– Думаю, это вопрос людских ресурсов.
Но я был так благодарен за то, что говорю с ней, даже за эти минуты, что я глотал ее присутствие, словно кислород. И она, наконец, сказала:
– Мне нужно идти.
Я ответил:
– Спасибо, что поговорила со мной.
Я чувствовал. Словно ветер подул в мои паруса, я чувствовал. Что касаюсь земли, что у меня под ногами что-то есть, что вещи снова стали возможны. Я даже не давал им имен. Я просто это чувствовал. Я позвонил в полицию.
Я спросил копа с сальными волосами. Его там не было, но через двадцать минут он сам мне перезвонил. Я сказал:
– Я хочу, чтобы вы держали меня в курсе насчет моего сына.
Он сказал:
– Я думал, мы держим.
Я сказал:
– Нет, вы держите в курсе мою жену. Он сказал:
– Это вопрос людских ресурсов.
Они что, вместе это придумали?
Я сказал:
– Я хочу, чтобы меня тоже включили.
Ответом была долгая пауза. Я был готов к эскалации конфликта. В эти полсекунды я осознал, что боюсь этого парня, что, если я буду с ним грубым, может быть, он не станет изо всех сил искать моего сына. Но потом он спросил, довольно спокойно:
– Как вы справляетесь?
Это выбило меня из седла.
Я сказал:
– Хорошо. Спасибо.
Это было утро нежданной теплоты.
Он сказал:
– Я слышал, вы ушли с работы.
– Как вы могли об этом слышать?
– Не могу вспомнить, – сказал он. – Должно быть, об этом было в новостях.
Шутка. Он в самом деле шутил.
Я сказал:
– Я не знаю вашего имени, офицер.
– Раймонд, – сказал он.
– Раймонд, есть ли у вас какая-то другая жизнь, иная, чем та, что меня окружает?
Он решил, что это тоже смешно. Он сказал:
– Так что вы собираетесь делать, Роман?
– Не знаю.
– Есть планы уехать из города?
– Для чего?
– Просто любопытство.
– Не хотите поехать со мной в отпуск, Раймонд?
– Не могу путешествовать так, как вы, ребята. Не выдерживаю этого.
Я сказал:
– У меня нет планов уехать из города.
Глава 9
Прошло уже несколько недель с тех пор, как я ушел из шоу; стояло раннее лето, но в воздухе все еще был холод. Люди жаловались на погоду по радио. «Что случилось с этой погодой!» Не знаю, почему это случилось в ту конкретную ночь, но это случилось. Было четвертый час утра, я лежал головой на подушке, проспал не больше пятнадцати минут, а потом мои глаза распахнулись. Это был последний раз, когда я спал за многие дни. Оно ушло, это ощущение сна, ощущение, что ты погружаешься в него. Это было вроде дворца, в который я забыл, как входить.
Я повернул выключатель прикроватной лампы и вернулся к роману из моего детства, к тому моменту, когда бой пробирается в темный замок. Мои глаза опустились; мои мысли оторвались от меня и двинулись, словно стадо маленьких оленей. Можно было видеть, как они убегают. Встряхивая хвостом; фыркая, словно они метнулись по ложной тревоге; возвращаются обратно. Я подумал, что засыпаю.
Я закрыл книгу, сказал несколько успокаивающих слов темноте. Закрыл глаза; я начал свое погружение; олени двинулись снова. Я был почти на правильном пути. Погружался и погружался. Засыпал и чувствовал, что почти касаюсь песчаного дна, когда сознание этого, важность этого выдернула меня на поверхность. Какая-то легкость наполнила голову, словно меня выдернуло с солнечной улицы. Что я делаю здесь, в кровати?
Вы скажете, мне следовало сдаться; мне следовало пойти в мою кухоньку, или продолжать читать, или спуститься вниз, в вестибюль. Ничего нельзя было обрести, прилепившись, словно пластырь, к темноте; не о чем думать, ничего нового или продуктивного, просто то же самое замученное кино: я двигаюсь по снежной улице, беру пиво, улыбаюсь девушкам в рок-группе, возвращаюсь домой, его запах в доме, пустая кровать. Я думал об этом так много раз, что вы могли бы видеть засвеченные пятна на пленке.
Я сдался после того, как наступил день, свет пробился через занавески, от него нельзя было укрыть – не имело значения что. Словно твою палатку собрали и унесли на следующие бесконечные восемнадцать часов.
Я встал.
Так продолжалось три дня. Не могу вспомнить, что я делал, только серия цветных панелей, сидение в кинотеатре, да, это я вспоминаю, хотя и забыл, какой был фильм. Единственное – я несколько раз пересаживался, один раз потому, что женщина рядом ела попкорн с таким хрустом, что мне казалось, что она пронзает меня спицей. (Когда попкорн кончился, она принялась за пакетик мятных лепешек.) Помню, что сидел в этом французском бистро. Пошел туда пообедать, но прямо у меня надо головой, упираясь прямо в меня, оказался сбивающий с толку яркий свет, и, когда я попросил официантку его выключить, она сказала – нет, она не может, что другие посетители желают видеть свою еду, это прозвучало для меня довольно грубо, довольно саркастически, и я ушел, меню так и осталось на столе. Около часа я чувствовал раздражение из – за этого случая, из – за ее тона, из-за этой слегка раздражающей развязности. Что еще я делал? О да. Позвольте мне рассказать, как это вышло.
На третье утро, грязный, с красными глазами, во рту был такой вкус, словно я гнию изнутри, я потащился по коридору к лифту. Солнечный свет был невыносим. Каким плоским может быть солнечный свет. Как печально. Я таскался туда и сюда, словно человек, который пытается поудобнее устроиться в постели. Палатка с пончиками. Слишком кричаще, невыносимый разговор непередаваемой тупости.
Все еще было холодно («Что случилось с этой погодой!» ), небо на одну минуту становилось синим, в другую приобретало цвет старого столового серебра. Так что я вернулся обратно в отель и взял шарф, обернул его вокруг шеи. На шарфе вроде этого вы можете повеситься. На секунду я прилег на кровать; я почти обманул себя, почти погрузился в сон, двигаясь вдоль покрытого ковром коридора отеля куда-то, где огни были очень тусклыми, где царствовал королевский синий, где все было окутано им. Я подумал: сейчас это случится, это должно случиться, я засыпаю. Я выбрал комнату. Я подумал: проберусь туда и лягу. Горничные могут меня разбудить; никому не будет никакого дела. Но когда я открыл дверь, комната горела электрическим светом, она была похожа на телевизионную студию, люди толклись в ней, и я подумал: тебе никогда здесь не уснуть. Потом я проснулся снова. Мой мозг сказал: хорошая попытка, приятель, но никаких сигар. Даже голос в моей голове начал звучать словно карнавальный зазывала.
Уборщица постучала в дверь и позволила себе войти.
– О, – сказала она.
Я удалился, пошел на улицу. Какой-то мальчишка недалеко от Итон-центра предложил продать мне немного травки.
– Подрасти сначала, – сказал я и продолжал шагать. Если я буду так идти, думал я, я дойду до кулачной драки.
Я зашел в грязную закусочную и заказал себе завтрак, глазные яблоки плавали в тарелке жира. Официантка уронила мой тост на пол.
– Хотите к этому джема? – сказала она, возвращая его обратно на стол.
Я почти ничего не съел, и, когда платил у кассы, мне пришлось подождать, пока они поменяют рулончик бумаги в глубине кассового аппарата. Менеджер вышел, чтобы присмотреть за оплатой, коренастый маленький усатый грек. Заметив мой вздох, он пожал плечами.
Я сказал:
– Может быть, вы бы в свободное время проследили за этим персоналом. – Я оставил на кассе десятидолларовый банкнот и вырвался наружу. Потом почувствовал тошноту из-за зря потраченных денег, из-за денег вообще. Они кончались; это было словно бы они утекали у меня сквозь пальцы. Скоро у меня ничего не останется за душой. Когда я выходил из ресторана, за спиной раздался смех. Дикари. Едва научились себя вести, а им уже разрешают готовить еду для гомо сапиенс. Чихают и чешут в волосах, детрит сыплется в порцию за порцией. Невозможное скотство.
Я вернулся обратно в ресторан.
– Вам нет дела до того, что вы убиваете людей этой едой! – сказал я.
Смех еще громче.
Я посмотрел вдоль Йонг-стрит. Почувствовал, что меня охватывает паника. Что мне делать? Куда мне идти? Что мне делать? Я не мог вернуться обратно в постель, не мог лежать там при свете дня, свете дня в минорных тонах, слушая, как уборщицы пустословят друг с другом, как гремят тележки, хлопают двери, почему они все время хлопают дверью, всюду вокруг меня работают телевизоры. Почему столько уколов иглой в течение дня? Я также не мог сидеть в вестибюле. Я уже делал это днем раньше, мистер Харт беззвучно нарисовался у моего локтя. Не о чем тревожиться, заверил он меня, звонили из телекомпании. Да? Очевидно, какие-то изменения в персонале. В самом деле. Конечно, это не к спеху, но, может быть, было бы неплохо провести кое-какие повторные переговоры. Что означало, что мне следует начинать молиться. Чего я не мог заставить себя сделать. Десять долларов потрачено на этот мерзкий завтрак. Тошнотворно.
Потом я пошел в стрип-клуб – не потому, что жаждал тела (хотя был удивлен, как они привлекательны, как молоды и в какой хорошей форме), но из-за темноты, из-за успокоительной темноты. Я пробыл там всего несколько минут, когда появился Раймонд.
Он сказал:
– Я думал, вы, ребята с телевидения, имеете кучу баб.
Я сказал:
– Что?
– Не ожидал встретить вас в подобном местечке.
– Что я могу для вас сделать, Раймонд?
– Я просто был поблизости. Увидел, как вы нырнули сюда. Думал, зайду поздороваюсь.
– Я не нырял сюда, Раймонд.
– Просто выражение, – сказал он.
– Горничная убирает у меня в номере, – сказал я. – Они не любят, когда вы мешаетесь под ногами.
– Я об этом не знал, – сказал он. Целую минуту он таращился на девушку на сцене, руки в карманах, живот нависает над ремнем. – Почему бы вам просто не сказать мне, куда вы его дели? – сказал он.
Я так устал, что не уверен, правильно ли его расслышал.
Я сказал:
– Что вы говорите?
Он наклонился и прокричал мне в ухо:
– Почему они включают эту чертову музыку так громко? – Потом отдернул голову и покрутил пальцем у уха.
– Точно, – сказал я.
Он сказал что-то еще, я не расслышал, а потом стал прокладывать себе неопрятный путь к солнцу, наружу. Взъерошенный медведь покидает берлогу. Неожиданно я представил себе зиму, представил себе тающий снег, яркий свет, короткие дни, сгрудившиеся лица, бесконечное движение вперед.
Подошла официантка с пачкой сложенных счетов между пальцев. Я спросил у нее пива, но оно было нестерпимо дорогим. Что за мотом я стал, швыряю деньги направо и налево, ничего не заканчиваю, ничего не завершаю. Мама, дай мне лечь; мама, дай мне уснуть. Скажи, Роман, а теперь отправляйся спать, и я отправлюсь. Направь меня в верном направлении, мама, скажи мне, как снова заснуть. Напомни мне. Только первые несколько тактов.
Я снова был на улице, теперь я шел к северу, по району, которого не знал. Маленький анклав где-то к северо-западу от Сент-Клер, несколько магазинов, банк, бакалейная лавочка, маленький магазинчик софта, очень нарядный. Должно быть, это был район для богатых людей. Для этих пиздунов. Я остановился перед банком, смотрел в окно. Я мог видеть, как служащие двигаются там, за стеклом, – рыбки в аквариуме. Рыбки с неприятными глазами. Порыв ветра ударил по верхушкам деревьев. Я подумал, что не могу этого вынести, не могу вынести больше ни одной секунды этого.
Я надел солнечные очки; натянул шарф до рта (на таком шарфе можно повеситься) и почувствовал некоторое облегчение, почувствовал, что это уходит из меня, вытирается, словно кожа на спине о сиденье автомобиля; это заняло секунды, и затем – вперед; тошнота отступила.
Я вошел в банк, комната была замечательно ярко освещена. Просто арена света. Я осмотрел кассы; инстинкт подсказал мне подойти к хорошенькой служащей. Я кашлянул в носовой платок. Приложил к губам, словно предчувствуя следующий приступ кашля.
– Святые небеса, – сказала она. Она сутулилась, как многие высокие девушки, густые волосы были заправлены за уши. Я подумал: она была бы куда более красивой, если бы распустила волосы. Я взял отрывной талон и начал писать. Бумага скользила. Она выдвинула вперед большие пальцы, любезная улыбка. Я написал: ЭТО ОГРАБЛЕНИЕ; ДАЙТЕ МНЕ ВСЕ ВАШИ ЧЕРТОВЫ ДЕНЬГИ.
Потом я подчеркнул слово ЧЕРТОВЫ. Когда она пробежала глазами записку, улыбка застыла. Она посмотрела на меня. Я подумал: да, я могу чувствовать это, я испытываю это ощущение. Я видел, как к двери банка подошла женщина, я видел мальчишку из-за его рюкзака. Я видел, как менеджер поднялся и двинулся через проход к кассе. Я подумал: пришло время для всего. Менеджер двигался по проходу, коротышка с лицом словно бейсбольная рукавица. Он остановился рядом с моей служащей, наклонив голову, чтобы прочесть что-то у нее на столе. Было похоже, словно он пытается расслышать нас. Я посмотрел на служащую. Ее губы двигались, но я не слышал, что она говорит. Я покачал головой. Просто двигая губами, она сказала:
– Одну минуту.
Я подумал: Бог послал мне мою леди цветов. Бог послал мое спасение.
Менеджер повернулся и направился обратно по проходу. Служащая, все еще сутулясь, открыла кассу и вытащила оттуда три пачки банкнотов. Она не стала задвигать ящик. Просто сказала, очень мягко:
– Пачки красятся.
Она положила деньги на кассу. Я сунул банкноты во внутренний карман на груди, одна пачка, две пачки, три пачки, и потом очень медленно вышел из банка. Я не смотрел назад. Я знал, что она там, что она смотрит мне вслед, что менеджер за своим столом, что мальчишка все еще вертит свой рюкзак. Я знал все это и не оборачиваясь. Я подумал, когда солнечный свет пронзил меня на улице: мне здесь нравится. Я должен остаться здесь.
Я уже был готов скользнуть в метро, когда неожиданно рядом затормозил полицейский автомобиль. Окно открылось. Я подумал: о, вот, значит, как все сходится.
Но коп сказал:
– Вам не нужны настоящие копы в вашем шоу?
Я сказал:
– Прошу меня простить.
Я посмотрел вдоль улицы. Я был всего в трех кварталах от банка.
Он сказал:
– Вы берете всех этих ребят, которые играют копов, почему бы вам не взять настоящих?
Я сказал:
– Да, конечно.
Его напарник, который был за рулем – немного постарше, – осмотрелся. Он сказал:
– На кого похож Ричард Гир?
Я сказал:
– На козла.
Молодой коп сказал:
– Он буддист, верно?
– Что бы там ни говорили, – сказал его напарник, поднимая руку и укладывая ее на ручку сиденья. – Он чертовски хорош в этом фильме.
– В том, где он играет копа?
– Да, в этом. Я слышал, он хотел сыграть в «Невзгодах», но они даже не пригласили его.
– Да?
Молодой коп сказал:
– Это было то кино, где они отрезают парню ногу?
– Нет, – сказал я, – это было в книге. В кино они просто делают его хромым.
Такси притормозило позади полицейского автомобиля. Я ему посигналил.
– Нет, – сказал старший коп, – было бы лучше с другим парнем. С парнем из «Крестного отца».
– Джимми Каан, – сказал я.
– Джимми Каан. Вот это парень что надо.
Водитель такси зажег огни остановки.
– Мне надо идти, ребята.
Старший коп сказал:
– Вы когда-нибудь брали интервью у Дина Мартина?
Я посмотрел вдоль улицы; у входа в банк все еще ничего не происходило.
– Нет. – Я снял куртку и положил ее, согнувшись, на тротуар.
– Знаешь историю о Дине Мартине? – спросил он своего напарника.
– Нет, этой не знаю.
Коп сказал:
– Один парень хотел взять интервью у Дина Мартина, так? И Дин сказал: «Вот что я тебе скажу, я не стану давать интервью тебе, если ты не дашь интервью мне».
– Чертов Дино, – сказал его напарник.
Уголком глаза в направлении банка я уловил какое-то движение, но смотреть туда не стал. Неожиданно молодой коп сел вперед и нажал кнопку на своем компьютере.
– Нам надо ехать, – сказал он.
Я сунул куртку под локоть, подошел к такси и залез в него. Я сказал:
– Следуйте за этим полицейским автомобилем, хорошо? Я с ними.
– Мне нужен адрес, – сказал шофер.
– Просто поезжайте, пожалуйста.
Когда я вернулся в отель, то уснул прямо в ботинках, деньги все еще лежали во внутреннем кармане моей куртки, брошенной на стул. Я нашел Саймона на берегу пруда недалеко от центра города – сидел руки под коленками. Болтал ногами. На нем были шорты цвета хаки и красные сандалии. Я сел рядом. В середине пруда мужчина моложе, чем я, мне кажется, я его узнал, наклонился над малышом, спуская на воду лодочку.
Я сказал:
– Саймон, тебе когда-нибудь снятся сны?
Он подумал об этом секунду, болтая ногами.
– Нет, – сказал он. – А тебе?
– Все время.
– Что тебе снится?
– Ты. Мне снишься ты, – сказал я.
– Это хорошие сны?
– Это замечательные сны. Они лучше всего на свете.
Мы смотрели на мужчину с лодочкой; он с сыном переходил вброд мелкую воду, малыш бил палкой по лодочке, отец улыбался и мягко отводил его маленькую руку.
– Я ненавижу это все, Саймон, – сказал я.
Он повернул ко мне маленькое встревоженное лицо.
Я сказал:
– Не беспокойся. Я возвращаюсь назад.
– С мамой все в порядке?
– Да.
– Она когда-нибудь входит в мою комнату?
– Да, она входит.
– Почему она никогда не приходит? – сказал он.
– Не знаю. Но она хочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12