– Вид у нее на редкость довольный.
– Я не привык к любовницам, которые, потрахавшись со мной, употребляют слово «экспансивный». Ну а что касается твоего вопроса, то нет.
– Вот даже как!
Я бросаю взгляд на нее. Она на самом деле любит меня.
– Я больше не хочу спать ни с кем, кроме тебя.
В ответ она ласково гладит меня по щеке.
– Нам придется вести себя осторожно на людях. Я не хочу, чтобы про меня пошли сплетни.
– Я тоже, – заверяю ее я. О Боже, другого мне и не нужно!
– Но я хочу как можно больше быть с тобой. Как по-твоему, я тороплю события?
Внезапно меня охватывает страх; дело не в том, что она думает, что торопит события, а в том, что я хочу ее.
– Надеюсь, что нет.
– Я очень откровенна с тобой, Уилл. Ты можешь сделать мне больно, сам о том не догадываясь.
– Я бы догадался. Успокойся, не сделаю. – Во всяком случае, умышленно.
– О'кей. На этом, пожалуй, пока все.
Свернувшись калачиком, она подвигается поближе ко мне, чтобы заснуть, положив голову мне на плечо. Странное дело – меня это нисколько не удивляет.
В коридоре вспыхивает свет, его полоска выбивается из-под двери.
Я рывком сажусь на постели, голова Мэри-Лу слетает с моей руки на подушку, она широко раскрывает глаза.
– Папа? – слышится голос Клаудии. Он у нее дрожит.
– Сейчас приду, радость моя! – откликаюсь я, ловя на себе вопросительный взгляд Мэри-Лу, в котором читается: может, мне лучше...
Я отрицательно качаю головой, приложив палец к губам. Накинув халат, выхожу в коридор, плотно притворив за собой дверь.
– Что случилось, ангел мой? – Она стоит на пороге своей комнаты, крепко прижимая к груди мишку.
– Мне приснился плохой сон.
Подойдя, я беру ее на руки и на секунду прижимаю к себе. – А что тебе снилось?
– Снилось, что я в пещере, а за мной гонится какое-то чудовище.
– Ты в последнее время смотрела фильмы ужасов? – спрашиваю я. От них, как правило, и снятся кошмары, у некоторых моих друзей дети без конца смотрели «Канун Дня всех святых» или «Пятницу, 13-е» только потому, что никого не нашли, кто бы мог присмотреть за детьми в их отсутствие.
– Да нет. Хотя перед сном я посмотрела по телику фильм вроде ужастика.
– Может, в нем-то все и дело! Впрочем, теперь уже все позади. – Я несу ее обратно в комнату. – Все хорошо, я здесь, рядом. Постарайся снова заснуть.
– Мне очень страшно.
– Не думай об этом. Я побуду с тобой немного.
– Я хочу спать у тебя.
– Нельзя, ангел мой! Не сегодня.
– А я все равно хочу! – Она начинает плакать – то ли на самом деле, то ли понарошку, не поймешь. – Одна я все равно не смогу уснуть.
– Знаешь что, я побуду с тобой, пока ты не заснешь.
– Я все равно проснусь. – Она льнет ко мне еще теснее. – Пожалуйста, папа. Я буду спать спокойно.
Я усаживаю ее на кровать, сам сажусь рядом.
– Не могу, Клаудия. Не сегодня.
– Почему? – Она ничего не понимает, откуда ей понять? – Я же спала у тебя в прошлый раз.
– Потому что я не один.
Мгновение она пристально глядит на меня, потом, отпрянув, поворачивается лицом к стене и принимается плакать. Вытянув руку, я трогаю ее за плечо, она отталкивает мою руку.
– Клаудия...
Кипя от ярости, она резко оборачивается ко мне.
– Мы же решили провести этот уик-энд вместе! – кричит она сквозь слезы. – Ты же обещал!
– Да, обещал.
– Обещал, что будешь один! А не с кем-то еще! – Она снова отворачивается, все ее тело сотрясается от рыданий.
– Девочка моя, я...
Она начинает биться, словно в истерике. О Господи! Она изо всех сил молотит кулачками по матрацу, дрыгает ногами, плачет во весь голос, уткнувшись лицом в подушку. Я отодвигаюсь от нее, сажусь на самый краешек кровати. Тут я – пас, пусть она отведет душу.
– Уилл, – слышится из коридора шепот Мэри-Лу.
Я оборачиваюсь. Одетая, она стоит в полумраке. Встав, я подхожу к ней, прикрыв дверь в комнату Клаудии.
– Я ухожу.
Да, если уж не везет, так не везет.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Все в поряде, Уилл, я все понимаю. Я отлично вижу, что она сейчас чувствует, ведь, как и она, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. – Она проводит рукой по моей шее. – У нас с тобой еще будут ночи вместе. Совсем скоро.
Вместе с ней я выхожу на улицу, провожаю ее до машины, целую на прощание. Затем возвращаюсь в дом, взяв Клаудию на руки, несу к себе в спальню, кладу на кровать, накрываю одеялом. Я думал, она уже спит, но не тут-то было, она рывком садится на кровати, повернув ко мне лицо.
– Я не хочу тебя ни с кем делить, папа.
– И не нужно, ангел мой. Это ни к чему.
– Я не хочу от тебя уходить. Не хочу уезжать.
Что тут ответишь? Что я тоже этого не хочу? Она и так это знает, а остальное от меня не зависит.
– Но ты же еще здесь. Вот когда настанет пора переезжать, тогда и поговорим.
Слабое утешение и для нее и для меня.
– Жалко, что у тебя голова сейчас занята этим дурацким судом. Жалко, что я не могу приезжать к тебе каждый день, чтобы мы каждый день были вместе.
– Суд уже скоро кончится. К тому же ты ведь знаешь, что сердцем я всегда с тобой.
Она рада моим словам, это все-таки лучше, чем ничего.
– Папа?
– Что, ангел мой?
– Обещай, когда мы вместе, ты никого больше не будешь к себе приводить.
Я обнимаю ее за плечи. Девочка моя.
– Обещаю.
14
– Как она?
– Все в порядке.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе, на первом этаже в здании суда. Мы одни, до начала заседания целый час. Пол и Томми еще не пришли. Вот и хорошо, нам нужно хоть немного побыть наедине.
– А ты?
Глядя на нее, я вздыхаю. Я не выспался, потому что ночью как раз об этом и думал.
– Мы не сможем с тобой больше встречаться. – Я помешиваю ложечкой сахар в чашке, хотя уже размешал его, налив кофе. – Пока она не переедет и не кончится суд.
– Уилл...
– Ни от нее, ни от суда мне никуда не деться. На большее я сейчас просто не способен. Черт побери, Мэри-Лу, у меня хватает и других проблем, о которых ты и не догадываешься!
– Думаю, что догадываюсь.
– Да ну?
– Речь о твоих компаньонах?
Я смотрю на нее, стараясь не показать, права она или нет.
– Ни для кого не секрет, что ты подумываешь, не стоит ли податься куда-нибудь в другое место. Ведь ты из-за этого и ушел в отпуск, правда? Чтобы все хорошенько обдумать?
– В том числе.
– Ладно, давай поговорим о нас с тобой. Не знаю, что и сказать. Ты мне нравишься и... пожалуй, больше ничего говорить и не стоит.
– Ты мне тоже нравишься, Мэри-Лу. Очень!
– Звучит довольно смешно.
– У меня просто голова идет кругом! Нам с тобой это ничего хорошего не сулит, как бы у нас ни сложились отношения дальше.
– Мне непросто будет это сделать.
– Мне тоже. Я очень хочу тебя, я сам этого не ожидал, но нужно какое-то время обождать.
– Разве что какое-то время.
– Вот именно.
– Интересный ты парень, Уилл. Совсем не похож на других.
– Раньше мне казалось, что это здорово. – Подняв голову, я вижу входящего Пола, он нас заметил и идет к нашему столику. – А теперь я просто старею. Знаешь, надо же сказать что-то ради собственного успокоения.
– Если бы ты был таким, я бы на тебя никогда не запала!
Я отвечаю ей кислой улыбкой. На секунду она накрывает мою руку своей, затем убирает ее, как только вблизи появляется Пол.
– Я буду паинькой, – шепчет она, поддразнивая. – Но лишь до тех пор, пока суд не кончится.
– Надеюсь. – Так оно и есть. Я в самом деле на это надеюсь.
15
– Вызовите доктора Милтона Грэйда.
Грэйд не торопясь идет между рядами к месту для дачи свидетельских показаний. Зачитывают присягу – он стоит прямо, как столб, затем садится, осторожно положив ногу на ногу, поддернув брючину указательным и большим пальцами, чтобы не помять тщательно отутюженную складку. Местная молва утверждает, что он – единственный в Нью-Мексико, кому костюмы шьют на заказ в Лондоне. Сейчас он уже в преклонном возрасте, в штате установлен обязательный возраст для ухода на пенсию, но для него из этого правила уже дважды делались исключения. Хотя выглядит он неплохо: густая копна седых волос, пронизывающий взгляд голубых глаз, крупный нос, как у истого римлянина. Одним словом, краса и гордость американской медицины.
На стенде между местом для дачи свидетельских показаний и скамьей присяжных установлен крупный, в натуральную величину снимок Бартлесса, сделанный в тот момент, когда его труп доставили в морг. Фотография отснята на черно-белой пленке и сильно размыта, но все равно зрелище жуткое. Подсудимые с любопытством разглядывают ее, похоже, она не слишком их шокирует, но для меня важнее то, что, судя по всему, они никогда его раньше не видели, по крайней мере в таком вот состоянии.
Снимок производит сильное впечатление. Как только Моузби выставил его на всеобщее обозрение, я, конечно, первым делом бросил взгляд на своих подзащитных, а потом – на присяжных. У одних вырвался судорожный вздох, у других – какое-то невнятное бормотание, но в целом они отнеслись к нему спокойнее, чем я ожидал. Если бы кто-нибудь из женщин завопил не своим голосом, я тут же стал бы ходатайствовать об отводе жюри присяжных на том основании, что оно не способно прийти к единогласному мнению.
Отвернувшись от присяжных, перевожу взгляд на мать убитого. Она внимательно рассматривает снимок, но, к моему удивлению, молчит, словно воды в рот набрала. Либо с ней уже поработало обвинение, предупредив, что ее в два счета выведут из зала, если она даст волю чувствам, либо она с трудом отдает себе отчет в том, что изображено на фотографии.
Грэйд дает свидетельские показания, отвечая на вопросы Моузби, на чем он строил свои выводы, особенно заключение о том, что смерть наступила не от огнестрельных, а от ножевых ранений. Грэйд подробно, на мой взгляд, чересчур подробно, рассказывает об оскорблении убитого, о том, как, судя по всему, это произошло, о том, был погибший еще жив или нет, когда лишился этого органа. Надо отдать ему должное, Грэйд утверждает, что убитый был уже «почти наверняка» мертв.
Он свидетель что надо, толковый, знающий, точный в деталях, его показания искренни, конкретны и изобилуют фактами. Он почти не позволяет себе делать предположений, но если все же решается, то опровергнуть их трудно – опыт у него колоссальный, он прекрасно знает, что и как нужно говорить, чтобы не загнать самого себя в угол. Практически в стране нет ни одного штата, где бы за последние тридцать пять лет он не выступал в качестве свидетеля и ни разу его показания не служили основанием для обжалования и последующей отмены уже вынесенного приговора. Адвокатам подсудимых иной раз непросто иметь с ним дело, потому что присяжные ему симпатизируют, у него прочная репутация первоклассного специалиста в своей области, что большая редкость в таком штате, как наш. К тому же ему трудно не симпатизировать: давая свидетельские показания, он улыбается, напрочь лишен напыщенности, ни дать ни взять римский патриций, который уважительно держится с людьми и говорит с ними на равных.
Допрос свидетеля длится все утро, обвинение хочет использовать его так, чтобы повернуть дело в свою пользу. Его оставляют в покое перед самым перерывом на обед.
Когда заседание возобновляется, с нашей стороны вопросы свидетелю начинает задавать Пол. Он пытается, как будем пытаться при перекрестном допросе все мы, найти брешь в аргументах противной стороны, что позволило бы если и не доказать абсолютную непричастность наших ребят к этому делу – при таком свидетеле этот номер у нас не пройдет, – то, по крайней мере, заставить задуматься о том, что же на самом деле произошло тогда в горах. Мы ищем любую возможность заронить тень сомнения в души присутствующих.
– Что касается ножевых ранений... в общей сложности их сорок семь... они, как вы, доктор Грэйд, утверждаете, и стали истинной причиной смерти, – говорит Пол.
– Да?
– Но почему же тогда у убитого не наблюдалось более сильного кровотечения? В отчете, составленном после вскрытия, вы указали, что потери крови почти не было.
– Да, совершенно верно.
– Но ведь, по идее, она должна была быть, не правда ли? При таком-то количестве ножевых ранений?
– Разумеется, при обычных обстоятельствах, – непринужденно отвечает Грэйд. Он слегка меняет позу, подаваясь вперед. – Но обстоятельства этого убийства нельзя назвать обычными.
Тут я начинаю что-то слабо припоминать. О чем там говорила Рита Гомес? Что-то о том, каким именно образом они пырнули свою жертву ножом. Что-то там было из ряда вон выходящее. Поскольку мы настаивали прежде всего на том, что их там вообще не было, упомянутые ею подробности не отложились в памяти. Надо будет в перерыве внимательно перечитать этот раздел стенограммы ее показаний.
Я бросаю взгляд на Пола. Он и сам почувствовал – тут что-то неладно.
– Давайте поговорим о том, когда, собственно, наступила смерть, – говорит он, ловко переводя разговор на другую тему. – Похоже, мнения по этому вопросу могут разойтись, не так ли, если учесть, что тело успело сильно разложиться?
Грэйд со знанием дела отвечает на поставленный вопрос. Я слушаю его вполуха – мысль о том, что несколькими минутами раньше сказал Грэйд, не дает мне покоя.
Дальше Грэйда допрашивает уже Томми. Ничего нового – мы ведь имеем дело со специалистом, который отлично разбирается, что к чему. Особых надежд мы и не питали, мы построим защиту иначе, независимо от результатов медицинской экспертизы.
Заканчиваем допрос за несколько минут до половины пятого. Мартинес посматривает на часы, он вот-вот объявит заседание суда закрытым.
– Если допрос этого свидетеля у нас все... – начинает он.
Моузби вскакивает с места. Я никогда еще не видел его таким шустрым.
– Ваша честь, я хотел бы задать свидетелю два вопроса по окончании перекрестного допроса.
– Хорошо. Завтра с утра с этого и начнем.
– Если суд не против, я хотел бы задать их прямо сейчас. Много времени это не займет, я хочу продолжить тему, которая уже затрагивалась ранее.
Повернув голову, Мартинес вопросительно глядит на нас.
– Если это не займет много времени, мы не возражаем, Ваша честь, – отвечает за всех Мэри-Лу.
– Тогда приступим. Если получится, что мы увязаем в ненужных деталях, я объявлю перерыв в заседании до завтра.
– Постараюсь этого не допустить, – заверяет Моузби.
Он поворачивается лицом к Грэйду.
– Вы показали ранее, что смерть наступила в результате сорока семи ножевых ранений, а не выстрелов в голову из огнестрельного оружия.
– Совершенно верно.
– Вы также показали, что, вопреки обыкновению, крови при этом было мало.
– Да, это мои слова.
– Но разве он не должен был обливаться кровью? Как-никак сорок семь ножевых ранений! По-моему, если человека столько раз пырнули ножом, он должен был буквально изойти кровью.
– При обычных обстоятельствах, да. Но, как я уже показал, обстоятельства этого убийства не были обычными.
– Что вы хотите этим сказать?
– Жертву пырнули одним или несколькими ножами, раскаленными добела. От этого кровь вокруг ран, по идее, должна была свернуться, и кровотечение оказалось не таким сильным.
– Интересная у вас теория, доктор. Никогда не слышал ни о чем подобном. С чего вы взяли, что дело обстояло именно так?
– Я наткнулся примерно на такой же случай в одном медицинском журнале незадолго до того, как анатомировал труп убитого. Сходство слишком уж бросалось в глаза.
Я чувствую, как по спине у меня побежали мурашки. Рита Гомес показала, что, прежде чем наброситься на Бартлесса с ножом, рокеры прокалили его над костром. Мы еще подумали, что все это – чушь собачья, как и все, что она говорила. А теперь Грэйд излагает теорию, которая почти в точности совпадает с ее словами.
– Прошу прощения, Ваша честь. – Встав, я оглядываюсь на коллег. Они отвечают мне таким же тревожным взглядом. – Я сам прочел от корки до корки составленный доктором Грэйдом отчет о результатах вскрытия и все последующие его отчеты, относящиеся к данному делу. Ни в одном из них о раскаленных ножах не было сказано ни слова. – Я смотрю на Моузби. Этот ублюдок держится как ни в чем не бывало, словно кот, слопавший канарейку. – Ваша честь, если обвинение утаило от нас улики, улики, которые имеют отношение к данному делу, то мы хотели бы знать об этом. Причем немедленно.
«И тогда я смогу ходатайствовать о прекращении процесса на том основании, что в его ходе допущены нарушения закона», – как бы говорю я. Мартинес сразу чувствует, что я не договариваю. Он всем телом подается вперед, глядя на Моузби.
– Господин прокурор?
– Мы ничего не утаивали, Ваша честь, – отвечает Моузби, по всей видимости, не кривя душой. – Если уж на то пошло, этот вопрос подняли не мы, а защита в ходе перекрестного допроса, который состоялся менее двух часов назад. Пусть пеняют на себя. Доктор Грэйд наткнулся на интересные факты в журнале, которые, может, и не обязательно имеют отношение к непосредственной причине смерти Ричарда Бартлесса, но, пожалуй, помогут выявить определенные нестыковки в обстоятельствах, в каких был обнаружен труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Я не привык к любовницам, которые, потрахавшись со мной, употребляют слово «экспансивный». Ну а что касается твоего вопроса, то нет.
– Вот даже как!
Я бросаю взгляд на нее. Она на самом деле любит меня.
– Я больше не хочу спать ни с кем, кроме тебя.
В ответ она ласково гладит меня по щеке.
– Нам придется вести себя осторожно на людях. Я не хочу, чтобы про меня пошли сплетни.
– Я тоже, – заверяю ее я. О Боже, другого мне и не нужно!
– Но я хочу как можно больше быть с тобой. Как по-твоему, я тороплю события?
Внезапно меня охватывает страх; дело не в том, что она думает, что торопит события, а в том, что я хочу ее.
– Надеюсь, что нет.
– Я очень откровенна с тобой, Уилл. Ты можешь сделать мне больно, сам о том не догадываясь.
– Я бы догадался. Успокойся, не сделаю. – Во всяком случае, умышленно.
– О'кей. На этом, пожалуй, пока все.
Свернувшись калачиком, она подвигается поближе ко мне, чтобы заснуть, положив голову мне на плечо. Странное дело – меня это нисколько не удивляет.
В коридоре вспыхивает свет, его полоска выбивается из-под двери.
Я рывком сажусь на постели, голова Мэри-Лу слетает с моей руки на подушку, она широко раскрывает глаза.
– Папа? – слышится голос Клаудии. Он у нее дрожит.
– Сейчас приду, радость моя! – откликаюсь я, ловя на себе вопросительный взгляд Мэри-Лу, в котором читается: может, мне лучше...
Я отрицательно качаю головой, приложив палец к губам. Накинув халат, выхожу в коридор, плотно притворив за собой дверь.
– Что случилось, ангел мой? – Она стоит на пороге своей комнаты, крепко прижимая к груди мишку.
– Мне приснился плохой сон.
Подойдя, я беру ее на руки и на секунду прижимаю к себе. – А что тебе снилось?
– Снилось, что я в пещере, а за мной гонится какое-то чудовище.
– Ты в последнее время смотрела фильмы ужасов? – спрашиваю я. От них, как правило, и снятся кошмары, у некоторых моих друзей дети без конца смотрели «Канун Дня всех святых» или «Пятницу, 13-е» только потому, что никого не нашли, кто бы мог присмотреть за детьми в их отсутствие.
– Да нет. Хотя перед сном я посмотрела по телику фильм вроде ужастика.
– Может, в нем-то все и дело! Впрочем, теперь уже все позади. – Я несу ее обратно в комнату. – Все хорошо, я здесь, рядом. Постарайся снова заснуть.
– Мне очень страшно.
– Не думай об этом. Я побуду с тобой немного.
– Я хочу спать у тебя.
– Нельзя, ангел мой! Не сегодня.
– А я все равно хочу! – Она начинает плакать – то ли на самом деле, то ли понарошку, не поймешь. – Одна я все равно не смогу уснуть.
– Знаешь что, я побуду с тобой, пока ты не заснешь.
– Я все равно проснусь. – Она льнет ко мне еще теснее. – Пожалуйста, папа. Я буду спать спокойно.
Я усаживаю ее на кровать, сам сажусь рядом.
– Не могу, Клаудия. Не сегодня.
– Почему? – Она ничего не понимает, откуда ей понять? – Я же спала у тебя в прошлый раз.
– Потому что я не один.
Мгновение она пристально глядит на меня, потом, отпрянув, поворачивается лицом к стене и принимается плакать. Вытянув руку, я трогаю ее за плечо, она отталкивает мою руку.
– Клаудия...
Кипя от ярости, она резко оборачивается ко мне.
– Мы же решили провести этот уик-энд вместе! – кричит она сквозь слезы. – Ты же обещал!
– Да, обещал.
– Обещал, что будешь один! А не с кем-то еще! – Она снова отворачивается, все ее тело сотрясается от рыданий.
– Девочка моя, я...
Она начинает биться, словно в истерике. О Господи! Она изо всех сил молотит кулачками по матрацу, дрыгает ногами, плачет во весь голос, уткнувшись лицом в подушку. Я отодвигаюсь от нее, сажусь на самый краешек кровати. Тут я – пас, пусть она отведет душу.
– Уилл, – слышится из коридора шепот Мэри-Лу.
Я оборачиваюсь. Одетая, она стоит в полумраке. Встав, я подхожу к ней, прикрыв дверь в комнату Клаудии.
– Я ухожу.
Да, если уж не везет, так не везет.
– Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Все в поряде, Уилл, я все понимаю. Я отлично вижу, что она сейчас чувствует, ведь, как и она, я хочу, чтобы ты принадлежал мне. – Она проводит рукой по моей шее. – У нас с тобой еще будут ночи вместе. Совсем скоро.
Вместе с ней я выхожу на улицу, провожаю ее до машины, целую на прощание. Затем возвращаюсь в дом, взяв Клаудию на руки, несу к себе в спальню, кладу на кровать, накрываю одеялом. Я думал, она уже спит, но не тут-то было, она рывком садится на кровати, повернув ко мне лицо.
– Я не хочу тебя ни с кем делить, папа.
– И не нужно, ангел мой. Это ни к чему.
– Я не хочу от тебя уходить. Не хочу уезжать.
Что тут ответишь? Что я тоже этого не хочу? Она и так это знает, а остальное от меня не зависит.
– Но ты же еще здесь. Вот когда настанет пора переезжать, тогда и поговорим.
Слабое утешение и для нее и для меня.
– Жалко, что у тебя голова сейчас занята этим дурацким судом. Жалко, что я не могу приезжать к тебе каждый день, чтобы мы каждый день были вместе.
– Суд уже скоро кончится. К тому же ты ведь знаешь, что сердцем я всегда с тобой.
Она рада моим словам, это все-таки лучше, чем ничего.
– Папа?
– Что, ангел мой?
– Обещай, когда мы вместе, ты никого больше не будешь к себе приводить.
Я обнимаю ее за плечи. Девочка моя.
– Обещаю.
14
– Как она?
– Все в порядке.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе, на первом этаже в здании суда. Мы одни, до начала заседания целый час. Пол и Томми еще не пришли. Вот и хорошо, нам нужно хоть немного побыть наедине.
– А ты?
Глядя на нее, я вздыхаю. Я не выспался, потому что ночью как раз об этом и думал.
– Мы не сможем с тобой больше встречаться. – Я помешиваю ложечкой сахар в чашке, хотя уже размешал его, налив кофе. – Пока она не переедет и не кончится суд.
– Уилл...
– Ни от нее, ни от суда мне никуда не деться. На большее я сейчас просто не способен. Черт побери, Мэри-Лу, у меня хватает и других проблем, о которых ты и не догадываешься!
– Думаю, что догадываюсь.
– Да ну?
– Речь о твоих компаньонах?
Я смотрю на нее, стараясь не показать, права она или нет.
– Ни для кого не секрет, что ты подумываешь, не стоит ли податься куда-нибудь в другое место. Ведь ты из-за этого и ушел в отпуск, правда? Чтобы все хорошенько обдумать?
– В том числе.
– Ладно, давай поговорим о нас с тобой. Не знаю, что и сказать. Ты мне нравишься и... пожалуй, больше ничего говорить и не стоит.
– Ты мне тоже нравишься, Мэри-Лу. Очень!
– Звучит довольно смешно.
– У меня просто голова идет кругом! Нам с тобой это ничего хорошего не сулит, как бы у нас ни сложились отношения дальше.
– Мне непросто будет это сделать.
– Мне тоже. Я очень хочу тебя, я сам этого не ожидал, но нужно какое-то время обождать.
– Разве что какое-то время.
– Вот именно.
– Интересный ты парень, Уилл. Совсем не похож на других.
– Раньше мне казалось, что это здорово. – Подняв голову, я вижу входящего Пола, он нас заметил и идет к нашему столику. – А теперь я просто старею. Знаешь, надо же сказать что-то ради собственного успокоения.
– Если бы ты был таким, я бы на тебя никогда не запала!
Я отвечаю ей кислой улыбкой. На секунду она накрывает мою руку своей, затем убирает ее, как только вблизи появляется Пол.
– Я буду паинькой, – шепчет она, поддразнивая. – Но лишь до тех пор, пока суд не кончится.
– Надеюсь. – Так оно и есть. Я в самом деле на это надеюсь.
15
– Вызовите доктора Милтона Грэйда.
Грэйд не торопясь идет между рядами к месту для дачи свидетельских показаний. Зачитывают присягу – он стоит прямо, как столб, затем садится, осторожно положив ногу на ногу, поддернув брючину указательным и большим пальцами, чтобы не помять тщательно отутюженную складку. Местная молва утверждает, что он – единственный в Нью-Мексико, кому костюмы шьют на заказ в Лондоне. Сейчас он уже в преклонном возрасте, в штате установлен обязательный возраст для ухода на пенсию, но для него из этого правила уже дважды делались исключения. Хотя выглядит он неплохо: густая копна седых волос, пронизывающий взгляд голубых глаз, крупный нос, как у истого римлянина. Одним словом, краса и гордость американской медицины.
На стенде между местом для дачи свидетельских показаний и скамьей присяжных установлен крупный, в натуральную величину снимок Бартлесса, сделанный в тот момент, когда его труп доставили в морг. Фотография отснята на черно-белой пленке и сильно размыта, но все равно зрелище жуткое. Подсудимые с любопытством разглядывают ее, похоже, она не слишком их шокирует, но для меня важнее то, что, судя по всему, они никогда его раньше не видели, по крайней мере в таком вот состоянии.
Снимок производит сильное впечатление. Как только Моузби выставил его на всеобщее обозрение, я, конечно, первым делом бросил взгляд на своих подзащитных, а потом – на присяжных. У одних вырвался судорожный вздох, у других – какое-то невнятное бормотание, но в целом они отнеслись к нему спокойнее, чем я ожидал. Если бы кто-нибудь из женщин завопил не своим голосом, я тут же стал бы ходатайствовать об отводе жюри присяжных на том основании, что оно не способно прийти к единогласному мнению.
Отвернувшись от присяжных, перевожу взгляд на мать убитого. Она внимательно рассматривает снимок, но, к моему удивлению, молчит, словно воды в рот набрала. Либо с ней уже поработало обвинение, предупредив, что ее в два счета выведут из зала, если она даст волю чувствам, либо она с трудом отдает себе отчет в том, что изображено на фотографии.
Грэйд дает свидетельские показания, отвечая на вопросы Моузби, на чем он строил свои выводы, особенно заключение о том, что смерть наступила не от огнестрельных, а от ножевых ранений. Грэйд подробно, на мой взгляд, чересчур подробно, рассказывает об оскорблении убитого, о том, как, судя по всему, это произошло, о том, был погибший еще жив или нет, когда лишился этого органа. Надо отдать ему должное, Грэйд утверждает, что убитый был уже «почти наверняка» мертв.
Он свидетель что надо, толковый, знающий, точный в деталях, его показания искренни, конкретны и изобилуют фактами. Он почти не позволяет себе делать предположений, но если все же решается, то опровергнуть их трудно – опыт у него колоссальный, он прекрасно знает, что и как нужно говорить, чтобы не загнать самого себя в угол. Практически в стране нет ни одного штата, где бы за последние тридцать пять лет он не выступал в качестве свидетеля и ни разу его показания не служили основанием для обжалования и последующей отмены уже вынесенного приговора. Адвокатам подсудимых иной раз непросто иметь с ним дело, потому что присяжные ему симпатизируют, у него прочная репутация первоклассного специалиста в своей области, что большая редкость в таком штате, как наш. К тому же ему трудно не симпатизировать: давая свидетельские показания, он улыбается, напрочь лишен напыщенности, ни дать ни взять римский патриций, который уважительно держится с людьми и говорит с ними на равных.
Допрос свидетеля длится все утро, обвинение хочет использовать его так, чтобы повернуть дело в свою пользу. Его оставляют в покое перед самым перерывом на обед.
Когда заседание возобновляется, с нашей стороны вопросы свидетелю начинает задавать Пол. Он пытается, как будем пытаться при перекрестном допросе все мы, найти брешь в аргументах противной стороны, что позволило бы если и не доказать абсолютную непричастность наших ребят к этому делу – при таком свидетеле этот номер у нас не пройдет, – то, по крайней мере, заставить задуматься о том, что же на самом деле произошло тогда в горах. Мы ищем любую возможность заронить тень сомнения в души присутствующих.
– Что касается ножевых ранений... в общей сложности их сорок семь... они, как вы, доктор Грэйд, утверждаете, и стали истинной причиной смерти, – говорит Пол.
– Да?
– Но почему же тогда у убитого не наблюдалось более сильного кровотечения? В отчете, составленном после вскрытия, вы указали, что потери крови почти не было.
– Да, совершенно верно.
– Но ведь, по идее, она должна была быть, не правда ли? При таком-то количестве ножевых ранений?
– Разумеется, при обычных обстоятельствах, – непринужденно отвечает Грэйд. Он слегка меняет позу, подаваясь вперед. – Но обстоятельства этого убийства нельзя назвать обычными.
Тут я начинаю что-то слабо припоминать. О чем там говорила Рита Гомес? Что-то о том, каким именно образом они пырнули свою жертву ножом. Что-то там было из ряда вон выходящее. Поскольку мы настаивали прежде всего на том, что их там вообще не было, упомянутые ею подробности не отложились в памяти. Надо будет в перерыве внимательно перечитать этот раздел стенограммы ее показаний.
Я бросаю взгляд на Пола. Он и сам почувствовал – тут что-то неладно.
– Давайте поговорим о том, когда, собственно, наступила смерть, – говорит он, ловко переводя разговор на другую тему. – Похоже, мнения по этому вопросу могут разойтись, не так ли, если учесть, что тело успело сильно разложиться?
Грэйд со знанием дела отвечает на поставленный вопрос. Я слушаю его вполуха – мысль о том, что несколькими минутами раньше сказал Грэйд, не дает мне покоя.
Дальше Грэйда допрашивает уже Томми. Ничего нового – мы ведь имеем дело со специалистом, который отлично разбирается, что к чему. Особых надежд мы и не питали, мы построим защиту иначе, независимо от результатов медицинской экспертизы.
Заканчиваем допрос за несколько минут до половины пятого. Мартинес посматривает на часы, он вот-вот объявит заседание суда закрытым.
– Если допрос этого свидетеля у нас все... – начинает он.
Моузби вскакивает с места. Я никогда еще не видел его таким шустрым.
– Ваша честь, я хотел бы задать свидетелю два вопроса по окончании перекрестного допроса.
– Хорошо. Завтра с утра с этого и начнем.
– Если суд не против, я хотел бы задать их прямо сейчас. Много времени это не займет, я хочу продолжить тему, которая уже затрагивалась ранее.
Повернув голову, Мартинес вопросительно глядит на нас.
– Если это не займет много времени, мы не возражаем, Ваша честь, – отвечает за всех Мэри-Лу.
– Тогда приступим. Если получится, что мы увязаем в ненужных деталях, я объявлю перерыв в заседании до завтра.
– Постараюсь этого не допустить, – заверяет Моузби.
Он поворачивается лицом к Грэйду.
– Вы показали ранее, что смерть наступила в результате сорока семи ножевых ранений, а не выстрелов в голову из огнестрельного оружия.
– Совершенно верно.
– Вы также показали, что, вопреки обыкновению, крови при этом было мало.
– Да, это мои слова.
– Но разве он не должен был обливаться кровью? Как-никак сорок семь ножевых ранений! По-моему, если человека столько раз пырнули ножом, он должен был буквально изойти кровью.
– При обычных обстоятельствах, да. Но, как я уже показал, обстоятельства этого убийства не были обычными.
– Что вы хотите этим сказать?
– Жертву пырнули одним или несколькими ножами, раскаленными добела. От этого кровь вокруг ран, по идее, должна была свернуться, и кровотечение оказалось не таким сильным.
– Интересная у вас теория, доктор. Никогда не слышал ни о чем подобном. С чего вы взяли, что дело обстояло именно так?
– Я наткнулся примерно на такой же случай в одном медицинском журнале незадолго до того, как анатомировал труп убитого. Сходство слишком уж бросалось в глаза.
Я чувствую, как по спине у меня побежали мурашки. Рита Гомес показала, что, прежде чем наброситься на Бартлесса с ножом, рокеры прокалили его над костром. Мы еще подумали, что все это – чушь собачья, как и все, что она говорила. А теперь Грэйд излагает теорию, которая почти в точности совпадает с ее словами.
– Прошу прощения, Ваша честь. – Встав, я оглядываюсь на коллег. Они отвечают мне таким же тревожным взглядом. – Я сам прочел от корки до корки составленный доктором Грэйдом отчет о результатах вскрытия и все последующие его отчеты, относящиеся к данному делу. Ни в одном из них о раскаленных ножах не было сказано ни слова. – Я смотрю на Моузби. Этот ублюдок держится как ни в чем не бывало, словно кот, слопавший канарейку. – Ваша честь, если обвинение утаило от нас улики, улики, которые имеют отношение к данному делу, то мы хотели бы знать об этом. Причем немедленно.
«И тогда я смогу ходатайствовать о прекращении процесса на том основании, что в его ходе допущены нарушения закона», – как бы говорю я. Мартинес сразу чувствует, что я не договариваю. Он всем телом подается вперед, глядя на Моузби.
– Господин прокурор?
– Мы ничего не утаивали, Ваша честь, – отвечает Моузби, по всей видимости, не кривя душой. – Если уж на то пошло, этот вопрос подняли не мы, а защита в ходе перекрестного допроса, который состоялся менее двух часов назад. Пусть пеняют на себя. Доктор Грэйд наткнулся на интересные факты в журнале, которые, может, и не обязательно имеют отношение к непосредственной причине смерти Ричарда Бартлесса, но, пожалуй, помогут выявить определенные нестыковки в обстоятельствах, в каких был обнаружен труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59