В ту ночь я вышел из дому. Стал посреди улицы, а потом повернул к северу. Я шел, и шел, и шел, но не мог ничего почувствовать. Остановился у своего старого дома на Форест-Хилл. Посмотрел на окна своей старой спальни. Что я здесь делаю? Следую по старому маршруту. Через улицу, где жил умерший Джонни Бест, дверь открыта; желтая полоса света легла на подъездную дорожку. Там стояла женщина и смотрела. Я повернулся к ней спиной. Потом услышал ее шаги: клак, клак, клак по подъездной дорожке.
– Могу ли я вам помочь? – сказала она.
– Я когда-то жил здесь.
– Теперь здесь живет кто-то еще.
– Уверен, что так оно и есть.
– Ну, их сейчас нет. Они в Ирландии. Они вас ждут?
– Нет.
– Когда я увидела, как вы стоите здесь, то подумала, что, может быть, вы грабитель.
– Нет, я не грабитель.
– Когда вы стоите здесь вот так, глядя на дом, люди могут подумать, что вы грабитель. Что вы изучаете место преступления.
– Я просто вернулся, чтобы посмотреть.
– Странная ночь для того, чтобы бродить по дороге воспоминаний, – сказала женщина, теперь она была меньше уверена в себе.
– Но вы идете.
– Я вас знаю? – спросила она.
– Нет.
– Ваше лицо выглядит знакомым.
Я сказал:
– Вы знаете, что тот парень, который жил в вашем доме, перерезал себе горло опасной бритвой?
Это ее заткнуло.
Я продолжал:
– Он хотел стать концертирующим пианистом. Практиковался так усердно, что его мать вынуждена была по утрам вытирать кровь с клавиш.
Она застыла.
– Откуда вы это знаете?
– Как я уже сказал, я когда-то жил здесь. Видите эту спальню вон там? Это спальня моей мамы. Она уже тоже умерла.
– Я пойду, – сказала женщина. – Не могу слишком долго быть на улице. Люди будут удивляться, зачем вы здесь торчите. Они могут даже позвонить в полицию.
Я слышал ее «клак, клак, клак» по дорожке, ведущей к дому; потом дверь открылась и закрылась. Я знал, что она наблюдает за мной, что стоит мне повернуть голову, и я увижу ее маленькое лицо в окне. Но я не стал смотреть. Это было бы похоже на признание вины. Я просто простоял достаточно долго, чтобы не быть пойманным, и потом ушел.
Что, если бы я действительно ограбил дом? Как бы это было – красться по старым комнатам, воздух словно темный бархат, заранее зная свой путь? Холл, семнадцать ступенек на второй этаж; моя старая спальня, ванная, комната матери, где по ночам она лежала на горке белых подушек, смотрела телевизор и курила сигареты. Ее дверь открыта. О, Роман, это ты.
Я взял такси до фамильного кладбища. Оно было закрыто, но я перелез через железную ограду с острыми шипами поверху. Никогда раньше не был здесь ночью. Снег лежал на могильных камнях тающими тусклыми шапками; здесь тоже было слышно, как журчит вода. В каменном коттедже на краю владения горел свет. Я медленно пошел по узкой, формой напоминающей косу дорожке в самое сердце кладбищенского двора. Ночь была сырой, облака мчались мимо луны, словно злые тетки. Слева от меня возвышался каменный монумент, маленькое надгробие, большой крест; я прошел еще сотню ярдов, и там он был, фамильный участок, имена умерших дядюшек, и моей бедной сестры, и моих отца и матери – все выгравированы на черном мраморе. Мать уже двадцать лет как умерла. С ее смерти прошло больше времени, чем то, которое мы провели вместе, пока она была жива. И все же какой близкой она кажется, какой живой. Красный шарф вокруг шеи, танцует в гостиной с чернокожим мужчиной; окна открыты настежь, соленый воздух дует с моря. Она прекрасно танцевала, и знала это. Ох уж эта музыка, глупые, дурацкие стишки, низкопробные вирши, которые она обожала. Роман, Роман, иди к нам, никто не смотрит. Слаксы закатаны, словно у сборщиков моллюсков, рубашка завязана на талии. Ты никогда не научишься танцевать, если не перестанешь быть таким застенчивым, черт. Танцует на ковре с чернокожим мужчиной в голубых штанах.
Я сказал плите черного мрамора:
– Мама, я должен вернуться туда.
Африканская музыка стихла.
– Просто отправляйся спать, дорогой. Тогда придет Санта-Клаус.
– Это не работает. Ты должна мне помочь.
Она танцевала снова, чернокожий мужчина улыбался, глядя на нее.
– Твоя мать танцует лучше, чем моя жена, – сказал он.
Я отозвался:
– Скажи мне, как мне туда попасть, мама. Скажи мне. Сделай для меня одну вещь. Я никогда больше тебя ни о чем не попрошу.
– Просто отправляйся спать, – сказала она. – Это просто. Иди спать. И оставь окно открытым. Ты всегда лучше спишь, когда открыто окно.
Перепрыгнув обратно через железную ограду, я заметил пару горящих фар в другом конце улицы. Я не двинулся; я знал, что они проедут здесь, что они остановятся.
– Что поделываете? – спросил он. Это был коп с грязными волосами. И до меня неожиданно дошло, что я уже видел этот автомобиль (его старомодные, скучные линии) сегодня ночью, когда выходил из дома, и потом снова, когда переходил улицу у кладбища.
Я сказал:
– Вы следите за мной.
– Не совсем.
– Вы следите.
Он вздохнул:
– Мы просто следим за тем, чтобы трудная ситуация не стала еще хуже.
– Что вы имеете в виду?
– Садитесь. Я отвезу вас домой.
Я обошел машину, сел, между нами лежала газета маленького формата. Мы медленно тронулись с места, щелкнули подфарники. На дороге никого не было; асфальт слабо мерцал пятнами то тут, то там.
Я сказал:
– Вы думаете, вам нужны подфарники в такое время ночи?
– Закон есть закон, – ответил он. Он извинялся или шутил? Вода журчала под колесами. Автомобиль пах словно маленький город. В противоположном направлении проехало такси, темнокожий водитель посмотрел на нас и прибавил газу. Мы повернули направо на Сент-Клер, направились к Спадина, проехали через тот зевающий парк, через мост, вокруг Каза-Лома и вниз, в Чайнатаун.
Он остановился у моего дома. Включил аварийные огни, повернулся ко мне. Но ничего не сказал.
Я спросил:
– Теперь я могу выйти?
– За вами есть кое-что, Роман. Я не могу совать нос в это дело. Но я суну.
– Совать нос во что?
– Вы вломились к мужчине в дом. Вы вломились на кладбище…
– Я не вламывался на кладбище.
– Как вы туда попали?
– Вы знаете как.
– Это – нарушение и проникновение. Я могу арестовать вас за это.
– Тогда почему не арестуете?
Он хихикнул:
– Я не боюсь газетчиков, Роман. Если бы боялся, я бы не мог делать свою работу.
– Понятно. Вы собираетесь меня арестовать?
Одно мгновение он смотрел вдоль улицы, словно увидел там что-то, у бара; потом, осознав, куда смотрит, повернулся обратно ко мне:
– Где вы его держите, Роман?
Я отправился к доктору Марвину Рикману. Это был стройный, красивый человек. Вы не могли бы назвать его возраст – может быть, пятьдесят, а может быть, шестьдесят. Он был доктор-шоумен; вы никогда не знали, кого встретите у него в приемной. Может быть, Рэнди Куэйда, Кристофера Пламмера, Брайана Деннехи, Сюзан Сэрандон, всех этих ребят, снимающих в городе кино, ожидающих в холле с историями болезни в руках. Отлично, мисс Сэрандон, вы уходите. Можно было услышать, как она говорит: «Привет, Марв» – веселым, профессиональным голосом; затем Марвин, прохладно, его отнюдь не прошибал пот от такого количества звезд вокруг: «Привет, Сюзан». И дверь затворялась. Это были просто бездельники, которые заставляли его обходить вокруг стойки, люди, которые думали, что они могут толпиться в его комнате ожидания. С них он брал тысячу долларов за прием, и не имело значения, в чем состояла суть визита – укол витамина В в задницу, больное горло или актер слишком высоко взлетел, чтобы помнить свою роль.
Когда дверь закрылась, я сказал:
– Мне нужны пилюли, Марв.
Он спросил:
– Как идут дела? – не поднимая глаз от моей истории болезни. Что-то записал в нее. Он был похож на судью. Вечно писал. Но и всегда слушал тоже.
Я сказал:
– Не могу вынести боли. Она оголила меня до самых костей.
– Полиция добилась каких-нибудь успехов?
Я сказал:
– Они допросили мою старую подружку.
– Неужели?
– Я побежал за ней прямо в полицейский участок. У нее под мышками были пятна от пота. Должно быть, они ее по-настоящему поджарили.
Он продолжал писать. Я сказал:
– Они разговаривали с людьми, которые иногда приходили в дом. Друзья М. Все такое. Это не мог быть один из них. Я знаю.
Он сочувственно кивнул. Спросил, как М. Не слишком хорошо. Как мы оба? Я сказал – все нормально. В подобных обстоятельствах. Я повернул разговор обратно к пилюлям.
Он поднял глаза:
– Не уверен, что это – хорошая идея.
Я сказал:
– Марв, это не для развлечения.
Он улыбнулся себе под нос, так чтобы я мог заметить. Он был очень классный парень – вот почему все эти кинозвезды его любили.
– Примешь одну, если дела пойдут совсем плохо, – сказал он, открыл свой шкафчик и протянул мне пачку-пробник. Двенадцать таблеток.
Я сказал:
– Они теперь всегда идут плохо, Марв. Не можешь дать мне что-нибудь, что действует подольше?
Он не обратил на мои слова внимания.
– Но будь осторожен, они дают побочный эффект. На мгновение ты чувствуешь себя лучше, а на следующий день будет даже хуже, чем было.
В тот день я принял все пилюли; клянусь, они действовали не дольше чем несколько минут каждая. На следующий день я позвонил ему снова и попросил еще – что-нибудь, что можно купить.
На том конце трубки была тишина. Потом он сказал:
– Ты должен был знать ответ еще до того, как позвонил мне. – Он назвал мне имя своего друга-психиатра. – У тебя есть ручка? – спросил он.
У меня ее не было, но я сказал: конечно.
Он продиктовал мне имя и номер телефона, и я притворился, что записал их, а потом повесил трубку.
Странная вещь: когда я пытался раздобыть себе пилюли, у меня было такое чувство, что я предаю Саймона. Словно жульничаешь на экзамене.
Глава 4
В эту ночь я плохо спал. Кушетка дыбилась подо мной комками, и мне было жарко. Но потом, до того как рассвело, когда я уже отказался от надежды, я уснул и безо всяких усилий вернулся в карибский город. Все еще была ночь. Я сидел в парке на скамье. В отдалении, через пару улиц, бушевала фиеста, мужчина в сомбреро что-то кричал, вроде бы ему отвечали. Что-то вроде песни с припевом. Он выкрикивал стих, толпа выкрикивала стих. В начале улицы, идущей к парку, я увидел группу детей. Они смеялись и толкались; они свернули не на ту улицу и теперь вынуждены были идти обратно. Я увидел среди них Саймона. Он разговаривал с маленькой девочкой, их головы склонились друг к другу. Я подумал, он со своими друзьями, я дам ему знать, когда он будет готов. Но когда он меня увидел, улыбка исчезла с его лица. Я в одну секунду сорвался со скамейки. Когда я попытался схватить его, он стал отодвигаться от меня по улице.
– Саймон, – сказал я, – не убегай. Пожалуйста.
Он повернулся и просиял.
– Я не видел тебя.
– Не видел?
– Я разговаривал с подружкой.
Я сказал:
– Я натворил столько дел, Саймон. Но я так тебя люблю. Могу я задержаться здесь немножко подольше? Просто чтобы побыть с тобой? Я так измучился без тебя.
Он посмотрел вдоль улицы на удаляющихся детей. Было видно, что ему не терпится пойти с ними, но он не хотел задевать мои чувства.
– Ты можешь идти с ними, – сказал я.
– Да?
– Да. Совершенно точно. Иди со своими друзьями. Мне просто нужно было увидеть тебя. Я боялся, что ты от меня убежишь.
– Нет, папа.
– Просто пообещай мне, что ты никогда от меня не убежишь, и тогда я буду счастлив.
– Я никогда от тебя не убегу.
– Тогда иди, – сказал я, слегка подталкивая его маленькое плечо. – Иди играй со своими друзьями. Я буду неподалеку.
– Ты уверен?
– Так уверен, как ни в чем другом.
Я поцеловал его в макушку, вдыхая запах густых волос. Его волосы. Также пахнет его комната. А потом я смотрел, как он убегает вдоль по улице в своих коричневых шортах и красных сандалиях. Он никогда не был атлетом, Саймон. И то, как он бежал, разбивало мне сердце, словно им владело какое-то возбуждение, словно восторг перед жизнью был больше, чем могли выдержать его конечности.
– Тебе нужно переехать, – сказала М. Она стояла у изножья кушетки. На секунду я подумал, что у нее в руке нож, что она собирается ударить меня и убить.
– Тебе нужно переехать, – сказала она. – Я не могу выносить в квартире твой запах.
Я переехал в отель «Челси», в комнату на восемнадцатом этаже. У нашей телекомпании были с ним какие-то корпоративные дела. Я мог оставаться там столько, сколько захочу. Пока я работаю в шоу.
Перебравшись туда, я позвонил М. и сказал:
– Просто хочу, чтобы у тебя был мой номер.
– Для чего мне нужен твой номер?
Я сказал:
– Иногда мне хочется, чтобы меня сбила машина или меня казнили на электрическом стуле, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое…
– Роман, я никогда, во веки веков не пожалею о тебе.
Я начал было говорить что-то еще, но она снова перебила меня:
– Пожалуйста, не звони сюда. Слишком большое разочарование взять трубку и осознать, что это всего лишь ты.
Вечером я лежал на кровати в своем номере на восемнадцатом этаже и смотрел в окно. Мимо плыли облака. Иногда это было похоже на то, как если бы небо разломилось и в дырки просвечивают облака; иногда казалось, что совсем наоборот. Это было словно в галерее. Облака исчезали за окном, и появлялось чувство, что они возвращаются с другой стороны неба и снова проигрывают одну и ту же роль. Я ждал начала нового цикла или части того, который уже видел. Я сказал себе: оно ли это? Или: оно ли это?
Раздался стук в дверь. Продавец катамаранов из Дэйтона-Бич ошибся этажом. Я слышал, как удаляются шаги по коридору, а потом снова стал смотреть, как ползут по небу облака.
Иногда я фантазировал, что раздастся звонок по телефону. Это полиция, они нашли его. Я представлял себе, как бегу в участок; и там он, в конце коридора, держит за руку детектива. Я хватаю его в объятия. Нет, я падаю на колени и обнимаю его. Я звоню его матери. Я говорю: я знаю, ты сказала мне не звонить… Когда я думал об этом, я чувствовал, как у меня меняется состав крови.
Иногда я представлял себе другой звонок. Я смотрел на крошечный гроб и говорил: «Мне очень жаль, но это не он». Что означало, что мне жаль какого-то другого отца, долговязого англичанина, который вошел следом за мной в полицейский участок.
Я тысячи раз перебирал события того вечера, когда я его потерял. Я представлял себе, что телефон зазвонил, как раз когда я направлялся на улицу. Конечно, я бы ответил. Это заняло бы всего несколько минут, может быть, дольше, но эта штука, этот темный дух, который кружит вокруг земли, эта штука, которая зачерпнула его ковшом с моего крыльца, прошла бы мимо. Я всегда думал, что зло такое и есть: нужно только не оказаться у него под рукой, когда оно сметает все на своем пути.
Я постоянно говорил с Саймоном. О том, как прошел мой день, о своем детстве, о своих родителях. Я говорил с ним о том, что я делаю, когда я это делал. Больше аромата, если ты взбалтываешь яйца медленно, Саймон. Не спрашивай меня почему. Я хотел, чтобы он хорошо обо мне думал, чтобы он мною восхищался. Чтобы ему было со мной интересно. Чтобы я мог его успокоить. В сердце своем я верил, что он простил меня.
Ночью я бродил по городу. Я обнаружил, что меня тянет в нелегальные клубы. Мне нравились полуподвалы, свечи на столах, джазовые трио в тени. Мне нравились кричащие любительские фрески на стенах, птица с тремя головами. Я пил здешнее мерло, которое на вкус было как кровь. Я сидел, прислонившись спиной к стене, и музыка булькала, словно это был пудинг или густой суп.
Официанток я знал по именам. Я давал им хорошие чаевые. Иногда я засыпал на своем стуле, и одна из них, очень осторожно, почти как мать, дергала меня за рукав.
– Роман, – говорили они. – Роман, ты здесь?
Иногда в перерыве подходили музыканты. Они представлялись, потом представляли своих девушек.
– Пожалуйста, – говорил я и указывал на стул. Они думали, я могу что-нибудь для них сделать. Каждый думал.
Они протягивали мне свои CD или гранки своих романов. Казалось, они не понимали, что мне плевать на траекторию их идущих вверх карьер. Знаю ли я, что их фильм выбрали для показа на кинофестивале в Тегеране? Могут ли они прислать мне пленку? Романы были самое худшее, всегда одно и то же дерьмо: добродушные кретины преодолевают несчастья и становятся ответственными налогоплательщиками. Однажды ночью я усадил рядом розовощекого юнца (это был его первый роман) и сказал:
– Для парня, у которого семь пятниц на неделе и мозоль на заднице, твой персонаж выказывает определенное мужество.
– Точно, – с надеждой, правда несколько сдержанной, отвечал он.
– Конечно, если судить по моему опыту, люди с возрастом становятся только ужаснее, а никак не лучше.
Вы могли отчетливо видеть разочарование в его лице. Он, должно быть, думал, что я из другого теста. Вы видите кого-то по телевизору, и через некоторое время вам кажется, что вы его знаете.
– В самом деле? – спросил он.
– Это уже кое-что.
Но я брал их фильмы, и их романы, и их CD, и их театральные афиши с хорошей долей любезности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12