– Только поглядите! – воскликнул корреспондент, когда картинка сместилась с Фредди на последнюю кучку людей, оставшуюся в пределах досягаемости камеры. – Человек мочится в водосток. Да, люди на улицах сегодня определенно разгневаны, и можно лишь догадываться, что произойдет, если Анастасия Лоуренс когда-нибудь нарушит свое затворничество. С вами был Сэм Смолл и «По утрам в десять». А теперь снова к вам, Дон.
– Фредди? – Мишель лежала в постели, на животе большой пакет попкорна из микроволновки: так ей нравилось смотреть ежевечерние мелодрамы, которые показывали в одиннадцать под видом национальных новостей. – Снова показывают твоего редактора, милый. Он выглядит… побитым.
Я вошел в спальню. Помедлил на пороге, опасаясь, что дальнейшее продвижение может вынудить нас заняться сексом. Мишель освободила мне место на кровати. Я сел на стул и покосился на яркое пятно двадцатидюймового экрана.
– Она дала нам «Как пали сильные», – говорил Фредди, на заднем плане двигалось какое-то деловитое пятно, в котором, внимательно вглядевшись, я признал машину для уборки улиц. – По-моему, женщина вряд ли способна дать больше.
– Видишь, дорогой, – сказала Мишель откуда-то из темноты и одеял у меня за спиной. – Твой редактор сексист.
– Он не мой редактор, Мишель. Он редактор Анастасии.
– Все равно она могла бы добиться большего.
– Он рисковал неприлично большим авансом, имея на руках единственную главу. А теперь «Шрайбер» продал сколько там миллионов экземпляров?
– Не надо сразу обороняться. Только потому что книга Стэси для тебя – возможность жить чужой писательской жизнью…
– Я не писатель.
– Знаю, дорогой. Стэси – писатель.
– Ты так не считала, пока не прочла это в газетах.
Я верила, что ты был писателем, дорогой, хотя ты никогда не появлялся в газетах, пока у тебя не начали брать интервью об Анастасии Лоуренс.
Рецензия на «Модель» была в «Таймс», Мишель. А ты бы какую газету предпочла? Рекламный проспект, для которого ты пишешь?
Она положила в рот попкорн. Протянула пакет мне. Я взял, чтобы хоть чем-то себя занять, пока она выдумывает подходящее возражение. Я съел все, что оставалось. Никакого ответа из-под одеяла. Такое иногда случалось. Я отдал ей пустой пакет и подсказал:
– Можешь, например, сказать мне что-нибудь типа: «Во всяком случае, люди читают то, что я пишу в этом рекламном проспекте». На что я мог бы возразить: «Люди и дорожные знаки читают. Останавливаются, чтобы прочитать, допустим, «Уступи дорогу». Литературой оно от этого не становится».
– Слишком много слов.
– Знаю.
– Но когда-то нам ведь было хорошо. Я по-честному была не в себе. Ты правда злился? Я люблю тебя, Джонатон. По-моему, на самом деле у нас все нормально.
Она была права: уже некоторое время мы были нехороши. Она поняла главное: даже если наши отношения не были на высоте в плане секса, они хотя бы ненадолго давали нам удовлетворение от милой словесной возни. Но постепенно мы проиграли наш бой, и всякий раз, когда мы соглашались не соглашаться друг с другом, всякий раз, когда мы допускали такой исход, это волновало нас не больше, чем достижение одновременного оргазма, если мы решали потрахаться. Я говорю не о внешней стороне; видевшие, как мы прилюдно спорим, вероятно, думали, что проблем у нас не больше, чем у любой другой пары. Я говорю о том, что нашим незначительным различиям не хватало той основополагающей ненависти, которая и создает различия. Нам обоим было неинтересно вдаваться в тонкости. Нам обоим не хватало энергии на расщепление атомов, на споры друг с другом по ничтожным, почти невидимым поводам, за неимением точек зрения, за отсутствием ощутимых различий. Таковы точки соприкосновения в отношениях, весь их мир в микрокосме.
В маленьких различиях – вся разница. Мишель знала это не хуже меня или как минимум знала, что я в это верю – возможно, больше, чем во все остальное.
– Иди сюда, – сказала она, – я тут под одеялами нагрела.
Значит, к этому в итоге все и сведется. Мы прошли через краткую процедуру и якобы вышли на другой стороне, где и начали. Словно климактерическая пара, что пытается забеременеть при помощи физических усилий, мы преследовали то, чего просто не было. Я снял туфли. Я забрался в постель. Она тоже была полностью одета, в трикотажной кофте, трениках и хлопковых носках, все одного оттенка серого. Телевизор освещал ее яркими судорогами новостей в прямом эфире, окрашивая белую кожу в основные цвета текущих событий. Когда корреспондент перечислял военные потери во всем мире, я положил руку на ее кофту, где, согласно женской анатомии, предполагалась грудь. Мишель вздохнула. Теперь, если одна грудь слева, другая должна находиться справа, – на полразмера меньше, по словам Мишель, из-за чего на вес она была не тяжелее кухонной прихватки. Я положил туда другую руку. Я ничего не почувствовал.
– Пожалуйста, займись со мной любовью, – выдохнула Мишель.
Под артобстрел на Ближнем Востоке мы спустили к носкам ее треники и спортивного кроя трусы. Обнажив таким же манером мои гениталии, мы достали из упаковки презерватив со спермицидной смазкой.
– Проверь срок годности, – сказала она. Срок годности больше, чем средняя продолжительность брака.
Итак, у нас были все необходимые ингредиенты для безопасного и ответственного сношения. Одно лишь затруднение: мы оба не возбудились физиологически. Для нее это проблемы не составляло; в интересах ноноксинолизации всей моей спермы до последней капли у нее имелся личный запас лубрикантов, которого хватило бы для смазки всего оборудования тяжелой промышленности индустриально развитой нации. Но толку от этого было мало – из-за отсутствия эрекции у меня. Она попробовала применить всяческие ручные способы воздействия на мой пенис, что означало компенсацию неумелости энтузиазмом и прекратилось, лишь когда она чуть не поменяла местами яйца в моей мошонке. Она перешла к оральному спектаклю, опаснее предыдущего из-за близости зубов, но в остальном достаточно безвредному: похоже, в детстве она убедила себя – и так и не выросла из этого убеждения, – что минет заключается в надувании фаллоса посредством нагнетания воздуха в мочевыводящий канал. Переубеждать ее означало лишь продлить суровое испытание, так что я не стал ее отговаривать и смотрел автомобильную рекламу, пока не достиг полной эрекции в ее симпатичном ротике. Мы были готовы. Пока она смазывала себя, я натянул презерватив. Дальше – только вопрос позиционирования. То есть координации множества локтей и коленей в замкнутом пространстве при строгих временных ограничениях. Мы усадили ее на меня, где дополнительный обзор повышал шансы взаимного согласования. Она направила мои руки под свитер, прилепив их ладонями вниз под спортивный бюстгальтер, и ввела мой латексный член в вагину, словно тампон.
Смазка гарантировала комфортабельное облегание, сводя к нулю трение – мы ничего не чувствовали. Как и в недавней перепалке, каждый играл свою обычную роль, но при этом каждый присутствовал в постели не больше, чем персонажи на экране ее телевизора. Диктор говорил, а мы трахались, и никто не пострадал.
Я смотрел на экран через плечо Мишель, а она продолжала опускать свой таз на мой пах. Телевидение не требовало особого сосредоточения и не представляло заметного интереса. Муссоны, марафоны, миллионы: темы, заботившие людей, были чисто количественными. Я все толковал превратно. Сколько раз Мишель трахалась? Повысился или понизился у нас индекс Доу-Джонса? Каков пятилетний прогноз? Вместо романов мне стоило писать расписания поездов или таблицы умножения. Я посмотрел на Мишель надо мной, высокую и худую. Ее губы шевелились с каждым толчком бедер. Но то были не слова, нет. То были числа. Она считала. 126… 127… 128… Значит, она тоже считала.
Потом случилось нечто. За спиной Мишель, по телевизору. Я ее остановил. Она обернулась. Мы смотрели вместе. Отделяясь друг от друга, мы смотрели на Рим через спутник. И с высоты тысяч миль видели не что иное, как легкий бледный контур ложбинки, разделявшей груди Стэси Лоуренс.
VIII
Стэси, понятно, ни о чем не подозревала. Она не могла знать, что мы глядим на нее из спальни Мишель в Сан-Франциско, что вся Америка делает то же самое в похожей обстановке, всматриваясь из-под разнообразных одеял через девять часовых поясов в ее утренний капуччино на балконе апартаментов для новобрачных.
Она смотрела вниз, на улицу, следила, как у нее повелось каждое утро, за мужем, который покупал местные газеты у уличного продавца-инвалида, пытаясь совершить простую финансовую сделку с помощью четырех-пяти известных ему исковерканных итальянских слов. Он купил по одному номеру каждой, пересек улицу и вошел в вестибюль, где, должно быть, все сразу выкинул – он никогда не приносил наверх ни одной. Поскольку он об этом тяжелом испытании никогда не упоминал, Анастасия не расспрашивала о его ежедневной благотворительной акции.
На самом деле она не видела ни единой газеты уже полторы недели, с самого приезда. Саймон поощрял ее страсть к старым романам и, разумеется, не ожидал от нее новых трудов во время отпуска. Она читала вслух Генри Джеймса, чью Италию Саймон всеми доступными способами старался показать Анастасии, исключая телевидение и прочие вещи, отвлекающие от мира, который он нарисовал для нее в своем воображении.
Он вернулся, когда она допила капуччино, – как обычно, без новостей. Перегнулся через стол, чтобы застегнуть пуговицу на блузке, которую она пропустила. Она вздрогнула.
– Все в порядке, – сказал он жене. – Я уверен, посыльный не заметил. – Он поцеловал ее в лоб. – Ты уже выпила свое кипяченое молоко?
– Это был капуччино.
Он нахмурился:
– Хочешь еще?
– Сам решай.
Он позвонил вниз. Потом сел на балконе напротив нее.
– Ты обгоришь, – заметил он наконец после того, как она ничего не сказала, и он ничего не ответил, и ни один из них ничего не делал уже несколько минут. – Твой нос сгорит на этом солнце.
– У меня есть защитный крем.
– Нужно им пользоваться.
– Я пользуюсь, – вывернулась она.
– Какой фактор защиты?
– Который ты мне купил.
– Я покупал тебе два, Анастасия. Один для тела, другой для лица. Важно, чтобы у тебя не было морщин.
– Не будет.
– Тогда каким кремом ты намазала лицо?
– Из большого флакона, – наугад сказала она.
– Так я и думал. Большой флакон – для тела. Поэтому он такой большой.
– Ты думаешь, я большая?
– Я не собираюсь бросать тебя, Анастасия. Вот почему я не хочу, чтобы у тебя появились морщины.
Она вернулась в комнату. Залезла на разобранную кровать, чтобы намазаться кремом из маленького флакона. Он крикнул ей с балкона, что сначала надо смыть крем из большого флакона.
Она легла. Закрыла глаза, обняла подушку Саймона и перекатилась на другой бок, вертясь на льняных простынях, едва сморщившихся за ночь.
Позвонил посыльный. Анастасия дала ему на чай одну из мелких купюр, которые Саймон вручил ей для хранения в крошечном кошельке, купленном у дизайнера по коже, рекомендованного Жанель.
Оставила оба флакона с кремом на кровати и, морща голый нос, отраженный в серебряном подносе, отнесла капуччино на балкон к Саймону.
– Сколько ты дала? – спросил он.
– Мелкую банкноту.
– Какую?
– Которая была сверху. А они не все одинаковые?
– Они не все одинаковые.
– Я дала слишком мало?
– Я не знаю, Анастасия. Я не знаю, какая купюра была сверху.
– Та, которую ты положил сверху. Я за неделю ничего не потратила.
– Это не важно.
– Позовешь посыльного назад? Я могу дать ему больше.
– По-моему, тебе лучше поставить поднос. Думаю, мы выпьем капуччино и пойдем. И так тратим утро впустую.
Анастасия сделала, как ей сказали. Она села. Но к этому времени капуччино уже остыл.
– Значит, по-твоему, я дала слишком много? – спросила она мужа.
– По-моему, тебе нужно быть аккуратнее с деньгами.
– Их у нас достаточно.
– У меня бизнес, Анастасия. Я не могу позволить, чтобы ты подрывала его своими тратами.
– Я едва…
– Свадьба обошлась очень дорого. Твое платье.
– Я не просила…
– Я готов содержать тебя как свою жену, но это не значит…
– Разве роман не принес денег, Саймон? Мой роман?
– Не будь такой собственницей. Это недостойно.
– Я просто спрашиваю. Как бы то ни было, мне все равно. Мне просто любопытно, не слышал ли ты чего-нибудь от Жанель, когда разговаривал с ней в последний… ну, или в любой другой раз. Ты так часто ей звонишь.
– У нас масса тем для разговоров, Анастасия. У меня не один клиент. – Он посмотрел на жену, колченого сидевшую на краешке стула; темные волосы занавешивали бледное опущенное лицо. Возможно, он еще учился понимать, что творится за кулисами, или, может, просто почувствовал, что его бессердечие этим утром уже сыграло свою роль. Он потянулся через стол, чтобы погладить Анастасию по щеке. Ее отражение в столешнице – в этом отеле все было если не матово-черным, то из полированного до блеска хрома – вздрогнуло. Она посмотрела на Саймона.
– Самое важное – это ты, – сказал он. – С романом все в порядке.
– На него ведь не было рецензий, так? Не было никаких… некорректных предположений?
– Тебе не нужно волноваться.
– Потому что это недостойно?
– Я желаю тебе только добра. – Он улыбнулся ей. – Пожалуй, мы останемся здесь еще на неделю.
– У тебя бизнес.
– У меня Жанель. Я лучше побуду с тобой.
– Ты будешь со мной и дома.
– Все будет по-другому.
– А должно быть по-другому?
– Ты будешь писать.
– Мне это не нужно.
– В Америке все будет иначе.
– Тогда останемся тут навсегда.
Саймон встал. Подошел к ней. Встал за спиной и погладил по волосам. Она откинулась назад, к нему.
Они вместе смотрели с балкона. Видели развалины Колизея, кои ныне еще притягательнее, чем во времена его имперской славы.
– Мы могли бы жить без денег, – сказала она. – В шалаше. Ты бы выращивал во дворе репу, а я бы варила из нее кашу.
– Мои дед с бабкой так и жили.
– Во Франции?
– Во Франции. Это было омерзительно. Мой дед нашел другую работу.
– И больше никакой репы.
– Я видел, как они жили. Я бы так не стал.
Анастасия потянулась назад, чтобы обнять мужа. Его уже не было. Она обернулась. Он стоял в углу, обхватив себя руками.
– Мне нужно позвонить, – сказал он.
– Уже поздно, в Калифорнии за полночь. Поцелуй меня. Поцелуй свою невесту.
Он пожал плечами. Наклонился для поцелуя. С некоторым усилием она просунула язык к нему в рот. Но, оказавшись там, поняла, что дальше двигаться некуда.
– Займись своим макияжем, – сказал он ей. – Нам нужно многое увидеть.
Они уже многое увидели за прошедшие две недели. Саймон отказался покупать Анастасии путеводитель, но у нее были открытки отовсюду, где они побывали, открытки, предназначенные для всех знакомых – она никак не могла собраться их подписать. Открытки в номере на черном матовом столике, он был весь ими завален – Аппиева дорога, арка Константина, Алтарь Мира, термы Каракаллы, Капитолий, Большой цирк… И церкви, и музеи. Всю ночь Анастасия видела сны в камне и золоте.
Сегодня утром – Пантеон. Саймон там, конечно, уже бывал. Он бывал везде, куда брал Анастасию. Саймон был ее гидом, а поскольку рассказывал он ей одной, его измышления оставались почти не замеченными. Он нашел в Анастасии идеального слушателя не потому, что знал больше, чем она (это было не так), а потому, что она воспринимала мир пассивно, в тишине, которую он заполнял своими наполовину запомненными и полностью украденными объяснениями. Он провел ее под купол.
– «Видимый образ вселенной», – процитировал он Шелли, очевидно, до того наслаждаясь звучанием фразы, что забыл назвать ее автора. – Император Адриан вел здесь дела.
Пока муж рассказывал, Анастасия прошла в центр ротонды, прямо под око в центре купола. Посмотрела наверх, в чистое небо.
– Пролеты кессонов свода здесь шире, чем даже в соборе Святого Павла в Лондоне, но они не выполняют вообще никакой архитектурной роли, – говорил он, Анастасия же, закрыв глаза, впитывала солнце. – Однако материалы, использованные для строительства купола, к вершине становятся все легче и легче: фундамент делали из белого известняка, а в своде купола…
– …солнечный свет.
– Нет, туф. Наверху туф.
– Посмотри, – сказала Анастасия, открывая глаза. – Посмотри на небо.
– Анастасия, небо ты можешь увидеть где угодно. Археологическая ценность Пантеона – это его купол.
– Это была церковь, да?
– Храм всех богов. Но даже римский Сенат часто собирался в храмах, и для императора, который был частью божественного миропорядка…
– Нет, католическая церковь, да? После Адриана.
– Тут некоторое время были даже колокольни. – Это сказал не Саймон. Какой-то прохожий, американец на пенсии. Старые и одинокие, даже в парах, они иногда встревали. Опошляли медовый месяц, во всем остальном похожий на сказку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35