— У нас в семье часто упоминалась фамилия Кошелевых. Однако, насколько я помню, у них была дочь, а не сын... Родители Кошелевых действительно эмигранты...— Вавилов говорил не торопясь, припоминая. Лично он Кошелевых не знал, потому что родился, когда уже ни Ко-шелева, ни его жены не было в живых.
Серж прижал к груди трясущиеся руки и, задыхаясь, прошептал:
- Сестра... Значит, у меня есть сестра...— И, стараясь совладать с волнением, спросил, не знает ли Вавилов, где она.
Нет, этого журналист не знал. Не знал ее имени, не знал, жива ли она.
Если б раньше, гораздо раньше произошло это знаком-, ство, Серж попытался бы разыскать сестру. А теперь... Что об этом думать?!
Молчание затянулось, и, чтобы как-то прервать его, Серж пробормотал: «Сестра могла выйти, замуж... Переменить фамилию...»
Вавилов понял это по-своему: конечно, разыскать сестру нелегко, но следует попытаться.
Серж об этом и не помышлял. Как разыскать?
Слишком просто и серьезно, чтобы это можно было принять за шутку, Вавилов ответил:
— Приезжают туристы в Советский Союз. Приезжайте и вы. Разыщите сестру...
— Надо сеять, чтобы жать, — добавил Жюль.
Серж рассмеялся. Он забыл, когда ездил в обыкновенном трамвае. А тут с серьезным видом: «Приезжайте и вы...» На него нашел дикий приступ смеха. Он только рукой помахал Жюлю и бросился бежать. Бежал, не оборачиваясь на оклики друга, зная, что последует за этим истерическим хохотом... Еще чуть-чуть он оставался человеком. Ровно настолько, чтобы Жюль не увидел неудержимых рыданий, которыми кончались подобные приступы.
Скорчившись, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, сидел он за сараем на каком-то черном дворе... Странная, страшная судьба. Он словно полишинель, словно игрушка в чужих руках. Не своей волей оказался во Франции, став человеком «третьего сорта», без подданства, без паспорта, почти без национальности. Не своей волей, хоть и радовался этому, встретился с Жю-лем, его друзьями и с Верой. Словно какой-то злой рок преследовал его, лишив Веры, лишив музыки, всего, что было дорого. А теперь, именно теперь, не раньше, когда он мог позволить себе любое путешествие, а теперь, когда ему это недоступно, он узнал, что где-то есть близкий по крови, родной ему человек...
А может, в юные годы это открытие не произвело бы на него такого ошеломляющего впечатления? Да, вероятно, нужно было столько выстрадать, все потерять, чтобы упоминание о сестре так его потрясло. Нет, нет, во время войны, когда встретил Веру, он бы почувствовал то же. После единственного свидания с ней как мучи-
тельно пытался он припомнить хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь из раннего детства... Но ничего, ничего не проявлялось. Ни лица, ни события... Только белая лестница, бронзовые канделябры да прозрачная, едва уловимая мелодия... Только это...
А была сестра. Есть сестра. Но почему она никогда не пыталась дать знать о себе? Умерла? Нет, нет... Это было бы слишком жестоко, чтобы из всей его семьи никого, совсем никого не осталось... Она жива и, быть может, нуждается в помощи. Здесь, во Франции, после гитлеровского нашествия, голод, разруха, а как же в России, где эти варвары все разбили, разграбили, сожгли... Нелегко, наверное, и сестре... Если б он знал, что кто-то в нем нуждается1 Найдутся ли силы выбраться из проклятого омута?..
Она, вероятно, младше его. Конечно, младше. Ведь гранд-мама и дед ничего о ней не знали. Или не хотели знать? Не хотели оставлять ни одной ниточки, которая связала бы его с ненавистной им Совдепией...
Кто она, его сестра, его сестренка?.. Какая она? Как ее зовут, как выглядит?! Похожа ли на него? Говорят ведь люди: похожи, как брат и сестра. Знает ли, что у нее есть брат? И вдруг бы, как Вавилов, приехала, увидела его, слабого, ничтожного...
Что говорил журналист об отце, о матери? Ничего. Только то, что они умерли. А надо было расспросить, чтобы вспомнил хоть что-нибудь. Но Серж понимал: в том состояния, в котором он находился, задавать вопроси было невозможно... Он встал, побрел к бистро. И па другой день, и на третий он по-прежнему слонялся по городу, поменял на скамье, но встреча с Вавиловым не выходила из головы, не давала покоя. Однако пойти в порт он не решался. Если б приличней одеться, а в таком виде не появишься возле русского парохода, не вызовешь журналиста Вавилова. По тем же причинам Серж не хотел встречаться с Жюлем.
И все же не только для того, чтобы заработать несколько франков, пошел он в порт... Знал, у какого причала должны стоять оба судна. Не было там ни советского лайнера, ни парохода, на котором плавал Жюль...
Сейчас, в этой каюте, кажется, что перелом наступил мгновенно. Сразу пришло решение. Но ведь это не так, совсем, совсем не так. Мысль о сестре была словно выж-
жена в мозгу, как-то переплеталась с воспоминаниями о Вере. И слова Вавилова «Вот и вы приезжайте...» ничем не вышибешь. Тысячи раз припоминались они и интонация, с которой были сказаны. Нет, не насмешка. Совсем просто произнес их журналист, словно это было возможно и осуществимо.
«Вот и вы приезжайте...» Как навязчивая идея. Разные бывают навязчивые идеи. Подчиняясь ей, он плелся в порт, чтобы подработать. Не подыхать же с голоду!.. Но прежде он как-то обходился и не подыхал... Да, журналист говорил с ним серьезно. И Жюль тоже не улыбнулся, не возразил.
Эта идея не оставляла его и тогда, когда, получив работу, он чуть ли не замертво свалился с мешком на спине. Даже уборщика портового склада из него не получилось. Ведро воды, принесенное в пакгауз, вызывало одышку, почти физическую боль. Но ему платили деньги. Деньги, часть которых можно отложить.
Кое-как орудовал метлой на причалах, в трюмах судов. Он стал скареден, урезал себе в пище, отказывал в стакане дешевого вина и копил, копил...
Через год оказалось, что отложить ему удалось совсем немного. Сколько же лет потребуется, чтобы собрать нужную сумму? Ему и не дожить до того дня, как бы он ни старался, как бы ни экономил на самом необходимом. Карабкается он, карабкается, как собачонка, которую недавно видел у причала порта. Собачонка пыталась выбраться на крутой берег, обдирала лапы, соскальзывала, уходила с головой в воду и снова из последних сил царапала когтями гладкий, отполированный морем камень... Так и ему не выбраться, не уйти от судьбы...
Серж свернул в знакомое бистро и в один день пропил с такими же, как сам, неудачниками весь свой капитал. Вино он заказывал самое дорогое — «Цинзано» и «Мартини». Пусть сегодняшние его приятели хоть раз выпьют и поедят не хуже, чем все эти самодовольные гладкие лавочники.
Тут же, в бистро, взял бумагу, конверт, написал письмо Жюлю и отправил в счет долга немного денег. Знал, что к вечеру уже не останется ни гроша. Так вот: хоть раз он поступит, как хочется. Хоть раз посмеется над собственной судьбой, которая назавтра, наверное, готовила либо кражу всех его сбережений, либо инфляцию, либо
еще что-нибудь. Он что-то оживленно рассказывал друзьям на один вечер, подавляя, заглушая вином иные мысли о том, чего он больше не хотел знать. Но мысли эти тяжело ворочались в его отуманенном мозгу, не уходили, а становились все более тяжелыми и безрадостными. Вконец подавленный, он замолчал и даже не заметил, как остался за столиком один.
Было совсем поздно, когда, выходя, он заметил «королеву Викторию», которую не встречал с тех самых пор, как переночевал в ее клетушке. Она еще больше постарела. Давнее, несвежее кружево, истрепанное по краям, измятый, свалявшийся шиньон делали женщину совсем
жалкой. Серж поздоровался, зачем-то вернулся и подсел к ее столику. На оставшуюся мелочь заказал бутылку вина и попросил принести второй бокал.
Смущенная этой встречей, она молчала. А Серж с пьяной бравадой объявил, что копил, копил деньги да и просадил их сегодня. Очевидно, несмотря на тон, каким все это было сказано, женщина о чем-то догадалась.
Подняв на него светлые, небрежно подведенные глаза, она участливо спросила, какое у него горе. Совершенно неожиданно для себя и для нее он заговорил, не пытаясь скрыть горечи. И по мере того, как рассказывал о том, что произошло за этот год, на душе становилось легче. Кто виноват, что он так глупо попался из-за каких-то неясных и ненужных чувств?
Выговорившись, он почувствовал странную апатию ко всему. Полное безразличие к завтрашнему дню. Он уже раскаивался, что заговорил с женщиной, что вообще подошел к ней.
А она украдкой достала платок и, наклонившись, незаметно коснулась им уголка глаз. Так и не подняв головы, тихо сказала:
- Какое счастье, месье, когда у человека есть надежда.Пусть самая маленькая надежда... Тогда уже можно жить...
Он оторопело смотрел на женщину. Это опустившееся так же, как и он, существо вдруг очистило и его слова, и мусли, и чувства от всего наносного, мелкого, несправедливого. Высказав главное, именно то, что вошло в его
жизнь.
Наконец она решилась поднять выцветшие глаза, в которых было что-то от радостного удивления и сочувствия.
У человека есть надежда, есть чем жить. Видимо, ободренная его молчаливой благодарностью, она, комкая платок, запинаясь, продолжала:
— У меня колечко... Небольшой рубин. Не обижайтесь и... возьмите...
Он не мог ни поблагодарить, ни отказаться — боялся, что выдаст голос. Наклонился, поцеловал дряблую руку и быстро, не оглядываясь, вышел.
На другой день, и на третий, и на десятый он опять урезал от завтрака, от обеда... И откладывал, откладывал, откладывал.
Вдруг, словно весенний шквал... Так неожиданно. Все теперь было для него неожиданным. Потому что он, как муравей, зарылся в глубине трюмов, после работы едва доползал до ближайшего бистро перекусить, а потом без сил сваливался в своем подвале на тюфяк. Газеты, радио, кино для него не существовали. В тот день он открыл дверь бистро и замер: замер так же, как все, кто сидел здесь, слушая стоявший на полке «Филлипс».
«Русский поднялся в космос! Русские в космосе!..» Хозяин бистре и все, кто там был, поздравляли его,, русского, жали руки. Он был недостоин этих рукопожгк тий. Ничем не заслужил их. И все же он действительно русский. Непрошенные слезы, которых он поначалу и не заметил, навертывались и навертывались на глаза,
Хозяин бистро вдруг вспомнил, что Серж пиани. Почему бы ему не пойти в кафе месье Дюбуа? Там как раз ищут аккомпаниатора. Месье Дюбуа пока никого не наг-шел. Они только вчера виделись.
Кафе так кафе. Это не концертный зал и лучше, чем метла. На другой же день выяснилось, что Серж вполне устраивает и хозяина и мадемуазель Сюзанну, с большим тру-дом самостоятельно разбиравшуюся в нотах.
«Переход из душных, темных трюмов в кафе месье Дюбуа — настоящее счастье для месье Сержа»,— сообщил бармен радостную весть вернувшемуся с моря Жю-лю. Тот реагировал по-своему.
«Держись, дружище, это еще не самое страшное»,— сказал он Сержу. Бармен вытаращил глаза. А Серж был благодарен за поддержку. Да, Жюль, который не мог отличить ноты «соль» от, «до», все же прекрасно понял его состояние. Очевидно, догадался, каково ему бренчать на рояле пош-
ленькие песенки да еще давать уроки двум толстощеким оболтусам, племянникам месье Дюбуа.
Как далеко, как невероятно далеко все это было от концертного зала, где в партере когда-то сидела Вера Оболенская. То было в другой жизни, с другим человеком...
Теперь у него одна отрада. В послеобеденный час, который целиком принадлежал ему, видеть себя путешествующим по морю. Представлять встречу с сестрой. Ему даже виделось, какая она. Русые волосы, наверное, даже немного седины, милые, добрые глаза, задумчивые, чуточку печальные... Вместе сидят они за чаем. Она рассказывает, как росла, как училась, говорит об их матери, какой она была... Мало ли о чем беседуют брат и сестра, которые наконец встретились.
А если бы... если бы он узнал, что сестры нет, если б такое случилось? Ведь Вавилов мог спутать. Вполне мог... Но Серж не хотел об этом думать. Где-то в глубине души он уже знал: даже если ее нет, он все равно поедет в Россию. Сколько бы ему для этого ни пришлось перетерпеть. Сколько б ни пришлось ждать. Лишь бы дожить до той минуты. Только бы дожить...
ГЛАВ А 2
Скрылась луна. В иллюминаторе круг синего света. Предрассветный ветер ворвался в каюту. Еще какой-ннбудь час — и он встретит на палубе восход солнца.
Последние сутки. Всего лишь сутки пути... Серж принял душ, побрился- достал из шкафа свежую сорочку, светло-коричневый тонкой шерсти костюм... Разве смел бы он мечтать о таком костюме, о такой каюте, не «открой» сестра Дюбуа в нем «талант» педагога?
«Наши мальчики так прекрасно играют...» «Наши мальчики такие музыкальные...» «Наш месье Серж так
ими доволен...» «Наши мальчики» и «Наш месье Серж» создало ему популярность в довольно обеспеченных кругах, где из кожи вон лезли, лишь бы «наши мальчики» получили такое же образование, как отпрыски месье Дюбуа, месье Леруа и месье Парве.
Серж стал «модным» учителем музыки. Настолько модным, что о нем вспомнила Алин. Алин хотела что-то объяснить. Но ему не нужны были объяснения ни тогда, ни тем более теперь.
«Ведь было и много хорошего...» — сказала она.
Было. Было все... Только ворошить прошлое слишком тяжело да и не нужно. Объяснения не получилось.
К тому времени Жюль, посвященный в его планы, вызвался написать Вавилову. Журналист, конечно, поможет Сержу разыскать сестру.
Ответа не было долго, очень долго, и друзья уже потеряли всякую надежду когда-либо получить его. Но однажды, когда Жюль возвратился из рейса, ему вручили письмо, пролежавшее в порту несколько месяцев.
Вавилов просил извинения за вынужденное молчание. Больше полугода пробыл он с китобоями в Антарктике и совсем недавно вернулся домой. Он с удовольствием сделает все, что в его силах. Раз Жюль об этом просит, он немедленно начнет разыскивать людей, знавших семью Кошелевых.
Это письмо сделало поездку в Россию вполне реальной и словно приблизило ее. За разговорами о предстоящем путешествии они с Жюлем просидели всю ночь. Строили планы. Подсчитывали, сколько потребуется денег на дорогу.
Серж сказал, что, быть может, пока они здесь беседуют, Вавилову уже удалось узнать адрес сестры. Жюль был взволнован не менее своего друга, однако рассудительно возразил: вряд ли так быстро и так просто это сделает даже Вавилов... Серж должен быть готов ко всему. Даже к тому, что сестру разыскать не удастся.
Теперь Жюль не обнадеживал, старался не настраивать друга на удачный исход путешествия—ведь сестры он может не найти. Говорил так, потому что боялся, как бы после нового разочарования с Сержем не повторилось то, от чего он только что ушел.
Жюль снова написал Вавилову, и Серж догадывался, что в этом письме была просьба не оставлять без внимания друга, помочь ему и, в случае чего, даже утешить... Несомненно, Жюль послал именно такое письмо, и потому перед отправкой, читая его Сержу, что-то явно опускал.
Преданность Жюля Серж принимал как нечто должное, само собой разумеющееся. Но теперь, размышляя о том, сколько для него сделал друг, ничего не получая
взамен, удивлялся его доброте и терпению. Как можно было столько лет выносить общество пропойцы и бродяги? И ведь Жюль не только терпел это общество, а был искренне привязан к Сержу, нескладному и неуравновешенному, по существу, и ненужному человеку. Убедил его в реальности этой поездки. Жюль даже отпуск взял, чтобы помочь в хлопотах и самому проводить друга. Жюль суетился, доставая каюту поудобнее, чтобы меньше качало, помогая подбирать рубашки и костюмы, а к отходу лайнера приволок целую корзину фруктов и, прощаясь, прослезился.
Смеясь вытирал глаза: старею... Ты мне сразу же напиши, Серж!.. Перед уходом в море я еще успею получить твое письмо... Счастливой тебе встречи...
Он стоял на причале с фуражкой в руке, худой, ссутулившийся, такой же одинокий, как Серж, и все же веселый, влюбленный в жизнь, хоть и поседевший Жюль...
Серж выбрал галстук. Галстук, который в самую последнюю минуту снял со своей худой шеи Жюль, решив, что без этого строгого коричневого галстука ехать в Россию невозможно.
Как же не надеть такой подарок?! Критически оглядывал себя в зеркале. Голубые навыкате глаза, ввалившиеся щеки, широкие черные брови, прямые, тронутые сединой волосы и чересчур длинные руки. Но хороший костюм делает вполне приемлемой и не такую образину...
На палубе ударил в лицо свежий ветер. Он примчался с берегов, где родился Серж.Тяжело и глухо бьется сердце, словно в легком хмелю кружится голова. Разве такое бывает только от ветра, Вера? Тебе не довелось вдохнуть этот ветер. Но ведь в самые последние твои часы ты мечтала об этом, ты говорила об этом женщине, сидевшей в тюрьме вместе с тобой... Жюлю передали твои слова...
Но вот уже совсем близко — земля. Где-то рядом, потому что белыми лодочками покачиваются чайки на зеленой воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18