Поскольку кальки также представляют собой определённый тип заимствования, нередко случалось, что в эпохи массовых «нашествий» иноземной лексики одно и то же слово одновременно и заимствовалось, и калькировалось. В результате возникли дублеты, которые или оставались в языке как синонимы, или расходились в своих значениях, или, наконец, одно из этих слов устранялось из языка. Подобные дублеты могли возникать также в результате заимствования и калькирования, относящихся к разному времени.
Как известно, в старославянский и древнерусский языки проникло большое количество слов греческого происхождения. Немало мы можем встретить здесь и дублетов, сохранившихся (отчасти и от более позднего времени) в современном русском языке. Приводим небольшой их перечень.
Самый процесс калькирования в этих случаях можно проиллюстрировать на примере слов метаморфоза и аморфный. Греч, morphe [морфe:] ‘форма, образ’, переведено как — образ-, meta- [мета-] — как пре- отрицательная частица а (в аморфный) — как без-.
Заимствование Калька
апатия бесстрастие
филантропия человеколюбие
пневматический духовный
ортодоксальный правоверный
анархия безналичие
симфония согласие
метаморфоза преображение
аморфный безобразный
Любопытной является пара пневматический — духовный. Греческое слово pneuma [пнeума] ‘дуновение, веяние, дыхание’ обладало также абстрактным значением ‘дух’, а образованное от него прилагательное pneumatikos [пнеуматикoс] могло иметь три довольно далёких друг от друга значения: ‘воздушный’, ‘дыхательный’ и ‘духовный’[106].
Слово pneumatikos в его последнем значении было скопировано в старославянском духовьнъ ‘духовный’, а в первом значении это же слово пришло к нам через посредство западноевропейских языков в виде технического термина пневматический ‘действующий сжатым воздухом’.
Интересно отметить, что в ряде случаев греческие слова были скопированы в именах нарицательных, но заимствованы в качестве собственных имён. В результате в современном русском языке мы имеем следующие дублеты:
Греческий источник Имя собственное (заимствование) Имя нарицательное (калька)
athanasia [атханасuа] Афанасий бессмертие
akakia [акакuа] Акакий беззлобие
eudokia [эудокuа] Евдокия благоволение
eudokimus [эудoкимос] Евдоким благоизвольнъ[107]
eugenia [эугeнейа] Евгения благородие
sophron [сo:фро: н] Софрон целомудренный
Дублеты типа «заимствование — калька» встречаются не только среди греческих заимствований. Их можно найти также среди слов иного происхождения. Например: объект — предмет, позиция — положение, революция — переворот (латинский язык); элегантный — изящный (французский язык); флигель — крыло (здания) — семантическая калька (немецкий язык) и т. п.
Псковский дьячок Велосипедов и шведский посол Иванов
До сих пор мы имели дело с калькированием нарицательных имён. Ну, а можно ли снять копию с имени собственного? Попробуйте, например, скалькировать слово Москва, если его этимология до сих пор не установлена языковедами! Однако в тех случаях, когда нам известна этимология имени собственного, оно обычно калькируется без особого труда. Так, например, итальянский город Неаполь (от греческих слов neopolis [нeа пoлис] ‘новый город’) можно было бы скопировать на русский язык как Новгород.
Достоверно известны случаи калькирования фамилий. Так, учёные XVI века Бауэр (немецк. Bauer ‘крестьянин’) и Кремер (сравните немецк. Kramer ‘торговец’) переиначили свои фамилии на латинский лад, превратившись в Агриколу и Меркатора (по-латыни agricola — ‘земледелец’, a mercator — ‘купец’). В результате подобного калькирования «грубые» немецкие фамилии превращались в «благозвучные» латинские.
Этот способ калькирования переняли и разбиравшиеся в латыни представители русского духовенства. Так появились на Руси «латинские» фамилии типа Беневоленский (к латинскому benevolens [бенeволенс] ‘доброжелательный’ — от Добровольский) и Сперанский (к латинскому sperans [спe:ранс] ‘надеющийся’ — от Надеждин).
Но самый, пожалуй, интересный случай подобного калькирования отыскал в одной из псковских грамот XVI века известный писатель и филолог Л. В. Успенский. В этой грамоте упоминается погоста Микифорова дьячок Игнатий… Велосипедов. Если бы в XVI веке удалось найти пономаря Мотоциклова или попа Телевизорова, удивление Л. В. Успенского едва ли было бы более сильным. Ведь известно, что слово велосипед появилось в России лишь в XIX веке вместе с изобретением соответствующего средства передвижения.
Этот курьезный случай был объяснён Л. В. Успенским в его книге «Слово о словах». По-видимому, перед нами случай калькирования, стремление переделать на иностранный лад какую-то русскую фамилию типа Бегунов или Быстроногов. Дело в том, что велосипед этимологизируется на базе латинских слов velox [вeлокс] ‘быстрый’ и pedem [пeдем] (винительный падеж единственного числа) ‘нога’, означая буквально ‘быстроногий’.
Л. В. Успенский считает, что перед нами латинизированная калька. Но, во-первых, тогда мы, по-видимому, должны были бы получить форму Велоципедов, ибо в средневековой латыни с перед i произносилось как [ц], а не [с][108]. Во-вторых, для латинского языка в общем не типичны сложные слова вроде *velocipedis [велоцuпедис] ‘быстроногий’.
В то же время в итальянском языке с XVII века засвидетельствовано velocipede [велочипeде], представляющее собой кальку греческого okypous [о: кю?пу: с] ‘быстроногий’. Первая фиксация слова совсем ещё не говорит о том, что его не было в итальянском языке до XVII века. Однако по фонетическим причинам (наш дьячок носил фамилию Велосипедов, а не *Велочипедов) итальянский язык также отпадает в качестве «строительного материала» кальки.
Остаётся, видимо, французский язык, где произношение ci как [си] вполне обычно.
Впрочем, не исключена возможность, что искусственно образованная на латинских корнях фамилия Велоципедов впоследствии изменилась в Велосипедов. В этом случае объяснение Л. В. Успенского нужно будет принять не только в целом, но и в деталях.
Не менее интересны случаи калькирования шведских фамилий. Примеры таких калек можно найти в русских дипломатических документах начала XVII века. Поскольку шведское имя Ян соответствует русскому Иван (оба они восходят к греческому Ioannes [ио:aн-не: с]), а шведская фамилия Янссон буквально означает ‘сын Яна’, то есть ‘Иванов (сын)’, в одном из документов 1614 года шведский посол Янссон превратился в… Иванова. Точно таким же образом другой шведский посол Андерссон стал Ондреевым.
Но что делать с фамилией того же типа Кнутссон — ведь в русском языке нет имени, которое соответствовало бы шведскому имени Кнут?! И вот здесь «сработала» словообразовательная модель. Если шведским фамилиям на — sson соответствуют русские фамилии на — ов или — ев, и если имя Кнут по-русски так и остаётся Кнут, то фамилии Кнутссон в русском языке должно соответствовать… Кнутов. Причём Кнутов — не от русского слова кнут, а от шведского мужского имени Кнут. Именно такую «шведскую» фамилию Кнутов мы и встречаем в русских дипломатических документах XVII века.
С кальками далеко не всё ясно
В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера слово кабак, кабачок ‘вид тыквы’ рассматривается как восточное заимствование, а для кабак ‘трактир’ автор словаря даёт несколько этимологических решений, начиная с предположения о западном происхождении этого слова. Следовательно, перед нами — случайное созвучие?
Но вот писатель А. М. Арго в журнале «Наука и жизнь» (1968, № 6, стр. 120) приводит интересную параллель к русским словам кабак и кабачок: франц. auberge [обeрж] ‘трактир, харчевня’ и aubergine [обержuн] ‘баклажан’.
Что это — ещё одно «случайное созвучие», как две капли воды повторяющее первое? Видимо, нет. Известно, что из тыквы и других близких её «родственников» часто приготовляют кувшины и прочие сосуды для питья. Питейное же заведение, естественно, может получить своё название от сосуда для питья. Сравните, например, немецкое слово Krug [круг] ‘кувшин’, ‘кружка’ и Krug ‘кабак, трактир’.
Но как связаны между собой русская и французская пары слов? Что это — результат независимого развития значений? Или здесь мы имеем дело с кальками? Все эти вопросы гораздо легче поставить, нежели дать на них убедительный ответ.
Примеры, подобные приведённому, встречаются в разных языках достаточно часто. Все они наглядно свидетельствуют о том, что исследование калек представляет собой одну из наиболее сложных проблем из числа тех, с которыми сталкивается в своей работе этимолог.
В заключение настоящей главы следует сказать, что наличие калек в языке значительно затрудняет этимологический анализ. Кто бы мог, например, подумать, что такие типично русские слова, как кислота или падеж, возникли в нашем языке под влиянием слов иноязычных? Или — что встречающаяся в русских документах фамилия Кнутов не имеет ничего общего с русским кнутом?
Но все перечисленные выше кальки возникли сравнительно поздно, и самый факт калькирования очень часто может быть подтверждён документально. А вот как быть с доисторической эпохой в развитии языка? Какое количество нераскрытых калек таят в себе древнейшие периоды истории каждого языка? На эти вопросы, к сожалению, учёные в большинстве случаев не могут дать ответа.
Глава девятнадцатая Утрата этимологических связей
Одно из наиболее сложных явлений, с которыми приходится сталкиваться в своей работе историку слова, носит название: деэтимологизация. Что представляет собой это явление?
«Кошка ощенилась…»
«Мама, кошка ощенилась!» Захлебываясь от восторга и перебивая друг друга, счастливые дети спешат сообщить эту важную новость своей матери. Вы, конечно, уже догадались, что перед вами сценка из рассказа А. П. Чехова «Событие». Чеховские ребятишки, разумеется, не задумывались над тем внутренним противоречием, которое заключено в их словах. В самом деле, может ли кошка ощениться, то есть, иначе говоря, принести щенят?
Разумеется, дети из рассказа Чехова прекрасно понимали, что кошка принесла не щенят, а котят. Но почему же дети упорно повторяли слова кошка ощенилась? Что это — случайная комичная путаница? Возможно. Но более правдоподобным в данном случае будет выглядеть другое объяснение.
Обратимся к народным говорам русского языка и к русской художественной литературе. Оказывается, щенков приносят не только собаки, но и волки, лисы, шакалы, песцы и даже моржи и тюлени. Более того, в бранной и грубо-просторечной форме слово щенок (с оттенком оскорбительного пренебрежения) иногда употребляется в тех случаях, когда речь идёт о ребенке.
Достаточно детям услышать от взрослых один-два раза, что волчица или лиса ощенилась, что из леса принесли волчьих или лисьих щенков, — и они перестанут связывать слова щениться и щенок непременно только с собакой. Для них щенок превратится вообще в детеныша животного, независимо от того, идёт ли речь о кутенке, волчонке или лисёнке. А с этой точки зрения в словах кошка ощенилась уже не будет никакого противоречия, ибо в детских головках произошла деэтимологизация глагола ощениться. Следовательно, деэтимологизация — это утрата этимологических связен в языке. С явлениями деэтимологизации мы сталкиваемся почти на каждом шагу- Вдумайтесь, например, в такое совершенно заурядное сочетание слов, как синие чернила. С точки зрения этимологии и самой элементарной логики, эти слова столь же противоречивы, как и кошка ощенилась. Но в отличие от последнего случая и синие чернила, и цветное белье, и другие примеры такого же типа уже давно получили в языке права гражданства.
Хай живе Червоний Жовтень
Этот лозунг имел широкое распространение на Украине, когда она входила в состав Советского Союза.
Украинское слово жовтень ‘октябрь’ имеет предельно ясную этимологию: в его основе лежит прилагательное жовтий ‘жёлтый’, а месяц этот получил своё название по цвету желтеющих осенью листьев. Сочетание червоний (‘красный’) жовтень, с точки зрения этимологии, опять кажется противоречивым, но на самом деле здесь никакого противоречия нет.
Во-первых, украинское слово Жовтень (с большой буквы!) означает уже не десятый календарный месяц года, месяц желтеющей флоры, а, подобно русскому слову Октябрь, приобрело политическое значение. Во-вторых, в сочетании Червоний Жовтень слово червоний, как и русское красный в сочетании Красный Октябрь, лишь исторически связано с красным цветом Значение же этого слова стало синонимичным прилагательному революционный. Когда мы говорим: красная конница, красные части, красные партизаны, то речь идёт не о цвете лошадей, всадников, частей, партизан, а об их принадлежности к революции.
«Разноцветное» море
Вообще, частичная или полная утрата этимологических связей очень часто происходит у прилагательных, обозначающих различные цвета. Например, в припеве одной из популярных советских песен 1950-х годов повторяются строки:
Самое синее в мире
Чёрное море моё.
А в газетах первых послереволюционных лет можно было встретить даже выражение: «Наше красное синее Чёрное море». Здесь прилагательное чёрный относится к названию моря, красный употреблено в уже знакомом нам значении ‘революционный’ и только эпитет синий выступает в своём прямом значении цвета морской поверхности.
Сходное явление можно наблюдать и в одной загадке, которая обычно предлагается в форме короткого диалога между покупателем и продавщицей на летнем рынке:
"Скажите, у Вас чёрная?
Нет, красная.
А почему же она белая?
Потому что она зелёная".
Таинственная «она» — это смородина. Чёрная и красная смородина — названия ягод, данные по их цвету в спелом состоянии. Прилагательное белая употреблено в приведённом диалоге в его обычном значении (в данном случае — это цвет несозревшей красной смородины). А вот слово зелёная уже утратило прямую связь с цветом. По своему значению оно здесь является синонимом слова незрелая. И ещё более удаляется прилагательное зелёный от своего исходного цветового значения в сочетаниях типа зелёный юнец.
О катахрезе
Мы уже имели возможность убедиться, что в результате утраты первоначальных этимологических связей в языке появляются многочисленные случаи соединения несовместимых друг с другом слов (разумеется, с точки зрения их этимологии): фиолетовые чернила, зелёная красная смородина и т. п. Такое сочетание несовместимых слов и понятий в языкознании обычно называется термином катахреза[109].
На это явление учёные обратили внимание уже давно. Ещё знаменитый древнегреческий философ Аристотель (384–322 гг. до н. э.) пользовался в своих сочинениях термином катахреза.
Примеры употребления сочетаний, состоящих из противоречивых по своему прямому значению слов, можно найти уже в самых древних памятниках письменности. Так, в «Илиаде» Гомера встречается сочетание слов hippoi boukoleonto [хuппой бу: колeонто] ‘кони паслись’. Второе слово в этом сочетании этимологически восходит в греческом языке к существительному bous [бу: с] ‘бык, корова’, и исходное значение соответствующего глагола было ‘пасти коров’, а не ‘пасти’ вообще. Поэтому в этимологическом плане приведённое гомеровское сочетание слов содержит в себе внутреннее противоречие — катахрезу. Сочетание же это стало возможным именно потому, что глагол boukoleomai [бу: колeомай] ‘пасу’ утратил свою этимологическую связь со словом bous ‘бык, корова’, то есть он подвергся деэтимологизации.
Аналогичное явление можно наблюдать и в случае с греческим hippeueinep’onu [хиппeуэйн эп oну:] или с итальянским cavalcare un asino [кавалькaре ун aзино] ‘ехать верхом на осле’. Греческое слово hippos [хuппос] и итальянское cavallo [кавaлло] означают ‘конь, лошадь’. Поэтому соответствующие глаголы имеют в обоих приведённых примерах буквальное значение ‘ехать верхом на лошади’. И только после деэтимологизации этих глаголов они стали употребляться в более широком значении: ‘ехать верхом’ вообще.
Древний Новгород и бородатые «младенцы»
Пути, ведущие к деэтимологизации слова, могут быть самыми различными. В одних случаях они прослеживаются на протяжении письменно засвидетельствованной истории племён и народов, в других — уходят своими истоками в седую старину доисторической эпохи. Восстановить утраченные в языке древние этимологические связи обычно бывает легче в тех случаях, когда самое явление деэтимологизации относится к сравнительно позднему времени. В качестве иллюстрации этого положения остановимся на следующих двух примерах.
Изучая историю нашей родины, мы на первых же страницах сталкиваемся с древним Новгородом. Каждому из нас ясно, что топоним Новгород значит ‘новый город’. Но может ли новый город быть в то же время и древним? Разумеется, новым городом Новгород был лишь в наиболее древний период своего существования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Как известно, в старославянский и древнерусский языки проникло большое количество слов греческого происхождения. Немало мы можем встретить здесь и дублетов, сохранившихся (отчасти и от более позднего времени) в современном русском языке. Приводим небольшой их перечень.
Самый процесс калькирования в этих случаях можно проиллюстрировать на примере слов метаморфоза и аморфный. Греч, morphe [морфe:] ‘форма, образ’, переведено как — образ-, meta- [мета-] — как пре- отрицательная частица а (в аморфный) — как без-.
Заимствование Калька
апатия бесстрастие
филантропия человеколюбие
пневматический духовный
ортодоксальный правоверный
анархия безналичие
симфония согласие
метаморфоза преображение
аморфный безобразный
Любопытной является пара пневматический — духовный. Греческое слово pneuma [пнeума] ‘дуновение, веяние, дыхание’ обладало также абстрактным значением ‘дух’, а образованное от него прилагательное pneumatikos [пнеуматикoс] могло иметь три довольно далёких друг от друга значения: ‘воздушный’, ‘дыхательный’ и ‘духовный’[106].
Слово pneumatikos в его последнем значении было скопировано в старославянском духовьнъ ‘духовный’, а в первом значении это же слово пришло к нам через посредство западноевропейских языков в виде технического термина пневматический ‘действующий сжатым воздухом’.
Интересно отметить, что в ряде случаев греческие слова были скопированы в именах нарицательных, но заимствованы в качестве собственных имён. В результате в современном русском языке мы имеем следующие дублеты:
Греческий источник Имя собственное (заимствование) Имя нарицательное (калька)
athanasia [атханасuа] Афанасий бессмертие
akakia [акакuа] Акакий беззлобие
eudokia [эудокuа] Евдокия благоволение
eudokimus [эудoкимос] Евдоким благоизвольнъ[107]
eugenia [эугeнейа] Евгения благородие
sophron [сo:фро: н] Софрон целомудренный
Дублеты типа «заимствование — калька» встречаются не только среди греческих заимствований. Их можно найти также среди слов иного происхождения. Например: объект — предмет, позиция — положение, революция — переворот (латинский язык); элегантный — изящный (французский язык); флигель — крыло (здания) — семантическая калька (немецкий язык) и т. п.
Псковский дьячок Велосипедов и шведский посол Иванов
До сих пор мы имели дело с калькированием нарицательных имён. Ну, а можно ли снять копию с имени собственного? Попробуйте, например, скалькировать слово Москва, если его этимология до сих пор не установлена языковедами! Однако в тех случаях, когда нам известна этимология имени собственного, оно обычно калькируется без особого труда. Так, например, итальянский город Неаполь (от греческих слов neopolis [нeа пoлис] ‘новый город’) можно было бы скопировать на русский язык как Новгород.
Достоверно известны случаи калькирования фамилий. Так, учёные XVI века Бауэр (немецк. Bauer ‘крестьянин’) и Кремер (сравните немецк. Kramer ‘торговец’) переиначили свои фамилии на латинский лад, превратившись в Агриколу и Меркатора (по-латыни agricola — ‘земледелец’, a mercator — ‘купец’). В результате подобного калькирования «грубые» немецкие фамилии превращались в «благозвучные» латинские.
Этот способ калькирования переняли и разбиравшиеся в латыни представители русского духовенства. Так появились на Руси «латинские» фамилии типа Беневоленский (к латинскому benevolens [бенeволенс] ‘доброжелательный’ — от Добровольский) и Сперанский (к латинскому sperans [спe:ранс] ‘надеющийся’ — от Надеждин).
Но самый, пожалуй, интересный случай подобного калькирования отыскал в одной из псковских грамот XVI века известный писатель и филолог Л. В. Успенский. В этой грамоте упоминается погоста Микифорова дьячок Игнатий… Велосипедов. Если бы в XVI веке удалось найти пономаря Мотоциклова или попа Телевизорова, удивление Л. В. Успенского едва ли было бы более сильным. Ведь известно, что слово велосипед появилось в России лишь в XIX веке вместе с изобретением соответствующего средства передвижения.
Этот курьезный случай был объяснён Л. В. Успенским в его книге «Слово о словах». По-видимому, перед нами случай калькирования, стремление переделать на иностранный лад какую-то русскую фамилию типа Бегунов или Быстроногов. Дело в том, что велосипед этимологизируется на базе латинских слов velox [вeлокс] ‘быстрый’ и pedem [пeдем] (винительный падеж единственного числа) ‘нога’, означая буквально ‘быстроногий’.
Л. В. Успенский считает, что перед нами латинизированная калька. Но, во-первых, тогда мы, по-видимому, должны были бы получить форму Велоципедов, ибо в средневековой латыни с перед i произносилось как [ц], а не [с][108]. Во-вторых, для латинского языка в общем не типичны сложные слова вроде *velocipedis [велоцuпедис] ‘быстроногий’.
В то же время в итальянском языке с XVII века засвидетельствовано velocipede [велочипeде], представляющее собой кальку греческого okypous [о: кю?пу: с] ‘быстроногий’. Первая фиксация слова совсем ещё не говорит о том, что его не было в итальянском языке до XVII века. Однако по фонетическим причинам (наш дьячок носил фамилию Велосипедов, а не *Велочипедов) итальянский язык также отпадает в качестве «строительного материала» кальки.
Остаётся, видимо, французский язык, где произношение ci как [си] вполне обычно.
Впрочем, не исключена возможность, что искусственно образованная на латинских корнях фамилия Велоципедов впоследствии изменилась в Велосипедов. В этом случае объяснение Л. В. Успенского нужно будет принять не только в целом, но и в деталях.
Не менее интересны случаи калькирования шведских фамилий. Примеры таких калек можно найти в русских дипломатических документах начала XVII века. Поскольку шведское имя Ян соответствует русскому Иван (оба они восходят к греческому Ioannes [ио:aн-не: с]), а шведская фамилия Янссон буквально означает ‘сын Яна’, то есть ‘Иванов (сын)’, в одном из документов 1614 года шведский посол Янссон превратился в… Иванова. Точно таким же образом другой шведский посол Андерссон стал Ондреевым.
Но что делать с фамилией того же типа Кнутссон — ведь в русском языке нет имени, которое соответствовало бы шведскому имени Кнут?! И вот здесь «сработала» словообразовательная модель. Если шведским фамилиям на — sson соответствуют русские фамилии на — ов или — ев, и если имя Кнут по-русски так и остаётся Кнут, то фамилии Кнутссон в русском языке должно соответствовать… Кнутов. Причём Кнутов — не от русского слова кнут, а от шведского мужского имени Кнут. Именно такую «шведскую» фамилию Кнутов мы и встречаем в русских дипломатических документах XVII века.
С кальками далеко не всё ясно
В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера слово кабак, кабачок ‘вид тыквы’ рассматривается как восточное заимствование, а для кабак ‘трактир’ автор словаря даёт несколько этимологических решений, начиная с предположения о западном происхождении этого слова. Следовательно, перед нами — случайное созвучие?
Но вот писатель А. М. Арго в журнале «Наука и жизнь» (1968, № 6, стр. 120) приводит интересную параллель к русским словам кабак и кабачок: франц. auberge [обeрж] ‘трактир, харчевня’ и aubergine [обержuн] ‘баклажан’.
Что это — ещё одно «случайное созвучие», как две капли воды повторяющее первое? Видимо, нет. Известно, что из тыквы и других близких её «родственников» часто приготовляют кувшины и прочие сосуды для питья. Питейное же заведение, естественно, может получить своё название от сосуда для питья. Сравните, например, немецкое слово Krug [круг] ‘кувшин’, ‘кружка’ и Krug ‘кабак, трактир’.
Но как связаны между собой русская и французская пары слов? Что это — результат независимого развития значений? Или здесь мы имеем дело с кальками? Все эти вопросы гораздо легче поставить, нежели дать на них убедительный ответ.
Примеры, подобные приведённому, встречаются в разных языках достаточно часто. Все они наглядно свидетельствуют о том, что исследование калек представляет собой одну из наиболее сложных проблем из числа тех, с которыми сталкивается в своей работе этимолог.
В заключение настоящей главы следует сказать, что наличие калек в языке значительно затрудняет этимологический анализ. Кто бы мог, например, подумать, что такие типично русские слова, как кислота или падеж, возникли в нашем языке под влиянием слов иноязычных? Или — что встречающаяся в русских документах фамилия Кнутов не имеет ничего общего с русским кнутом?
Но все перечисленные выше кальки возникли сравнительно поздно, и самый факт калькирования очень часто может быть подтверждён документально. А вот как быть с доисторической эпохой в развитии языка? Какое количество нераскрытых калек таят в себе древнейшие периоды истории каждого языка? На эти вопросы, к сожалению, учёные в большинстве случаев не могут дать ответа.
Глава девятнадцатая Утрата этимологических связей
Одно из наиболее сложных явлений, с которыми приходится сталкиваться в своей работе историку слова, носит название: деэтимологизация. Что представляет собой это явление?
«Кошка ощенилась…»
«Мама, кошка ощенилась!» Захлебываясь от восторга и перебивая друг друга, счастливые дети спешат сообщить эту важную новость своей матери. Вы, конечно, уже догадались, что перед вами сценка из рассказа А. П. Чехова «Событие». Чеховские ребятишки, разумеется, не задумывались над тем внутренним противоречием, которое заключено в их словах. В самом деле, может ли кошка ощениться, то есть, иначе говоря, принести щенят?
Разумеется, дети из рассказа Чехова прекрасно понимали, что кошка принесла не щенят, а котят. Но почему же дети упорно повторяли слова кошка ощенилась? Что это — случайная комичная путаница? Возможно. Но более правдоподобным в данном случае будет выглядеть другое объяснение.
Обратимся к народным говорам русского языка и к русской художественной литературе. Оказывается, щенков приносят не только собаки, но и волки, лисы, шакалы, песцы и даже моржи и тюлени. Более того, в бранной и грубо-просторечной форме слово щенок (с оттенком оскорбительного пренебрежения) иногда употребляется в тех случаях, когда речь идёт о ребенке.
Достаточно детям услышать от взрослых один-два раза, что волчица или лиса ощенилась, что из леса принесли волчьих или лисьих щенков, — и они перестанут связывать слова щениться и щенок непременно только с собакой. Для них щенок превратится вообще в детеныша животного, независимо от того, идёт ли речь о кутенке, волчонке или лисёнке. А с этой точки зрения в словах кошка ощенилась уже не будет никакого противоречия, ибо в детских головках произошла деэтимологизация глагола ощениться. Следовательно, деэтимологизация — это утрата этимологических связен в языке. С явлениями деэтимологизации мы сталкиваемся почти на каждом шагу- Вдумайтесь, например, в такое совершенно заурядное сочетание слов, как синие чернила. С точки зрения этимологии и самой элементарной логики, эти слова столь же противоречивы, как и кошка ощенилась. Но в отличие от последнего случая и синие чернила, и цветное белье, и другие примеры такого же типа уже давно получили в языке права гражданства.
Хай живе Червоний Жовтень
Этот лозунг имел широкое распространение на Украине, когда она входила в состав Советского Союза.
Украинское слово жовтень ‘октябрь’ имеет предельно ясную этимологию: в его основе лежит прилагательное жовтий ‘жёлтый’, а месяц этот получил своё название по цвету желтеющих осенью листьев. Сочетание червоний (‘красный’) жовтень, с точки зрения этимологии, опять кажется противоречивым, но на самом деле здесь никакого противоречия нет.
Во-первых, украинское слово Жовтень (с большой буквы!) означает уже не десятый календарный месяц года, месяц желтеющей флоры, а, подобно русскому слову Октябрь, приобрело политическое значение. Во-вторых, в сочетании Червоний Жовтень слово червоний, как и русское красный в сочетании Красный Октябрь, лишь исторически связано с красным цветом Значение же этого слова стало синонимичным прилагательному революционный. Когда мы говорим: красная конница, красные части, красные партизаны, то речь идёт не о цвете лошадей, всадников, частей, партизан, а об их принадлежности к революции.
«Разноцветное» море
Вообще, частичная или полная утрата этимологических связей очень часто происходит у прилагательных, обозначающих различные цвета. Например, в припеве одной из популярных советских песен 1950-х годов повторяются строки:
Самое синее в мире
Чёрное море моё.
А в газетах первых послереволюционных лет можно было встретить даже выражение: «Наше красное синее Чёрное море». Здесь прилагательное чёрный относится к названию моря, красный употреблено в уже знакомом нам значении ‘революционный’ и только эпитет синий выступает в своём прямом значении цвета морской поверхности.
Сходное явление можно наблюдать и в одной загадке, которая обычно предлагается в форме короткого диалога между покупателем и продавщицей на летнем рынке:
"Скажите, у Вас чёрная?
Нет, красная.
А почему же она белая?
Потому что она зелёная".
Таинственная «она» — это смородина. Чёрная и красная смородина — названия ягод, данные по их цвету в спелом состоянии. Прилагательное белая употреблено в приведённом диалоге в его обычном значении (в данном случае — это цвет несозревшей красной смородины). А вот слово зелёная уже утратило прямую связь с цветом. По своему значению оно здесь является синонимом слова незрелая. И ещё более удаляется прилагательное зелёный от своего исходного цветового значения в сочетаниях типа зелёный юнец.
О катахрезе
Мы уже имели возможность убедиться, что в результате утраты первоначальных этимологических связей в языке появляются многочисленные случаи соединения несовместимых друг с другом слов (разумеется, с точки зрения их этимологии): фиолетовые чернила, зелёная красная смородина и т. п. Такое сочетание несовместимых слов и понятий в языкознании обычно называется термином катахреза[109].
На это явление учёные обратили внимание уже давно. Ещё знаменитый древнегреческий философ Аристотель (384–322 гг. до н. э.) пользовался в своих сочинениях термином катахреза.
Примеры употребления сочетаний, состоящих из противоречивых по своему прямому значению слов, можно найти уже в самых древних памятниках письменности. Так, в «Илиаде» Гомера встречается сочетание слов hippoi boukoleonto [хuппой бу: колeонто] ‘кони паслись’. Второе слово в этом сочетании этимологически восходит в греческом языке к существительному bous [бу: с] ‘бык, корова’, и исходное значение соответствующего глагола было ‘пасти коров’, а не ‘пасти’ вообще. Поэтому в этимологическом плане приведённое гомеровское сочетание слов содержит в себе внутреннее противоречие — катахрезу. Сочетание же это стало возможным именно потому, что глагол boukoleomai [бу: колeомай] ‘пасу’ утратил свою этимологическую связь со словом bous ‘бык, корова’, то есть он подвергся деэтимологизации.
Аналогичное явление можно наблюдать и в случае с греческим hippeueinep’onu [хиппeуэйн эп oну:] или с итальянским cavalcare un asino [кавалькaре ун aзино] ‘ехать верхом на осле’. Греческое слово hippos [хuппос] и итальянское cavallo [кавaлло] означают ‘конь, лошадь’. Поэтому соответствующие глаголы имеют в обоих приведённых примерах буквальное значение ‘ехать верхом на лошади’. И только после деэтимологизации этих глаголов они стали употребляться в более широком значении: ‘ехать верхом’ вообще.
Древний Новгород и бородатые «младенцы»
Пути, ведущие к деэтимологизации слова, могут быть самыми различными. В одних случаях они прослеживаются на протяжении письменно засвидетельствованной истории племён и народов, в других — уходят своими истоками в седую старину доисторической эпохи. Восстановить утраченные в языке древние этимологические связи обычно бывает легче в тех случаях, когда самое явление деэтимологизации относится к сравнительно позднему времени. В качестве иллюстрации этого положения остановимся на следующих двух примерах.
Изучая историю нашей родины, мы на первых же страницах сталкиваемся с древним Новгородом. Каждому из нас ясно, что топоним Новгород значит ‘новый город’. Но может ли новый город быть в то же время и древним? Разумеется, новым городом Новгород был лишь в наиболее древний период своего существования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32