– Слушай, Скотт, ты просто должен приехать сюда прямо сейчас. Я делаю совершенно изумительные вещи. Есть моменты, которым не суждено повториться…
– Деннис, я очень ценю твое предложение, но у меня совершенно нет сил…
– Так ты что, не приедешь?! – он аж задохнулся от бешенства.
– Не сегодня, я правда…
– Ну и пошел на хер, дерьмо собачье! Кому ты на хрен нужен, ты, кретин недоделанный! Тебе, блин, выспаться важнее, чем присутствовать при ключевом событии в истории музыки, в истории саунда! Ну и хрен тебе в жопу и в морду! – он швырнул трубку.
Я устало рассмеялся, отключил телефон, перевернулся на другой бок и натянул на себя простыню. На миг мне показалось, что от моих пальцев едва заметно потянуло сладким запахом. Но это было лишь шуткой моего воображения.
4
Несколько дней спустя я рассказал обо всем этом Нилу. Мы посмеивались за пивом над его новым домом – викторианским особняком возле Океанского парка, который он как раз ремонтировал. Он был моим лучшим другом еще со средней школы, а это многого стоит в наши дни, когда люди входят в твою жизнь и уходят из нее, как модные тенденции. Наша дружба была приятной, и она мало изменилась за все эти годы. Мы обсуждали то же, что и в годы юности в Палос Вердесе – машины, музыку, девушек; только якобы более искушенно.
Он стал юристом по уголовным делам – весьма серьезная фирма, офис в «Century City Towers».
В школе его вьющиеся каштановые волосы прикрывали лопатки, и он носил прозвище Аура. Сейчас в аккуратно подстриженной бородке пробивалась седина, он полысел, обзавелся костюмами и искусственным загаром в стиле «свистать всех наверх!», и прозвище его было – Акула. От «Сиддхартхи» до «Победы через устрашение», от Мелани до Ромео Войда. Если б я захотел всерьез припереть его к стенке, мне надо было всего-то только позвонить в их «акулятник» и попросить к телефону Ауру.
Он скептически посмеивался, слушая мой рассказ о шизоидных перепадах настроения у Денниса. Но когда дело дошло до кассеты, я, сам не знаю почему, выдал ему ту же версию, что и Деннису – что мне так и не удалось ее послушать. Я хотел всего лишь защитить Шарлен.
– Так он угрожал убить тебя? – переспросил Нил.
– Ага, только вряд ли он это серьезно. У него с головой совсем плохо. Жаль. Я хочу сказать, он ведь был настоящим гением.
Он со всей уместной грустью покивал, а потом лукаво глянул на меня и спросил чересчур уж небрежно:
– А она все такая же пикантная штучка?
– Шарлен? Да. И скажу тебе, еще какая! – я выдал ему лучший свой плотоядный взгляд в стиле Джека Николсона, надеясь убедить его, что моей единственной реакцией была простая похоть. – Если хочешь знать, она до смерти хочет. В смысле, не похоже, что от него в этом смысле ей есть какая-то польза. Я рассчитывал, что он отнесется ко всему этому как к шутке – но нет. Он изучал свою бутылку «L?wenbrau».
– Дам тебе советик, Скотт. На твоем месте я бы пошарил где-нибудь еще.
– Ну даже не знаю, сумею ли я себя обуздать, – заявил я, потирая промежность и даже не пытаясь выглядеть серьезным. – Говорю тебе, когда я к ним зашел, чтобы отдать кассету, она курила. Я и так сделал все, что мог, чтобы убраться оттуда, оставив хрен в штанах.
– Если ты вынешь его для нее, очень может получиться, что это будет последний раз, когда у тебя найдется, что вынуть, – безрадостно заявил он. – Я серьезно, Скотт. Типы вроде Контрелла… в смысле, по твоему рассказу, он жуткий параноик…
– Ну, может, разве что совсем чуточку. Но зато это – славная, ясная паранойя.
– А вот мне в этом деле не все ясно. Что насчет нее? Она тоже наркоманка?
На миг меня охватило бешенство – мне вдруг показалось, что он обдуманно и намеренно загоняет меня в угол.
– Не думаю, – ответил я. – Вроде непохоже.
– Что ты этим хочешь сказать? Не было следов от уколов? Наркоманы в этом отношении бывают очень изобретательны. Колют между пальцами ног…
– Да нет, я вообще не думаю, что она на чем-то сидит. Для этого она слишком хорошо выглядит. И в любом случае, я не лох из леса, чтоб в таких вещах не разбираться, – если это было вроде судебного разбирательства, то я готов был стать ключевым свидетелем ее защиты. – Я хочу недвусмысленно заявить, основывая свое суждение на многолетнем опыте общения со множеством наркодемонов рок-н-ролла, что она не принимает наркотиков какого бы то ни было типа.
– Так почему же тогда она все еще с ним? – Нил засмеялся.
– Он ее муж, – ответ был не очень удачным. – Он поставил решетку на ее окна. Может, она просто не может уйти.
– Что ты хочешь сказать? Что ее останавливает? Она что, в плену?
– Не уверен, – меня этот ответ озадачил, а вот его, похоже, и не встревожил.
– Ты сказал, у нее на шее был шрам?
– Синяк. Впрочем, я даже не уверен, что синяк. Может, это был засос.
– Засос! – он расхохотался. – Засос! Как мило! Они живут вместе двадцать лет, и до сих пор ставят друг другу засосы!
– Ну и циник ты, Нил.
Продолжая смеяться, он направился к полкам, на которых стояли его видеокассеты.
– Какая-то была песня… «Он ударил меня…»
– «…и это было как поцелуй». Группа «Crystals».
– Может, это тот же самый случай. По морде – и в койку. «Я поняла, что он по-настоящему любит меня, когда он вышиб мне зубы». Господи, аж тошно. Но забавно. Я еще помню времена, когда все это считалось очень круто.
– Да и я тоже, – я подумал о кассете. Обиженный голосок Шарлен: «Деннис, прекрати! Ты делаешь мне больно». – «Кто, я?» – и его сухой смешок.
– А ведь времена меняются, – произнес Нил, воткнув кассету в видеомагнитофон. – Меняются, а? – и засмеялся.
Джеймс Браун успел возопить «Please Please Please», но Нил тут же запустил ускоренную перемотку, и мы увидели, как величайший трудяга шоу-бизнеса несколько раз грохался на сцену.
– Это что?
«История рок-н-ролла», – дойдя до записи выступления «Stingrays», он переключил скорость на нормальную. – Ага, вот.
Это была «Люби меня этой ночью», живой концерт, примерно шестьдесят шестой год – это было ясно по тому, что парни носили спортивно-кургузые костюмчики в стиле «Beatles» и мягкие спортивные ботинки, на сцене непрерывно мигали лампы-вспышки, звуки оглушали; возможно, это был один из случаев, когда они играли на «разогреве» У «Stones». И, хотя инструментовка была резкая, «жестяная» – бледное подобие густого студийного звука Контрелла; но голос Шарлен прорезал шум, как нож-выкидуха входит в жирдяя: «Люби же меня, милый! Люби меня сейчас!»
Изображение рассыпается на несколько крупных планов Шарлен: ее взбитые пряди, мокрые от пота, обвисли, спутались и прилипли ко лбу, глаза сверкают безумием – то ли от энергетики толпы, то ли от амфетамина, то ли от того и другого. Она была одержимой, ее словно перенесло сюда в абсолютном пике формы – она действительно пела для себя или для кого-то далеко-далеко от сцены, но никак не для тысяч визжащих девчонок, которые и слышать-то ее толком не слышали, они ведь просто набирали обороты к выходу «Stones».
– Знаешь, кого она всегда мне напоминала? – спросил Нил в тот самый момент, когда я не хотел об этом слышать.
– Ага, знаю, – я старался, чтобы голос звучал как всегда.
Последовало неловкое молчание.
– Кстати, раз уж мы о прошлом, мне тут Гейл Спайви звонила, помнишь ее?
– М-м… похоже, нет. Что это, блин, за Гейл Спайви такая?
«Люби меня, сейчас, сейчас, мой милый, – Шарлен почти рыдала в микрофон. – Ведь завтра может никогда не наступить!».
– Господи, Скотт! Видно, память о ней оказалась в поврежденной части твоей башки. У вас с ней такой роман крутился! Драмкружок…
Я вспомнил. Пухленькая блондинка, милая мещаночка.
– А, да! Ну какой там роман… Кажется, мы с ней сыграли вместе пару сцен из «Stfeetcat». Она еще обвинила меня, что я по правде пытался впихнуть ей в эпизоде с изнасилованием.
– Может, именно потому она тебя так хорошо помнит? Ну не в этом дело, она ведь в комитете встречи выпускников и интересовалась, не выручишь ли ты…
– Я? Выручу?
– Ну да, мол, не найдется ли у тебя подходящей музыки, что-нибудь из тогдашнего. Я сказал – ну, конечно, он же хранит все, что покупал со времен «The Ballad Of Davy Crockett». Я дал ей твой номер.
– Ну спасибо. Только я сам пока не знаю, буду ли на встрече.
– Ох, да ладно тебе, Скотт! Будет прикольно. Тебе что, не интересно посмотреть на наших?
– Не-а, – я встал. – Э, слушай, да я уже опаздываю на занятия танцами мамбо. Позвоню тебе как-нибудь, ага?
Я бросил на экран прощальный взгляд. Песня закончилась, и толпы пацанов штурмовали сцену, сдерживаемые мускулистыми мужиками из охраны, а Шарлен исчезла за взметнувшимся краем тяжелого занавеса.
Я выехал на Редондо-Бич и теперь курсировал по широкой Эспланаде. Красное солнце уже коснулось воды. Серферы почти закончили – некоторые еще поджидали волну, но большинство уже собралось вокруг «фольксвагенов» и «датсунов», пустив по кругу косячки, радиоприемники и магнитофонные деки, из которых, перекрывая друг друга, неслись взрывы рока. Пляжные сцены мало изменились за последние двадцать лет – разве что раньше здесь было побольше «фордов» и «шевроле», и слушали тогда «Animals» и «Dave Clark Five», а не «Men At Work» и «ZZ Top».Я медленно проехал мимо «мустанга» шестьдесят пятого года с опущенной крышей; в нем сидели две блондиночки, которые могли бы сойти за подтанцовку у «Shindig»; они щелкали пальцами в такт римейку в стиле рок нуво композиции «Не Is A Rebel».
Я въехал на стоянку и заглушил мотор.
Это место, этот печально известный пляж. Главная точка сбора автомобильной культуры двадцатилетней давности, летние ночи бесконечных хождений, пиво «Coors» литрами и, конечно, секс. Я сел и уставился на закат – небо было настолько чистым, что очертания Каталины болезненно-четко выделялись на полыхающем горизонте.
И – это было неизбежно – я перевел взгляд на то место перед бледно-голубой стеной бара, где под чахлыми пальмами я последний раз видел Черил Рэмптон в тот жаркий апрельский день 1964 года.
Та роковая суббота начинается около девяти утра – Черил будит меня легким стуком в окно моей спальни. Родителей дома нет – мама уехала якобы навестить сестру, отец с братом отправились куда-то со скаутами – и для нас это грандиозный день. Сегодня – начало пасхальных каникул, и мы собираемся свинтить на всю неделю на Каталину. У отца там небольшой домик, вроде ранчо, рядом с Авалоном, но уединенный – и у нас впервые появилась возможность этим воспользоваться. Отец думает, что я еду туда один, поделать кое-что по дому. Ну да, я собираюсь выкурить трубочку опиума – хорошее дело. Выхватить свою дрель «Black And Decker» и просверлить дыру, глубокую-глубокую. И замазывать трещину, пока капель не заткнется. Потом сделать перерывчик, слопать обед, который продают в упаковках. Размазать по своей физиономии персик, и пусть сок с мякотью сползают по подбородку.
В общем, я взвинчен – первый раз мы так много времени проведем вместе, и в кои-то веки не надо будет тревожиться о родителях, о школе или что припрется мой братишка… да можно совсем ни о чем не беспокоиться.
Голышом шлепаю к двери черного входа и впускаю Черил, эрекция в разгаре. В спальне я игриво тяну ее на кровать и расстегиваю молнию на ее брючках-капри в обтяжку цвета морской волны. Она говорит: «Скотт, не сейчас», но мне кажется, что она шутит, что это просто игра. Но она тут же добавляет: «Серьезно, я должна тебе кое-что сказать». И все же я не прекращаю, пока она не сообщает мне, в чем дело. Тут мои мышцы застывают, как ржавые шестеренки, эрекция прекращается, и меня кидает в пот.
– Ты уверена?
– Конечно, уверена. Я вчера ходила к врачу.
С того раза, как я видел ее с Биллом Холтнером, прошло месяца полтора. Ошарашенный, я говорю то, что думаю:
– Это не я. – Едва эти слова вылетают изо рта, мне тут же хочется взять их обратно, но поздно.
– Да? А кто же еще это мог быть, по-твоему?
– Тебе лучше знать. – Ей от этих слов больно, опять больно, но я уже не чувствую вины, я в бешенстве.
– Я не была ни с кем другим.
Я закуриваю «тэрейтон» и стараюсь говорить осторожно, рассудительно.
– Я просто не вижу, каким образом это мог быть я. Мы всегда были очень осторожны, – это я имею в виду, что всегда надеваю презерватив.
– Что ж, иногда бывают неожиданности.
Мне это соображение кажется сомнительным.
– Ну раз такое дело, может, нам стоит подать в суд на компанию «Троян»?
Вот теперь она вскакивает, застегивая розовую блузку:
– Нет, ну это просто смешно, прямо оборжаться! Я беременна, а ты тут комедию ломаешь!
Я тяжело вздыхаю:
– Черил, послушай. Ну не в первый же раз такое случается, что-нибудь вроде этого то и дело с кем-нибудь…
– С кем-нибудь?! Сейчас это случилось не с кем-нибудь, а со мной! Это ты, что ли, беременный? Нет! Беременна я!
Она заправляет блузку, а я испускаю еще один тяжкий вздох:
– Ладно, ну и что ты собираешься делать?
– Что собираюсь делать я?
Я снова и снова возвращаюсь к мыслям о Билле Холтнере – нет, не то, чтобы я подозреваю, будто она водит меня за нос. Нельзя же назвать ее встречу с Биллом Холтнером романом. Это называется «перепихнуться по-быстрому». И раз уж она с ним этим занималась, значит, могли быть и другие. Я имею в виду – может, она и не была легендарной блядью всех времен и народов, но одной из «сестер Леннона» она уж точно не была.
Я поднимаюсь, подхожу к окну и смотрю на сухой задний дворик, на ярко-голубые садовые качели, на которых мы совсем недавно трахались в тот самый вечер, когда соседи устроили у себя барбекю прямо по другую сторону ограды. Как же мы старались не хихикать, когда качели издавали скрип!
Я и в тот раз надевал резинку; она сама принесла мне ее, после того, как приняла душ в ванной. Она знала, где я их держу – спрятанными за радиоприемником. Она отлично знает, что я всегда очень осторожен.
Но все же в тот раз я почувствовал что-то странное, когда кончил. Это был просто взрыв – мощный, обильный, беспрепятственный. Такой потрясающий, что мне и не пришло в голову удивиться, почему бы это. Или осмотреть после дела резинку: не порвана ли она.
– Что ты хочешь, чтобы мы сделали? – спрашиваю я.
Она сидит на кровати, выглядит беспомощной, обиженной.
– Мы можем сделать только одно, – отвечает она голосом Бемби. – Пожениться.
– Пожениться?! – с тем же успехом она могла бы сказать «заболеть лейкемией».
– Ну да, – теперь она говорит весело и простодушно. – Церковь, колокольчики, свадебный торт, медовый месяц. Случаются вещи и похуже.
– Да? – я выдавливаю сухой смешок. – Например? Ядерная война?
Она начинает плакать – горестные слезы маленькой девочки, тяжелые грудные рыдания Элизабет Тейлор. Я подхожу к ней и обнимаю ее, хотя на самом деле и мне не хватает воздуха. Я уже слышу плач младенца в плохо освещенной спальне вонючего «жилого объекта» в Сан-Педро, куда приходится перебираться парням, которых угораздило обрюхатить девчонку и жениться на ней. Я вижу себя, вижу располневшую Черил в бигуди, грязные пеленки в ванне, неоплаченные счета на кухонном столе, фабричный обед в коробке, на которой написано мое имя.
– Черил, мы не можем сейчас пожениться.
– А почему нет? Будет не так уж плохо. Мы можем поселиться в Миралесте-Хейтс… – Ф-фу-у! Точно такой же «жилой объект» . – В таких местах все недорого.
– Да не могу я, – стою я на своем, с ненавистью к себе понимая, что рассуждаю как эгоист, но у меня совсем сорвало крышу. – Я ведь еще даже не знаю, чем хочу в жизни заняться. Я вообще не понимаю, как содержать семью. Черт, да мне ведь всего шестнадцать, блин! Я в жизни еще ни одного хренова чека не выписал!
Она отодвигается, сверлит меня враждебным, злым взглядом, но это выглядит как пародия на настоящую злобу, и я едва не начинаю смеяться, но тут она нажимает на меня:
– Слушай, ты, знаешь, что я тебе скажу? Лучше начинай учиться всему этому.
Я смеюсь, надеясь этим рассеять ее гнев, но она от этого бесится еще сильнее:
– Если ты думаешь, что сумеешь выкрутиться из этого, подожди, пока тебе другая мысль не придет.
Меня начинает подташнивать, дыхание перехватывает:
– Черил, ну успокойся же…
Но она уже сорвалась с цепи:
– Нет уж, слушай меня, мистер поганый республиканский ПВ-блондинчик, ишь, пляжный мальчик! Если ты считаешь, что можешь словить весь кайф, и тебе за это ничего не будет, так тебя ждет очень большой сюрприз!
– Что ты хочешь этим сказать?
Она смотрит на себя в зеркало, взбивает свою гриву. У меня мелькает мысль – а не тянется ли она к припрятанной опасной бритве?
– Что ты меня больше не трахаешь.
Вот теперь и я сатанею:
– Ну да, ага, и если так, то я буду такой один-единственный.
Она затягивает белый пластиковый ремешок с такой силой, будто не прочь была бы удавить меня им. Полное ненависти молчание; она хватает сумочку, из нее все сыплется, она сгребает свое барахло.
Я смотрю на все это, сидя на кровати, мне на язык просятся разные реплики, гнусные и одновременно примирительные, но я молчу. Воздух словно наэлектризован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Деннис, я очень ценю твое предложение, но у меня совершенно нет сил…
– Так ты что, не приедешь?! – он аж задохнулся от бешенства.
– Не сегодня, я правда…
– Ну и пошел на хер, дерьмо собачье! Кому ты на хрен нужен, ты, кретин недоделанный! Тебе, блин, выспаться важнее, чем присутствовать при ключевом событии в истории музыки, в истории саунда! Ну и хрен тебе в жопу и в морду! – он швырнул трубку.
Я устало рассмеялся, отключил телефон, перевернулся на другой бок и натянул на себя простыню. На миг мне показалось, что от моих пальцев едва заметно потянуло сладким запахом. Но это было лишь шуткой моего воображения.
4
Несколько дней спустя я рассказал обо всем этом Нилу. Мы посмеивались за пивом над его новым домом – викторианским особняком возле Океанского парка, который он как раз ремонтировал. Он был моим лучшим другом еще со средней школы, а это многого стоит в наши дни, когда люди входят в твою жизнь и уходят из нее, как модные тенденции. Наша дружба была приятной, и она мало изменилась за все эти годы. Мы обсуждали то же, что и в годы юности в Палос Вердесе – машины, музыку, девушек; только якобы более искушенно.
Он стал юристом по уголовным делам – весьма серьезная фирма, офис в «Century City Towers».
В школе его вьющиеся каштановые волосы прикрывали лопатки, и он носил прозвище Аура. Сейчас в аккуратно подстриженной бородке пробивалась седина, он полысел, обзавелся костюмами и искусственным загаром в стиле «свистать всех наверх!», и прозвище его было – Акула. От «Сиддхартхи» до «Победы через устрашение», от Мелани до Ромео Войда. Если б я захотел всерьез припереть его к стенке, мне надо было всего-то только позвонить в их «акулятник» и попросить к телефону Ауру.
Он скептически посмеивался, слушая мой рассказ о шизоидных перепадах настроения у Денниса. Но когда дело дошло до кассеты, я, сам не знаю почему, выдал ему ту же версию, что и Деннису – что мне так и не удалось ее послушать. Я хотел всего лишь защитить Шарлен.
– Так он угрожал убить тебя? – переспросил Нил.
– Ага, только вряд ли он это серьезно. У него с головой совсем плохо. Жаль. Я хочу сказать, он ведь был настоящим гением.
Он со всей уместной грустью покивал, а потом лукаво глянул на меня и спросил чересчур уж небрежно:
– А она все такая же пикантная штучка?
– Шарлен? Да. И скажу тебе, еще какая! – я выдал ему лучший свой плотоядный взгляд в стиле Джека Николсона, надеясь убедить его, что моей единственной реакцией была простая похоть. – Если хочешь знать, она до смерти хочет. В смысле, не похоже, что от него в этом смысле ей есть какая-то польза. Я рассчитывал, что он отнесется ко всему этому как к шутке – но нет. Он изучал свою бутылку «L?wenbrau».
– Дам тебе советик, Скотт. На твоем месте я бы пошарил где-нибудь еще.
– Ну даже не знаю, сумею ли я себя обуздать, – заявил я, потирая промежность и даже не пытаясь выглядеть серьезным. – Говорю тебе, когда я к ним зашел, чтобы отдать кассету, она курила. Я и так сделал все, что мог, чтобы убраться оттуда, оставив хрен в штанах.
– Если ты вынешь его для нее, очень может получиться, что это будет последний раз, когда у тебя найдется, что вынуть, – безрадостно заявил он. – Я серьезно, Скотт. Типы вроде Контрелла… в смысле, по твоему рассказу, он жуткий параноик…
– Ну, может, разве что совсем чуточку. Но зато это – славная, ясная паранойя.
– А вот мне в этом деле не все ясно. Что насчет нее? Она тоже наркоманка?
На миг меня охватило бешенство – мне вдруг показалось, что он обдуманно и намеренно загоняет меня в угол.
– Не думаю, – ответил я. – Вроде непохоже.
– Что ты этим хочешь сказать? Не было следов от уколов? Наркоманы в этом отношении бывают очень изобретательны. Колют между пальцами ног…
– Да нет, я вообще не думаю, что она на чем-то сидит. Для этого она слишком хорошо выглядит. И в любом случае, я не лох из леса, чтоб в таких вещах не разбираться, – если это было вроде судебного разбирательства, то я готов был стать ключевым свидетелем ее защиты. – Я хочу недвусмысленно заявить, основывая свое суждение на многолетнем опыте общения со множеством наркодемонов рок-н-ролла, что она не принимает наркотиков какого бы то ни было типа.
– Так почему же тогда она все еще с ним? – Нил засмеялся.
– Он ее муж, – ответ был не очень удачным. – Он поставил решетку на ее окна. Может, она просто не может уйти.
– Что ты хочешь сказать? Что ее останавливает? Она что, в плену?
– Не уверен, – меня этот ответ озадачил, а вот его, похоже, и не встревожил.
– Ты сказал, у нее на шее был шрам?
– Синяк. Впрочем, я даже не уверен, что синяк. Может, это был засос.
– Засос! – он расхохотался. – Засос! Как мило! Они живут вместе двадцать лет, и до сих пор ставят друг другу засосы!
– Ну и циник ты, Нил.
Продолжая смеяться, он направился к полкам, на которых стояли его видеокассеты.
– Какая-то была песня… «Он ударил меня…»
– «…и это было как поцелуй». Группа «Crystals».
– Может, это тот же самый случай. По морде – и в койку. «Я поняла, что он по-настоящему любит меня, когда он вышиб мне зубы». Господи, аж тошно. Но забавно. Я еще помню времена, когда все это считалось очень круто.
– Да и я тоже, – я подумал о кассете. Обиженный голосок Шарлен: «Деннис, прекрати! Ты делаешь мне больно». – «Кто, я?» – и его сухой смешок.
– А ведь времена меняются, – произнес Нил, воткнув кассету в видеомагнитофон. – Меняются, а? – и засмеялся.
Джеймс Браун успел возопить «Please Please Please», но Нил тут же запустил ускоренную перемотку, и мы увидели, как величайший трудяга шоу-бизнеса несколько раз грохался на сцену.
– Это что?
«История рок-н-ролла», – дойдя до записи выступления «Stingrays», он переключил скорость на нормальную. – Ага, вот.
Это была «Люби меня этой ночью», живой концерт, примерно шестьдесят шестой год – это было ясно по тому, что парни носили спортивно-кургузые костюмчики в стиле «Beatles» и мягкие спортивные ботинки, на сцене непрерывно мигали лампы-вспышки, звуки оглушали; возможно, это был один из случаев, когда они играли на «разогреве» У «Stones». И, хотя инструментовка была резкая, «жестяная» – бледное подобие густого студийного звука Контрелла; но голос Шарлен прорезал шум, как нож-выкидуха входит в жирдяя: «Люби же меня, милый! Люби меня сейчас!»
Изображение рассыпается на несколько крупных планов Шарлен: ее взбитые пряди, мокрые от пота, обвисли, спутались и прилипли ко лбу, глаза сверкают безумием – то ли от энергетики толпы, то ли от амфетамина, то ли от того и другого. Она была одержимой, ее словно перенесло сюда в абсолютном пике формы – она действительно пела для себя или для кого-то далеко-далеко от сцены, но никак не для тысяч визжащих девчонок, которые и слышать-то ее толком не слышали, они ведь просто набирали обороты к выходу «Stones».
– Знаешь, кого она всегда мне напоминала? – спросил Нил в тот самый момент, когда я не хотел об этом слышать.
– Ага, знаю, – я старался, чтобы голос звучал как всегда.
Последовало неловкое молчание.
– Кстати, раз уж мы о прошлом, мне тут Гейл Спайви звонила, помнишь ее?
– М-м… похоже, нет. Что это, блин, за Гейл Спайви такая?
«Люби меня, сейчас, сейчас, мой милый, – Шарлен почти рыдала в микрофон. – Ведь завтра может никогда не наступить!».
– Господи, Скотт! Видно, память о ней оказалась в поврежденной части твоей башки. У вас с ней такой роман крутился! Драмкружок…
Я вспомнил. Пухленькая блондинка, милая мещаночка.
– А, да! Ну какой там роман… Кажется, мы с ней сыграли вместе пару сцен из «Stfeetcat». Она еще обвинила меня, что я по правде пытался впихнуть ей в эпизоде с изнасилованием.
– Может, именно потому она тебя так хорошо помнит? Ну не в этом дело, она ведь в комитете встречи выпускников и интересовалась, не выручишь ли ты…
– Я? Выручу?
– Ну да, мол, не найдется ли у тебя подходящей музыки, что-нибудь из тогдашнего. Я сказал – ну, конечно, он же хранит все, что покупал со времен «The Ballad Of Davy Crockett». Я дал ей твой номер.
– Ну спасибо. Только я сам пока не знаю, буду ли на встрече.
– Ох, да ладно тебе, Скотт! Будет прикольно. Тебе что, не интересно посмотреть на наших?
– Не-а, – я встал. – Э, слушай, да я уже опаздываю на занятия танцами мамбо. Позвоню тебе как-нибудь, ага?
Я бросил на экран прощальный взгляд. Песня закончилась, и толпы пацанов штурмовали сцену, сдерживаемые мускулистыми мужиками из охраны, а Шарлен исчезла за взметнувшимся краем тяжелого занавеса.
Я выехал на Редондо-Бич и теперь курсировал по широкой Эспланаде. Красное солнце уже коснулось воды. Серферы почти закончили – некоторые еще поджидали волну, но большинство уже собралось вокруг «фольксвагенов» и «датсунов», пустив по кругу косячки, радиоприемники и магнитофонные деки, из которых, перекрывая друг друга, неслись взрывы рока. Пляжные сцены мало изменились за последние двадцать лет – разве что раньше здесь было побольше «фордов» и «шевроле», и слушали тогда «Animals» и «Dave Clark Five», а не «Men At Work» и «ZZ Top».Я медленно проехал мимо «мустанга» шестьдесят пятого года с опущенной крышей; в нем сидели две блондиночки, которые могли бы сойти за подтанцовку у «Shindig»; они щелкали пальцами в такт римейку в стиле рок нуво композиции «Не Is A Rebel».
Я въехал на стоянку и заглушил мотор.
Это место, этот печально известный пляж. Главная точка сбора автомобильной культуры двадцатилетней давности, летние ночи бесконечных хождений, пиво «Coors» литрами и, конечно, секс. Я сел и уставился на закат – небо было настолько чистым, что очертания Каталины болезненно-четко выделялись на полыхающем горизонте.
И – это было неизбежно – я перевел взгляд на то место перед бледно-голубой стеной бара, где под чахлыми пальмами я последний раз видел Черил Рэмптон в тот жаркий апрельский день 1964 года.
Та роковая суббота начинается около девяти утра – Черил будит меня легким стуком в окно моей спальни. Родителей дома нет – мама уехала якобы навестить сестру, отец с братом отправились куда-то со скаутами – и для нас это грандиозный день. Сегодня – начало пасхальных каникул, и мы собираемся свинтить на всю неделю на Каталину. У отца там небольшой домик, вроде ранчо, рядом с Авалоном, но уединенный – и у нас впервые появилась возможность этим воспользоваться. Отец думает, что я еду туда один, поделать кое-что по дому. Ну да, я собираюсь выкурить трубочку опиума – хорошее дело. Выхватить свою дрель «Black And Decker» и просверлить дыру, глубокую-глубокую. И замазывать трещину, пока капель не заткнется. Потом сделать перерывчик, слопать обед, который продают в упаковках. Размазать по своей физиономии персик, и пусть сок с мякотью сползают по подбородку.
В общем, я взвинчен – первый раз мы так много времени проведем вместе, и в кои-то веки не надо будет тревожиться о родителях, о школе или что припрется мой братишка… да можно совсем ни о чем не беспокоиться.
Голышом шлепаю к двери черного входа и впускаю Черил, эрекция в разгаре. В спальне я игриво тяну ее на кровать и расстегиваю молнию на ее брючках-капри в обтяжку цвета морской волны. Она говорит: «Скотт, не сейчас», но мне кажется, что она шутит, что это просто игра. Но она тут же добавляет: «Серьезно, я должна тебе кое-что сказать». И все же я не прекращаю, пока она не сообщает мне, в чем дело. Тут мои мышцы застывают, как ржавые шестеренки, эрекция прекращается, и меня кидает в пот.
– Ты уверена?
– Конечно, уверена. Я вчера ходила к врачу.
С того раза, как я видел ее с Биллом Холтнером, прошло месяца полтора. Ошарашенный, я говорю то, что думаю:
– Это не я. – Едва эти слова вылетают изо рта, мне тут же хочется взять их обратно, но поздно.
– Да? А кто же еще это мог быть, по-твоему?
– Тебе лучше знать. – Ей от этих слов больно, опять больно, но я уже не чувствую вины, я в бешенстве.
– Я не была ни с кем другим.
Я закуриваю «тэрейтон» и стараюсь говорить осторожно, рассудительно.
– Я просто не вижу, каким образом это мог быть я. Мы всегда были очень осторожны, – это я имею в виду, что всегда надеваю презерватив.
– Что ж, иногда бывают неожиданности.
Мне это соображение кажется сомнительным.
– Ну раз такое дело, может, нам стоит подать в суд на компанию «Троян»?
Вот теперь она вскакивает, застегивая розовую блузку:
– Нет, ну это просто смешно, прямо оборжаться! Я беременна, а ты тут комедию ломаешь!
Я тяжело вздыхаю:
– Черил, послушай. Ну не в первый же раз такое случается, что-нибудь вроде этого то и дело с кем-нибудь…
– С кем-нибудь?! Сейчас это случилось не с кем-нибудь, а со мной! Это ты, что ли, беременный? Нет! Беременна я!
Она заправляет блузку, а я испускаю еще один тяжкий вздох:
– Ладно, ну и что ты собираешься делать?
– Что собираюсь делать я?
Я снова и снова возвращаюсь к мыслям о Билле Холтнере – нет, не то, чтобы я подозреваю, будто она водит меня за нос. Нельзя же назвать ее встречу с Биллом Холтнером романом. Это называется «перепихнуться по-быстрому». И раз уж она с ним этим занималась, значит, могли быть и другие. Я имею в виду – может, она и не была легендарной блядью всех времен и народов, но одной из «сестер Леннона» она уж точно не была.
Я поднимаюсь, подхожу к окну и смотрю на сухой задний дворик, на ярко-голубые садовые качели, на которых мы совсем недавно трахались в тот самый вечер, когда соседи устроили у себя барбекю прямо по другую сторону ограды. Как же мы старались не хихикать, когда качели издавали скрип!
Я и в тот раз надевал резинку; она сама принесла мне ее, после того, как приняла душ в ванной. Она знала, где я их держу – спрятанными за радиоприемником. Она отлично знает, что я всегда очень осторожен.
Но все же в тот раз я почувствовал что-то странное, когда кончил. Это был просто взрыв – мощный, обильный, беспрепятственный. Такой потрясающий, что мне и не пришло в голову удивиться, почему бы это. Или осмотреть после дела резинку: не порвана ли она.
– Что ты хочешь, чтобы мы сделали? – спрашиваю я.
Она сидит на кровати, выглядит беспомощной, обиженной.
– Мы можем сделать только одно, – отвечает она голосом Бемби. – Пожениться.
– Пожениться?! – с тем же успехом она могла бы сказать «заболеть лейкемией».
– Ну да, – теперь она говорит весело и простодушно. – Церковь, колокольчики, свадебный торт, медовый месяц. Случаются вещи и похуже.
– Да? – я выдавливаю сухой смешок. – Например? Ядерная война?
Она начинает плакать – горестные слезы маленькой девочки, тяжелые грудные рыдания Элизабет Тейлор. Я подхожу к ней и обнимаю ее, хотя на самом деле и мне не хватает воздуха. Я уже слышу плач младенца в плохо освещенной спальне вонючего «жилого объекта» в Сан-Педро, куда приходится перебираться парням, которых угораздило обрюхатить девчонку и жениться на ней. Я вижу себя, вижу располневшую Черил в бигуди, грязные пеленки в ванне, неоплаченные счета на кухонном столе, фабричный обед в коробке, на которой написано мое имя.
– Черил, мы не можем сейчас пожениться.
– А почему нет? Будет не так уж плохо. Мы можем поселиться в Миралесте-Хейтс… – Ф-фу-у! Точно такой же «жилой объект» . – В таких местах все недорого.
– Да не могу я, – стою я на своем, с ненавистью к себе понимая, что рассуждаю как эгоист, но у меня совсем сорвало крышу. – Я ведь еще даже не знаю, чем хочу в жизни заняться. Я вообще не понимаю, как содержать семью. Черт, да мне ведь всего шестнадцать, блин! Я в жизни еще ни одного хренова чека не выписал!
Она отодвигается, сверлит меня враждебным, злым взглядом, но это выглядит как пародия на настоящую злобу, и я едва не начинаю смеяться, но тут она нажимает на меня:
– Слушай, ты, знаешь, что я тебе скажу? Лучше начинай учиться всему этому.
Я смеюсь, надеясь этим рассеять ее гнев, но она от этого бесится еще сильнее:
– Если ты думаешь, что сумеешь выкрутиться из этого, подожди, пока тебе другая мысль не придет.
Меня начинает подташнивать, дыхание перехватывает:
– Черил, ну успокойся же…
Но она уже сорвалась с цепи:
– Нет уж, слушай меня, мистер поганый республиканский ПВ-блондинчик, ишь, пляжный мальчик! Если ты считаешь, что можешь словить весь кайф, и тебе за это ничего не будет, так тебя ждет очень большой сюрприз!
– Что ты хочешь этим сказать?
Она смотрит на себя в зеркало, взбивает свою гриву. У меня мелькает мысль – а не тянется ли она к припрятанной опасной бритве?
– Что ты меня больше не трахаешь.
Вот теперь и я сатанею:
– Ну да, ага, и если так, то я буду такой один-единственный.
Она затягивает белый пластиковый ремешок с такой силой, будто не прочь была бы удавить меня им. Полное ненависти молчание; она хватает сумочку, из нее все сыплется, она сгребает свое барахло.
Я смотрю на все это, сидя на кровати, мне на язык просятся разные реплики, гнусные и одновременно примирительные, но я молчу. Воздух словно наэлектризован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38