодарить.
— Поедем в троллейбусе или пешком? — деловито осведомился мальчик, когда они пустились в путь.
— Как хочешь. Если не очень далеко... — Даже с мальчиком Серж не чувствовал себя свободно.
— Нет, совсем недалеко. А в троллейбусе толкаются. Коробку мою раздавят. Пешком. Ладно?
— Ладно,— согласился Серж.
Некоторое время они шли молча, потом мальчик, украдкой взглянув на своего спутника, сказал:
— Вы, наверное, рижанин?! Рижане чисто говорят по-русски, а все же не так, как мы. У нас во Дворце пионеров есть один- мальчик из Риги.
— А что вы делаете во Дворце пионеров? — в свою очередь задал вопрос Серж, чтобы отвести разговор от своего «не совсем русского» произношения.
Не признаваясь самому себе, он не хотел объяснять, откуда приехал. Уж, конечно, если б женщина знала, кто он и откуда, не сказала бы: «Проводи товарища...» или «Товарищ может пройти по Дерибасовской»... Слово «товарищ» сегодня приобрело для Сержа новый смысл.
Дед, а еще чаще гранд-мама произносили: «товарищи», вкладывая в это слово не столько иронию, сколько ненависть. «Товарищи» отобрали родину, отняли достаток, привычный уклад жизни, отняли дочь и уничтожили Россию.
Старик Сабинин с издевкой произносил: «Товарищи просчитались...», «Товарищи надумали поразить мир...», «Товарищи воображают...»
И вдруг к Сержу обращаются: «Товарищ!» Просто и совсем особенно прозвучало это слово.
Он тоже мог бы остановить прохожего и обратиться обычным будничным тоном: «Товарищ, будьте добры, не скажете ли вы,,.» Мог бы. Но такое обращение к окружающим для него невозможно.
—Что мы делаем?—удивленно переспросил мальчик.— Занимаемся. У нас драматический кружок, хоровой,, лепка, рисование. Всякое... А я лично — авиамоделист. У нас все ребята авиацией интересуются.
— Мечтаешь стать космонавтом? — Серж должен был проявить такой же интерес к делам парнишки, какой проявляли встречные к нему самому, и лишь побаивался, не взял ли слишком высокую ноту.
— Космонавтом?! Еще бы!.. Если... получится! Но строить корабли, рассчитывать их полет, выверить все так, чтобы корабль поднял человека к Венере,— это тоже здорово, не правда ли?.. Вот программирование очень облегчит расчеты, но сколько потребуется специальной информации для расчета такого корабля... — Мальчик с увлечением продолжал говорить.
— У тебя, по-видимому, отец инженер? — спросил Серж, дивясь тому, что не все услышанное ему, взрослому, понятно.
— Нет, батька слесарь. Слесарь-монтажник. С ним, между прочим, инженеры советуются... А мне он всегда говорит: «Ты, Петька, всякую деталь должен уметь своими руками сделать, тогда и инженер из тебя получится,
а не кто знает что». Так я, между прочим, еще в первом классе такого здоровенного змея сконструировал, что милиционер чуть не оштрафовал.
— За змея?..
— Ну да. Как запустил я его, а он летал, летал и за троллейбусные провода зацепился. Троллейбусы стали. Еле отпутали. А в этом году я для Васькиного Шарика — есть у меня друг Васька, мировой парень; Васькин Шарик за городом живет вместе с Васькой и их родителями,— так я для Шарика будку с такой автоматической дверкой сделал, что Васька прямо из комнаты Шарика выпускает по двору побегать.
Совершенно неожиданно для себя Серж спросил своего юного собеседника, учат ли во Дворце пионеров музыке.
— Конечно. У нас многие учатся. Хорошо ведь уметь или играть, или петь, или стихи писать, или рисовать. Просто так... У нас в отряде, между прочим, дискуссия была. Ребята говорили, что каждому надо что-то красивое уметь. И не обязательно этому учиться для специальности, а так, может ведь не быть таланта, если для специальности, и... самого главного...
— Чего же еще: самого главного? — спросил удивленный и заинтересованный Серж. Дискуссия... Талант... Что-то красивое уметь... Его подкупила простота, с какой все это было сказано мальчишкой, ребенком.
— Ну... главное... — Петька почесал облупленный нос, дважды проглотил слюну, прежде чем нашел нужные слова.— Главное, если человек знает больше других. Вот как те, кто был на фронте или в партийных. Вообще героическую жизнь имеет. Другим ведь интересно про все узнать. А если моя мама вдруг скажет: «Петенька, ты у нас будешь музыкантом». Разве по заказу получится? Между прочим, у нас в классе есть один мальчишка. Его заставляют быть скрипачом. Так он скрипку свою ножовкой перепилил. У меня взял ножовку и запросто — ра-аз перепилил.
— Чем. кончилось? — улыбнулся Серж.
— Ничем,— с досадой сообщил Петька,— Вторую ему купили. А мне еще как досталось! Зачем ножовку для такого дела давал. А как не дать, если человек просит, задача...— Петька вздохнул и замолчал, видимо, еще не решив, как же поступать в подобных сложных случаях.
— Да это же памятник потемкинцам! — удивленно произнес Серж, когда они свернули на улицу Карла Маркса. Отсюда он и начинал свои поиски.
— Точно! — солидно подтвердил Петька.— Мировой памятник! Я был на открытии. Прямо завалили его цветами.— Он замедлил шаг.— Вот за памятником Сабанеев мост. Он упирается прямо в улицу Гоголя. Видите? Во-он она!
— Спасибо. Большое тебе спасибо!
— Пожалуйста. Только мне ведь все равно было по пути. До свидания.— Уже перебежав улицу, Петька остановился и крикнул: — Приходите к нам во Дворец. У нас скоро соревнования авиамоделистов.
Серж еще раз поблагодарил... Даже такого приглашения не примешь. «Вы, наверное, рижанин...» А если б детишки или встреченные им люди узнали, что никакой он не рижанин, а эмигрант?.. И вдруг совершенно неожиданная, нелепая мысль: «Если б это мой Петька бежал к своим пионерам...» Ерунда какая-то. В молодые годы он иногда, увидев игравших во дворе детей, задумывался: а если б у меня был сын... Но Алин и слушать об этом не хотела. Бросать.сцену?.. Хлопоты, расходы... Он не настаивал. Сын эмигранта. Не такое уж это счастье — сын эмигранта...
Сабанеев моет — и это название он часто слышал.
Три серые арки над спуском, убегающим к морю. И мягкими теплыми мазками— живая синь, живое в ней солнце. Корабли... Корабли на рейде, у причалов... К одному из них когда-то подошла шлюпка с измученными, окоченевшими людьми.
По этому спуску, наверное, бегом бежал капитан Ко-шелев к семье, к сыну, который теперь не в состоянии вспомнить даже лица, даже глаз своего отца.
Поднялся капитан по крутой и узкой, словно прилепленной к мосту лесенке. Пошел к улице Гоголя. Потом свернул... Куда свернул: вправо или влево? Куда сейчас свернуть ему, Сержу?.. Вправо, скорей всего вправо — к морю...
Зеленые кроны. Старинные дома. Черное чугунное кружево ограды. Чугунные витые колонны поддерживают невысокий портал..
И вдруг знакомая мелодия. Как всегда неожиданно... Еще до того как он сквозь раскрытые двери увидел мраморную лестницу с двумя бронзовыми канделябрами по бокам. Да, да... Это здесь. Здесь он когда-то жил... Плечом прислонился Серж к витой колонне. Мелодия звучала так, будто он уже слышал ее. Боже мой, как же раньше он не догадался?! Конечно, здесь слышал. Играла мама. Мама... Ее облик память не сохранила. Только музыку. Только ее игру на рояле. Что это за мелодия? Он не встречал ее ни у одного композитора. Почему-то казалось, что она для скрипки. Но теперь явственно слышится рояль. Ее исполняли на рояле... Когда-то. Не раз.
Мысленно повторял Серж эту мелодию на все лады, и едва-едва, будто сквозь туман, проступали неясные воспоминания, возникали расплывчатые образы, видения... Тюки, баулы, чемоданы. На лестнице их целая гора. Где-то среди них мама. Мама в чем-то мягком, пушистом... И рука ее мягкая, горячая... Не разгадать лица... Не разглядеть... «Не поеду... не поеду...» Голос негромкий, жалобный.
«Не поеду...» И тюки, баулы на лестнице. Значит, все же собирались. Когда?.. Когда отец был в Севастополе, или позже, после его возвращения?.. «Не поеду...» Жалобный голос. Горячая рука... Здесь это было. На этой широкой лестнице, устланной ковром. Вот они, оставшиеся бронзовые скобы. Вспомнилось?.. Нет, рассказывала гранд-мама. Величественная, прямая, мягко ступая, спускается она по лестнице. Гранд-мама его детства, а не та, суетливая, ссохшаяся старушка, какой она стала... Легко, уверенно сбегает по лестнице капитан Кошелев. А он, Серж, возвращаясь с прогулки, не достает до перил — держится за металлические бутоны.
Этих вишнево-красных перил касались руки мамы, отца, да-да,людей, которых уже нет...
Кусок отполированного дерева, какой-нибудь канделябр, шкаф, стол или дом надменно долговечен. Он остается. Уходит человек. Человек, который его создал... Собственный стол, собственный рояль, собственный дом... Иллюзорные понятия. Почему — собственный, если самая никчемная вещь переживает хозяина?
«Наш собственный особняк,— и дед, и гранд-мама в один голос.— Его отобрали большевики»... Отобрали бы особняк или не отобрали, он все равно стоял бы здесь, такой, как прежде. А где же те, кто строил его, кто говорил: мой?!
Он, Серж, вероятно, безразличен к вещам потому, что в прошлом была скамейка в сквере и объедки на тарелках в кафе. Тогда, в те времена, для него не так уже важно было, где свалиться от дешевого вина.
Как бы там ни было, но на этот бывший особняк он смотрит и говорит: мой... Только потому, что здесь родился. Только потому. Здесь жили его отец и мать. Иных ассоциаций почему-то не возникает. И этот дом в тысячу раз дороже ему, чем по-настоящему собственный, который был в Марселе.
Мой дом, отчий дом... Несмотря на непонятную табличку над дверьми — по-видимому, в нем какое-то учреждение, несмотря на то, что дом этот в городе, куда его, Сержа, допустили лишь на несколько дней...
— Вам плохо? — молодая девушка остановилась, глядя снизу вверх в лицо Сержа.— Вам плохо? — участливо повторила она.
Серж не сразу понял, что обращаются к нему.
— Вызвать «скорую»?
— Нет, нет... Не надо, ничего не надо,— торопливо пробормотал он и отвел взгляд от поднятого к нему встревоженного лица.
— Я помогу вам дойти до ограды. Посидите. У вас даже губы белые,— озабоченно продолжала девушка..
— Спасибо, уже все в порядке.— Он отодвинулся от витой колонны, попытался улыбнуться.
— Солнце жаркое,— как бы оправдываясь, проговорила девушка.— А вы с непокрытой головой...
— Я... привык...
Чуть-чуть улыбнувшись, она кивнула и, стуча каблучками сандалет, побежала дальше к отвесной лестнице в конце улицы.
Серж смотрел ей вслед с благодарностью. Еще несколько минут назад он ни за что бы не решился войти во двор, разузнать, не живет ли где-нибудь здесь Коше-лева. А теперь он это сделает. В городе, видно, принято так просто, доброжелательно обращаться к незнакомым людям...
Особняк занят каким-то учреждением, но во дворе большой дом. Даже сквозь ограду видно развешанное на балконах белье.
Могла ведь его сестра перебраться жить в этот дом;' Если спросить у «консьержки... И вдруг... немыслимый ответ: поднимитесь на третий этаж!..
Невероятно... И все же не уйти так. Никак не уйти, не попытавшись хоть что-нибудь узнать.Но как ни убеждал себя Серж, что все очень просто,— войти и спросить, он еще долго стоял на месте, оттягивая минуту, когда нужно будет, надавив пуговку звонка у дверей с табличкой «дворник», задать первый
вопрос.Консьержка, или, как, очевидно, принято говорить здесь, дворничиха, полная пожилая женщина, сидела у телевизора. Она обернулась, поправила на плече цветастый сарафан и с недовольным видом воззрилась на Сержа.
Он не ждал такого приема и растерялся.
— Что вы застряли в дверях, как каменный гость? — бросила она.
— Я зашел узнать...
— Вижу, что зашел. Нет покоя ни днем, ни ночью! Ну что там у вас? — все так же раздраженно спросила дворничиха.
Серж машинально сделал шаг назад. Жалкая, заискивающая улыбка искривила губы, словно перед ним стоял марсельский ажан.
— Простите, ради бога,— пролепетал он, шаря и не находя ручки дверей.
— Тю, ненормальный,— пробормотала дворничиха, немало удивленная таким оборотом.— Куда ж вы? — И, видя, что Серж сейчас убежит, схватила его за рукав.
Он не посмел высвободиться из ее рук и еще раз униженно повторил:
— Простите, я... Я не знал... — чего именно он не знал, Серж не пояснил.
Окончательно сраженная его извинениями и убитым видом, дворничиха оттащила его от дверей и миролюбиво сказала: ...
— Самодеятельность передают. Внучка у меня танцует. Вот и боюсь, как бы не пропустить. — Она обернулась к телевизору, чтобы получше услышать диктора, объявляющего очередной номер программы. — Наверное, после этой пары выступит. Так в чем дело?
— Ничего... Я пойду... Не буду мешать... — тихо произнес Серж.
— Вовсе вы не мешаете, говорите, что вам нужно,— спросила женщина уже совсем другим тоном и даже
улыбнулась, добавив: — Говорите же, чудак вы этакий. Бабы, что ли, испугались?
— Я... Может, вам известно... не живет ли здесь... Ко-шелева?— с трудом выдавил он.
— Кошелева? Кошелева... Нет, такой не числится.— Тон дворничихи снова изменился, отвечала она строго, по-деловому.
— Но раньше... раньше... жила? — Серж тревожно вглядывался в лицо женщины. Может, ей припомнится, разгладится морщина на переносице, оживятся глаза:— Ну как же, Кошелева...
Но лицо дворничихи не менялось. Она покачала головой и равнодушно сказала:
— Нет, не жила. Я сразу после войны приехала. Дом еще был разрушенный. И тот, что на улицу выходит, тоже.
Ничего от прежней раздражительности и грубости уже не было в ее обращении, и Сержа настолько это подбодрило, что он решился задать еще один вопрос:
— И потом отстраивали тот... что на улицу выходит?
— А как же! Все как есть восстановили. С лестницей одной сколько было возни. Красивая там лестница. Даже смотреть приятно. Сама я строителей повела, показала, где недостающие ступени взять. Возле совсем загубленного дома набрали...— уже с явным удовольствием рассказывала дворничиха, не забывая, однако, поглядывать на телевизор.
Серж понимал, что говорит она, вероятно, из вежли-вости, желая загладить грубость, которой его встретила, и мысли женщины заняты совсем другим. Но он все не уходил. Ведь убеждал себя, что встреча с сестрой не произойдет вот так, совсем просто. Убеждал, хотя где-то в глубине души все же надеялся.
— А как она выглядит, Кошелева? — спросила дворничиха и указала Сержу на стул.— Молодая она или старая?
Он поблагодарил, но не сел, а живо ответил, обрадованный этим явным знаком внимания:
— Ей, вероятно, сорок три — сорок пять лет. А выглядит...— Он запнулся. Ведь сестра могла быть совсем не такой, какой представлялась ему, и он неуверенно заключил: —Нет, не знаю, как она выглядит.
Дворничиха озабоченно покачала головой и посоветовала:
— Вы вот что, идите прямо в милицию. Скажете год рождения, имя, отчество, и через час вам представят адрес вашей знакомой...
Он должен был сказать «до свидания», поблагодарить. Должен был уйти, но вместо всего этого робко спросил:
— А тот дом... что на улицу... вы не знаете, кому он принадлежал?
— Жакту. Кому ж еще?! И до войны жакту. Ведомственные, они все больше новые.
Серж чуть было не спросил, кто такой Жакт. Но после слов о ведомственных домах сообразил, что фамилией непонятный «жакт» быть не может.
— И до революции — жакту? — Вопрос этот был задан даже в несколько шутливом тоне.
Женщина рассмеялась. Серж тоже улыбнулся, хотя ему вовсе не было весело. А если он ошибся? Если еще где-нибудь есть похожий дом, с такой же лестницей и канделябрами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18