— Су­дя по ее по­ве­де­нию, ре­бе­ноч­ка у нее так и не по­лу­чит­ся, — об­ра­ща­ясь к Вир­жи­ни, на­смеш­ли­во го­во­ри­ла Аль­бер­ти­на.
И обе пры­ска­ли со сме­ху.
«Бе­гать» для Оли­вье зна­чи­ло обя­за­тель­но обой­ти весь квар­тал, про­мчать­ся по ули­цам Баш­ле, Ни­ко­ле и Лам­бер, чтоб вер­нуть­ся на ули­цу Ла­ба — к мес­ту стар­та. Та­кой мар­шрут был для ре­бят квар­та­ла по­сто­ян­ной го­ноч­ной трас­сой; обыч­но так и го­во­ри­лось: «Я сде­лал два (три, че­ты­ре…) кру­га!»
На ули­це Лам­бер он про­бе­гал ми­мо кра­силь­щи­цы с ее гор­ба­той по­мощ­ни­цей, лу­щив­ших зе­ле­ный го­рох, струч­ки ко­то­ро­го па­да­ли им на пе­ред­ни­ки, на­тя­ну­тые на ко­ле­нях, а ма­лень­кие зе­ле­ные ша­ри­ки они ло­ви­ли рас­то­пы­рен­ны­ми ла­до­ня­ми, сбра­сы­вая их с та­ким на­все­гда за­пом­нив­шим­ся ему сту­ком в эма­ли­ро­ван­ный та­зик.
По­даль­ше, на уг­лу ули­цы Ла­ба, сто­ял ве­те­ран вой­ны Гас­ту­не и бе­се­до­вал о по­ли­ти­ке с ка­на­ли­за­ци­он­ным ра­бо­чим в чер­ных ре­зи­но­вых са­по­гах. Чтоб при­дать си­лу сво­им до­ка­за­тель­ст­вам, Гас­ту­не, с тор­ча­щи­ми сви­ре­по уса­ми и про­ни­зы­ваю­щим взгля­дом, тряс под­зем­но­го мас­те­ра за от­во­ро­ты курт­ки и од­но­вре­мен­но ты­кал ему в грудь, как кин­жа­лом, ука­за­тель­ным паль­цем. Ко­гда Оли­вье про­бе­жал ми­мо, Гас­ту­не пе­ре­нес свой ука­за­тель­ный па­лец к вис­ку и по­кру­тил им: ну и псих же этот маль­чиш­ка!
Оли­вье, за­дох­нув­шись, ос­та­но­вил­ся ря­дом с га­лан­те­рей­ной лав­кой, тем бо­лее что за­ме­тил здесь сво­его дру­га Лу­лу, с ко­то­рым ни ра­зу не го­во­рил со дня смер­ти Вир­жи­ни, — они лишь сте­пен­но здо­ро­ва­лись друг с дру­гом. Лу­лу шел де­ся­тый год. Он был ро­вес­ни­ком Оли­вье. Маль­чи­ку да­ли про­зви­ще Лу­лу Вши­вая Баш­ка из-за куд­ря­вой шап­ки во­лос, на­ви­саю­щих, как у мо­ло­до­го ба­ран­чи­ка, над смеш­ной мор­доч­кой с жи­вы­ми глаз­ка­ми и вздер­ну­тым но­сом. Сын бе­ло­эмиг­ран­та, во­ди­те­ля жел­то­го так­си, в про­сто­ре­чии име­нуе­мо­го Ли­мо­ном, Лу­лу об­ла­дал ха­рак­тер­ны­ми чер­та­ми па­риж­ско­го га­ме­на. На­стоя­щее его имя бы­ло Серж, но ни­кто его так не звал.
В эту ми­ну­ту Лу­лу ти­хонь­ко при­бли­жал­ся к сте­не, ис­пещ­рен­ной над­пи­ся­ми. Он за­стыл, как ле­га­вая на охо­те, ок­руг­лил ла­донь и при­го­то­вил­ся пой­мать му­ху, ко­то­рая си­де­ла на сте­не и по­ти­ра­ла пе­ред­ние лап­ки од­на об дру­гую. Мгно­вен­ным дви­же­ни­ем Лу­лу схва­тил ее и втолк­нул в от­вер­стие, про­де­лан­ное в слю­дя­ной ко­ро­боч­ке, ко­то­рую он ку­пил у тор­гов­ца крас­ка­ми. Че­рез про­зрач­ную жел­то­ва­тую крыш­ку ко­роб­ки мож­но бы­ло уви­деть пол­дю­жи­ны на­се­ко­мых, об­ле­пив­ших гряз­ный ку­со­чек са­ха­ру. Оли­вье, по­мор­щив­шись, ска­зал:
— Ну и про­тив­но!
— А твоя се­ст­ра? — ог­рыз­нул­ся Лу­лу, под­ста­вив свою слю­дя­ную тюрь­му под сол­неч­ные лу­чи.
На та­кой во­прос по­ла­га­лось от­ве­тить: «Она мас­ло сби­ва­ет», — и про­дол­жать на­ни­зы­вать все­воз­мож­ные пред­ме­ты, под­ле­жа­щие би­тью пал­кой. Или же на­до бы­ло ска­зать: «Она мо­чит­ся синь­кой. У те­бя есть что по­кра­сить?» — а уж та­кое ра­зом пре­се­ка­ло про­дол­же­ние пре­ний. Оли­вье, по­жав про­тя­ну­тую ру­ку Лу­лу, от­ве­тил ина­че:
— Нет у ме­ня се­ст­ры!
Они по­шли ря­дом, по­том Лу­лу за­ме­тил:
— У те­бя ни­ко­гда и не бу­дет се­ст­ры…
И так как Оли­вье уди­вил­ся: «От­ку­да ты зна­ешь?», — Лу­лу ска­зал: «По­ду­май — пой­мешь!»
Они усе­лись на ниж­них сту­пень­ках ле­ст­ни­цы. Оли­вье и в са­мом де­ле за­ду­мал­ся. Он уже дав­но был при­об­щен к тай­не ро­ж­де­ния. Его дру­жок Кап­де­вер от­крыл ему суть фи­зи­че­ско­го об­ще­ния ме­ж­ду по­ла­ми са­мым вуль­гар­ным об­ра­зом, с по­мо­щью ши­ро­ко из­вест­но­го не­при­стой­но­го жес­та. С тех пор Оли­вье с от­вра­ще­ни­ем по­смат­ри­вал на ка­ж­дую че­ту, про­жи­вав­шую на их ули­це, пы­та­ясь во­об­ра­зить се­бе по­доб­ную «шту­ку». На­при­мер, ему ка­за­лось не­мыс­ли­мым, чтоб гнус­ный па­па­ша Гро­ма­ляр мог «де­лать это» со сво­ей не­ря­хой же­ной. И как-то раз до­ма, ве­че­ром, во вре­мя кар­точ­ной иг­ры с Вир­жи­ни, он что-то спро­сил на­счет взаи­мо­от­но­ше­ний ко­ро­ля с ко­ро­ле­вой, и его мать со­об­ра­зи­ла, что при­шло вре­мя кое-что разъ­яс­нить. Сде­ла­ла она это без вся­ких ссы­лок на цве­ты и ба­бо­чек, а про­сто ска­за­ла маль­чи­ку, что лю­бовь дос­тав­ля­ет та­кую же ра­дость, как и пи­рог со сли­ва­ми, а кро­ме то­го, еще и де­тей при­но­сит.
Маль­чик го­ре­ст­но по­ка­чал го­ло­вой при мыс­ли, что се­ст­ры у не­го ни­ко­гда не бу­дет, и эта бе­зыс­ход­ность его ра­ни­ла и ка­за­лась ужас­но не­спра­вед­ли­вой.
Он рас­спро­сил Лу­лу про школь­ные но­во­сти, про при­яте­лей, про учи­те­ля Би­би­ша, про иг­ры на пе­ре­мен­ке, про ди­рек­то­ра. По­ка Лу­лу ост­ро­ум­но рас­ска­зы­вал о раз­ных вы­ход­ках на школь­ном дво­ре, о ро­зы­гры­шах, за­те­вае­мых уче­ни­ка­ми, о ку­че вся­ких не­вин­ных пус­тя­ков, чуть глу­пень­ких, но вы­зы­вав­ших у обо­их смех, в па­мя­ти Оли­вье воз­ни­ка­ли уже да­ле­кие по­лу­за­бы­тые кар­тин­ки, скрип ме­ла на боль­шой чер­ной дос­ке, бе­лая пыль на тряп­ке, ко­гда ка­ко­му-ни­будь уче­ни­ку по­ру­ча­лось сте­реть с дос­ки при­ме­ры по ариф­ме­ти­ке или по грам­ма­ти­ке, вспо­ми­на­лись за­руб­ки на пар­тах с крас­но­ва­то-ко­рич­не­вы­ми от­бле­ска­ми от чер­ниль­ных пя­тен, бле­стя­щих, как боль­шие си­ние му­хи, гу­ща на дне свин­цо­вых чер­ниль­ниц, ко­то­рые убор­щи­ца на­ли­ва­ла слиш­ком пол­но… А сво­бод­но ли его ме­сто в клас­се, третье во вто­ром ря­ду, око­ло тол­сто­го маль­чи­ка по клич­ке Бу­буль, или там уже по­са­ди­ли дру­го­го школь­ни­ка?
— По­че­му ты боль­ше не хо­дишь в шко­лу? — спро­сил Лу­лу.
Оли­вье за­пус­тил ру­ку в во­ло­сы, по­че­сал ви­сок и от­ве­тил:
— Ну, по­че­му… ведь я в трау­ре.
Но он не со­всем был уве­рен, что этой при­чи­ны дос­та­точ­но. Ему бы­ло гру­ст­но, и в то же вре­мя он по­чув­ст­во­вал не­ожи­дан­ное об­лег­че­ние. Маль­чик ус­та­вил­ся на гу­бы Лу­лу: ко­гда его друг го­во­рил, они не­мно­го кри­ви­лись на­бок, и бы­ло вид­но, как бле­стят зу­бы. Оли­вье уже боль­ше не слы­шал, что го­во­рил Лу­лу, — он ждал, ко­гда сно­ва по­ка­жут­ся его зу­бы.
— По­слу­шай, Лу­лу!.. — ска­зал Оли­вье и вдруг об­нял сво­его то­ва­ри­ща за пле­чи и по­це­ло­вал в ще­ку.
Он не знал, что от­ве­тить на удив­лен­ное вос­кли­ца­ние дру­га: «Ты что, спя­тил?», — толь­ко вспом­нил, как Гас­ту­не вер­тел у вис­ка паль­цем, и слег­ка по­крас­нел. Как он мог объ­яс­нить Лу­лу все, что чув­ст­во­вал, к то­му же это бы­ло столь не­оп­ре­де­лен­но? Хо­тя бы то, что мир ему стал та­ким вра­ж­деб­ным и, од­на­ко, не все еще на­де­ж­ды по­те­ря­ны — ведь он та­кой же маль­чик, как и дру­гие; он мог бы рас­ска­зать Лу­лу о том, как про­вел день у Бу­гра, и что это бы­ло со­всем «как пре­ж­де». Оли­вье вы­та­щил из кар­ма­на стек­лян­ный ша­рик с оран­же­вы­ми спи­ра­ля­ми внут­ри, кра­си­вый, слов­но ле­де­нец, и под­бро­сил его на ла­до­ни.
*
Ули­ца силь­но ме­ня­лась в за­ви­си­мо­сти от то­го, бы­ла ли она гру­ст­ной или, на­про­тив, ве­се­лой. Вот толь­ко что эти до­ма вы­гля­де­ли гряз­ны­ми, дрях­лы­ми, со­всем как те ста­рые да­мы, что с тру­дом пре­одо­ле­ва­ли про­ход по ле­ст­ни­цам Бек­ке­рель или Монт-Се­ни, чтоб по­пасть на вос­крес­ную мес­су в церк­ви Сак­ре-Кёр, — и вот эти же до­ма кри­чат о сво­ей мо­ло­до­сти все­ми го­ло­са­ми, яр­ким све­том всех окон. В тот ве­чер ра­дио, еще пе­ре­жи­вав­шее по­ру сво­ей мо­ло­до­сти и на­зы­вав­шее­ся то­гда «бес­про­во­лоч­ным те­ле­гра­фом» (дик­то­ры ве­ща­ли чрез­вы­чай­но тор­же­ст­вен­но и чет­ко — ма­лей­шая их ошиб­ка вы­зы­ва­ла скан­дал), уве­до­ми­ло сча­ст­ли­вых вла­дель­цев че­ты­рех-, шес­ти- или вось­ми­лам­по­вых при­ем­ни­ков о дол­го­ждан­ной про­грам­ме: гран­ди­оз­ный кон­церт­ный ве­чер, ор­га­ни­зо­ван­ный «Пост Па­ризь­ен».
За­дол­го до на­ча­ла не­сча­ст­ный Па­ук уже за­нял свое обыч­ное ме­сто ря­дом с ок­ном Аль­бер­ти­ны, чтоб по­слу­шать му­зы­ку и пе­сен­ки. В рнних су­мер­ках, при­сло­нив­шись к став­ням, он за­стыл в гро­те­ск­ной по­зе пая­ца, по­лу­за­крыв гла­за. Па­ук спро­сил у Оли­вье, вер­тев­ше­го меж ла­до­ня­ми свой стек­лян­ный ша­рик:
— Чу­дес­ное сол­ныш­ко, а?
Ре­бе­нок роб­ко по­гля­дел на не­го. Уй­ти он не ре­шал­ся: мо­жет, не хо­тел ос­кор­бить этим ка­ле­ку, мо­жет, на­де­ял­ся при­вык­нуть к его не­при­ят­но­му при­сут­ст­вию. Мно­гие на ули­це го­во­ри­ли, что Па­ук — это «зре­ли­ще не для де­тей» и что луч­ше бы по­мес­тить его в спе­ци­аль­ное ме­ди­цин­ское уч­ре­ж­де­ние… В срав­не­нии с по­доб­ной пер­спек­ти­вой все че­ло­ве­че­ские бе­ды ка­за­лись та­ки­ми ми­зер­ны­ми! Па­ук ро­дил­ся па­ри­ей и хо­тел по­лу­чить хоть са­мое не­зна­чи­тель­ное ме­сто под солн­цем, но толь­ко ря­дом с те­ми, кто его от­вер­гал.
Чтоб не смот­реть на это ис­крив­лен­ное те­ло в ра­бо­чей оде­ж­де стран­ных раз­ме­ров, не ви­деть этих де­фор­ми­ро­ван­ных ног, скрю­чен­ных, в раз­роз­нен­ных шле­пан­цах на ве­ре­воч­ной по­дош­ве, Оли­вье ус­та­вил­ся в из­мо­ж­ден­ное, но не та­кое уж страш­ное ли­цо Пау­ка. Ин­ва­лид то­же рас­смат­ри­вал маль­чи­ка, гу­бы его раз­дви­ну­лись в не­ко­ем по­до­бии улыб­ки.
— Здрав­ст­вуй, Оли­вье, — про­из­нес Па­ук.
— До­б­рый ве­чер.
— Не ра­зы­щешь ли че­го-ни­будь по­есть, а?
— По­есть?
— Ну да, по­есть, — по­вто­рил Па­ук, по­ка­чав куль­тяп­кой пе­ред от­кры­тым ртом, — ну хоть не­мно­го хле­ба.
Оли­вье от­пря­нул, как Маль­чик с паль­чик пе­ред Лю­до­едом, и спо­ткнул­ся о кром­ку тро­туа­ра. Боль­шие чер­ные гла­за Пау­ка впе­ри­лись в не­го, в них бы­ло что-то не­стер­пи­мое, по­хо­жее на моль­бу, пол­ные гу­бы по­дер­ги­ва­лись и то­же чем-то за­во­ра­жи­ва­ли. Мо­жет, тем, что ма­не­ра го­во­рить у ка­ле­ки бы­ла со­всем не та­кой, как у дру­гих лю­дей, у тех, ко­го Оли­вье знал; ре­бе­нок буд­то не по­ни­мал Пау­ка, не на­хо­дил слов для от­ве­та, слов­но бо­ял­ся уп­ро­чить ту но­вую и силь­ную связь, ко­то­рая ис­под­воль ус­та­нав­ли­ва­лась ме­ж­ду ни­ми. Он про­шеп­тал: «Я не знаю», — но его со­бе­сед­ник не рас­слы­шал этих слов. По­том Оли­вье от­крыл ла­до­ни, чтоб по­ка­зать Пау­ку: «Ни­че­го у ме­ня нет, что я мо­гу сде­лать?»
— А вот и твой двою­род­ный брат! — ска­за­ла Аль­бер­ти­на, уса­жи­ва­ясь в крес­ло пе­ред от­кры­тым ок­ном.
И в са­мом де­ле, Жан под­ни­мал­ся по ули­це Ла­ба. Он вы­гля­дел весь­ма юным в сво­ем пид­жа­ке со шли­ца­ми на спи­не, в ши­ро­ких брю­ках и за­дор­но на­де­той кеп­ке. Оли­вье по­смот­рел на ку­зе­на, по­том на Пау­ка. Ка­кой-то тай­ный го­лос шеп­нул ему, что, по­жа­луй, бу­дет луч­ше, ес­ли Жан най­дет его уже до­ма. Ук­рад­кой взгля­нув еще раз на ка­ле­ку, маль­чик бы­ст­ро по­бе­жал до­мой.
Эло­ди, ко­то­рая, го­то­вясь к при­хо­ду му­жа, при­че­са­лась и на­де­ла ко­кет­ли­вый пе­ред­ник с обо­роч­ка­ми, еще в две­рях ска­за­ла маль­чи­ку:
— Од­на­ко же… ты ста­но­вишь­ся на­стоя­щим бро­дя­гой. Ес­ли так бу­дет про­дол­жать­ся, те­бя от­пра­вят на ка­тор­гу. Где ты опять бол­тал­ся? — И, не дав ему от­ве­тить, до­ба­ви­ла: — Уве­ре­на, что ты ни­че­го не ел!
Она го­во­ри­ла «ел» по-сво­ему, так, как про­из­но­сят это сло­во на Юге. Оли­вье за­ве­рил, что его друг «гос­по­дин Бу­гра» за­дал ему по­ис­ти­не «Бал­та­за­ров пир», и на этом за­слу­жен­ные уп­ре­ки кон­чи­лись. Ко­гда не­сколь­ко се­кунд спус­тя по­сту­чал в дверь Жан, все уже бы­ло за­бы­то.
По­ка влюб­лен­ные об­ни­ма­лись в пе­ред­ней, Оли­вье счел удоб­ным за­лезть в свой аль­ков и по­гру­зить­ся в «При­клю­че­ния Би­ко ». Чле­ны клу­ба Ран-тан-план со­рев­но­ва­лись, кто боль­ше съест ар­бу­зов, и в кон­це кон­кур­са все, как один, хва­та­лись за жи­во­ты. Оли­вье за­ду­мал­ся, что же оз­на­ча­ет сло­во «ар­буз».
Че­рез от­кры­тую дверь ему бы­ли вид­ны слив­шие­ся си­лу­эты об­ни­маю­щих­ся мо­ло­до­же­нов. Про­шло еще до­б­рых пол­ча­са, и на­ко­нец Эло­ди крик­ну­ла:
— За стол! За стол! За стол! — так по­смот­рев при этом на маль­чи­ка, буд­то имен­но он по­слу­жил при­чи­ной за­держ­ки.
Оли­вье усел­ся пе­ред та­рел­кой, раз­ри­со­ван­ной крас­ны­ми ром­ба­ми (по­да­рок ма­га­зи­на Ле­зье, тор­гую­ще­го под­сол­неч­ным мас­лом). Вме­сто то­го чтоб за­су­нуть край сал­фет­ки за во­рот­ник, маль­чик ра­зо­стлал ее на ко­ле­нях. Он на­чал мед­лен­но есть вкус­ный пи­рог со шпи­на­том и вос­поль­зо­вал­ся по­це­лу­ем сво­их ку­зе­нов, чтоб столк­нуть ку­сок пи­ро­га к се­бе на сал­фет­ку. За­тем сде­лал вид, что у не­го рот на­бит бит­ком, и при­нял­ся жад­но же­вать. Ко­гда поя­ви­лось блю­до ри­са с птичь­и­ми по­тро­ха­ми, сбро­сить часть сво­ей пор­ции ста­ло уже труд­ней — ку­ша­нье бы­ло по­ли­то со­усом. Тем не ме­нее Оли­вье уда­лось ста­щить не­сколь­ко ку­соч­ков мя­са и хле­ба. Он твер­дил: «Ах, как я про­го­ло­дал­ся!», — а Жан от­ве­чал: «Это бо­лезнь не вред­ная». Вре­мя от вре­ме­ни Оли­вье пря­тал ру­ки — они бы­ли гряз­ные, жир­ные, и это его сму­ща­ло.
— Что он там еще на­тво­рил, этот ти­хо­ня? — спро­си­ла Эло­ди.
— Да, ни­че­го… ни­че­го я та­ко­го не сде­лал.
Ко­гда Жан ото­рвал­ся от со­зер­ца­ния смуг­лой ко­жи Эло­ди, ли­цо его сра­зу же сде­ла­лось оза­бо­чен­ным. Рез­кие мор­щин­ки ус­пе­ли из­бо­роз­дить лоб ку­зе­на, хо­тя он был еще мо­лод. Бес­по­кой­ст­во его ка­са­лось хо­зяй­ст­вен­ных рас­че­тов и бес­ко­неч­ных по­пра­вок к ним в за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­кая по­луч­ка ожи­да­лась на сле­дую­щей не­де­ле — сбу­дут­ся ли на­де­ж­ды (уволь­не­ние не гро­зит) или на­сту­пит тре­вож­ная по­ло­са (пред­сто­ит без­ра­бо­ти­ца и ну­ж­да). По­пыт­ки не счи­тать­ся с не­оп­ре­де­лен­ны­ми за­ра­бот­ка­ми при­во­ди­ли в от­чая­ние; ки­пы сче­тов, не­ожи­дан­ные рас­хо­ды соз­да­ва­ли та­кие слож­но­сти, что хоть об стен­ку го­ло­вой бей­ся. Но да­же ес­ли Жан был очень по­дав­лен, ему стои­ло лишь взгля­нуть на свою Эло­ди. На сто­ле ка­ким-то чу­дом все­гда ока­зы­вал­ся в стек­лян­ной ва­зе ма­лень­кий бу­ке­тик цве­тов, и же­на го­во­ри­ла ему: «Ну что ты так му­ча­ешь­ся? Да ес­ли б у те­бя бы­ли день­ги, ты бы про­иг­рал их на скач­ках, что, не так?» — и за­пе­ва­ла пе­сен­ку.
Оли­вье по­нял од­на­ж­ды не­кую ис­ти­ну, ка­зав­шую­ся ему, впро­чем, аб­сурд­ной: не­множ­ко де­нег — и все ула­дит­ся. Он раз­гля­ды­вал в жур­на­лах бо­га­чей, не­жив­ших­ся в лу­чах сол­ныш­ка на Ла­зур­ном бе­ре­гу, в то вре­мя как их фо­то­гра­фи­ро­ва­ли, буд­то для то­го, чтоб воз­на­гра­дить за ка­кие-то за­слу­ги. Маль­чик вспо­ми­нал мо­не­ты, из ко­то­рых Бу­гра де­лал пер­ст­ни, и ду­мал о том, как бы ему са­мо­му хо­ро­шо за­ра­бо­тать, чтоб дать Жа­ну день­ги. Вдруг он вос­клик­нул:
— Ко­гда я вы­рас­ту, ста­ну опер­ным пев­цом!
Эта фра­за впо­след­ст­вии по­вто­ря­лась, но уже с ва­ри­ан­та­ми: «Ста­ну бок­се­ром… ки­не­ма­то­гра­фи­стом… кас­си­ром», — эти про­фес­сии бы­ли свя­за­ны в пред­став­ле­нии Оли­вье с бо­гат­ст­вом. Так как Жан во­все не ду­мал, что маль­чик оза­бо­чен их ма­те­ри­аль­ны­ми не­уря­ди­ца­ми, то, по­жав пле­ча­ми, ро­нял:
— Не го­во­ри глу­по­стей!
Ка­та­ст­ро­фа раз­ра­зи­лась во вре­мя де­сер­та. Сал­фет­ка, в ко­то­рую Оли­вье толь­ко что сбро­сил яб­ло­ко, вдруг упа­ла на пол. Он тут же ныр­нул под стол, но Эло­ди его опе­ре­ди­ла. Она рас­кри­ча­лась, обо­зрев раз­ме­ры бед­ст­вия:
— Ух ты! По­смот­ри­те-ка, по­смот­ри­те на это­го дур­ня! Что же он вы­тво­ря­ет с едой…
У Жа­на нерв­но за­дер­га­лась жил­ка на вис­ке, он си­дел сжав че­лю­сти, а Эло­ди под­би­ра­ла под сто­лом в та­рел­ку жал­кие ос­тат­ки еды. Оли­вье по­крас­нел и за­сло­нил ли­цо лок­тем, опа­са­ясь оп­ле­ухи, ко­то­рую ни­кто и не со­би­рал­ся ему дать. Маль­чик по­про­бо­вал сов­рать:
— Это я… для ко­тен­ка!
Сия вер­сия не­сколь­ко раз­ря­ди­ла ат­мо­сфе­ру, и Эло­ди гром­ко рас­смея­лась:
— Ты по­ла­га­ешь, что кош­ки едят яб­ло­ки?
Впро­чем, она бы­ла доб­рой жен­щи­ной и тут же сло­жи­ла объ­ед­ки в бу­маж­ный па­ке­тик, кро­ме яб­ло­ка, ко­то­рое с ап­пе­ти­том над­ку­си­ла.
По­сле ужи­на Эло­ди на­ча­ла при­го­тав­ли­вать для му­жа сум­ку с про­ви­зи­ей на зав­тра, а Оли­вье за­бав­лял­ся тем, что скре­щи­вал, рас­то­пы­ри­вал и спле­тал паль­цы в раз­ные фи­гу­ры, все боль­ше ус­лож­няя их. По­том он сло­жил свою сал­фет­ку и, ту­го скру­тив ее, про­пус­тил че­рез сам­ши­то­вое коль­цо.
Жан по­шел к Эло­ди на кух­ню. Так как они го­во­ри­ли впол­го­ло­са, ре­бе­нок по­ду­мал, что ему го­то­вит­ся на­ка­за­ние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37