Невыносимая интенсивность занятий! Мы такого не ожидали. Все это как-то сблизило нас с фирмой. У нас стало теплей на сердце. Оттого что она такая добрая, наша фирма. Оттого что она мать, а мы цыплята, маленькие лягушатки. Столько об этом раньше говорилось, столько раз про это слышал, а тут, пожалуйста вам, осознаешь на собственной шкуре – скоросшиватель и толстые фломастеры. Повезло нам наконец в жизни! Улыбнулся нам наконец джек-понт.
Шефы сидят тут же рядышком и за всем присматривают. В случае необходимости вмешиваются в процесс обучения. Обеденный перерыв дтится полчаса, а не тридцать три минуты, как некоторым думается. Еще раз опоздаете – и к чертовой матери полетите воробышком домой.
Нас заливает бледный страх. Мы сидим, и лица у нас красные от стыда. Дай нам палец, так мы и всю руку откусим. Неблагодарные мы! Но это в последний, честное слово, в последний раз. Клянемся нашими папами, мамами и Господом Богом.
Ладно, на этот раз вам сошло с рук, а теперь сыграем вот в такую игру. Из разбросанных на столе выражений, пожалуйста, сложите что-то, что у вас ассоциируется с фирмой. Работа в группах. Старайся. Кувыркайся, как обезьяна. Задавай гладкие вопросы. А это что? А для чего это? А в этом случае? А если то, то что это? Говори то, чего ожидают. Жестикулируй. Улыбайся. Чешись. Икай. Бормочи. Пусть все видят, что ты что-то делаешь. Во всяком случае, старайся. Пусть видят, что ты хотя бы стараешься. Обезьяний лес. А они здесь охотники, податели жизни и смерти. Белые колонизаторы, которые за хорошее поведение одарят дикарей огненной водой и самовзрывающимися авторучками.
Кругом сырость от срамного пота. Сплошные глупости. Сплошные идиотизмы. Безнадега. Маразм.
Вечером после целодневного ментального паштета фирма предлагает пикник с колбасками на берегу лужи. Окрестности Дзялдова. Ларек с мороженым еще не функционирует. Не сезон. Так что сидим на пластиковых скамеечках и вкушаем колбаски с горчицей. Уже после занятий, и в принципе только теперь видно, как на ладони, кто есть кто. Кто какой человек. Кто будет каким торговым представителем. Потому что представитель – человек открытый, самостоятельный, умеет завоевать симпатию окружающих и в результате так ловко их облапошить, что эти мудаки остаются в твердой уверенности, будто верх взяли они.
Все вцепляются друг в друга, как веселые расшалившиеся щенки. Тут розыгрыш, там подъебка, хлоп по плечу, едва надкушенная колбаска летит под столик, классно. Лучшие мои друзья. Фирма, семья, горчица, гриль. Дружба, шутка, рост, бабы, консервы, незатихающая музыка.
А наши подруги, торговые представительницы, после двух-трех стаканов громко заявляют о своей нестыдливости и недобродетельности. О том, что любят это делать в такой и такой-то позиции. И чем страхомордней, тем она громче заявляет. Они с радостью покажут сиськи, но только генеральному и высшему руководству, а ты, жалкая козявка, ступай в кусты и мастурбируй.
Через несколько часов на арене остались лишь несколько храбрецов и один шеф. Атмосфера стала еще домашнее. Шутки еще похабней. Еще минута-другая – и мы будем демонстрировать друг другу солопы. Шеф уже хорош, уже невразумительно бормочет, что он трахает, трахает, трахает, и как трахает, и где, и что трахать ему уже не хочется, и что хотел он в автосалоне взять синюю тачку, но не было, так взял красную. Да один хер! Ежели в принципе. Он немножко поездит и купит новую.
– У кого есть курить? – Ни у кого нет. И что? А ничего. – Едем за сигаретами в магазин, – объявляет он и, пошатываясь, садится за руль. Направление: ближайший ночной. Ближайший ночной – восемьдесят кило отсюда. Ни хрена. Эй, кто шляхта! Мы, мы! Втюхиваемся вместе с ним в просторный салон. На шестидесятом кило – полиция. Капец? Ну козел, боров, шеф, всех он, сука, знает. Никто и слова не вякнет, никто не приебется. На семидесятом что-то не получилось, и он, нажратый, руль вправо, руль влево. Влево и вправо. Все страшно быстро, но в то же время и страшно медленно. Капитан! Право руля! Полный вперед. К новым приключениям. Такое удовольствие случается не каждый день. Бах! Бах! Столбики. Красно-белые. Хуяк. Куст. Пиздец. Канава. Наконец-то – на якоре.
Что чувствую? Чувствую, что болит голова. И шея. Позади стонет полубесчувственный пациент, по роже у него течет кровь, он ее размазывает ладонью и стонет. Как остальные, не знаю. Капитан-шеф, только чуть поцарапанный, отстегивает ремень безопасности и вылезает. Шатаясь, открывает багажник.
– О боже! Какое счастье! Клубника не помялась.
Вот так развлекаются. Так развлекаются. Молодые крысята, проводящие опыты на белых мышках. И прощай, Дзялдово. С глубоким сожалением уведомляем. В расцвете витальных сил. Посреди похабельной весны жизни. С далекоидущей надеждой. Беременный мечтой. Любимый муж и отец. У него что, дети какие-то были? Ну.
– Я единственное, чего хотел в жизни, – исходя кровью, шептал он мне на ухо в той неожиданно остановившейся ночью машине, – стать настоящим торговым представителем и еще… и еще, чтобы… Польшу в ЕЭС.
– Успокойся! Все будет gut… Еще Польша не погибла, пока мы жуем!
И чтобы всем было все ясно. Шутки в сторону. Фирма – она как семья. И бездельникам-левшам в ней не место.
пятница
Могли ли некоторые алкалоиды, содержащиеся в растениях, повлиять на формирование человеческой способности к саморефлексии? Или же саморефлексия, вызванная с помощью алкалоидов, облачила простые факты в новый наряд короля?
Я тут пригвожден в стартовой позиции. Сбрасываю давление. Из уст непрерывной арифметической последовательностью извергается поток вульгарных сексуальных импульсов. Мир перед моими глазами развертывается со стороны женского органа во всей его полноте. В воздухе носится неоновое свечение новых культовых психоделических средств, основанных на алкалоидах из плодов мускатника. Таблетка, порошочек и гогель-могель разряжают стрессы и разочарования после недели работы на бензозаправочной станции. Уже с минуту я, совершенно потерянный и облапошенный, стою, заглядывая в халтурно вырезанную в картоне замочную скважину.
Не подлежит никакому сомнению, что исторический момент определил нам роль захолустья. Картон, станиоль, кое-где белая бязь, лайкра из люмпекса. Все уже выношено и коммерчески отэксплуатировано мейнстримом. Самое же важное – ядро, сердцевина – скрыто всеобщей макдональдизацией, появляется в своей облегченной, конфетной форме. Ведущие в масс-медиях продают идеологию эпохи угасающих идеологий, инфострад и управляемых на расстоянии инкубаторов в форме самоорганизующейся, распределяющейся по уровням массы. Первобытная ярость приобретает форму липкого отвара, который свисает эксцентричной клейковиной с декораций самых крутых телешоу. Все, что было сырым, становится вываренным, чтобы легче было глотать. И в такой пропущенной через мясорубку форме оно появляется где-то на уровне всемирного кишечника. Обыкновенно мы получаем лишь бесполезную, хотя все такую же яркую упаковку. Вторичный протест, он родом из жопы. Повторяю: из жопы.
Как и все остальное. Ты тоже. Стоишь здесь.
Стоишь, облапошенный, сбоку и смотришь, как они сноровисто дрыгаются. Стоишь у самой колонки, окутанный завесами однообразной пульсации ударной аппаратуры, шокирующих ассоциаций, почерпнутых напрямую из действительности, звуков, смикшированных с пульсом, мочой, пердежом, менструацией, менопаузой, остеопорозом, излучением мозга, космическими шумами, вибрациями, которые совершают обряд экзорцизма над мозгом, размягченным жестким биоритмом мини-метрополии, вибрациями, стимулирующими внутренние психотерапевтические механизмы, и постепенно становишься чувствительным к плотности, тяжести, глубине, фактуре, освещенности и зернистости хаотически отбираемых картин; внезапно тебе кажется, что ты совершенно неожиданно обнаружил космический порядок в бигосе цивилизации. Ты уже чувствуешь это. Товар заманивает. Город втягивает. Log on.
Сидящий рядом политический недомерок нетерпеливо дергает меня за рукав, пытаясь прорваться сквозь стену звуков и непременно сообщить мне, что общественные классы по-прежнему существуют, но это уже классы потребительские, а политика якобы независимых государств – это обычный фасад. В действительности правила диктует капитал.
Ничего не изменилось, nihil novi, призрачные подрыгивания, бездонная кипень утопленников, стальные загривкообразные парни, одетые с нуворишским шиком за крутые башли, разнаряженные, набитые таблетками мокрощелки, удравшие на несколько минут из-под опеки твердоголовых, которые держат в разросшихся челюстях современные солярии, фитнес-клубы, спортзалы и ксерокс-бюро в одном флаконе, а мордашки у всех смазливые, исполненные дионисийского очарования.
Либеральная демократия и ленинизм близки по своим идеологическим предпосылкам, запихивает он мне в голову вычитанные где-то политновости, потому людям, сбившимся в разные – назовем это так – мировоззренческие объединения, было легко перейти с. одной позиции на другую, не почувствовав существенных перемен. Дома из сборного железобетона обрели новые цветные фасады. Общество, погруженное в апатичное разочарование, не берет в голову выборы. А ведь все должно было быть так мило. Должно было быть: свиные рульки, порнофильмы и финальные игры на кубок всю неделю.
Все подергивается в ультразвуковых судорогах, отъюстированное, как нужно, потому что так нужно, потому что так это выглядит на самых новых разворотах музыкальных телестанций. Кукольный домик трещит по швам под напором гедонистической горячки.
Власть наложила лапу на корпоративную масс-медийную монополию. Она продает мир, созданный из скверных репродукций глянцевых бульварных изданий, мир, посаженный в стылую клетку телевизионных приемников, мир старательно создаваемых иллюзий и псевдопотребностей. И это уже не какой-то чешский фильм, это совместное производство в глобальном масштабе.
В каждом углу танцевальной площадки исповедальня, подготовленная для отражения самых неуместных признаний. Густое благосостояние, созданное следующими друг за другом поколениями, булькающая кислая капуста с жирной грудинкой! В центре всего за подзеркальным столиком всемогущий терапевт. Престидижитатор блевания и плевания. Наиболее крупная из возможных карт.
Бетон, пеностирол, основания и фундаменты, круглые столы, горячие стулья, конфедерация за стойкой бара. Во пасьянс! Извержение наебона! Музыка скручивается и раскручивается, как вселенная по последней гипотезе, хлеща зеленым резиновым шлангом по ногам строптивых самок. Музыка без ненужных обязательств и поисков хлопотных ответов на столь же хлопотные вопросы. Музыка сфер, преисполненная таурина, эфедрина, метиленодиоксиметаам-фетомина, миристицина, ацеторфина, бензило-морфина, дифеноксина, альфаметадола, этокседрина, дротебанола, безитрамида, кетобемидона, фуретидина, никоморфина, пиритрамида, рацеметрофана, тилидина, фолкодина, левометрофана, оксиморфона, проэптазина, бета-мепродина, димефептанола, марихуаны, смолы, пластика, гашиша, косячков, пива, амфы, серы и мочевины. Дальше! Только вперед… Bella pupa show!
Холодом меня обдало. Пан депутат, меня обдало холодом. Так действует на меня дефлорирующая эрудиция. Сдаюсь. Тем не менее мне хочется наслаждаться этим пустым зрелищем явно коне-убойной структуры. Я жажду пройти освежающее купание в гигантских военно-развлекательных комплексах. С полным сознанием того, что выпирающие под коротковатой рубашонкой культуры соски кокетливо делают это под диктатом техно-бюрократии.
суббота
Просыпаешься утром и не понимаешь, где ты. Шире разеваешь гляделки, и тебе кажется, что уже понял. Метаотходняк. Котелок выкипел полностью, контакты сгорели, провода скомканы, брошены к сраной матери, а папаша за занавеской выдает импровизированные монологи. Это его квадратные метры. Пятьдесят шесть таковых с клозетом, подвалом, холодильником, стиральной машиной, мебельной стенкой и совместным помещением для сушки белья на двенадцатом этаже в едином пакете.
– Тоже мне частник, – говорит жутко негодующий папаша, – а элементарных вещей не понимает, говорит он мне: пан Стась, принесите это, а я ему: да что вы говорите, разве не знаете, что сперва надо это смазать, чтобы держалось, нет, отвечает он мне, я не знал, не предполагал даже, тоже мне частник, а не знал, такой ловкач, а не знает, умный такой, что сперва надо смазать, чтобы не стерлось, и я говорю ему: идите-ка вы лучше посидите, кофейку выпейте, а тут все будет сделано, тут начальников не надо, все будет сделано, уж я-то знаю, что нужно делать, вот смотрите, говорю, берешь это и смазываешь, вставляешь и как, ходит? ходит? спрашиваю, ну, пан Стась, говорит он, я и не знал, говорит, даже не предполагал, а я ему: раз вы этого не знаете, элементарных вещей не знаете, какой же из вас частник, если вы этого не знаете, как же вы хотите что-то делать, если этого не знаете? ох, пан Стась, как хорошо, что вы работаете у меня, не знаю, что бы я без вас делал, это уж точно, что хорошо, но когда я ему говорю, что нужно тридцать метров, он спорит, что сорок, будто я не знаю, будто я не вижу, так нет же, он будет упираться, будет доказывать мне, что все должно быть, как он сказал, что он всегда прав, а потом, когда оказывается, что прав был я, он сразу: ах, пан Стась, вы были правы, хорошо, что вы сказали, что посоветовали, а то что бы мы делали с десятью метрами высшего сорта, да в жопу бы ты себе засунул, мудило грешный, дуролом…
– Не ругайся, – машинально бросает мама.
– Что не ругайся, что не ругайся, больно ты нежная стала, – говорит папан, – а когда он заработал на этом, так мне ничего не подкинул, ну да я ему скажу, мол, надо подкинуть, а то нехорошо получается, я так работать не буду, чтоб в будни, в субботу, в воскресенье, где вы еще такого хорошего работника найдете, я вас спрашиваю, где? Да нигде, потому что людям в субботу хочется отдохнуть, полежать, программу какую-нибудь посмотреть, а не ходить устраивать, скажу я ему, так что или вы подкинете, или ходите сами в субботу, ищите, спрашивайте, устраивайте. А что, я не прав? Или прав? Чего ты молчишь? Почему не отзываешься?
– А чего отзываться?
– Ну, чтобы что-то сказать, посоветовать.
– Чего я тебе буду советовать, если ты по-своему всегда делаешь.
– Но посоветовать все равно могла бы, сказать что-нибудь, поддержать как-то, спросить, понять, а то я все сам да сам, везде сам.
– Да отстань ты.
– Что значит отстань? Как ты со мной разговариваешь?
– Папа. – кричу я и чувствую, как набухла от судорог мошонка. – Тебя к телефону.
– Кто?
– Частник.
Старик подходит к телефону на мягких от угодливости ногах.
– О, здравствуйте, здравствуйте! Да, хорошо, хорошо. Что? Чем занимаюсь? Да чем можно заниматься в субботу, сижу, смотрю программу о животных. Есть работа? Нет, нет, ничем не занят, буду, обязательно буду, буквально через минуту, уже одеваюсь и выхожу. Ну, мать его курва, он еще в субботу заставляет работать, – говорит он, положив трубку.
– Не ругайся, – бросает мама.
– Как не ругаться, ты хотела бы в субботу работать? – негодует старик, надевая брюки. – Вот сука такая, не дал досмотреть отличную программу, ничего, я ему скажу: как хотите, а надо подкинуть, вкалывать по выходным за дамский хуй я не собираюсь.
воскресенье
Просыпаешься утром разбитый ментальным фистингом, а информобух недвусмысленно дает тебе понять, что все мы закончим путь в качестве запчастей, а наши зарегистрированные на носителях жизни – самые их непристойные и стыдные моменты – будут выдавать в сельских пунктах видеопроката в виде изысканных пятиминутных клип-таблеток.
пятница
Сосуществование с миром мини-цитат, сэмплинга, коллажей, заимствований смахивает на выуживание из гуляша самых лучших кусочков. Но, как всегда бывает с подобной техникой, быстро обнаруживается, что кто-то уже проделал это раньше нас. Так что мы пережевываем пережеванное. Что, впрочем, не окончательно лишено творческой икры. Пережеванные частички соединяем друг с другом в странные формы и – пожалуйста, получаем маленького симпатичного мутанта с таким же маленьким, но скорострельным автоматом. Целую армию забавных мутантов. И нечего ломать руки, нечего жаловаться, надо продолжать жевать – жизнь стынет.
Сегодня лазерно-стробоскопическое пространство и психоактивная музыка. Микшер, сиквенсер, синтезатор, сэмплер, ударный автомат и граммофон с магнитным приводом. Седьмая вода на Детройте. А в зале полно сперматозоидов-переростков и мутировавших яйцеклеток – да здравствует бал! Последний раз веселимся! Таким образом.
Войди. Изыди. Войди еще раз. И сосчитай ступеньки.
Кончается как обычно. Энергетические нарушения, известные как синдром экстатического выгорания, при полном ассортименте пустых хранилищ городского транспорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Шефы сидят тут же рядышком и за всем присматривают. В случае необходимости вмешиваются в процесс обучения. Обеденный перерыв дтится полчаса, а не тридцать три минуты, как некоторым думается. Еще раз опоздаете – и к чертовой матери полетите воробышком домой.
Нас заливает бледный страх. Мы сидим, и лица у нас красные от стыда. Дай нам палец, так мы и всю руку откусим. Неблагодарные мы! Но это в последний, честное слово, в последний раз. Клянемся нашими папами, мамами и Господом Богом.
Ладно, на этот раз вам сошло с рук, а теперь сыграем вот в такую игру. Из разбросанных на столе выражений, пожалуйста, сложите что-то, что у вас ассоциируется с фирмой. Работа в группах. Старайся. Кувыркайся, как обезьяна. Задавай гладкие вопросы. А это что? А для чего это? А в этом случае? А если то, то что это? Говори то, чего ожидают. Жестикулируй. Улыбайся. Чешись. Икай. Бормочи. Пусть все видят, что ты что-то делаешь. Во всяком случае, старайся. Пусть видят, что ты хотя бы стараешься. Обезьяний лес. А они здесь охотники, податели жизни и смерти. Белые колонизаторы, которые за хорошее поведение одарят дикарей огненной водой и самовзрывающимися авторучками.
Кругом сырость от срамного пота. Сплошные глупости. Сплошные идиотизмы. Безнадега. Маразм.
Вечером после целодневного ментального паштета фирма предлагает пикник с колбасками на берегу лужи. Окрестности Дзялдова. Ларек с мороженым еще не функционирует. Не сезон. Так что сидим на пластиковых скамеечках и вкушаем колбаски с горчицей. Уже после занятий, и в принципе только теперь видно, как на ладони, кто есть кто. Кто какой человек. Кто будет каким торговым представителем. Потому что представитель – человек открытый, самостоятельный, умеет завоевать симпатию окружающих и в результате так ловко их облапошить, что эти мудаки остаются в твердой уверенности, будто верх взяли они.
Все вцепляются друг в друга, как веселые расшалившиеся щенки. Тут розыгрыш, там подъебка, хлоп по плечу, едва надкушенная колбаска летит под столик, классно. Лучшие мои друзья. Фирма, семья, горчица, гриль. Дружба, шутка, рост, бабы, консервы, незатихающая музыка.
А наши подруги, торговые представительницы, после двух-трех стаканов громко заявляют о своей нестыдливости и недобродетельности. О том, что любят это делать в такой и такой-то позиции. И чем страхомордней, тем она громче заявляет. Они с радостью покажут сиськи, но только генеральному и высшему руководству, а ты, жалкая козявка, ступай в кусты и мастурбируй.
Через несколько часов на арене остались лишь несколько храбрецов и один шеф. Атмосфера стала еще домашнее. Шутки еще похабней. Еще минута-другая – и мы будем демонстрировать друг другу солопы. Шеф уже хорош, уже невразумительно бормочет, что он трахает, трахает, трахает, и как трахает, и где, и что трахать ему уже не хочется, и что хотел он в автосалоне взять синюю тачку, но не было, так взял красную. Да один хер! Ежели в принципе. Он немножко поездит и купит новую.
– У кого есть курить? – Ни у кого нет. И что? А ничего. – Едем за сигаретами в магазин, – объявляет он и, пошатываясь, садится за руль. Направление: ближайший ночной. Ближайший ночной – восемьдесят кило отсюда. Ни хрена. Эй, кто шляхта! Мы, мы! Втюхиваемся вместе с ним в просторный салон. На шестидесятом кило – полиция. Капец? Ну козел, боров, шеф, всех он, сука, знает. Никто и слова не вякнет, никто не приебется. На семидесятом что-то не получилось, и он, нажратый, руль вправо, руль влево. Влево и вправо. Все страшно быстро, но в то же время и страшно медленно. Капитан! Право руля! Полный вперед. К новым приключениям. Такое удовольствие случается не каждый день. Бах! Бах! Столбики. Красно-белые. Хуяк. Куст. Пиздец. Канава. Наконец-то – на якоре.
Что чувствую? Чувствую, что болит голова. И шея. Позади стонет полубесчувственный пациент, по роже у него течет кровь, он ее размазывает ладонью и стонет. Как остальные, не знаю. Капитан-шеф, только чуть поцарапанный, отстегивает ремень безопасности и вылезает. Шатаясь, открывает багажник.
– О боже! Какое счастье! Клубника не помялась.
Вот так развлекаются. Так развлекаются. Молодые крысята, проводящие опыты на белых мышках. И прощай, Дзялдово. С глубоким сожалением уведомляем. В расцвете витальных сил. Посреди похабельной весны жизни. С далекоидущей надеждой. Беременный мечтой. Любимый муж и отец. У него что, дети какие-то были? Ну.
– Я единственное, чего хотел в жизни, – исходя кровью, шептал он мне на ухо в той неожиданно остановившейся ночью машине, – стать настоящим торговым представителем и еще… и еще, чтобы… Польшу в ЕЭС.
– Успокойся! Все будет gut… Еще Польша не погибла, пока мы жуем!
И чтобы всем было все ясно. Шутки в сторону. Фирма – она как семья. И бездельникам-левшам в ней не место.
пятница
Могли ли некоторые алкалоиды, содержащиеся в растениях, повлиять на формирование человеческой способности к саморефлексии? Или же саморефлексия, вызванная с помощью алкалоидов, облачила простые факты в новый наряд короля?
Я тут пригвожден в стартовой позиции. Сбрасываю давление. Из уст непрерывной арифметической последовательностью извергается поток вульгарных сексуальных импульсов. Мир перед моими глазами развертывается со стороны женского органа во всей его полноте. В воздухе носится неоновое свечение новых культовых психоделических средств, основанных на алкалоидах из плодов мускатника. Таблетка, порошочек и гогель-могель разряжают стрессы и разочарования после недели работы на бензозаправочной станции. Уже с минуту я, совершенно потерянный и облапошенный, стою, заглядывая в халтурно вырезанную в картоне замочную скважину.
Не подлежит никакому сомнению, что исторический момент определил нам роль захолустья. Картон, станиоль, кое-где белая бязь, лайкра из люмпекса. Все уже выношено и коммерчески отэксплуатировано мейнстримом. Самое же важное – ядро, сердцевина – скрыто всеобщей макдональдизацией, появляется в своей облегченной, конфетной форме. Ведущие в масс-медиях продают идеологию эпохи угасающих идеологий, инфострад и управляемых на расстоянии инкубаторов в форме самоорганизующейся, распределяющейся по уровням массы. Первобытная ярость приобретает форму липкого отвара, который свисает эксцентричной клейковиной с декораций самых крутых телешоу. Все, что было сырым, становится вываренным, чтобы легче было глотать. И в такой пропущенной через мясорубку форме оно появляется где-то на уровне всемирного кишечника. Обыкновенно мы получаем лишь бесполезную, хотя все такую же яркую упаковку. Вторичный протест, он родом из жопы. Повторяю: из жопы.
Как и все остальное. Ты тоже. Стоишь здесь.
Стоишь, облапошенный, сбоку и смотришь, как они сноровисто дрыгаются. Стоишь у самой колонки, окутанный завесами однообразной пульсации ударной аппаратуры, шокирующих ассоциаций, почерпнутых напрямую из действительности, звуков, смикшированных с пульсом, мочой, пердежом, менструацией, менопаузой, остеопорозом, излучением мозга, космическими шумами, вибрациями, которые совершают обряд экзорцизма над мозгом, размягченным жестким биоритмом мини-метрополии, вибрациями, стимулирующими внутренние психотерапевтические механизмы, и постепенно становишься чувствительным к плотности, тяжести, глубине, фактуре, освещенности и зернистости хаотически отбираемых картин; внезапно тебе кажется, что ты совершенно неожиданно обнаружил космический порядок в бигосе цивилизации. Ты уже чувствуешь это. Товар заманивает. Город втягивает. Log on.
Сидящий рядом политический недомерок нетерпеливо дергает меня за рукав, пытаясь прорваться сквозь стену звуков и непременно сообщить мне, что общественные классы по-прежнему существуют, но это уже классы потребительские, а политика якобы независимых государств – это обычный фасад. В действительности правила диктует капитал.
Ничего не изменилось, nihil novi, призрачные подрыгивания, бездонная кипень утопленников, стальные загривкообразные парни, одетые с нуворишским шиком за крутые башли, разнаряженные, набитые таблетками мокрощелки, удравшие на несколько минут из-под опеки твердоголовых, которые держат в разросшихся челюстях современные солярии, фитнес-клубы, спортзалы и ксерокс-бюро в одном флаконе, а мордашки у всех смазливые, исполненные дионисийского очарования.
Либеральная демократия и ленинизм близки по своим идеологическим предпосылкам, запихивает он мне в голову вычитанные где-то политновости, потому людям, сбившимся в разные – назовем это так – мировоззренческие объединения, было легко перейти с. одной позиции на другую, не почувствовав существенных перемен. Дома из сборного железобетона обрели новые цветные фасады. Общество, погруженное в апатичное разочарование, не берет в голову выборы. А ведь все должно было быть так мило. Должно было быть: свиные рульки, порнофильмы и финальные игры на кубок всю неделю.
Все подергивается в ультразвуковых судорогах, отъюстированное, как нужно, потому что так нужно, потому что так это выглядит на самых новых разворотах музыкальных телестанций. Кукольный домик трещит по швам под напором гедонистической горячки.
Власть наложила лапу на корпоративную масс-медийную монополию. Она продает мир, созданный из скверных репродукций глянцевых бульварных изданий, мир, посаженный в стылую клетку телевизионных приемников, мир старательно создаваемых иллюзий и псевдопотребностей. И это уже не какой-то чешский фильм, это совместное производство в глобальном масштабе.
В каждом углу танцевальной площадки исповедальня, подготовленная для отражения самых неуместных признаний. Густое благосостояние, созданное следующими друг за другом поколениями, булькающая кислая капуста с жирной грудинкой! В центре всего за подзеркальным столиком всемогущий терапевт. Престидижитатор блевания и плевания. Наиболее крупная из возможных карт.
Бетон, пеностирол, основания и фундаменты, круглые столы, горячие стулья, конфедерация за стойкой бара. Во пасьянс! Извержение наебона! Музыка скручивается и раскручивается, как вселенная по последней гипотезе, хлеща зеленым резиновым шлангом по ногам строптивых самок. Музыка без ненужных обязательств и поисков хлопотных ответов на столь же хлопотные вопросы. Музыка сфер, преисполненная таурина, эфедрина, метиленодиоксиметаам-фетомина, миристицина, ацеторфина, бензило-морфина, дифеноксина, альфаметадола, этокседрина, дротебанола, безитрамида, кетобемидона, фуретидина, никоморфина, пиритрамида, рацеметрофана, тилидина, фолкодина, левометрофана, оксиморфона, проэптазина, бета-мепродина, димефептанола, марихуаны, смолы, пластика, гашиша, косячков, пива, амфы, серы и мочевины. Дальше! Только вперед… Bella pupa show!
Холодом меня обдало. Пан депутат, меня обдало холодом. Так действует на меня дефлорирующая эрудиция. Сдаюсь. Тем не менее мне хочется наслаждаться этим пустым зрелищем явно коне-убойной структуры. Я жажду пройти освежающее купание в гигантских военно-развлекательных комплексах. С полным сознанием того, что выпирающие под коротковатой рубашонкой культуры соски кокетливо делают это под диктатом техно-бюрократии.
суббота
Просыпаешься утром и не понимаешь, где ты. Шире разеваешь гляделки, и тебе кажется, что уже понял. Метаотходняк. Котелок выкипел полностью, контакты сгорели, провода скомканы, брошены к сраной матери, а папаша за занавеской выдает импровизированные монологи. Это его квадратные метры. Пятьдесят шесть таковых с клозетом, подвалом, холодильником, стиральной машиной, мебельной стенкой и совместным помещением для сушки белья на двенадцатом этаже в едином пакете.
– Тоже мне частник, – говорит жутко негодующий папаша, – а элементарных вещей не понимает, говорит он мне: пан Стась, принесите это, а я ему: да что вы говорите, разве не знаете, что сперва надо это смазать, чтобы держалось, нет, отвечает он мне, я не знал, не предполагал даже, тоже мне частник, а не знал, такой ловкач, а не знает, умный такой, что сперва надо смазать, чтобы не стерлось, и я говорю ему: идите-ка вы лучше посидите, кофейку выпейте, а тут все будет сделано, тут начальников не надо, все будет сделано, уж я-то знаю, что нужно делать, вот смотрите, говорю, берешь это и смазываешь, вставляешь и как, ходит? ходит? спрашиваю, ну, пан Стась, говорит он, я и не знал, говорит, даже не предполагал, а я ему: раз вы этого не знаете, элементарных вещей не знаете, какой же из вас частник, если вы этого не знаете, как же вы хотите что-то делать, если этого не знаете? ох, пан Стась, как хорошо, что вы работаете у меня, не знаю, что бы я без вас делал, это уж точно, что хорошо, но когда я ему говорю, что нужно тридцать метров, он спорит, что сорок, будто я не знаю, будто я не вижу, так нет же, он будет упираться, будет доказывать мне, что все должно быть, как он сказал, что он всегда прав, а потом, когда оказывается, что прав был я, он сразу: ах, пан Стась, вы были правы, хорошо, что вы сказали, что посоветовали, а то что бы мы делали с десятью метрами высшего сорта, да в жопу бы ты себе засунул, мудило грешный, дуролом…
– Не ругайся, – машинально бросает мама.
– Что не ругайся, что не ругайся, больно ты нежная стала, – говорит папан, – а когда он заработал на этом, так мне ничего не подкинул, ну да я ему скажу, мол, надо подкинуть, а то нехорошо получается, я так работать не буду, чтоб в будни, в субботу, в воскресенье, где вы еще такого хорошего работника найдете, я вас спрашиваю, где? Да нигде, потому что людям в субботу хочется отдохнуть, полежать, программу какую-нибудь посмотреть, а не ходить устраивать, скажу я ему, так что или вы подкинете, или ходите сами в субботу, ищите, спрашивайте, устраивайте. А что, я не прав? Или прав? Чего ты молчишь? Почему не отзываешься?
– А чего отзываться?
– Ну, чтобы что-то сказать, посоветовать.
– Чего я тебе буду советовать, если ты по-своему всегда делаешь.
– Но посоветовать все равно могла бы, сказать что-нибудь, поддержать как-то, спросить, понять, а то я все сам да сам, везде сам.
– Да отстань ты.
– Что значит отстань? Как ты со мной разговариваешь?
– Папа. – кричу я и чувствую, как набухла от судорог мошонка. – Тебя к телефону.
– Кто?
– Частник.
Старик подходит к телефону на мягких от угодливости ногах.
– О, здравствуйте, здравствуйте! Да, хорошо, хорошо. Что? Чем занимаюсь? Да чем можно заниматься в субботу, сижу, смотрю программу о животных. Есть работа? Нет, нет, ничем не занят, буду, обязательно буду, буквально через минуту, уже одеваюсь и выхожу. Ну, мать его курва, он еще в субботу заставляет работать, – говорит он, положив трубку.
– Не ругайся, – бросает мама.
– Как не ругаться, ты хотела бы в субботу работать? – негодует старик, надевая брюки. – Вот сука такая, не дал досмотреть отличную программу, ничего, я ему скажу: как хотите, а надо подкинуть, вкалывать по выходным за дамский хуй я не собираюсь.
воскресенье
Просыпаешься утром разбитый ментальным фистингом, а информобух недвусмысленно дает тебе понять, что все мы закончим путь в качестве запчастей, а наши зарегистрированные на носителях жизни – самые их непристойные и стыдные моменты – будут выдавать в сельских пунктах видеопроката в виде изысканных пятиминутных клип-таблеток.
пятница
Сосуществование с миром мини-цитат, сэмплинга, коллажей, заимствований смахивает на выуживание из гуляша самых лучших кусочков. Но, как всегда бывает с подобной техникой, быстро обнаруживается, что кто-то уже проделал это раньше нас. Так что мы пережевываем пережеванное. Что, впрочем, не окончательно лишено творческой икры. Пережеванные частички соединяем друг с другом в странные формы и – пожалуйста, получаем маленького симпатичного мутанта с таким же маленьким, но скорострельным автоматом. Целую армию забавных мутантов. И нечего ломать руки, нечего жаловаться, надо продолжать жевать – жизнь стынет.
Сегодня лазерно-стробоскопическое пространство и психоактивная музыка. Микшер, сиквенсер, синтезатор, сэмплер, ударный автомат и граммофон с магнитным приводом. Седьмая вода на Детройте. А в зале полно сперматозоидов-переростков и мутировавших яйцеклеток – да здравствует бал! Последний раз веселимся! Таким образом.
Войди. Изыди. Войди еще раз. И сосчитай ступеньки.
Кончается как обычно. Энергетические нарушения, известные как синдром экстатического выгорания, при полном ассортименте пустых хранилищ городского транспорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18