Вот почему закономерности семантического развития могут проявляться совершенно одинаково в языках, не связанных друг с другом общностью своего происхождения.
Так, семантический ряд ‘кусать’ — ‘удила’ (и ‘узда’) — ‘рана (от укуса)’ может быть дополнен примером из монгольского языка: хазах [хaдзах] ‘кусать’— хазаар [хaдза: р] ‘узда’ — хазах ‘укус’. Латинское слово cubitus [кyбитус], монгольское тохой и русское диалектное локоть претерпели одинаковое семантическое развитие от значения ‘локоть’ к значению ‘изгиб, излучина (реки)’. Монгольское нaран цэцэг и латинизированное греческое helianthes [хелиaнтхе: с] ‘подсолнечник’ имеют одно и то же буквальное значение: ‘солнечный цветок’.
Все эти примеры говорят о том, что в процессе семантического анализа этимолог может привлекать материал не только родственных языков, хотя и в области семантики сравнение с родственными языками обычно даёт более эффективные результаты, так как общность происхождения и исторических судеб наложила на близкородственные языки определённый отпечаток.
Журавли и лебёдки
Интересные ряды семантических отношений могут быть обнаружены во многих языках у слов со значением ‘журавль’. В русском языке и его диалектах журавль — это не только птица, но и особого рода колодезный рычаг для подъёма воды. Впрочем, в диалектах русского языка слово журавль употребляется также для обозначения крана, который используют при подъёме не только воды, но и других тяжестей. В литературном русском языке это приспособление получило наименование по имени другой птицы: лебёдка (от слова лебедь). Столь же образные названия крана мы встречаем и в других языках: англ. crane [крeйн], | греч. geranos [геранoс], литовск. gerve [гя?рьве:] — все эти слова означают и ‘журавль’, и ‘кран, лебёдка’. Совершенно ясно, что семантическое развитие во всех этих случаях[53] шло от значения ‘журавль’ к значению ‘кран, лебедка’ и что определяющим здесь явилось внешнее сходство.
Изосемантичеекие ряды[54], которым в основном и посвящена настоящая глава, могут послужить важным подспорьем в работе этимолога, особенно в тех случаях, когда имеются две или более примерно равноценные этимологии. Тогда наличие надёжного ряда одинаковых или сходных семантических связей может послужить решающим аргументом в пользу одной из этих этимологий. Посмотрим же, как это происходит, обратившись к одному из таких примеров.
Журавли и клюква
В диалектах русского языка широкое распространение имеют слова журавuка, журавuца, журавuна, имеющие значение ‘клюква’. Обычно было принято считать, что этимологически журавuка — это ‘журавлиная ягода’. Но в середине XX века появились статьи, авторы которых выражали сомнение в правильности этимологического сопоставления слов журавuка и журавль, считая, что связь между этими словами была не исконной, а вторичной. Взамен была предложена новая этимология.
Наличие диалектных форм жеравика, жоравица, жарав(л)ика и т. п. стало рассматриваться как аргумент в пользу сопоставления этих названий клюквы со словом жар в значении яркого огненного цвета. Тем более что в некоторых говорах русского языка клюква называется красницей. В пользу новой этимологии можно было бы привести материал древнерусского языка, в котором жеравъ означало ‘журавль’, а жеравыи — ‘горящий, раскалённый’.
И всё же новая этимология, по-видимому, должна быть отвергнута. Прежде всего, наличие в диалектах русского языка вариантов названия клюквы с гласными е, а и о в корне (жерав-, жарав-, жорав-ика), наряду с более распространённой формой журав-ика, — ица, совсем не говорит о том, что эти формы образованы от слова жар. Как раз наоборот: слово жар и его производные не имеют такого богатого «набора» фонетических вариантов, а поэтому сопоставление его с диалектными вариантами названия клюквы оказывается фонетически неубедительным. В то же время все перечисленные — отличные от литературного — варианты (жеравика, жаравика, жоравица) полностью совпадают с вариантами древнерусского слова ‘журавль’: жеравь, жаравь, жоравь. Кстати, названия журавля с гласными е и о в первом слоге засвидетельствованы также в целом ряде родственных славянских языков, а о значительной древности формы с гласными е свидетельствует литовск. genre [гя?рве:] ‘журавль’.
Но главный аргумент против этимологии жар > жаравика > журавика — это наличие надёжного и широко распространённого изосемантического ряда ‘журавль’> ‘клюква’ (как ‘журавлиная ягода’). Неразрывная связь между частями этого ряда может быть наглядно представлена с помощью следующей таблицы.
Язык ‘Журавль’ ‘Ягода’ ‘Клюква’
Английский crane [крейн] berry [бeри] cranberry [крeнбери]
Шведский trana [трaна] bar[бер] tranbar [трaнбер]
Эстонский kure [кyре] man [мaри] kuremari [кyремaри]
Ненецкий харё нгодя харё нгодя
Марийскийтурня пoчиж ‘брусника’ турня пoчиж
Латышский dzёrve [дзe:рве] — dzёrvene[дзe:рвене]
Русский журав(л)ь — журавика
Разумеется, приведённый список является далеко не полным. Но он ясно указывает на бесспорную семантическую связь между названиями журавля и клюквы. В первых пяти случаях мы имеем дело со словосложением (‘журавль’ + ‘ягода’), в последних двух примерах — с суффиксальным словообразованием. Но по значению клюква во всех этих случаях оказывается ‘журавлиной ягодой’. Следовательно, жар здесь ни при чём, ибо семантическое явление, с которым мы сталкиваемся в диалектных названиях клюквы, выходит далеко за пределы русского языка. Не нужно только думать, что клюква во всех языках обязательно называется ‘журавлиной ягодой’ или, напротив, что сочетание «журавлиная ягода» во всех случаях непременно будет обозначать клюкву. В литовском языке, например, словом gervuoge [гя?рвуоге:] ‘журавлиная ягода’ называется ежевика. Изосемантический ряд отражает определённую закономерность, тенденцию, а не закон.
Необычный словарь
На примере со словом журавика мы убедились в том, что выявленные семантические закономерности могут явиться важным аргументом в пользу одной из двух спорных этимологии. В отдельных случаях наличие изосемантического ряда может даже послужить своего рода «отправным пунктом» при решении той или иной этимологической задачи.
Например, известный литовский этимолог А. Сабаляускас, опираясь на изосемантический ряд ‘белый, светлый’ > ‘пшеница’, предложил новую интересную этимологию литовского слова kvietys [квиетu:с] ‘пшеница’, связав его с основой sviet- [швиет-] ‘светить, быть светлым’ (сравните русские слова цвет и свет)[55]. Закономерный характер предложенной А. Сабаляускасом этимологии может быть подтверждён примерами типа английского white [уайт] ‘белый’ > wheat [уu.т] ‘пшеница’ и немецкого wei? [вайc] ‘белый’ > Weizen [вaйцен] ‘пшеница’.
Рассмотренные нами примеры с рядом одинаковых семантических изменений или отношений показывают, что в области семантики далеко не всё столь хаотично и бессистемно, как это может показаться. Наблюдая определённые закономерности в области формирования и развития значений слова, лингвисты выдвинули интересную идею. Они предложили создать несколько необычный словарь, в котором слова не переводятся с одного языка на другой (как в двуязычных словарях), не объясняются (как в толковых словарях) и не располагаются в алфавитном порядке (как почти во всех «обычных» словарях). В новом словаре должны быть собраны все наиболее распространённые «стандартные» типы семантических изменений, а также «стандартные» модели формирования семантики слова. Иначе говоря, здесь должны быть собраны не слова, а значения слов.
Например, под единой рубрикой «клюква» здесь окажутся такие внешне непохожие, разные по своему происхождению слова, как русское диалектное журавика, английское cranberry, эстонское kuremari и т. д. Но все эти слова объединены не только общим значением ‘клюква’, но и общим буквальным смыслом ‘журавлиная ягода’, то есть все они построены по одной и той же семантической модели.
Создание такого словаря, несомненно, даст в руки этимолога ключ к решению многих этимологических задач, облегчит самую сложную — семантическую — часть этимологического анализа. Но пока что создание подобного словаря — это дело будущего.
Глава восьмая Привлечение материала родственных языков
При рассмотрении отдельных этимологий нам уже неоднократно приходилось обращаться к материалу родственных индоевропейских языков. Но во всех этих случаях этимология слова обычно устанавливалась на основании данных русского языка (включая сюда и древнерусский язык). Индоевропейский материал, как правило, привлекался только для того, чтобы подтвердить правильность приведённой этимологии. Иначе говоря, материалу родственных языков по большей части отводилась второстепенная роль.
Однако нередки случаи, когда ни памятники древнерусской письменности, ни данные близкородственных славянских языков не в состоянии прояснить происхождение того или иного слова, особенно если речь идет о каком-то очень древнем образовании, восходящем ещё к индоевропейской эпохе. Именно в этих случаях существенную помощь в этимологическом исследовании может оказать привлечение соответствий из родственных индоевропейских языков: балтийских, индоиранских, германских, латинского, древнегреческого и др.
О соответствиях, которые объясняют, и о соответствиях, которые не объясняют
Достаточно открыть любой этимологический словарь русского языка, чтобы убедиться в том, как много индоевропейских соответствий приводится обычно при объяснении происхождения русских слов. Очень часто эти соответствия позволяют установить правильную этимологию интересующих нас слов. Взять хотя бы слово бобр, имевшее в древнерусском языке форму бебръ. Это слово хорошо известно во всех славянских языках; встречается оно также в литовском языке — bebras [бя?брас], в древневерхненемецком — bibar [бuбар], в латинском — fiber [фuбер] и в других индоевропейских языках. Всюду это слово означает ‘бобр’; приведённые соответствия оказываются абсолютно бесспорными, но этимология слова от этого нисколько не проясняется.
Такого рода соответствия сами по себе ещё не могут дать исчерпывающего ответа на вопрос о происхождении слова. Наличие сравнительно большого количества соответствий (то есть трёх-четырёх надёжных примеров) в родственных языках может служить лишь доказательством значительной древности данного слова, которое возникло, по-видимому, ещё в индоевропейскую эпоху. Но для решения вопроса о том, какое древнейшее значение было у данного слова в момент его возникновения, нужно, чтобы это слово этимологизировалось достаточно надёжным образом хотя бы в одном из родственных языков.
В случае со словом бобр таким языком, дающим ключ к решению этимологической задачи, является древнеиндийский язык, в котором слово babhrus [бабхрyс] означает ‘коричневый, бурый’. В близком родстве с этим словом находится литовское beras [бe:рас] ‘коричневый, гнедой’ и немецкое braun [брaун] ‘коричневый, бурый’. Следовательно, своё название бобр получил по цвету шерсти и первоначальным значением этого слова было ‘бурый, коричневый’.
Но здесь может возникнуть вполне естественный вопрос: не было ли соотношение между значениями ‘бобр’ и ‘коричневый’ прямо противоположным? Не явилось ли значение ‘коричневый’ — вторичным, развившимся из значения ‘цвета бобра’ (как вороной — ‘цвета ворона’, голубой— ‘цвета голубя’ и т. п.)? На этот вопрос следует ответить отрицательно. И вот почему.
Древнеиндийское слово babhrus имеет не только значение ‘коричневый, бурый’, но также и ‘вид крупного ихневмона’ (животное, лишь весьма отдалённо напоминающее бобра). Кроме того, в древнеиндийском языке имеется слово babhru [бабхру] ‘красно-бурая корова’ (сравните по значению: русск. бурёнка), литовское beris [бe:рие] значит ‘лошадь гнедой (коричневой) масти’, а немецкое Вar [бер] — ‘медведь’ (буквально: ‘бурый, коричневый’). Таким образом, самые различные — непохожие друг на друга — животные (бобр, лошадь, корова, медведь) получили своё названия по бурому или коричневому цвету шерсти. Некоторые из этих названий относятся лишь к животным определённой масти (лошадь, корова), другие — вообще ко всем видам животных (бобр, медведь), ибо в последнем случае бурая окраска шерсти является наиболее распространённой или даже единственно возможной.
Как и в случае со словом бобр, привлечение материала родственных индоевропейских языков позволяет установить происхождение целого ряда русских слов, не получивших надёжного этимологического объяснения в рамках одного лишь русского языка.
Так, древнейшим значением слова заяц оказалось ‘прыгун’. Эта этимология подтверждается литовским глаголом zaisti [жaйсьти] ‘играть, прыгать’ (основа zaid-). Интересно отметить, что ближайший «родственник» слова заяц в древнеиндийском языке имеет значение ‘конь’ (hayas [хaяс]), в готском — ‘коза’ (gaits [гетс]), а в латинском — ‘козлёнок’ (haedus [хe:дус]). Обратившись к таблице индоевропейских фонетических соответствий, мы можем убедиться, что русское начальное з-, литовское z-, готское g-, древнеиндийское и латинское h- могут быть возведены к индоевропейскому *gh-. Славянская и древнеиндийская форма слова отражает его простую основу *ghai-, а в литовском, готском и латинском эта основа была осложнена суффиксальным *-d- (*ghaid-). давшим в готском языке закономерное соответствие в виде — t-[56].
Подобного же рода сопоставления с родственными языками показывают, что древнейшим значением слова берёза было значение ‘светлая, белая’. Слово галка этимологизируется как ‘черная’, груздь — как ‘хрупкий’, корова — ‘рогатая’ и т. д.
Но далеко не во всех случаях привлечение индоевропейских соответствии позволяет решить вопрос об этимологии слова. Например, русское существительное мясо имеет большое количество надёжных соответствий в целом ряде индоевропейских языков. А вот этимологии у этого слова, по существу, нет. То же самое можно сказать о таких словах, как червь, овца, огонь, блоха, камень и др. Конечно, перечисленные слова тоже пытались как-то этимологизировать, но широкого признания эти этимологические объяснения не получили.
Следовательно, соответствия, приводимые из родственных языков, могут быть подразделены на две различные группы. Одни из этих соответствий позволяют раскрыть этимологию анализируемого слова, другие же сами по себе не объясняют этой этимологии, лишь свидетельствуя о том, что перед нами очень древнее слово, исторические корни которого восходят ещё к периоду индоевропейского языкового единства.
Что такое луна!
Этимология слова луна показательна во многих отношениях. Во-первых, материал русского языка не даёт нам возможности определить, каково было происхождение этого слова. Попробуйте найти в русском языке какие-нибудь слова, связанные по своему происхождению с луной. Такие слова есть, но найти их без привлечения материала родственных языков почти невозможно. Во-вторых, при рассмотрении вопроса об этимологии слова луна нам придётся опираться и на фонетические соответствия в родственных языках, и на словообразовательный анализ, и на исследование различных семантических изменений.
Латинское слово luna [лу: на] почти полностью совпадает с русским словом как по своему звучанию, так и в смысловом отношении. Однако приведённое сопоставление нисколько не продвигает нас вперёд. Иное дело, если обратиться к балтийским и индоиранским языкам. Соответствия, имеющиеся в этих языках показывают, что — на в слове луна когда-то было суффиксом[57], а в конце корня находились согласные — ks- [-кс-], утраченные в латинском и русском, но сохранившиеся в некоторых других индоевропейских языках. Следы одного из этих согласных можно обнаружить также в одном древнем имени латинской богини: Losna [лoсна].
Кроме того, родственные соответствия показывают, что у древнего индоевропейского слова *louksna [лоукснa:] значение ‘луна’ не было единственным. В одних языках это слово означало ‘звёзды’ (древнепрусский), в других — ‘свет’ (ирландский), в третьих — ‘светильник’ (древнегреческий). Наличие в слове *louk-s-na корня louk- позволило учёным сопоставить его с латинскими словами lux [лу: кс] ‘свет’ и luceo [лyкео] ‘свечу’, а также с русскими соответствиями луч (где ч восходит к более древнему к; сравните ру-к-а — ру-ч-ка) и из-луч-ать ‘светить’.
В одном из древних иранских языков индоевропейское слово *louksna, по своей форме близкое к современным причастиям, сохранило наиболее архаичное значение: ‘блестящий, светящий’. Таким образом, буквальным значением слова луна было когда-то ‘блестящая, светящая’, ‘светило’. Отсюда становится понятным, почему в одних языках это слово приобрело значение ‘луна’, в других — ‘звезды’, в третьих — ‘свет’ или ‘светильник’.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Так, семантический ряд ‘кусать’ — ‘удила’ (и ‘узда’) — ‘рана (от укуса)’ может быть дополнен примером из монгольского языка: хазах [хaдзах] ‘кусать’— хазаар [хaдза: р] ‘узда’ — хазах ‘укус’. Латинское слово cubitus [кyбитус], монгольское тохой и русское диалектное локоть претерпели одинаковое семантическое развитие от значения ‘локоть’ к значению ‘изгиб, излучина (реки)’. Монгольское нaран цэцэг и латинизированное греческое helianthes [хелиaнтхе: с] ‘подсолнечник’ имеют одно и то же буквальное значение: ‘солнечный цветок’.
Все эти примеры говорят о том, что в процессе семантического анализа этимолог может привлекать материал не только родственных языков, хотя и в области семантики сравнение с родственными языками обычно даёт более эффективные результаты, так как общность происхождения и исторических судеб наложила на близкородственные языки определённый отпечаток.
Журавли и лебёдки
Интересные ряды семантических отношений могут быть обнаружены во многих языках у слов со значением ‘журавль’. В русском языке и его диалектах журавль — это не только птица, но и особого рода колодезный рычаг для подъёма воды. Впрочем, в диалектах русского языка слово журавль употребляется также для обозначения крана, который используют при подъёме не только воды, но и других тяжестей. В литературном русском языке это приспособление получило наименование по имени другой птицы: лебёдка (от слова лебедь). Столь же образные названия крана мы встречаем и в других языках: англ. crane [крeйн], | греч. geranos [геранoс], литовск. gerve [гя?рьве:] — все эти слова означают и ‘журавль’, и ‘кран, лебёдка’. Совершенно ясно, что семантическое развитие во всех этих случаях[53] шло от значения ‘журавль’ к значению ‘кран, лебедка’ и что определяющим здесь явилось внешнее сходство.
Изосемантичеекие ряды[54], которым в основном и посвящена настоящая глава, могут послужить важным подспорьем в работе этимолога, особенно в тех случаях, когда имеются две или более примерно равноценные этимологии. Тогда наличие надёжного ряда одинаковых или сходных семантических связей может послужить решающим аргументом в пользу одной из этих этимологий. Посмотрим же, как это происходит, обратившись к одному из таких примеров.
Журавли и клюква
В диалектах русского языка широкое распространение имеют слова журавuка, журавuца, журавuна, имеющие значение ‘клюква’. Обычно было принято считать, что этимологически журавuка — это ‘журавлиная ягода’. Но в середине XX века появились статьи, авторы которых выражали сомнение в правильности этимологического сопоставления слов журавuка и журавль, считая, что связь между этими словами была не исконной, а вторичной. Взамен была предложена новая этимология.
Наличие диалектных форм жеравика, жоравица, жарав(л)ика и т. п. стало рассматриваться как аргумент в пользу сопоставления этих названий клюквы со словом жар в значении яркого огненного цвета. Тем более что в некоторых говорах русского языка клюква называется красницей. В пользу новой этимологии можно было бы привести материал древнерусского языка, в котором жеравъ означало ‘журавль’, а жеравыи — ‘горящий, раскалённый’.
И всё же новая этимология, по-видимому, должна быть отвергнута. Прежде всего, наличие в диалектах русского языка вариантов названия клюквы с гласными е, а и о в корне (жерав-, жарав-, жорав-ика), наряду с более распространённой формой журав-ика, — ица, совсем не говорит о том, что эти формы образованы от слова жар. Как раз наоборот: слово жар и его производные не имеют такого богатого «набора» фонетических вариантов, а поэтому сопоставление его с диалектными вариантами названия клюквы оказывается фонетически неубедительным. В то же время все перечисленные — отличные от литературного — варианты (жеравика, жаравика, жоравица) полностью совпадают с вариантами древнерусского слова ‘журавль’: жеравь, жаравь, жоравь. Кстати, названия журавля с гласными е и о в первом слоге засвидетельствованы также в целом ряде родственных славянских языков, а о значительной древности формы с гласными е свидетельствует литовск. genre [гя?рве:] ‘журавль’.
Но главный аргумент против этимологии жар > жаравика > журавика — это наличие надёжного и широко распространённого изосемантического ряда ‘журавль’> ‘клюква’ (как ‘журавлиная ягода’). Неразрывная связь между частями этого ряда может быть наглядно представлена с помощью следующей таблицы.
Язык ‘Журавль’ ‘Ягода’ ‘Клюква’
Английский crane [крейн] berry [бeри] cranberry [крeнбери]
Шведский trana [трaна] bar[бер] tranbar [трaнбер]
Эстонский kure [кyре] man [мaри] kuremari [кyремaри]
Ненецкий харё нгодя харё нгодя
Марийскийтурня пoчиж ‘брусника’ турня пoчиж
Латышский dzёrve [дзe:рве] — dzёrvene[дзe:рвене]
Русский журав(л)ь — журавика
Разумеется, приведённый список является далеко не полным. Но он ясно указывает на бесспорную семантическую связь между названиями журавля и клюквы. В первых пяти случаях мы имеем дело со словосложением (‘журавль’ + ‘ягода’), в последних двух примерах — с суффиксальным словообразованием. Но по значению клюква во всех этих случаях оказывается ‘журавлиной ягодой’. Следовательно, жар здесь ни при чём, ибо семантическое явление, с которым мы сталкиваемся в диалектных названиях клюквы, выходит далеко за пределы русского языка. Не нужно только думать, что клюква во всех языках обязательно называется ‘журавлиной ягодой’ или, напротив, что сочетание «журавлиная ягода» во всех случаях непременно будет обозначать клюкву. В литовском языке, например, словом gervuoge [гя?рвуоге:] ‘журавлиная ягода’ называется ежевика. Изосемантический ряд отражает определённую закономерность, тенденцию, а не закон.
Необычный словарь
На примере со словом журавика мы убедились в том, что выявленные семантические закономерности могут явиться важным аргументом в пользу одной из двух спорных этимологии. В отдельных случаях наличие изосемантического ряда может даже послужить своего рода «отправным пунктом» при решении той или иной этимологической задачи.
Например, известный литовский этимолог А. Сабаляускас, опираясь на изосемантический ряд ‘белый, светлый’ > ‘пшеница’, предложил новую интересную этимологию литовского слова kvietys [квиетu:с] ‘пшеница’, связав его с основой sviet- [швиет-] ‘светить, быть светлым’ (сравните русские слова цвет и свет)[55]. Закономерный характер предложенной А. Сабаляускасом этимологии может быть подтверждён примерами типа английского white [уайт] ‘белый’ > wheat [уu.т] ‘пшеница’ и немецкого wei? [вайc] ‘белый’ > Weizen [вaйцен] ‘пшеница’.
Рассмотренные нами примеры с рядом одинаковых семантических изменений или отношений показывают, что в области семантики далеко не всё столь хаотично и бессистемно, как это может показаться. Наблюдая определённые закономерности в области формирования и развития значений слова, лингвисты выдвинули интересную идею. Они предложили создать несколько необычный словарь, в котором слова не переводятся с одного языка на другой (как в двуязычных словарях), не объясняются (как в толковых словарях) и не располагаются в алфавитном порядке (как почти во всех «обычных» словарях). В новом словаре должны быть собраны все наиболее распространённые «стандартные» типы семантических изменений, а также «стандартные» модели формирования семантики слова. Иначе говоря, здесь должны быть собраны не слова, а значения слов.
Например, под единой рубрикой «клюква» здесь окажутся такие внешне непохожие, разные по своему происхождению слова, как русское диалектное журавика, английское cranberry, эстонское kuremari и т. д. Но все эти слова объединены не только общим значением ‘клюква’, но и общим буквальным смыслом ‘журавлиная ягода’, то есть все они построены по одной и той же семантической модели.
Создание такого словаря, несомненно, даст в руки этимолога ключ к решению многих этимологических задач, облегчит самую сложную — семантическую — часть этимологического анализа. Но пока что создание подобного словаря — это дело будущего.
Глава восьмая Привлечение материала родственных языков
При рассмотрении отдельных этимологий нам уже неоднократно приходилось обращаться к материалу родственных индоевропейских языков. Но во всех этих случаях этимология слова обычно устанавливалась на основании данных русского языка (включая сюда и древнерусский язык). Индоевропейский материал, как правило, привлекался только для того, чтобы подтвердить правильность приведённой этимологии. Иначе говоря, материалу родственных языков по большей части отводилась второстепенная роль.
Однако нередки случаи, когда ни памятники древнерусской письменности, ни данные близкородственных славянских языков не в состоянии прояснить происхождение того или иного слова, особенно если речь идет о каком-то очень древнем образовании, восходящем ещё к индоевропейской эпохе. Именно в этих случаях существенную помощь в этимологическом исследовании может оказать привлечение соответствий из родственных индоевропейских языков: балтийских, индоиранских, германских, латинского, древнегреческого и др.
О соответствиях, которые объясняют, и о соответствиях, которые не объясняют
Достаточно открыть любой этимологический словарь русского языка, чтобы убедиться в том, как много индоевропейских соответствий приводится обычно при объяснении происхождения русских слов. Очень часто эти соответствия позволяют установить правильную этимологию интересующих нас слов. Взять хотя бы слово бобр, имевшее в древнерусском языке форму бебръ. Это слово хорошо известно во всех славянских языках; встречается оно также в литовском языке — bebras [бя?брас], в древневерхненемецком — bibar [бuбар], в латинском — fiber [фuбер] и в других индоевропейских языках. Всюду это слово означает ‘бобр’; приведённые соответствия оказываются абсолютно бесспорными, но этимология слова от этого нисколько не проясняется.
Такого рода соответствия сами по себе ещё не могут дать исчерпывающего ответа на вопрос о происхождении слова. Наличие сравнительно большого количества соответствий (то есть трёх-четырёх надёжных примеров) в родственных языках может служить лишь доказательством значительной древности данного слова, которое возникло, по-видимому, ещё в индоевропейскую эпоху. Но для решения вопроса о том, какое древнейшее значение было у данного слова в момент его возникновения, нужно, чтобы это слово этимологизировалось достаточно надёжным образом хотя бы в одном из родственных языков.
В случае со словом бобр таким языком, дающим ключ к решению этимологической задачи, является древнеиндийский язык, в котором слово babhrus [бабхрyс] означает ‘коричневый, бурый’. В близком родстве с этим словом находится литовское beras [бe:рас] ‘коричневый, гнедой’ и немецкое braun [брaун] ‘коричневый, бурый’. Следовательно, своё название бобр получил по цвету шерсти и первоначальным значением этого слова было ‘бурый, коричневый’.
Но здесь может возникнуть вполне естественный вопрос: не было ли соотношение между значениями ‘бобр’ и ‘коричневый’ прямо противоположным? Не явилось ли значение ‘коричневый’ — вторичным, развившимся из значения ‘цвета бобра’ (как вороной — ‘цвета ворона’, голубой— ‘цвета голубя’ и т. п.)? На этот вопрос следует ответить отрицательно. И вот почему.
Древнеиндийское слово babhrus имеет не только значение ‘коричневый, бурый’, но также и ‘вид крупного ихневмона’ (животное, лишь весьма отдалённо напоминающее бобра). Кроме того, в древнеиндийском языке имеется слово babhru [бабхру] ‘красно-бурая корова’ (сравните по значению: русск. бурёнка), литовское beris [бe:рие] значит ‘лошадь гнедой (коричневой) масти’, а немецкое Вar [бер] — ‘медведь’ (буквально: ‘бурый, коричневый’). Таким образом, самые различные — непохожие друг на друга — животные (бобр, лошадь, корова, медведь) получили своё названия по бурому или коричневому цвету шерсти. Некоторые из этих названий относятся лишь к животным определённой масти (лошадь, корова), другие — вообще ко всем видам животных (бобр, медведь), ибо в последнем случае бурая окраска шерсти является наиболее распространённой или даже единственно возможной.
Как и в случае со словом бобр, привлечение материала родственных индоевропейских языков позволяет установить происхождение целого ряда русских слов, не получивших надёжного этимологического объяснения в рамках одного лишь русского языка.
Так, древнейшим значением слова заяц оказалось ‘прыгун’. Эта этимология подтверждается литовским глаголом zaisti [жaйсьти] ‘играть, прыгать’ (основа zaid-). Интересно отметить, что ближайший «родственник» слова заяц в древнеиндийском языке имеет значение ‘конь’ (hayas [хaяс]), в готском — ‘коза’ (gaits [гетс]), а в латинском — ‘козлёнок’ (haedus [хe:дус]). Обратившись к таблице индоевропейских фонетических соответствий, мы можем убедиться, что русское начальное з-, литовское z-, готское g-, древнеиндийское и латинское h- могут быть возведены к индоевропейскому *gh-. Славянская и древнеиндийская форма слова отражает его простую основу *ghai-, а в литовском, готском и латинском эта основа была осложнена суффиксальным *-d- (*ghaid-). давшим в готском языке закономерное соответствие в виде — t-[56].
Подобного же рода сопоставления с родственными языками показывают, что древнейшим значением слова берёза было значение ‘светлая, белая’. Слово галка этимологизируется как ‘черная’, груздь — как ‘хрупкий’, корова — ‘рогатая’ и т. д.
Но далеко не во всех случаях привлечение индоевропейских соответствии позволяет решить вопрос об этимологии слова. Например, русское существительное мясо имеет большое количество надёжных соответствий в целом ряде индоевропейских языков. А вот этимологии у этого слова, по существу, нет. То же самое можно сказать о таких словах, как червь, овца, огонь, блоха, камень и др. Конечно, перечисленные слова тоже пытались как-то этимологизировать, но широкого признания эти этимологические объяснения не получили.
Следовательно, соответствия, приводимые из родственных языков, могут быть подразделены на две различные группы. Одни из этих соответствий позволяют раскрыть этимологию анализируемого слова, другие же сами по себе не объясняют этой этимологии, лишь свидетельствуя о том, что перед нами очень древнее слово, исторические корни которого восходят ещё к периоду индоевропейского языкового единства.
Что такое луна!
Этимология слова луна показательна во многих отношениях. Во-первых, материал русского языка не даёт нам возможности определить, каково было происхождение этого слова. Попробуйте найти в русском языке какие-нибудь слова, связанные по своему происхождению с луной. Такие слова есть, но найти их без привлечения материала родственных языков почти невозможно. Во-вторых, при рассмотрении вопроса об этимологии слова луна нам придётся опираться и на фонетические соответствия в родственных языках, и на словообразовательный анализ, и на исследование различных семантических изменений.
Латинское слово luna [лу: на] почти полностью совпадает с русским словом как по своему звучанию, так и в смысловом отношении. Однако приведённое сопоставление нисколько не продвигает нас вперёд. Иное дело, если обратиться к балтийским и индоиранским языкам. Соответствия, имеющиеся в этих языках показывают, что — на в слове луна когда-то было суффиксом[57], а в конце корня находились согласные — ks- [-кс-], утраченные в латинском и русском, но сохранившиеся в некоторых других индоевропейских языках. Следы одного из этих согласных можно обнаружить также в одном древнем имени латинской богини: Losna [лoсна].
Кроме того, родственные соответствия показывают, что у древнего индоевропейского слова *louksna [лоукснa:] значение ‘луна’ не было единственным. В одних языках это слово означало ‘звёзды’ (древнепрусский), в других — ‘свет’ (ирландский), в третьих — ‘светильник’ (древнегреческий). Наличие в слове *louk-s-na корня louk- позволило учёным сопоставить его с латинскими словами lux [лу: кс] ‘свет’ и luceo [лyкео] ‘свечу’, а также с русскими соответствиями луч (где ч восходит к более древнему к; сравните ру-к-а — ру-ч-ка) и из-луч-ать ‘светить’.
В одном из древних иранских языков индоевропейское слово *louksna, по своей форме близкое к современным причастиям, сохранило наиболее архаичное значение: ‘блестящий, светящий’. Таким образом, буквальным значением слова луна было когда-то ‘блестящая, светящая’, ‘светило’. Отсюда становится понятным, почему в одних языках это слово приобрело значение ‘луна’, в других — ‘звезды’, в третьих — ‘свет’ или ‘светильник’.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32