Я боялся, что она по-прежнему валяется где-то тут, за подушками, вместе с мешковатыми трусами и темными чипсами «Фритос» – ну и черт с ней. Дом кишел ностальгически-сексуальными воспоминаниями; не было в нем такого места, где мы с Черил не занижались бы любовью.
Я включил старенький телевизор «Магнавокс», по которому на канале MTV показывали Освальда. Это было, по крайней мере, в тему. В холодильнике нашлось немного пива. Весь следующий час мы потягивали пиво и разговаривали; на заднем плане – MTV.
Я рассказывал ей о матери, о нелепой случайности, в результате которой отец погиб на слете бойскаутов в шестьдесят девятом. Она – о своем унылом детстве в Аркадии, «настоящей дыре», о том, как Деннис спас ее от тоскливой беспросветной жизни.
Она прервалась, когда пошла запись со Стиви Никс, и принялась всматриваться в экран, на котором Стиви металась по сказочным викторианским комнатам, выставляя напоказ чувственное горло.
– Как по-твоему, сколько ей лет? – спросила Шарлен.
– Не знаю. Пятьдесят?
Она игриво шлепнула меня:
– Я серьезно.
– А по-твоему, сколько? Около тридцати пяти, ну или вроде того. Выглядит она неплохо, да? Я так понимаю, она соблюдает диету и регулярно дематериализуется.
Она вежливо улыбнулась, не отрываясь от поющей в камеру Стиви. Отгадать ее мысли было не так уж трудно.
– И она все еще популярна, да? По-прежнему наверху.
– Ага, вроде так. На мой вкус, она слегка устарела. Ее кристально-сказочная манера несколько приелась.
Шарлен потянулась за своими сигаретами.
– Скажи мне одну вещь, только честно. Как ты думаешь, я все еще хороша? Я имею в виду, как певица?
– Да!
– Ты мне туфту не гонишь?
– Господи, да нет же! Шар, тебе надо всерьез заняться своей самооценкой. Ты должна понимать, насколько ты хороша…
– Но как ты думаешь, я смогу сейчас пробиться в хиты? – она глянула на экран, где уже пели «Go-Gos» в «мустанге» с откидным верхом.
– Да.
– Ты не считаешь, что я устарела? Или вообще-то старовата?
– Не такая уж ты старая. Посмотри вон на Крисси Хайнд из «Pretenders». Если она до сих пор может так потрясать, то уж ты-то точно сможешь, черт возьми.
Она улыбнулась – не столько моим словам, сколько мне в целом. Черил часто улыбалась так же.
– И не только потому, что у тебя потрясающий голос, ты и сама просто неотразима. Если подать тебя правильно, с некоторой непристойной светскостью…
– С чем?!
– Шарлен, пойми, пожалуйста, вот что. Ты – больше чем звезда. Ты – икона.
– Я – что?
Свет из кухни подсветил ее голубые глаза. Никогда еще она не была так похожа на Черил.
– Ты кое-что значишь для людей. Из-за своего прошлого. Из-за того, собственно, что пятнадцать лет у тебя все было на мази. Ты – живая легенда.
Она хмыкнула. Я подбавил настойчивости:
– Ты представляешь собой то, что многие люди потеряли много лет назад. Та часть людей, что последние пятнадцать лет была заперта в шелковой комнатке.
Теперь она была чем-то встревожена; наконец, закурила свою сигарету.
– «Stingrays» были миниатюрным отражением последней великой эры рок-романтизма, – говорил я. – Последняя обжигающая вспышка болезненно острой жажды любви. Перед тем, как весь мир навеки провалился в жопу.
Она испуганно напряглась. Я сообразил, что пересказываю Денниса. И она уже слышала это.
– Но твоя работенка не станет ностальгической халтурой, – торопливо продолжил я. – Это было бы грубейшим просчетом. «Stingrays» – это как прежние кинороли, скрытый смысл, который ты принесешь с собой. Курс на «middle-of-the-road»был бы для тебя гибельным. Ну что это – напевать простенькие поп-мотивчики, в надежде на прежних фанатов – перегоревших рокеров средних лет. На самом деле никому не надо, чтоб ты снова пела «Чувства», какими бы отсталыми они ни стали сейчас. Тебе нужно вернуться к тому, какой ты была в самом начале, когда «Stingrays» еще назывались «Darts». К фундаментальному, плотному, сексуальному R amp;B звучанию, как у ранних «Rolling Stones». Никакой наимоднейшей дряни, никакого гомогенизированного синтезаторного дерьма. Простой добрый рок-н-ролл. Твой голос всегда великолепен, остальное должно быть не хуже. Ты можешь стать воистину мифом рока, Шарлен. Эта территория – твоя; надо только объявить об этом. Западное побережье ждет. Просто «американскую мечту» здесь оттрахали так, что она теперь перебралась обратно в Эшбери-Парк.
Она рассмеялась:
– Может, ты займешься моей карьерой? Похоже, ты лучше разбираешься в этом, чем я.
Я лег на спину:
– Э, нет, я всего лишь высказываю свое мнение. Могу и ошибиться. Может, тебе надо уйти в церковный хор, и ничем другим не заниматься. Следуй за своей музой.
Она поднялась:
– Я думала, музы бывают только у мужиков. – И обернулась к двери в кухню. – Просто я не очень-то уверена, что хочу быть иконой. Звучит так, будто это что-то вроде захоронения.
– В этих делах у нас не всегда есть выбор, Шарлен.
– Да? Ладно, посмотрим.
Она прошла через кухню в ванную. Я откинулся назад и пялился на трех стилизованных нерях из «ZZ Тор», дергающихся на экране в ритм музыке. Некоторые роковые видеоклипы мне нравились, но временами это явление как-то беспокоило. Когда я слушал старую музыку, тех же «Stingrays», я входил в свой собственный, личный кинозал. Но когда я слышал песни последних нескольких лет, то все, что я мог увидеть в воображении – видеоклип, и неважно, что он мог быть безвкусный или убогий. Я задумался об этом – и тут услышал вскрик Шарлен.
Я кинулся к ней, в холл, мохнатый ковер взмокал под моими босыми ступнями. Она скорчилась у дверей моей бывшей спальни.
– Что с тобой?
– Я искала ванную… – она указала на дверь в спальню.
Я начал было открывать эту дверь.
– Нет! – она схватила меня за руку.
– Почему? Что там такое?
Боже, какой ужас был в ее глазах. Что же она там увидела? Призрак из эктоплазмы в брючках-капри цвета морской волны?
– Крыса, – ответила она.
– Крыса? – и я снова начал открывать дверь.
– Скотт, не надо, ради всего святого! – она вцепилась в мою руку.
– Все в порядке, – сказал я, поворачивая ручку. Она сжалась и подалась назад, когда я приоткрыл дверь.
Я втиснулся внутрь и щелкнул выключателем. Комната оказалась не синей, как в моих воспоминаниях – она была отвратительно яркого оранжевого цвета. Разведенная подруга моей мамы некоторое время жила здесь и изменила отделку комнаты. Я услышал какое-то шуршание. Там, среди оборочек, украшавших двухъярусную кровать – ту самую, на которой мы с Черил трахались целыми днями и разговаривали ночи напролет – я увидел хвост. Господи, она была здоровенная, размером с кошку. Остальная часть комнаты выглядела просто оскорбительно: плетеная мебель покрашена из баллончика в тот же оранжевый цвет, что и стены, пыльные мягкие игрушки на кровати. А я-то планировал, что мы сегодня будем здесь спать. Крыса шмыгнула под кровать.
– Господи, да закрой же дверь! – окликнула меня Шарлен.
Я захлопнул дверь, и тут Шарлен издала звук отвращения. Я глянул вниз, на мокрый ковер, и понял, от чего. После того, как я последний раз спустил в туалете воду, она пошла через край.
Я прикрыл Шарлен глаза:
– Не смотри.
Вскоре после этого мы летели по направлению к Авалон-Бэй. Нам надо было бы сразу отправиться туда, где не было ни голубых скрипучих качелей, ни пледа на диване, ни крыс под рюшечками.
Перелет, похоже, не слишком ее встревожил. Я напомнил себе, что она ведь не выносит именно толп, когда множество людей скучено в одном месте. А здесь, если не считать старикана с бородой, как у Стерлинга Хейдена, который весь полет разговаривал сам с собой, мы были единственными пассажирами на борту.
Мы доехали автобусом до Авалона, а оттуда нам надо было пройти около мили пешком по темной дороге, усыпанной гравием. Луна просвечивала сквозь листву эвкалиптов; где-то внизу волны накатывали на берег. Наконец мы увидели укрывшийся в пустующей скальной бухте домик; белые деревянные стены отражали лунный свет. Мы спустились по тропинке; под ступенькой я нашел ключ, отпер дверь и включил свет. Внутри оказался приют ковбоя примерно сороковых годов: кожаные диваны и кресла, оленьи рога и винтовка над камином, облицованным камнем, латунные статуэтки – сценки родео, следы пуль от «ремингтона» на сучковатых сосновых стенах, коллекция книг Зейна Грея, собранная моим отцом. Заброшенная, вымершая мифология – устарелая, как подмигивание Хопалонга Кэссиди.
– Вот и добрались, – сказал я. – Наконец-то мы в раю.
И снова вышел на улицу, чтобы принести дров и разжечь огонь.
Несколько позже мы по очереди приняли душ. Она пошла первой, а я тем временем валялся на латунной кровати. Из ванной она вышла, скромно обернувшись полотенцем, как в фильмах, которые не должны попасть в категорию «детям до». Я поднялся и направился в запотевшую ванную, жокейские шорты оставались на мне. Встав под душ, я почувствовал странное смущение. Откуда взялись эти колебания, эта неуверенность в себе? Лед между нами был сломан еще той ночью, в открытом кинотеатре для машин. Пока что в ее память слишком сильно врезалось жестокое прошлое: нужна была лишняя осторожность, чтобы ни словом, ни действием не напоминать ей о Деннисе. Но какого черта, она же была не стеклянная; она не разбилась бы в ту же секунду, как я притронусь к ней.
Через полупрозрачную занавеску я увидел ее – она вошла в ванную, чтобы причесаться перед зеркалом. Она переоделась в просвечивающее неглиже, – несколько дешевое, но довольно соблазнительное. Горячая вода иссякала. Я закрыл кран, отдернул занавеску и взял полотенце. Помещение было маленьким, и я не мог вылезти из ванны, пока она не отодвинется. Все еще расчесывая волосы, она разглядывала меня в зеркало. Я не смог удержаться и опустил глаза на ее попку, едва прикрытую неглиже. Попка была великолепной, безупречной, просто замечательной. Даже слишком.
– Явное улучшение, – мягко произнесла она.
Она говорила о доме.
– Да, получше, – я посмотрел в зеркало на ее груди. Ее выпуклые, розовые, суперские груди.
– Отличное убежище, – сказала она. – Готова спорить, сюда ты привозил девушек не один раз.
– Боюсь, ты не права. Мне не нужно было, чтобы из меня пялилась группа бойскаутов. Это домик моего отца.
– Я так и поняла. Он весь такой мужской. Будто здесь жил ковбой или кто-то вроде.
Да, мэм. Я тоже так считаю. Мой член поднимался, как Билли Кид, разбуженный щелчком взводимого курка.
Воздух был заполнен паром и нежным запахом ее туалетной воды; я вылез из ванны и стянул сзади ее неглиже салунной шлюшки. Поцеловал ее неясную, мармеладную шейку; она задохнулась, почувствовав горячий ствол моего кольта, прижатый к ее обнаженным ягодицам Прекрасной Звезды. Я поцеловал ее вульгарно-яркий рот, скользнул по грудям, как у Энни Оукли, соски были твердыми, как пули. Проскребся по ее лицу своей щетиной, а моя беззаконная рука спустилась по ее ковбойскому животу туда, к сокровищам Сьерра-Мадре. Потом я унес ее на латунную кровать и выстрелом сбил замок с ее сейфа. Я обнаружил серебряную жилу, и отправился по ней как сумел глубоко, и всю ночь копал ее, пока не изошел потом, а лицо мое не покрылось дымкой из серебра. Я взвыл, когда выработка осела вокруг меня, и быстро выскочил наружу, а потом вошел в другую шахту. Я отвез самородок во Фриско, и стоило мне попробовать его на зуб, как земля забилась в конвульсиях. Люстры посыпались с потолка, точно слезы; расселина расколола улицу надвое. И весь город обрушился вокруг меня, когда Шарлен взорвалась, словно детонировал особняк на Ноб-Хилл и полопались все газовые линии разом.
Потом я бродил по разрушенным улицам, ошеломленный, в изорванном черном сюртуке, пока не нашел ее на высоком, залитом солнцем холме, поющей «Because the Night».
– Забавно, – сказала она позже, когда я обнимал ее под лоскутным одеялом. – Ты всего лишь второй, с кем я вообще была. Я ведь практически девственница. А он думает, что полная блядь.
Я поцеловал ее в плечо и впервые заметил перламутровый шрамик. Поцеловал и его.
Утром мы отправились в Авалон, позавтракали в кафе с видом на пляж. Была суббота, вокруг бродили семейства с фотоаппаратами, но Каталина явно уже не числилась в списке главных достопримечательностей. Видимо, ее пик так и прошел в начале пятидесятых. Я помнил, что в годы моего детства, здесь были орды туристов в гавайских рубахах. Но всех их засосал Диснейленд с его безопасными пластиковыми завлекаловками. И хотя на Каталине такой безопасности не было, все же в плане завлекаловок она была далека от каких-либо достижений. Большинство деревянных бунгало и отелей были построены еще в двадцатых, и не красились заново со времен, когда Тинкербелл сглазил этот остров. Здесь не было ни «Холидей Инн», ни «Пицца Хат», и почти не встречались краски ярче, чем зелень пальмовых листьев и терракота глинобитных строений. Уильям Ригли, магнат жевательной резинки, который был первым владельцем острова, не интересовался, что и как тут развивается, и только поэтому здешние места так и не превратились в «Поместья Санта-Каталина».
Здесь было приятно и мирно, убого-ностальгически – словно это были увядшие места романа пятидесятых годов на Ривьере. Легко было представить себе, как Грейс Келли за рулем красного MG мчится по горам, с которых открывается вид на казино в испанско-мавританском стиле, где когда-то играли большие оркестры. Здесь можно было подобрать ржавую зажигалку «Данхилл» Гари Гранта, вынесенную волнами на галечный пляж. Или встретить Джона Хьюстона, размахивающего тростью, или ухаживающего за своей лошадью, или вычерчивающего схему водоснабжения района под чучелом меч-рыбы в частном клубе с видом на побережье. Или увидеть из лодки с прозрачным дном Ллойда Бриджеса с маской и трубкой, проплывающего мимо «Lockheed Electra» Амелии Иэрхарт.
– Знаешь, сегодня ночью – это было нечто, – сказала Шарлен. Ее волосы ерошил бриз. Сейчас, утром, она выглядела прелестно – бледная кожа сияла в тени, ярко-голубые глаза были необычайно притягательны. Я был практически полностью покорен, сбит с ног одним лишь ударом.
– Ага, я тоже неплохо провел время. MTV – это вещь.
Мы сидели совсем близко, напротив терракотовой стены. Она опустила руку под скатерть и прошлась снизу вверх по моей ноге:
– Я хочу сказать, похоже, мне бы хотелось, чтоб ты меня еще оттрахал, и подольше.
– Послушайте, юная леди, – я шутил, но эрекция у меня уже наступила. – Вы же знаете, как я отношусь к подобным разговорам за столом во время завтрака.
Она улыбнулась:
– В постели ты действительно хорош. Как тебе удалось так отличиться?
– Когда я был маленьким, то прочел много-много романов Мики Спиллейна.
Она сжала мой член через «левисы».
– Это теперь называется отсутствием интереса?
– Да, терпеть такого не могу, – член у меня уже был тверже железа. Я под столом сунул руку ей под юбку, подобрался к трусикам.
– Я слышала, некоторые парни не любят активных женщин.
– Вот и я обычно такой. Свою первую жену я всегда укладывал с хлороформом. У меня не стояло, если она была в сознании.
– А как насчет твоей второй жены? – она расстегивала мою ширинку.
– Она занималась борьбой сумо. Ей нравилось распластать меня на мате и усесться мне на лицо, – я поглаживал ее через трусики.
– Я ее понимаю. Лицо у тебя очень славное.
– Так это все, что ты видишь во мне, Шарлен? Просто визуальный объект?
Она залезла мне в джинсы. Сжала мой обнаженный член – я вздрогнул и глянул на счет.
– Нет. Но я бы предпочла тебя, а не Квазимодо.
– Может, зря? Говорят, в постели он хорош. В смысле, совершенно не обязательно на самом деле быть горбатым, пока не…
Меня тяжело стукнули по плечу. Я чуть не подскочил, а подняв глаза, увидел менеджера.
– Боюсь, я вынужден просить вас покинуть наше заведение.
– Да-а? С чего бы это? – поинтересовался я, вытаскивая из брюк рубаху и запихивая под столом член обратно в штаны.
Он бросил взгляд на семью, сидевшую на другом конце внутреннего дворика: мать, отец и двое ребят-подростков. Мама и папа зло пялились на нас. Мальчишки втихомолку ухмылялись.
Я присмотрелся к столу и понял, насколько высоко бриз вздымал скатерть.
Выбравшись, наконец, на Кресцент-авеню, мы оба расхохотались, но я заметил, что Шарлен смущена.
– Я правда не думала, что им будет видно, – сказала она.
– Думала-думала. Знаю я твой тип. Шокировать средний класс. Что угодно, лишь бы было оскорбительно.
– Я просто не подумала.
– Уверен, эти ребята получили травму на всю жизнь.
– Так почему же ты меня не остановил?
– Я хотел. Знал же, что нехорошо. Сверчок Джимини так и твердил мне: нельзя. Но Роберт Планттак и зашелся: о-ох, о-ох!
Она рассмеялась и шлепнула меня.
Я обнял ее за плечи, и мы направились по берегу в сторону казино. Некоторое время шли молча, вслушиваясь в плеск волн.
– Знаешь, я тут подумала, – наконец заговорила она. – Похоже, ты был прав насчет того, что мне нужно заняться чем-то фундаментальным, классическим R amp;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Я включил старенький телевизор «Магнавокс», по которому на канале MTV показывали Освальда. Это было, по крайней мере, в тему. В холодильнике нашлось немного пива. Весь следующий час мы потягивали пиво и разговаривали; на заднем плане – MTV.
Я рассказывал ей о матери, о нелепой случайности, в результате которой отец погиб на слете бойскаутов в шестьдесят девятом. Она – о своем унылом детстве в Аркадии, «настоящей дыре», о том, как Деннис спас ее от тоскливой беспросветной жизни.
Она прервалась, когда пошла запись со Стиви Никс, и принялась всматриваться в экран, на котором Стиви металась по сказочным викторианским комнатам, выставляя напоказ чувственное горло.
– Как по-твоему, сколько ей лет? – спросила Шарлен.
– Не знаю. Пятьдесят?
Она игриво шлепнула меня:
– Я серьезно.
– А по-твоему, сколько? Около тридцати пяти, ну или вроде того. Выглядит она неплохо, да? Я так понимаю, она соблюдает диету и регулярно дематериализуется.
Она вежливо улыбнулась, не отрываясь от поющей в камеру Стиви. Отгадать ее мысли было не так уж трудно.
– И она все еще популярна, да? По-прежнему наверху.
– Ага, вроде так. На мой вкус, она слегка устарела. Ее кристально-сказочная манера несколько приелась.
Шарлен потянулась за своими сигаретами.
– Скажи мне одну вещь, только честно. Как ты думаешь, я все еще хороша? Я имею в виду, как певица?
– Да!
– Ты мне туфту не гонишь?
– Господи, да нет же! Шар, тебе надо всерьез заняться своей самооценкой. Ты должна понимать, насколько ты хороша…
– Но как ты думаешь, я смогу сейчас пробиться в хиты? – она глянула на экран, где уже пели «Go-Gos» в «мустанге» с откидным верхом.
– Да.
– Ты не считаешь, что я устарела? Или вообще-то старовата?
– Не такая уж ты старая. Посмотри вон на Крисси Хайнд из «Pretenders». Если она до сих пор может так потрясать, то уж ты-то точно сможешь, черт возьми.
Она улыбнулась – не столько моим словам, сколько мне в целом. Черил часто улыбалась так же.
– И не только потому, что у тебя потрясающий голос, ты и сама просто неотразима. Если подать тебя правильно, с некоторой непристойной светскостью…
– С чем?!
– Шарлен, пойми, пожалуйста, вот что. Ты – больше чем звезда. Ты – икона.
– Я – что?
Свет из кухни подсветил ее голубые глаза. Никогда еще она не была так похожа на Черил.
– Ты кое-что значишь для людей. Из-за своего прошлого. Из-за того, собственно, что пятнадцать лет у тебя все было на мази. Ты – живая легенда.
Она хмыкнула. Я подбавил настойчивости:
– Ты представляешь собой то, что многие люди потеряли много лет назад. Та часть людей, что последние пятнадцать лет была заперта в шелковой комнатке.
Теперь она была чем-то встревожена; наконец, закурила свою сигарету.
– «Stingrays» были миниатюрным отражением последней великой эры рок-романтизма, – говорил я. – Последняя обжигающая вспышка болезненно острой жажды любви. Перед тем, как весь мир навеки провалился в жопу.
Она испуганно напряглась. Я сообразил, что пересказываю Денниса. И она уже слышала это.
– Но твоя работенка не станет ностальгической халтурой, – торопливо продолжил я. – Это было бы грубейшим просчетом. «Stingrays» – это как прежние кинороли, скрытый смысл, который ты принесешь с собой. Курс на «middle-of-the-road»был бы для тебя гибельным. Ну что это – напевать простенькие поп-мотивчики, в надежде на прежних фанатов – перегоревших рокеров средних лет. На самом деле никому не надо, чтоб ты снова пела «Чувства», какими бы отсталыми они ни стали сейчас. Тебе нужно вернуться к тому, какой ты была в самом начале, когда «Stingrays» еще назывались «Darts». К фундаментальному, плотному, сексуальному R amp;B звучанию, как у ранних «Rolling Stones». Никакой наимоднейшей дряни, никакого гомогенизированного синтезаторного дерьма. Простой добрый рок-н-ролл. Твой голос всегда великолепен, остальное должно быть не хуже. Ты можешь стать воистину мифом рока, Шарлен. Эта территория – твоя; надо только объявить об этом. Западное побережье ждет. Просто «американскую мечту» здесь оттрахали так, что она теперь перебралась обратно в Эшбери-Парк.
Она рассмеялась:
– Может, ты займешься моей карьерой? Похоже, ты лучше разбираешься в этом, чем я.
Я лег на спину:
– Э, нет, я всего лишь высказываю свое мнение. Могу и ошибиться. Может, тебе надо уйти в церковный хор, и ничем другим не заниматься. Следуй за своей музой.
Она поднялась:
– Я думала, музы бывают только у мужиков. – И обернулась к двери в кухню. – Просто я не очень-то уверена, что хочу быть иконой. Звучит так, будто это что-то вроде захоронения.
– В этих делах у нас не всегда есть выбор, Шарлен.
– Да? Ладно, посмотрим.
Она прошла через кухню в ванную. Я откинулся назад и пялился на трех стилизованных нерях из «ZZ Тор», дергающихся на экране в ритм музыке. Некоторые роковые видеоклипы мне нравились, но временами это явление как-то беспокоило. Когда я слушал старую музыку, тех же «Stingrays», я входил в свой собственный, личный кинозал. Но когда я слышал песни последних нескольких лет, то все, что я мог увидеть в воображении – видеоклип, и неважно, что он мог быть безвкусный или убогий. Я задумался об этом – и тут услышал вскрик Шарлен.
Я кинулся к ней, в холл, мохнатый ковер взмокал под моими босыми ступнями. Она скорчилась у дверей моей бывшей спальни.
– Что с тобой?
– Я искала ванную… – она указала на дверь в спальню.
Я начал было открывать эту дверь.
– Нет! – она схватила меня за руку.
– Почему? Что там такое?
Боже, какой ужас был в ее глазах. Что же она там увидела? Призрак из эктоплазмы в брючках-капри цвета морской волны?
– Крыса, – ответила она.
– Крыса? – и я снова начал открывать дверь.
– Скотт, не надо, ради всего святого! – она вцепилась в мою руку.
– Все в порядке, – сказал я, поворачивая ручку. Она сжалась и подалась назад, когда я приоткрыл дверь.
Я втиснулся внутрь и щелкнул выключателем. Комната оказалась не синей, как в моих воспоминаниях – она была отвратительно яркого оранжевого цвета. Разведенная подруга моей мамы некоторое время жила здесь и изменила отделку комнаты. Я услышал какое-то шуршание. Там, среди оборочек, украшавших двухъярусную кровать – ту самую, на которой мы с Черил трахались целыми днями и разговаривали ночи напролет – я увидел хвост. Господи, она была здоровенная, размером с кошку. Остальная часть комнаты выглядела просто оскорбительно: плетеная мебель покрашена из баллончика в тот же оранжевый цвет, что и стены, пыльные мягкие игрушки на кровати. А я-то планировал, что мы сегодня будем здесь спать. Крыса шмыгнула под кровать.
– Господи, да закрой же дверь! – окликнула меня Шарлен.
Я захлопнул дверь, и тут Шарлен издала звук отвращения. Я глянул вниз, на мокрый ковер, и понял, от чего. После того, как я последний раз спустил в туалете воду, она пошла через край.
Я прикрыл Шарлен глаза:
– Не смотри.
Вскоре после этого мы летели по направлению к Авалон-Бэй. Нам надо было бы сразу отправиться туда, где не было ни голубых скрипучих качелей, ни пледа на диване, ни крыс под рюшечками.
Перелет, похоже, не слишком ее встревожил. Я напомнил себе, что она ведь не выносит именно толп, когда множество людей скучено в одном месте. А здесь, если не считать старикана с бородой, как у Стерлинга Хейдена, который весь полет разговаривал сам с собой, мы были единственными пассажирами на борту.
Мы доехали автобусом до Авалона, а оттуда нам надо было пройти около мили пешком по темной дороге, усыпанной гравием. Луна просвечивала сквозь листву эвкалиптов; где-то внизу волны накатывали на берег. Наконец мы увидели укрывшийся в пустующей скальной бухте домик; белые деревянные стены отражали лунный свет. Мы спустились по тропинке; под ступенькой я нашел ключ, отпер дверь и включил свет. Внутри оказался приют ковбоя примерно сороковых годов: кожаные диваны и кресла, оленьи рога и винтовка над камином, облицованным камнем, латунные статуэтки – сценки родео, следы пуль от «ремингтона» на сучковатых сосновых стенах, коллекция книг Зейна Грея, собранная моим отцом. Заброшенная, вымершая мифология – устарелая, как подмигивание Хопалонга Кэссиди.
– Вот и добрались, – сказал я. – Наконец-то мы в раю.
И снова вышел на улицу, чтобы принести дров и разжечь огонь.
Несколько позже мы по очереди приняли душ. Она пошла первой, а я тем временем валялся на латунной кровати. Из ванной она вышла, скромно обернувшись полотенцем, как в фильмах, которые не должны попасть в категорию «детям до». Я поднялся и направился в запотевшую ванную, жокейские шорты оставались на мне. Встав под душ, я почувствовал странное смущение. Откуда взялись эти колебания, эта неуверенность в себе? Лед между нами был сломан еще той ночью, в открытом кинотеатре для машин. Пока что в ее память слишком сильно врезалось жестокое прошлое: нужна была лишняя осторожность, чтобы ни словом, ни действием не напоминать ей о Деннисе. Но какого черта, она же была не стеклянная; она не разбилась бы в ту же секунду, как я притронусь к ней.
Через полупрозрачную занавеску я увидел ее – она вошла в ванную, чтобы причесаться перед зеркалом. Она переоделась в просвечивающее неглиже, – несколько дешевое, но довольно соблазнительное. Горячая вода иссякала. Я закрыл кран, отдернул занавеску и взял полотенце. Помещение было маленьким, и я не мог вылезти из ванны, пока она не отодвинется. Все еще расчесывая волосы, она разглядывала меня в зеркало. Я не смог удержаться и опустил глаза на ее попку, едва прикрытую неглиже. Попка была великолепной, безупречной, просто замечательной. Даже слишком.
– Явное улучшение, – мягко произнесла она.
Она говорила о доме.
– Да, получше, – я посмотрел в зеркало на ее груди. Ее выпуклые, розовые, суперские груди.
– Отличное убежище, – сказала она. – Готова спорить, сюда ты привозил девушек не один раз.
– Боюсь, ты не права. Мне не нужно было, чтобы из меня пялилась группа бойскаутов. Это домик моего отца.
– Я так и поняла. Он весь такой мужской. Будто здесь жил ковбой или кто-то вроде.
Да, мэм. Я тоже так считаю. Мой член поднимался, как Билли Кид, разбуженный щелчком взводимого курка.
Воздух был заполнен паром и нежным запахом ее туалетной воды; я вылез из ванны и стянул сзади ее неглиже салунной шлюшки. Поцеловал ее неясную, мармеладную шейку; она задохнулась, почувствовав горячий ствол моего кольта, прижатый к ее обнаженным ягодицам Прекрасной Звезды. Я поцеловал ее вульгарно-яркий рот, скользнул по грудям, как у Энни Оукли, соски были твердыми, как пули. Проскребся по ее лицу своей щетиной, а моя беззаконная рука спустилась по ее ковбойскому животу туда, к сокровищам Сьерра-Мадре. Потом я унес ее на латунную кровать и выстрелом сбил замок с ее сейфа. Я обнаружил серебряную жилу, и отправился по ней как сумел глубоко, и всю ночь копал ее, пока не изошел потом, а лицо мое не покрылось дымкой из серебра. Я взвыл, когда выработка осела вокруг меня, и быстро выскочил наружу, а потом вошел в другую шахту. Я отвез самородок во Фриско, и стоило мне попробовать его на зуб, как земля забилась в конвульсиях. Люстры посыпались с потолка, точно слезы; расселина расколола улицу надвое. И весь город обрушился вокруг меня, когда Шарлен взорвалась, словно детонировал особняк на Ноб-Хилл и полопались все газовые линии разом.
Потом я бродил по разрушенным улицам, ошеломленный, в изорванном черном сюртуке, пока не нашел ее на высоком, залитом солнцем холме, поющей «Because the Night».
– Забавно, – сказала она позже, когда я обнимал ее под лоскутным одеялом. – Ты всего лишь второй, с кем я вообще была. Я ведь практически девственница. А он думает, что полная блядь.
Я поцеловал ее в плечо и впервые заметил перламутровый шрамик. Поцеловал и его.
Утром мы отправились в Авалон, позавтракали в кафе с видом на пляж. Была суббота, вокруг бродили семейства с фотоаппаратами, но Каталина явно уже не числилась в списке главных достопримечательностей. Видимо, ее пик так и прошел в начале пятидесятых. Я помнил, что в годы моего детства, здесь были орды туристов в гавайских рубахах. Но всех их засосал Диснейленд с его безопасными пластиковыми завлекаловками. И хотя на Каталине такой безопасности не было, все же в плане завлекаловок она была далека от каких-либо достижений. Большинство деревянных бунгало и отелей были построены еще в двадцатых, и не красились заново со времен, когда Тинкербелл сглазил этот остров. Здесь не было ни «Холидей Инн», ни «Пицца Хат», и почти не встречались краски ярче, чем зелень пальмовых листьев и терракота глинобитных строений. Уильям Ригли, магнат жевательной резинки, который был первым владельцем острова, не интересовался, что и как тут развивается, и только поэтому здешние места так и не превратились в «Поместья Санта-Каталина».
Здесь было приятно и мирно, убого-ностальгически – словно это были увядшие места романа пятидесятых годов на Ривьере. Легко было представить себе, как Грейс Келли за рулем красного MG мчится по горам, с которых открывается вид на казино в испанско-мавританском стиле, где когда-то играли большие оркестры. Здесь можно было подобрать ржавую зажигалку «Данхилл» Гари Гранта, вынесенную волнами на галечный пляж. Или встретить Джона Хьюстона, размахивающего тростью, или ухаживающего за своей лошадью, или вычерчивающего схему водоснабжения района под чучелом меч-рыбы в частном клубе с видом на побережье. Или увидеть из лодки с прозрачным дном Ллойда Бриджеса с маской и трубкой, проплывающего мимо «Lockheed Electra» Амелии Иэрхарт.
– Знаешь, сегодня ночью – это было нечто, – сказала Шарлен. Ее волосы ерошил бриз. Сейчас, утром, она выглядела прелестно – бледная кожа сияла в тени, ярко-голубые глаза были необычайно притягательны. Я был практически полностью покорен, сбит с ног одним лишь ударом.
– Ага, я тоже неплохо провел время. MTV – это вещь.
Мы сидели совсем близко, напротив терракотовой стены. Она опустила руку под скатерть и прошлась снизу вверх по моей ноге:
– Я хочу сказать, похоже, мне бы хотелось, чтоб ты меня еще оттрахал, и подольше.
– Послушайте, юная леди, – я шутил, но эрекция у меня уже наступила. – Вы же знаете, как я отношусь к подобным разговорам за столом во время завтрака.
Она улыбнулась:
– В постели ты действительно хорош. Как тебе удалось так отличиться?
– Когда я был маленьким, то прочел много-много романов Мики Спиллейна.
Она сжала мой член через «левисы».
– Это теперь называется отсутствием интереса?
– Да, терпеть такого не могу, – член у меня уже был тверже железа. Я под столом сунул руку ей под юбку, подобрался к трусикам.
– Я слышала, некоторые парни не любят активных женщин.
– Вот и я обычно такой. Свою первую жену я всегда укладывал с хлороформом. У меня не стояло, если она была в сознании.
– А как насчет твоей второй жены? – она расстегивала мою ширинку.
– Она занималась борьбой сумо. Ей нравилось распластать меня на мате и усесться мне на лицо, – я поглаживал ее через трусики.
– Я ее понимаю. Лицо у тебя очень славное.
– Так это все, что ты видишь во мне, Шарлен? Просто визуальный объект?
Она залезла мне в джинсы. Сжала мой обнаженный член – я вздрогнул и глянул на счет.
– Нет. Но я бы предпочла тебя, а не Квазимодо.
– Может, зря? Говорят, в постели он хорош. В смысле, совершенно не обязательно на самом деле быть горбатым, пока не…
Меня тяжело стукнули по плечу. Я чуть не подскочил, а подняв глаза, увидел менеджера.
– Боюсь, я вынужден просить вас покинуть наше заведение.
– Да-а? С чего бы это? – поинтересовался я, вытаскивая из брюк рубаху и запихивая под столом член обратно в штаны.
Он бросил взгляд на семью, сидевшую на другом конце внутреннего дворика: мать, отец и двое ребят-подростков. Мама и папа зло пялились на нас. Мальчишки втихомолку ухмылялись.
Я присмотрелся к столу и понял, насколько высоко бриз вздымал скатерть.
Выбравшись, наконец, на Кресцент-авеню, мы оба расхохотались, но я заметил, что Шарлен смущена.
– Я правда не думала, что им будет видно, – сказала она.
– Думала-думала. Знаю я твой тип. Шокировать средний класс. Что угодно, лишь бы было оскорбительно.
– Я просто не подумала.
– Уверен, эти ребята получили травму на всю жизнь.
– Так почему же ты меня не остановил?
– Я хотел. Знал же, что нехорошо. Сверчок Джимини так и твердил мне: нельзя. Но Роберт Планттак и зашелся: о-ох, о-ох!
Она рассмеялась и шлепнула меня.
Я обнял ее за плечи, и мы направились по берегу в сторону казино. Некоторое время шли молча, вслушиваясь в плеск волн.
– Знаешь, я тут подумала, – наконец заговорила она. – Похоже, ты был прав насчет того, что мне нужно заняться чем-то фундаментальным, классическим R amp;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38