«Милый, когда мы в ссоре, я поступаю плохо, я знаю». С отчаянным жадным взглядом она подходит к убогому пляжному павильону для танцев (реальное местечко в Оранжевом округе, только оно давно уже развалилось). Присматривается к Бобби, здесь он представляет собой воплощение невинности – голубая серферская рубашка «пендлтон», пушистые (а не сальные) светлые волосы, словом, полная противоположность мачо-байкеровской аморальности Фрэнка. Она протирается мимо Бобби, явно провоцируя его: зажав кончик языка между зубами и строя глазки. Обеспокоенный, он все же ведется и застенчиво приглашает ее потанцевать. «Я просто с ума схожу, милый, когда мы в ссоре с тобой». Они с Бобби покачиваются в медленном танце. Его восторженный взгляд слишком искренен, чтобы быть наигранным. А в ее взгляде – расчетливость, и она поглядывает на дверь. И Фрэнк не разочаровывает ее – он неожиданно врывается в павильон. И как только она видит его, убедившись, что он тоже ее заметил, она соблазняюще смотрит на Бобби и будто бы выдыхает: «Поцелуй меня». И он целует.
«Я ревность твою вызывала, милый. И как же глупа была эта игра». Фрэнк в ярости расшвыривает парочку. Бобби с трудом удается устоять на ногах. Фрэнк жестом показывает, мол, пойдем-ка выйдем. А снаружи поджидают Джимми и Билли, они играют злобных байкеров, дружков Фрэнка. Они наваливаются на Бобби сзади. Фрэнк вытаскивает блестящее лезвие. Камера переключается на глаза Шарлен. Завороженная ужасом, она смотрит, что будет дальше.
«Вот мертвый мальчик в своей машине, – горестно поет она, – и во всем виновата лишь я». Так и есть: мертвый Бобби на фоне рассвета, погибший не в аварии, на что все время намекал текст, а лежащий грудью на руле своей «импалы», уже окоченевший, под лучами утреннего солнца – точно такой, каким его обнаружат спустя пять лет, только в «шевроле».
«Мне остается лишь только рыдать, когда я вспоминаю о крови опять, – всхлипывает она – снова в своей спальне, слезы оставляют дорожки на ее щеках. – И слезы бегут по щекам моим быстрой рекой». Камера отъезжает назад, и мы видим, что на ее ноге, там, где обычно носят ножной браслет – наручник, и цепочка от него тянется к столбику кровати, покрытой розовым шелковым покрывалом. И вот входит Фрэнк в рубахе без рукавов, нависает над ней, поигрывая лоснящимися мускулами. Она выглядит обиженной и забитой, когда он наклоняется к ней. «И только одно хорошо, милый, когда мы в ссоре». Он грубо подтаскивает ее к себе, впивается ртом в ее губы. «То, как потом ты прижимаешь меня, ох, детка, так крепко». Но пока он целует ее, она вытаскивает опасную бритву из жестких волос. Жуткий наезд камеры на лицо орущего Фрэнка в момент, когда она режет его бритвой – конец фильма.
Это довольно сильно прочистило мне мозги, вышибив кое-какие блоки. Я обалдело сидел, пустая бутылка «метаксы» стояла у меня под ногами, по телику шли еще какие-то клипы. Я пытался вдолбить себе, что это все – фантазии Денниса, а она всего лишь играла роль, выдавала ему то, что он хотел. Что это всего лишь дурацкий рекламный клип, состряпанный за пару дней и вскоре позабытый. Что он ничего не значит.
Но во мне поселилось мерзкое болезненное чувство – словно опарыши в конфетнице в форме сердечка. Это не было абстрактной эмоцией. Скорее что-то вроде того, что чувствует какой-нибудь лох, когда его девчонка говорит ему, что ее изнасиловал недавно вышедший из тюрьмы черный, которому она «оказывала моральную поддержку». У меня и раньше время от времени возникало подобное чувство: что несмотря на весь мой опыт, чего-то из основных моментов в отношениях мужчин и женщин я не понимал, а может, просто был слишком хорошим мальчиком, чтобы замечать или осознавать такие моменты. Возможно, я слишком доверял словам и суждениям. Тогда как кретины и байкеры были намного ближе к истине.
Ее голос. Мазохистское рыдание со слезами в голосе, точно такое же, как в то утро, когда она села за пианино в этом доме, когда она пела «Hurt», а по ее щекам катились слезы. Она плакала по человеку, который столько раз бил ее, который запирал ее, как в тюрьме. Этот юный голосок был так похож на ее голос на кассете, той, про которую я сперва подумал, что это игра. А мог ли я с уверенностью сказать, что это не так? Может, это и вправду было слишком большой натяжкой – упираться в запись с той кассеты, в сценарий с изнасилованием и избиением как в документальное подтверждение только потому, что я понимал, насколько неоднозначной на самом деле была эта ключевая сцена?
Я не знал, что на самом деле случилось в октябре шестьдесят девятого. Не было никаких доказательств тому, что он избил ее тогда. Она могла потерять ребенка по любой другой, естественной причине. Возможно, ей не было нужды осквернять его святилище и открывать для себя потрясающую правду о Черил – потому что она могла знать об этом и раньше. Да неужели ему бы удалось скрывать от нее что-либо о Черил в течение целых пяти лет? Неужели она не знала об аварии, о погибшей в «стингрэе» девушке? Она сама говорила мне, что в первую ночь он сказал ей, как сильно она напоминает ему другую девушку. Может, позже она просто вытеснила из сознания эту ключевую фразу, отложила ее на потом? Она должна была знать о Черил, знать с самого начала. Она обязана была понимать, что именно делает Деннис, что он создает ее по образу Черил – и молча соглашаться с этим. Надеясь, что если она будет так себя держать, он полюбит ее так же сильно, как она любила его. И – да, он сделал ее звездой. Но пришло время – одновременно с концом «Stingrays» – когда она вынуждена была понять и признать, что он не любит ее и никогда не любил, что она напрасно принесла в жертву свою собственную индивидуальность. И вот тогда в ней родились невероятная горечь и бешеная злость. Но почему же после этого она осталась с ним?
Моя псевдодокументальность разваливалась на части. Если тогда, в шестьдесят девятом, не было избиения – то не было и сцены в госпитале, не было звонка Бобби с отчаянной просьбой о помощи. Тогда в чем было значение смерти Бобби, раз она утратила элемент «подозрительного совпадения», которую привнес в нее мой фальшивый фильм? Было ли это именно тем, чем казалось – обычным случайным переделом, никак не связанным с Шарлен? Действительно ли он умер в своей машине? Или передоз произошел в другом месте (как упорно утверждали слухи), а в машину его засунули уже потом – превратив клип шестьдесят пятого года в зловещее предсказание? Но насколько оно было зловещим; насколько точной была эта метафора? Или же его смерть была откровенным убийством, только вместо ножа в тело вонзили иглу? Или это было самоубийство (как в свое время считали многие фанаты), завершающее выражение его безответной любви к Шарлен? Конечно, даже те, кто так считал, никогда ни в чем не винили Шарлен. Не ее вина была в том, что он покончил с собой. Так ведь?
Я ревность твою вызывала, милый. И как же глупа была эта игра. Но может, именно в нее любили сыграть в семейке Контреллов? Если Бобби был первым болваном в этой игре – так, может, я был всего лишь последним из них? Откуда мне было знать, была ли правда в утверждениях Денниса, что Шарлен свойственно провоцировать мужчин? Блядь, да ведь и меня она именно провоцировала. Господи, да что же на самом деле-то происходило? Это что, была гнусная идиотская игра, в которую меня втянули? В этом было более чем достаточно здравого смысла. В конце концов, она же скучала. И не так уж много хорошего видела в жизни – в этом я был вполне уверен. Может, потому и клеилась ко всем подряд, и к молодому мускулистому мойщику бассейнов, и к газовщику, проверявшему счетчик; будем надеяться, что вот насчет ее жирного психиатра – это чушь собачья. Вот она и развлекается по мелочи, старательно убеждаясь, что Деннис обо всем этом знает. Потом поток болванов иссякает – мужественное кровавое жертвоприношение их импотентной любви – и у этой парочки наступает цепная реакция разрядки. ХЛЕСЬ! – его рука пролетает по ее издевательскому лицу. Тут же – Р-РАЗ! – ее ногти полосуют – а я ведь помнил отметину у него на лбу в тот день, в клубе «Виски». Так почему же я уперся в то, чтобы изобразить Шарлен как вечную беспомощную жертву, несчастную избиваемую жену, которая прячется по углам? Может, это все как раз фигня, поданная мне святой Шарлен? Ключевое слово было – «борьба». Как она там сказала после той драки на встрече выпускников? Что практика у нее была? Да, это уж точно, бьюсь об заклад. Жизнь в зрительном зале на Малибу: Шарлен «Скат» против Денниса «Креветки». Да и рот у нее был на месте. Наверняка нескольких тщательно подобранных слов было достаточно, чтобы вогнать Денниса в неконтролируемую ярость. Была ли волна адреналина лучше, чем секс?
Так чем же они занимались наверху, в голубой спальне? Ведь она продолжала бывать там. На кровати остался запах ее духов. Ничего Деннис там не проливал, когда дрочил, чушь это все. Очевидная попытка с моей стороны избавить Шарлен. Избавить – от чего?
Что же это за большой темный секрет был у них? «Она тебе рассказала?» – орал он на меня. Рассказала мне – что? Что они занимались там наверху – чем? Что на самом деле было в примыкающей комнатке? Старые доски для серфа и поляроидные снимки или намордники и хлысты? А та коллекция цепей и прочих садо-мазо-принадлежностей у Большого Уилли – может, это всего лишь отражение того, что свойственно хозяину и хозяйке дома? Может, Деннис привязывал ее к кровати и наблюдал, как она вырывается, пока пуговицы на ее блузке не расстегивались от давления ее грудей? Или надевал на нее собачий ошейник с шипами и заставлял просить у него косточку? Или стегал ее по заднице хлыстом, пока она не начинала плакать вовсю? Было ли частью игры то, что она рано или поздно сбежит и таким образом одолеет его? И уже сама пройдется кнутом по его костлявой заднице? Будет вдавливать каблук ему в промежность, пока он не начнет стонать и закатывать глаза? Крепко привяжет его к кровати кожаными ремнями, так, чтобы он и шевельнуться не мог. А потом, когда он окажется полностью в ее власти, порежет его лезвием бритвы, порежет – совсем чуть-чуть! – только в некоторых местах, определенных чувствительных местах. Нужно ли им обязательно видеть кровь, чтобы возбудиться?
Может, именно это она имела в виду, когда сказала, что расхерачена больше, чем я думаю? Была ли ее агорафобия не столько защитным механизмом, сколько попыткой «остаться при своих», успокоительным бальзамом для того, что еще оставалось от ее совести? Если бы я послушал кассету дальше – что я услышал бы на ней? Болезненно острые оскорбления и звуки ударов, которые объясняли бы, как ее загнали в безнадежны и ужас, в котором она жила все последующие годы? Или же новейший ритуал фетишистской боли, который объяснил бы, почему она выбрала жизнь с ним?
Не исключено, что какая-то часть ее и хотела вырваться на свободу. Может, именно поэтому она и выстрелила в него в ту ночь, когда был пожар? Но даже эта сцена выглядела подозрительно. Она профессионально разделалась с собаками, по выстрелу в каждую – но каким-то образом ухитрилась напортачить, стреляя в него. Намеренно ли она пощадила его? Или это желание было неосознанным, глубинным порывом продолжить игру? Если так, то своей цели она достигла.
Сейчас она снова была вместе с ним, опять в своей клетке, и, как подопытная обезьяна в экспериментах с кокаином, снова и снова нажимала на кнопку, хоть это и означало безумие, саморазрушение и гибель. Она вернулась в клетку, свою обитую шелком клетку в пастельных тонах, и теперь у нее было все, чтобы швырять в меня из-за прутьев собственным дерьмом.
Ее обручальное кольцо так и осталось у меня. Я осмотрел его под лампой; фасетки камня сверкали в янтарно-желтом свете. Последние семнадцать лет она постоянно носила на пальце триста тысяч долларов. Триста штук были при ней каждый раз, когда она ездила по городу, каждый раз, как она оказывалась в нескольких милях от аэропорта. Даже если допустить, что ее агорафобия была настоящей, за те деньги, что она могла выручить за кольцо, она наняла бы врачей, чтобы ее нагрузили лекарствами и в бессознательном состоянии доставили в Акапулько, она могла бы нанять телохранителей и снять виллу за каменной стеной, сколько бы это ни стоило. Если только она действительно хотела уйти от него.
Нил был прав. Она была порченым товаром. Нет, хуже, намного хуже. Порченые товары лежат себе спокойненько на складе. Она же была опасной, ядовитой, как шип на плавнике, который торчит на океанском дне, там, где босая нога легко может наступить на него. Любой, у кого сохранилась хоть половина мозгов, мог бы понять, к чему все идет. Но я был совершенно заворожен ее фосфоресценцией и шагнул туда, куда и не подумал бы лезть даже самый тупой серфер.
Я пытался помочь ей – а вместо этого разрушил всю свою жизнь. В том, что случилось на встрече выпускников, не было ее вины, почти не было – ведь если б я не ввязался в ее игрушку со спасением от пожара, то уж точно не оказался бы на встрече с пистолетом Денниса. По меньшей мере можно было принять крайне убедительную версию о том, что эта сучка приносит несчастья.
Да, она была скатом, все так, и в доказательство этого у меня осталась рваная рана на обратной стороне ноги. Но я поправлюсь. Я все еще был относительно молод. Руки-ноги остались при мне, мозги тоже, а также – вот за это спасибо не Контреллам – мой член. У меня осталось ее дурацкое гребаное кольцо. Неплохое возмещение за то, что она сделала со мной. Я мог бы уехать в Мексику или в любое другое место, куда вздумается, продать кольцо и начать все заново. Целыми днями валяться на солнышке, каждую ночь приводить новую девушку с коричневой кожей, которая не знала бы английского – и позабыть потерпевший крушение корвет своего американского прошлого.
Вот так я и решил сделать. Ответ оказался очевиден. Я отправился в ванную и освободил желудок от скопившегося в нем узо.
Потом умылся и отправился в постель, где соскользнул в неглубокий сон, полный кошмаров.
18
Утром я проснулся с головой, набитой прокисшим сыром «фета»; запил экседрин чашкой кофе – нервы были совершенно расшатаны. Некоторое время смотрел MTV, надеясь, что клип «Детка, когда мы в ссоре» повторят. Когда стало ясно, что не повторят, мне даже подумалось – а не выдумал ли я его. Хотелось бы, чтобы так.
Около десяти я вышел прогуляться. Небо было темным, начинался дождь. Я брел по тропе, по которой мы с Шарлен ездили верхом, пока не вышел на смотровую площадку, где мы тогда останавливались. Внизу, на берегу, я мог различить крышу дома, где жил. Я представил себе, как в офисе на верхотуре «Сенчури Сити» юрист с пристрастием допрашивает Шарлен:
– И где же вы двое провели этот уикенд?
– В какой-то дыре на Каталине.
Я представил себе, как отряд быстрого реагирования местного шерифа окружает дом и орет в матюгальник, а я как раз стою в душе.
Я спустился к Авалону, постоял на краю пляжа, избегая людей, насколько это было возможно. Я начал отращивать бороду, но она еще не отросла. Уличных кафе, в которых мы с Шарлен завтракали и занимались под столом всякими дурачествами, я уж точно избеган как мог. Я направился на причал.
На материк вот-вот должен был отойти корабль. У меня было триста долларов в бумажнике и кольцо в «кармашке для монет» моих «левисов». Возвращаться в дом не было никакого смысла.
Но я сел на скамейку и смотрел, как корабль уходит.
Прошелся до казино. Одна из решетчатых дверей была открыта, группа молодых архитекторов делала снимки интерьера «арт-деко». Я вошел с таким видом, будто работал здесь, и поднялся наверх, в зал.
Занавеси были открыты, но небо было таким темным, что казалось, будто сейчас сумерки, а не полдень. Я стоял на том самом месте, где мы с Шарлен покачивались в танце под музыку, игравшую по радио уборщика, пока не оцепенели в своей любви.
Полыхнула молния, раскатился гром и небеса разверзлись. Струи дождя смывали с окон пыль. Оцепенев под грузом воспоминаний, я спустился вниз и пошел обратно сквозь ливень. К тому времени, как я добрался до дома, я вымок до нитки.
Вошел в гостиную. Отсюда мне было видно латунную кровать, на которой мы занимались любовью. Я смотрел на кожаный диван, с которого мы смотрели «Гиджет» и смеялись, изображая дурацкие голоса, веселясь по-глупому и от всей души. Взглянул на пианино, на котором она играла, и пела, а лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, бросали на нее солнечные зайчики. Сейчас по этим листьям колотил дождь. Под скамейкой я заметил смятый листок бумаги. Поднял и расправил его.
Это была песня, которую она сочинила для меня:
Ты пришел из моих фантазий,
Моя сбывшаяся мечта.
Столько долгих бессонных ночей
Я мечтала встретить тебя.
Такой ли ты, каким кажешься
Когда я пою и играю?
Ты и вправду реальный, мечта моя,
Или я слишком долго мечтаю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38