Я смотрю на деревья. Я жду хотя бы самого незначительного отклика на наш зов, но ничего не меняется в природе. Ветерок не становится сильнее после того, как мы произносим имя Сары, ни одна ветка не издает хруст, ни одна белка не устремляется вверх в эту минуту, небо не затягивается тучами, и солнце не светит ярче.
Я начинаю думать о том дне, когда Сара умерла, о причудливой последовательности событий. Судьба. Я всегда жаждал управлять судьбой – либо с помощью земных средств, либо прибегая к сверхъестественным силам. Но она ужасающе капризна, эта Судьба, до безжалостности. Она не желает, чтобы ею управляли маленькие белые слоны. Она будет сражаться с ними насмерть. Не любит, когда на нее давят, не выносит обязательств. Признает только свободу. Она нетерпелива, беспокойна, суетлива, ей становится скучно, как маленькому ребенку, который не может спокойно усидеть за столом, – она сидит на стуле бочком, ноги дрожат в ожидании, готовые сорваться с места, как только родители разрешат ей выйти из-за стола. Только Судьба не ждет разрешения. Она срывается с места в любой момент – и так все время. Она капризна, непостоянна, кокетлива, эгоистична, она неумелая актриса, она не истинный друг – и тем не менее обворожительна. Она всегда проказлива, беспрерывно произносит: «Увы», а потом принимается хихикать. Всегда невинна в своих дурных проделках, никогда не виновата, увенчана полным и абсолютным отсутствием чувствительности.
– Сара, – говорю я.
– Сара. – Попугай плачет, правда, без слез.
В небе пролетает самолет.
Генриетта с каждым днем все больше худеет. Лицо у нее изможденное. Глаза запали, они очень красные и раздраженные от постоянных слез, под ними – темные круги. На лице красные пятна. Верхняя губа так вздулась, что похожа на разбитую губу боксера. Все это не способствует улучшению моего настроения, и я чувствую, что она утягивает меня вниз, за собой.
Я пытаюсь придумать, как бы облегчить ее состояние. Решаю купить ей марципаны. Я нахожу какую-то маленькую булочную в городке. А еще захожу в супермаркет, чтобы купить ей воду в бутылках, потому что это единственное, что она пьет. Я иду по проходам. Все напоминает мне о Саре, и я вдруг сознаю, насколько глубоко она вошла в мою жизнь. Моя одежда напоминает мне о ней, потому что она любила рисовать мужскую одежду. Раньше я смотрел на хорошеньких женщин на улице или в супермаркете, просто чтобы полюбоваться хорошенькими женщинами. Теперь, когда я вижу хорошенькую женщину (особенно с большим бюстом), я не могу не думать: «Вот идет одна из Сариных кукол Барби. Или это кукла Джейн?»
Яйца в молочном отделе напоминают мне о Шалтаях-Болтаях Сары. На их поверхность наплывают черты моего лица.
Внезапно мои мысли прерываются при виде женщины, которая кажется мне удивительно знакомой. Я замедляю ход, пытаясь вспомнить, кто она. Я смутно ощущаю, что это кто-то, кто мне антипатичен, но не могу вспомнить почему. И тут я вспоминаю. Это один из агентов моей матери. Лимонная женщина, которая попросила достать ей с верхней полки пакеты для мусора.
Я останавливаюсь рядом с ней и говорю:
– Не могли бы вы достать мне стиральный порошок с той нижней полки, пожалуйста? У меня болит спина.
Она пристально смотрит на меня, удивленная. Она меня узнает. Не произнося ни слова, она наклоняется и достает мне пачку стирального порошка.
– Я провожу жизнь, перемещаясь из дома в супермаркет и обратно, – говорю я. – В супермаркете встречаются такие странные люди! Люди с проблемами и недостатками. Но я бы никогда не стал донимать кого-то в супермаркете, тонко намекая на его недостаток, даже если бы мне за это заплатили. А вы бы стали?
– Вы делаете это сейчас.
– Вы первая начали.
– Это было одолжение.
– Она назвала вас своим агентом, которого наняла. Вы оскорблены?
– Нет. Она заплатила мне за это одолжение.
– Ну, а я бы не стал это делать и в качестве одолжения.
Дома я иду в комнату Генриетты, чтобы отдать ей марципаны. И застываю, не дойдя до двери, пораженный. Из комнаты до меня доносится голос Сары. Сара разговаривает с Генриеттой.
– Повтори то, что ты только что сказала, – слышу я голос Генриетты.
– Зачем? – спрашивает Сара.
– Я запишу это на магнитофон.
– Мне надоело, что ты записываешь на свою машину все мои плохие новости.
– Пожалуйста.
– Я получила «F» по искусству.
Слышится щелчок. Я вхожу в комнату. Генриетта сидит на своей кровати, на коленях у нее – магнитофон, рядом с ней – коробка с косами дочери. Рука ее в коробке, гладит косы и белые банты, которыми они завязаны. Слезы струятся у нее по лицу. Вокруг Генриетты разбросано штук пятьдесят «клинексов». Я сажусь на другую кровать, с коробкой марципанов на коленях. Мимолетный взгляд, брошенный на меня, – единственное свидетельство того, что она знает о моем приходе. Она снова включает магнитофон.
– Кем, ты сказала, ты хочешь быть, когда вырастешь? – спрашивает Генриетта в магнитофоне.
– Домашней хозяйкой, – отвечает Сара.
Снова щелчок, показывающий окончание одного разговора и начало другого.
– Ты можешь это повторить? – просит Генриетта. – Была плохая связь. Я не очень хорошо тебя слышала.
– Черт возьми! – восклицает Сара. – Ты просто хочешь меня записать. О'кей. Милая, дорогая мама, я разбила ногу в лагере. Ужасно болит. Сейчас десятое августа, три сорок три дня.
Щелчок.
– Сколько зубов тебе запломбировали?
– Три.
Щелчок.
– Запись еще идет? – спрашивает Сара.
– Да, – говорит Генриетта.
– Мелисса сказала, что ее мама сказала, что моя мать извращенка, потому что наш дом полон голых мужчин, которые похваляются своим телом и стараются быть хорошенькими, как женщины.
Щелчок.
– Кем, ты сказала, ты хочешь быть, когда вырастешь?
– Парикмахером.
Щелчок.
– Ну, скажи мне, что случилось, – просит Генриетта. Звук приглушенный.
– Ты не собираешься меня записывать, не так ли?
– Нет. Скажи мне.
– Я не знаю, мне просто грустно.
– Должна же быть причина.
– Мне бы хотелось, чтобы у меня был отец, который носил бы одежду.
– Что же, в конце концов, ты хочешь этим сказать?
– Я хочу кого-нибудь, кто был бы большую часть времени одет. Все мужчины, которые сюда приходят, милы, но они не похожи на нормальных отцов. У всех моих друзей отцы, которые всегда одеты. Мои друзья никогда не видели своих отцов без нижней одежды – кроме одной девочки, и то это произошло случайно, так как ни одна ванная комната в ее доме не запирается.
Щелчок.
– Нет, не записывай меня.
– Нет, мне нужно, чтобы это было на пленке. Это ужасно. Повтори то, что ты только что сказала.
– Что значит «ужасно»? Ты всегда говорила, что я должна быть свободной в этом смысле.
– Я знаю, я не имею в виду «ужасно». Я хочу сказать – «невероятно». Удивительно. Приводит в замешательство. Тревожит. Действует на нервы. Повтори то, что ты сказала.
– Я должна?
– Обязательно.
– Меня влечет к Джереми.
Я удивлен, но стараюсь, чтобы лицо мое оставалось бесстрастным, дабы не выказать своего интереса к этой новой теме беседы.
– Влечет?
– Да.
– Что ты имеешь в виду, говоря «влечет»?
– Я хочу делать это с ним.
– Делать что?
– Спать.
– Ты знаешь, что это означает?
– Секс.
– А ты знаешь, что означает это?
– Да.
– Ты уверена? Ты узнала это не от меня. Наверно, ты узнала это из телепередач или от друзей, верно?
– Да. И из книг.
– Ты уверена, что вкладываешь правильный смысл?
– Да, могу поручиться.
– И тебя интересует Джереми.
– Да.
– Ты планируешь что-то сделать в связи с этим?
– Да. Мне бы хотелось поехать с ним в Диснейленд.
– Вот как.
– Ты позволишь мне поехать?
– Не думаю.
– Ты должна. Днем, когда ты охотишься на своих М.О.И., наш привратник охотно провел бы со мной время в своей каморке, но он агрессивен и слишком груб. Есть еще и мой учитель физкультуры в школе, педофил. Он обожает меня, и у нас масса свободного времени после занятий, но он, наверно, чокнутый и опасен.
– Не нужно недооценивать мой интеллект.
– Ты же знаешь, что я дурачусь. Но я действительно хочу, чтобы ты задумалась.
Щелчок.
– Кем, ты сказала, ты хочешь быть, когда вырастешь?
– Редактором, проверяющим факты.
Щелчок.
– Мне кажется, я сожалею об этом, – говорит Сара. Голос у нее приглушенный. До меня доходит: это значит, что магнитофон спрятан.
– Почему?
– Потому что, вероятно, теперь он не захочет со мной дружить.
– Ты же знала, что так может случиться.
– Я знаю, но я не думала, что это меня расстроит. Теперь мне бы хотелось, чтобы он остался моим другом.
– Возможно, тебе это не удастся.
– Совсем не факт.
– Я знаю. Ты не влюблена в него, не так ли? – спрашивает Генриетта.
– Не настолько. Хотя я хочу, чтобы мы остались любовниками. Но я уверена, что он никогда не захочет.
– Думаю, ты права.
– На него слишком влияет то, что думают другие.
Щелчок.
– Как вы долго! Есть надежда? – спрашивает Генриетта.
– Нет. – Это мой голос.
– Вот видите, я это знала.
– Да, я помню.
Она плачет.
– Ну что же, приезжайте домой. Уже поздно.
Молчание.
– Хорошо? – говорит она. – Пожалуйста, вы можете сейчас привезти Сару домой?
– Нет. – отвечает мой голос.
– Почему нет?
– Вам нужно включить ваш магнитофон.
– Он уже включен.
– Вы должны приехать в больницу. Произошел несчастный случай. С Сарой.
– С ней все в порядке?
– Нет. – Пауза. – Ее сбила машина, и она мгновенно умерла.
Она кричит долго и протяжно.
У той Генриетты, которая сейчас передо мной, глаза закрыты, но она не спит. Рука ее все еще в коробке, и она гладит косы. Я закрываю лицо руками.
Часом позже мне удается убедить ее прогуляться. Мы медленно идем и молчим. Мне также удается уговорить ее съесть половину марципанового гриба. Мы не уходим далеко от дома, но проходит час, прежде чем мы возвращаемся домой.
Мы идем в нашу комнату и видим попугая, покрытого длинными золотыми нитями.
– Я умирающая особа, – говорит попутай.
Я замечаю на полу, в углу комнаты, белый бант, и понимаю, что попугай нашел косы Сары, растерзал их и запутался в ее волосах. Генриетта наклоняется над ним, дотрагивается до этих нитей и спрашивает:
– Что это такое?
Я не отвечаю, не отрывая взгляда от белого банта.
– Джереми! Как вы думаете, в чем это он?
Я поднимаю белый бант, нахожу коробку и начинаю тщательно обирать волосы с попугая и складывать в коробку.
Генриетта прикрывает глаза рукой, когда понимает, потом подходит к птице и начинает сильно ее бить. Она наносит удары по телу и по крыльям. Я боюсь, что она серьезно его поранит, поэтому оттаскиваю ее.
– Он дерьмо! – орет она на меня.
Попугай лежит на полу, не шевелясь. Он дрожит, клюв у него открыт, черный язык чуть движется вперед и назад, словно он тяжело дышит. Волосы Сары попали ему в рот. Я осторожно дотрагиваюсь до него. Он вздрагивает. Кажется, он не пострадал, просто в шоке.
– Вам не следует срывать на нем злость, как будто он виноват в ее смерти, – говорю я Генриетте. – Когда он увидел косы Сары, то, вероятно, подумал, что нашел ее.
В тот же день, позже, Генриетта говорит мне:
– Кто-то же виноват в ее смерти. Я не могу жить с мыслью, что женщина, которая убила мою дочь, живет в том же мире, что и я, и что я просто буду продолжать жить в одном с ней мире, не зная ее и не зная, что она за человек. Я буду чувствовать себя более удовлетворенной, если узнаю ее. Я хочу с ней встретиться.
– Не ввязывайтесь в это, – советую я. – Одно может потянуть за собой другое.
– Я знаю, о чем вы думаете, но, по-моему, вы неправы.
– Вы можете ее возненавидеть и захотите причинить ей вред.
– Я знала, что вы думаете именно об этом. И говоря «причинить вред» вы подразумеваете, что я даже могу ее убить.
– Это могло бы произойти.
– Мне так не кажется.
– Возможно, она не захочет с вами встретиться.
– Если бы родители девочки, которую вы переехали, сказали бы, что хотят с вами встретиться в общественном месте, вы бы могли отказаться?
Я размышляю с минуту.
– Большинство людей отказалось бы, потому что ничего удивительного, если бы единственным желанием, оставшимся у родителей, было бы убить человека, который переехал их дочь.
Генриетта решает в любом случае позвонить Джули Карсон – женщине в желтом автомобиле. Она настраивает свой магнитофон. И говорит, чтобы я слушал разговор по параллельному аппарату. Женщина подходит после четвертого звонка. Я удивлен, что сразу же узнал ее голос.
– Это Джули Карсон? – спрашивает Генриетта.
– Да.
– Я мать девочки, которую вы убили.
(Выражаться напрямую, почему бы и нет.)
– О! – произносит женщина.
– Я очень много о вас думаю, и было бы весьма полезно для моей скорби, если бы я могла с вами встретиться. Просто поболтать и немного узнать вас.
(Полезно для моей скорби?)
Долгое молчание.
– Я не знаю, что сказать.
– Пожалуйста, скажите «да». Это помогло бы мне в горе.
(Это помогло бы мне в горе.)
– Не думаю, что смогу с вами встретиться, – говорит женщина. – Мне бы хотелось помочь вам чем угодно, но я не могу встретиться с вами лично. Уверена, что вы понимаете.
– Почему? Вы имеете в виду – по соображениям безопасности?
– Да.
– Вы думаете, я бы вас убила?
(Говорить напрямик, почему бы и нет.)
– Я не знаю.
– Ваш адрес есть в телефонной книге. Если я захочу, то могу просто подождать вас на улице, возле вашего дома. Так что какая разница?
(Вот так, подключить все свое обаяние.)
– Именно так вы и поступите?
Генриетта медлит с минуту перед тем, как ответить.
– Нет. Просто я вам показываю, что не имеет смысла избегать личной встречи со мной.
(Такая уязвимость наверняка сработает.)
– Мне бы действительно не хотелось. Кроме того, я болею с тех пор, как произошел несчастный случай. Не могу выйти из дому. Пожалуйста, попытайтесь понять.
– Может быть, я бы могла навестить вас дома, так что вам не пришлось бы выходить?
(Ну тут уж ей не отвертеться.)
– Нет.
– Вы не очень-то стремитесь исправить зло, которое причинили.
– Это был несчастный случай.
– Я это очень хорошо знаю. Но, судя по всему, вы ничуть не заинтересованы в том, чтобы помочь мне почувствовать себя лучше. По логике вещей, вам бы надо опасаться меня рассердить, потому что тогда вам могла бы грозить опасность.
– Именно так обстоят дела?
– Я действительно опечалена и сердита, но вам не грозит опасность.
– Пожалуйста, поймите меня.
– Я не хочу, – говорит Генриетта.
– Но вы же понимаете, не так ли?
– Нет. Я не хочу понимать.
Женщина умолкает.
– Вы в конце концов отвезли свою собаку к ветеринару, чтобы ее убили? – спрашивает Генриетта. Я рассказал ей об этом.
– Да, чтобы ее усыпили.
– Я удивлена. Мне казалось, что вы бы могли передумать.
– Она мучалась.
– Вы сделали это в тот самый день?
– Нет, конечно, нет.
– Когда?
– На следующий день. Это сделали за меня.
– Кто?
– Друг.
– Мужчина?
– Да.
– Ваш любовник?
Немного поколебавшись, женщина в конце концов отвечает:
– Нет, просто друг.
– Сколько вам лет?
– Тридцать восемь.
– Вы старше меня. Мне тридцать. Что мне действительно хочется узнать, так это есть ли у вас дети. Но я не стану об этом спрашивать, потому что если у вас действительно есть дети, вы скажете, что их нет. У вас есть дети?
– Нет.
– Возможно, у меня когда-нибудь возникнет необходимость снова с вами побеседовать. Я также могу прийти и увидеть вас, подождав у дома. Но я не причиню вам зла. Я бы очень удивилась, если бы причинила вам зло. До свидания.
Генриетта ждет, чтобы женщина попрощалась, но этого не происходит. Женщина молча вешает трубку.
– Джереми? – говорит Генриетта в трубку.
– Что? – отвечаю я по телефону.
– Итак, что вы думаете?
– Я думаю, что вам нужно заняться живописью.
Генриетта возвращается в кровать, а я смотрю телевизор.
– Как вы себя чувствуете, когда вам аплодируют – всюду, куда бы вы ни пришли? – спрашивает ее известный телеведущий.
– Это забавно. Это бодрит, – отвечает она. – Мне это нравится. Интересно, когда это надоест людям.
– Предсказываю: никогда. И через пятьдесят лет люди все еще будут вам хлопать, и некоторые даже не будут помнить, почему. Они просто будут знать: это особа, которой хлопают. Но вот какой вопрос я хочу задать: «А вам это когда-нибудь надоест?»
– Предсказываю: нет, пока я жива.
Через два дня Генриетта все еще в постели. Она лежит на боку, молча и неподвижно. Я обхожу вокруг кровати, чтобы заглянуть ей в глаза. Они открыты, взгляд немигающий. Она совсем как мертвая.
– Генриетта? – говорю я.
Ее зрачки движутся в сторону моего лица.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашиваю я.
– Да, – стонет она.
– Я подумал, не прогуляться ли нам.
– Нет.
– Проехаться?
– Нет.
– Вам бы не хотелось писать?
– Нет. – Она закрывает глаза.
– Я думаю, вам бы стало гораздо лучше, если бы вы начали писать.
Она не отвечает.
– Я даже буду вам позировать, если хотите.
Она вздыхает.
– Я даже буду вам позировать обнаженным, если хотите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27