Толь­ко Кра­сав­чик Мак ни­чем не про­яв­лял сво­его от­но­ше­ния. Оли­вье столк­нул­ся с ним как-то на ле­ст­ни­це — тот вел за ру­ку брю­нет­ку, ис­то­чав­шую за­пах слад­ких ду­хов. «Ка­ид» не об­ра­тил на Оли­вье ни­ка­ко­го вни­ма­ния. Он был не­со­мнен­но за­дет тем, что Оли­вье ви­дел, как его то­гда уни­зил Бу­гра. Од­на­ж­ды, ко­гда ре­бе­нок ли­хо под­дер­нул свои шта­ниш­ки, а на за­ме­ча­ние Ма­до от­ве­тил: «Так ме­ня Мак нау­чил!» — Прин­цес­са ска­за­ла толь­ко: «Но это дур­ные ма­не­ры…» — и ни­че­го не до­ба­ви­ла, буд­то она ни­ко­гда и не зна­ла Ма­ка. Стран­ны­ми ка­за­лись ему от­но­ше­ния взрос­лых. Луч­ше, по­жа­луй, в них не вни­кать.
*
На­ча­ло ве­ло­го­нок «Тур де Франс» объ­е­ди­ни­ло ин­те­ре­сы всех ме­ст­ных жи­те­лей, на ули­це Ла­ба толь­ко об этом и тол­ко­ва­ли. Муж­чи­ны про­гу­ли­ва­лись с га­зе­та­ми, раз­вер­ну­ты­ми на спор­тив­ной стра­ни­це — там мож­но бы­ло ли­це­зреть пред­по­ла­гае­мо­го чем­пио­на Ан­д­ре Ле­дю­ка. Всю­ду по го­ро­ду бы­ли рас­клее­ны афи­ши с фо­то­гра­фия­ми схо­жих с ка­ки­ми-то боль­ши­ми на­се­ко­мы­ми спорт­сме­нов, во всю на­жи­маю­щих на пе­да­ли. Кро­ме то­го, це­лые ка­ра­ва­ны рек­лам­ных ма­шин разъ­ез­жа­ли по ули­цам и на хо­ду раз­бра­сы­ва­ли ли­ст­ки с со­об­ще­ни­ем обо всех го­ро­дах-эта­пах на пу­ти к Ва­ви­ло­ну ве­ло­си­пед­но­го спор­та. В ка­фе и пив­ных ви­се­ли чер­ные дос­ки, и на них от­ме­ча­лось ме­лом, кто идет впе­ре­ди на дис­тан­ци­ях и по гон­ке в це­лом, ука­зы­вал­ся ки­ло­мет­раж про­бе­гов и вре­мя от­ста­ва­ния от жел­тых ма­ек (то есть от ве­ду­щих спорт­сме­нов), и лю­ди, рас­смат­ри­вая эти циф­ры, не­скон­чае­мо спо­ри­ли. Как буд­то бы вся Фран­ция в эти ча­сы про­пи­та­лась жир­ным за­па­хом сма­зоч­ных ма­сел, под­тал­ки­ва­ла ве­ло­си­пе­ды сво­их из­люб­лен­ных чем­пио­нов, пои­ла и кор­ми­ла их на хо­ду.
— А у ме­ня, — ска­зал Бу­гра, — про­стрел в по­яс­ни­це, и при­том без вся­ких под­ви­гов на спор­тив­ной до­рож­ке. Да еще в раз­гар ле­та — что мо­жет быть глу­пей!
Ока­за­лось, что Бу­гра вы­звал­ся ко­му-то по­мочь и по­нес на пя­тый этаж слиш­ком тя­же­лый груз. По­сле это­го он во вре­мя ходь­бы то и де­ло с про­кля­ти­ем хва­тал­ся за по­яс­ни­цу. Оли­вье по­за­бо­тил­ся о ста­ри­ке: сде­лал ему гор­чич­ни­ки, об­мо­тал по­яс­ни­цу тол­стым сло­ем крас­ной фла­не­ли, при­чем Бу­гра вер­тел­ся как ал­жир­ский до­зор­ный стре­лок, что­бы фла­нель плот­нее об­ви­лась во­круг его те­ла.
Чтоб воз­на­гра­дить се­бя за вы­ну­ж­ден­ное без­дей­ст­вие, он го­то­вил гус­той суп в ги­гант­ских ка­ст­рю­лях, в ко­то­рые за­кла­ды­вал, как он сам вы­ра­жал­ся, «все, что тре­бу­ет­ся брю­ху!» — до­б­рую пор­цию кос­тей, по­да­рен­ных ему мяс­ни­ком, кор­ки хле­ба, ово­щи и лап­шу. За­тем на­ли­вал се­бе пол­ную мис­ку, кро­шил ту­да еще хле­ба, под­ли­вал крас­но­го вин­ца, и по­лу­ча­лось что-то по­хо­жее на по­хлеб­ку шаб­ро, ко­то­рую го­то­вят на юге Фран­ции. Бу­гра ел, чав­кая и креп­ко за­жав в ру­ке лож­ку.
За вре­мя бо­лез­ни он нау­чил Оли­вье иг­рать в кар­ты, пре­ж­де все­го в бе­лот, где стар­ший ва­лет и ко­зыр­ная де­вят­ка со­став­ля­ют вме­сте че­тыр­на­дцать оч­ков. За­са­лен­ны­ми и за­гнув­ши­ми­ся на уг­лах кар­та­ми оба азарт­но сту­ча­ли по игор­но­му сто­ли­ку — по­дар­ку фир­мы «Дю­бон­не, апе­ри­тив на хин­ных кор­ках» — и са­мым тща­тель­ным об­ра­зом от­ме­ча­ли оч­ки на школь­ной гри­фель­ной до­щеч­ке из па­пье-ма­ше с на­не­сен­ны­ми на ней крас­ны­ми ли­ния­ми.
Как-то раз оче­ред­ная пар­тия бы­ла пре­рва­на ха­рак­тер­ным сиг­на­лом по­ли­цей­ской ма­ши­ны, ос­та­но­вив­шей­ся на ули­це Баш­ле, вслед за чем раз­дал­ся шум го­ло­сов. Ста­рик и ре­бе­нок под­бе­жа­ли к ок­ну и уви­де­ли у до­ма но­мер 77 двух по­ли­цей­ских, при­ка­зы­ваю­щих про­хо­жим ра­зой­тись. Оли­вье без вся­ких ви­ди­мых при­чин ис­пу­гал­ся, как буд­то при­шли за ним. Он вспом­нил еще раз о по­жа­ре и по­смот­рел на Бу­гра, ко­то­рый ска­зал:
— Ус­по­кой­ся, тут нет ни­че­го серь­ез­но­го!
Про­шло не­сколь­ко ми­нут, и они уви­де­ли Ма­ка, Кра­сав­чи­ка Ма­ка, ко­то­ро­го под­тал­ки­ва­ли сза­ди по­ли­цей­ские. Он был бле­ден, ско­ван на­руч­ни­ка­ми, но все же одет в свой на­ряд­ный свет­лый кос­тюм и мяг­кую шля­пу. Мак за­мет­но ста­рал­ся храб­рить­ся и да­же иро­ни­че­ски улы­бал­ся.
— Ведь это Мак… — ска­зал Оли­вье. — Его аре­сто­ва­ли.
До то­го как вой­ти в по­ли­цей­ский фур­гон, Мак под­нял ско­ван­ные ру­ки над го­ло­вой и при­вет­ст­во­вал со­брав­ших­ся жес­том бок­се­ра, тор­же­ст­вую­ще­го по­бе­ду. Он с дос­то­ин­ст­вом по­кло­нил­ся и по­пы­тал­ся про­пус­тить впе­ред по­ли­цей­ских, слов­но же­лая ска­зать: «По­сле вас…» — но они его гру­бо толк­ну­ли, и Мак ис­чез в глу­би­не чер­ной ма­ши­ны, ко­то­рая тот­час тро­ну­лась.
Во­про­шаю­щий взгляд боль­ших зе­ле­ных глаз Оли­вье об­ра­тил­ся к Бу­гра. Маль­чик не слиш­ком лю­бил Ма­ка, но эта сце­на, длив­шая­ся не­сколь­ко ми­нут, по­тряс­ла его. Бу­гра зло рас­швы­ри­вал но­га­ми пред­ме­ты, ле­жав­шие во­круг, по­вто­ряя: «Ка­кой ду­рак, что за ду­рак…»
Ста­рик сел, на­чал сно­ва та­со­вать кар­ты, но ру­ки его тряс­лись. То­гда он на­лил ста­кан ви­на, вы­пил его и ска­зал ре­бен­ку:
— Ви­дишь, к че­му ве­дут все эти де­лиш­ки, — к стыч­ке с по­ли­ци­ей…
Он разъ­яс­нил маль­чи­ку, что речь шла, долж­но быть, о кра­же со взло­мом — в та­ких де­лах Мак был «спе­циа­ли­стом».
— Зна­чит, в тот ве­чер, Бу­гра…
— Да, ко­неч­но… Он ждал под­мо­ги. А ты ви­дишь сам, к че­му это ве­дет. Вот ду­рак-то! Чтоб так вез­ло, и вдруг влип­нуть… По мень­шей ме­ре два го­да по­лу­чит…
— Тюрь­мы?
— Ну да, и это толь­ко в том слу­чае, ес­ли раз­до­бу­дет хо­ро­ше­го ад­во­ка­та.
Оли­вье при­по­ми­нал свои от­но­ше­ния с Ма­ком: столк­но­ве­ние на ле­ст­ни­це, встре­ча у Ма­до, удар ку­ла­ком в под­бо­ро­док, но еще и урок бок­са. Ему бы­ло очень гру­ст­но. Всплыл в па­мя­ти один аме­ри­кан­ский фильм, дей­ст­вие ко­то­ро­го раз­вер­ты­ва­лось в тюрь­ме Синг-Синг. Ка­торж­ни­ки в по­ло­са­тых май­ках гу­ля­ли во дво­ре по кру­гу, и ка­ж­дый дер­жал ру­ки на пле­чах впе­ре­ди иду­ще­го. Он пред­ста­вил се­бе Ма­ка в та­ком по­ло­же­нии и про­шеп­тал: «Как же это ужас­но, а?» Маль­чик был при­зна­те­лен Бу­гра, про­ро­нив­ше­му: «Не­сча­ст­ный па­рень!» — хо­тя в этой фра­зе ста­ри­ка слы­ша­лись и жа­лость и пре­зре­ние.
*
Ко­гда Оли­вье со­об­щил Ма­до об аре­сте Ма­ка, она про­сто ска­за­ла:
— Ра­но или позд­но это долж­но бы­ло про­изой­ти!
Маль­чик по­смот­рел на нее с удив­ле­ни­ем. Ока­за­лось, что и она бы­ла под­го­тов­ле­на к уда­рам жиз­ни, без­у­ча­ст­но при­ни­ма­ла лю­бые но­во­сти. Ста­ло быть, лю­ди жи­ли, встре­ча­лись, вме­сте про­во­ди­ли до­суг, за­вя­зы­ва­ли друж­бу, но, ко­гда один из них ис­че­зал, ос­таль­ных это ни­ма­ло не бес­по­кои­ло.
Как-то ве­че­ром Ма­до по­зва­ла Оли­вье в ки­но «Эль­до­ра­до » на буль­ва­ре Страс­бург, где шел вес­терн «До­ро­га ги­ган­тов », и они от­пра­ви­лись ту­да пеш­ком, ос­та­нав­ли­ва­ясь по­гла­зеть на вит­ри­ну фо­то­гра­фа Же­ро­ма, за­тем на дру­гую — тор­гов­ца ме­ха­ни­че­ски­ми иг­руш­ка­ми, с вы­став­лен­ны­ми кон­ст­рук­то­ра­ми фир­мы Ме­ка­но и Трик­са и элек­три­че­ски­ми же­лез­ны­ми до­ро­га­ми Хорн­би и Брун­сви­ка, по­стоя­ли еще у вит­ри­ны с рек­ла­мой «Ме­хов­щик-ча­ров­ник! », как вдруг око­ло них за­тор­мо­зи­ла ма­лень­кая си­няя ма­ши­на мар­ки «ро­зен­гар» и жен­ский го­лос по­звал:
— Мад­лен, а Мад­лен!
Прин­цес­са, вид­но, бы­ла очень об­ра­до­ва­на этой встре­чей. Из ма­ши­ны вы­шла мо­ло­дая жен­щи­на, они ра­до­ст­но об­ня­лись, ну пря­мо как школь­ни­цы, и да­же под­прыг­ну­ли на мес­те.
— Ну, по­еха­ли, са­дись в ма­ши­ну! А это что за ма­лыш?
Оли­вье тот­час при­нял не­за­ви­си­мый вид, влез в ма­ши­ну и сел, ста­ра­ясь дер­жать­ся пря­мо. Но под­ру­гам бы­ло не до не­го. Они го­во­ри­ли о ка­ком-то дан­син­ге, в ко­то­ром обе ра­бо­та­ли и ко­то­рый не ос­та­вил у них до­б­рых вос­по­ми­на­ний. Оли­вье си­дел сза­ди и вды­хал сме­шан­ный аро­мат их ду­хов. В зер­каль­це шо­фе­ра он ви­дел чер­ные гла­за и кро­ва­во-крас­ный рот той, что зва­ли Элен. Ма­до по­вер­ну­лась к маль­чи­ку и кив­ну­ла, под­бад­ри­вая его.
Жен­щи­ны ре­ши­ли по­ехать на пло­щадь Эту­аль, к друзь­ям, у ко­то­рых в этот день бы­ла ве­че­рин­ка, и Оли­вье за­та­ил ды­ха­ние: возь­мут они его с со­бой или нет?
— Мы сна­ча­ла про­во­дим мое­го дру­га Оли­вье, — ска­за­ла Ма­до, — ему на­до на ули­цу Ла­ба, это око­ло ули­цы Ра­мей. По­ез­жай по буль­ва­ру Бар­бес, Элен, и свер­ни на­ле­во к Ша­то Руж.
— Те­бе нра­вит­ся твой квар­тал? — спро­си­ла Элен.
— Там спо­кой­но.
Оли­вье по­ну­рил­ся; он чув­ст­во­вал се­бя оби­жен­ным и не­на­ви­дел эту Элен, ис­пор­тив­шую ему та­кой чу­дес­ный ве­чер.
— Ты взгля­ни на не­го, он ду­ет­ся! — ска­за­ла Ма­до, по­гро­зив паль­цем. — Не­хо­ро­шо, Оли­вье.
— Ни­че­го я не ду­юсь!
— Да­же вот эта­кие и то реа­ги­ру­ют, как муж­чи­ны! — ска­за­ла Элен.
Оли­вье мыс­лен­но по­ка­зал ей язык, про­звал Чер­нав­кой из-за ее ла­ки­ро­ван­ных, бле­стя­щих во­лос, но по­ста­рал­ся все же быть веж­ли­вым, ра­зы­грать рав­но­ду­шие и, на­кло­нив­шись к Ма­до, про­жур­чал слад­ким го­ло­сом:
— А мне как раз чер­тов­ски хо­чет­ся спать!
— На пе­ре­кре­ст­ке по­вер­нешь на­ле­во… — ука­за­ла Ма­до.
— Ни­ко­гда так спать не хо­те­лось, кля­нусь! — по­вто­рил Оли­вье и зев­нул.
Ко­гда они его до­вез­ли до уг­ла улиц Ко­лен­кур и Баш­ле, маль­чик це­ре­мон­но вы­мол­вил:
— Спа­си­бо, Ма­до, мне бы­ло очень ве­се­ло.
— По­це­луй ме­ня, ду­ра­чи­на ты эта­кий, не сер­дись!
Ему бы­ло не­при­ят­но, что Ма­до обоз­ва­ла его «ду­ра­чи­ной». Ко­гда «ро­зен­гар» отъ­е­хал, маль­чи­ку по­ка­за­лось, что обе жен­щи­ны смея­лись над ним. Хо­тя Оли­вье и на са­мом де­ле вдруг по­чув­ст­во­вал, что силь­но ус­тал, он все же ре­шил про­гу­лять­ся по ули­це взад-впе­ред.
Па­риж уже пус­тел — при­бли­жал­ся ав­густ. Ша­ги гул­ко зву­ча­ли на утих­ших мос­то­вых. Слыш­но бы­ло, как ше­ле­сте­ли ли­ст­вой де­ре­вья. Фа­ры так­си слов­но мча­лись вдо­гон­ку за соб­ст­вен­ным све­том. Жел­тые пря­мо­уголь­ни­ки окон, по­ка еще бодр­ст­вую­щих, ка­за­лись блед­нее обыч­но­го. Ста­руш­ка в би­гу­ди смот­ре­ла, как чей-то бо­бик от­ме­ча­ет свое при­сут­ст­вие у ре­шет­ки, ок­ру­жаю­щей де­ре­во. В ка­фе «Бал­то » офи­ци­ант скла­ды­вал один на дру­гой пле­тен­ные из иво­вых пруть­ев сту­лья и со ску­чаю­щим ви­дом сме­тал за­гряз­нив­шие­ся опил­ки, ос­та­нав­ли­ва­ясь на ми­нут­ку, чтоб вы­нуть изо рта си­га­ре­ту. У не­го бы­ли усы со­всем как зуб­ная щет­ка, и это при­да­ва­ло ему ко­мич­ный вид.
Мысль о Вир­жи­ни вне­зап­но, как удар ку­ла­ком в ли­цо, по­тряс­ла Оли­вье. Со­бы­тия пред­ста­ли пе­ред ним во всей сво­ей тра­ги­че­ской сущ­но­сти. Ма­ма умер­ла. Скон­ча­лась. Он ни­ко­гда ее боль­ше не уви­дит. Он, Оли­вье, ос­тал­ся од­ни. Те­перь он веч­но бу­дет один. Лю­ди на де­ле не так уж лю­бят друг дру­га. У не­го бу­дут дру­зья, но они все, не за­дер­жи­ва­ясь, прой­дут ми­мо. Он ни­ко­гда не ста­нет с ни­ми так бли­зок, как был бли­зок с Вир­жи­ни, с ее мыс­ля­ми, с ней са­мой. И да­же о ней в его па­мя­ти со­хра­ни­лись лишь ка­кие-то от­дель­ные чер­точ­ки, да и те по­нем­но­гу ут­ра­тят свою под­лин­ность.
Маль­чик шел, тя­же­ло ды­ша, раз­дав­лен­ный, ско­ван­ный мыс­ля­ми, при­няв­ши­ми фор­му не­оп­ро­вер­жи­мой и бес­по­во­рот­ной ре­аль­но­сти. Ме­ж­ду ма­мой Вир­жи­ни и им, Оли­вье, те­перь про­тя­ну­лось вре­мя — все эти труд­ные дни, эти ски­та­ния. Как и то­гда, сра­зу по­сле ее смер­ти, Оли­вье ощу­тил жут­кий страх, но сей­час при­чи­ной его бы­ло не без­жиз­нен­ное те­ло ма­мы, до ко­то­ро­го он до­тро­нул­ся; нет, сей­час это бы­ло не­что дру­гое — слов­но его ото­рва­ли, гру­бо от­дер­ну­ли от все­го про­шло­го, как рвут цве­ты у са­мых кор­ней, свя­зы­ваю­щих их с род­ной поч­вой, что­бы по­ста­вить в ва­зу с во­дой.
Ко­гда маль­чик до­б­рел до ка­фе Пьер­ро­за, его страх пе­ре­шел в на­стоя­щую па­ни­ку. Про­ехал гру­зо­ви­чок с ры­ча­щим мо­то­ром, и Оли­вье бро­сил­ся к бли­жай­шим во­ро­там. По­том он пе­ре­бе­жал на про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну ули­цы, чтоб спря­тать­ся от пья­ни­цы, иду­ще­го не­твер­дой по­ход­кой. Пе­ре­кре­сток ка­зал­ся ему зло­ве­щим, тая­щим тьму опас­но­стей, буд­то за ка­ж­дым де­ре­вом, за лю­бым фо­на­рем ук­ры­ва­лись его вра­ги. До са­мой квар­ти­ры сво­их ку­зе­нов Оли­вье про­би­рал­ся пет­ляя и пря­чась.
Он три­ж­ды на­жал на кноп­ку звон­ка, пре­ж­де чем при­врат­ни­ца от­кры­ла дверь, а за­хлоп­нув ее за со­бой, за­дро­жал. Он сто­ял в тем­но­те, не ре­ша­ясь за­жечь свет, бо­ясь его гру­бой яр­ко­сти. При­жав­шись спи­ной к мо­за­ич­ной стен­ке, Оли­вье сжи­мал в ру­ке ко­ро­бок швед­ских спи­чек и мед­лен­но при­хо­дил в се­бя. По­том под­нял­ся по ле­ст­ни­це, за­жи­гая спич­ки од­ну за дру­гой. По­след­няя спич­ка обожг­ла ему паль­цы, и он ощу­пью шел во мра­ке, по­ка не за­су­нул ру­ку под ков­рик и не на­шел ключ.
Ко­гда на­ко­нец Оли­вье очу­тил­ся в ком­на­те, он сел на ди­ван и по­ша­рил ру­кой по по­лу, чтоб по­ис­кать свой школь­ный ра­нец и тро­нуть его ко­жа­ную по­верх­ность, за­тем за­тих и сжал ла­до­ня­ми го­ло­ву. Ему стра­ст­но хо­те­лось бро­сить­ся в спаль­ню Жа­на и Эло­ди, лечь ря­дом, по­про­сить у них по­мо­щи, рас­ска­зать о ты­ся­че бе­зум­ных мыс­лей, ко­то­рые по­дав­ля­ли его, ибо он не мог сам с ни­ми спра­вить­ся.
Нет, он не из­ле­чил­ся еще от сво­его го­ря. Не­у­же­ли его сно­ва бу­дут тер­зать кош­ма­ры? Не­у­же­ли опять поя­вит­ся эта жен­щи­на, оку­тан­ная чер­ны­ми вуа­ля­ми? Вир­жи­ни воз­ник­ла пе­ред ним хо­лод­ная, мерт­вен­но-блед­ная, с раз­ме­тав­ши­ми­ся во­ло­са­ми. Оли­вье сдер­нул про­сты­ни с ди­ва­на и как был в оде­ж­де за­рыл­ся в них. Он за­крыл го­ло­ву свер­ху по­душ­кой и, за­ко­пав­шись в ук­ры­тье, так и ле­жал, слов­но ежик. За­та­ив ды­ха­ние, ре­бе­нок по­чув­ст­во­вал, что все его те­ло со­тря­са­ет дрожь.
*
Но на сле­дую­щее ут­ро опять све­ти­ло солн­це, ря­дом с ди­ва­ном Оли­вье стоя­ла Эло­ди в сво­ем цве­та­стом плать­и­це, она его рас­тал­ки­ва­ла и с кра­си­вым звон­ким ак­цен­том, еще пол­ным де­ре­вен­ской све­же­сти, по­вто­ря­ла:
— Эй! По­ра! Этот па­рень пре­вра­тил­ся в та­ко­го лен­тяя! С тех пор, как он про­гу­ли­ва­ет­ся с прин­цес­са­ми… Эй! Ле­ни­вец, те­бя при­дет­ся под­нять. Твой ку­зен уже дав­но ушел.
Вче­раш­ние стра­хи ис­па­ри­лись. И вот он си­дит за сто­лом, за боль­шой чаш­кой ко­фе с мо­ло­ком, об­ма­ки­ва­ет в не­го тар­тин­ку с мас­лом, и жел­тые глаз­ки жи­ра пла­ва­ют на по­верх­но­сти. Оли­вье слег­ка оту­пел, как бы­ва­ет на сле­дую­щий день по­сле празд­ни­ка, он смот­рит на все кру­гом осо­ло­ве­лым взгля­дом.
Все ка­жет­ся ему уди­ви­тель­ным — он мо­ет­ся, вле­за­ет в ко­рот­кие шта­ниш­ки, рас­прав­ля­ет в шка­фу свой из­мя­тый кос­тюм­чик, вы­слу­ши­ва­ет уп­ре­ки Эло­ди и вот уже ду­ма­ет, что ско­ро пой­дет иг­рать с друж­ка­ми.
Вме­сте с Лу­лу и Кап­де­ве­ром они по­па­да­ют в раз­гар яр­ма­роч­но­го празд­не­ст­ва, раз­лив­ше­го­ся по буль­ва­рам от пло­ща­ди Ан­вер до Ба­тинь­оль. Лу­лу, у ко­то­ро­го день­жа­та во­дят­ся, уго­ща­ет сво­их дру­зей прев­кус­ны­ми, со­ча­щи­ми­ся жи­ром гол­ланд­ски­ми оладь­я­ми, их про­да­ют в бе­лых бу­маж­ных фун­ти­ках. По­том ре­бя­та уча­ст­ву­ют в двух пар­ти­ях япон­ско­го биль­яр­да и по­ку­па­ют се­бе «па­па­ши­ну бо­ро­ду» — слад­кое ро­зо­вое ла­ком­ст­во, при­ли­паю­щее к гу­бам.
Им ужас­но хо­чет­ся за­лезть в ме­ха­ни­че­ские стал­ки­ваю­щие­ся ме­ж­ду со­бой ав­то­мо­биль­чи­ки, но при­хо­дит­ся до­воль­ст­во­вать­ся раз­гля­ды­ва­ни­ем ка­таю­щих­ся взрос­лых, де­лать вид, буд­то сам кру­тишь ба­ран­ку, и еще пе­ре­драз­ни­вать слу­жи­те­лей, лов­ко пе­ре­бе­гаю­щих от од­ной ма­шин­ки к дру­гой, чтоб взи­мать пла­ту. Ре­бя­та тор­же­ст­вен­но обе­ща­ют друг дру­гу, что, ко­гда ста­нут взрос­лы­ми, они сло­ва при­дут на яр­мар­ку и, по­сколь­ку бу­дут чуть бо­га­че, по­зво­лят се­бе лю­бые раз­вле­че­ния: и ба­ла­га­ны, где по­ка­зы­ва­ют мон­ст­ров, и па­виль­о­ны вос­точ­ных тан­цов­щиц, и се­ан­сы бок­са и борь­бы, и умо­по­мра­чи­тель­ные пу­те­ше­ст­вия в ва­го­нет­ках с оп­ро­ки­ды­ваю­щим­ся ку­зо­вом сре­ди ле­дя­ных ла­би­рин­тов. Но по­ка они мо­гут поль­зо­вать­ся толь­ко бес­плат­ны­ми удо­воль­ст­вия­ми яр­мар­ки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37