В мирное время нужно военное образование получить, тогда быстрей карьеру сделаешь.
– Эта бредятина, как вы выразились, есть точный образ времени, в котором мы живем. Шестиглавые чудища, бесконечно плодящие волков.
– Белены объелись твои фантазеры.
– Все мы белены объелись.
– Слушай, кореш, все-таки странные мысли тебе в голову лезут.
Когда ночью проходили через Ионическое море, Ноукс с криком пробудился от ночного кошмара. Редж не спал.
– Что, опять язва?
– Приснилось, будто шестиглавое чудище грызет мои внутренности. Зря ты всякие ужасы мне рассказывал. Лучше помоги прикурить.
Пройдя остров Китиру и лавируя между Кикладами, они выходили в Эгейское море. Греки создали самые яркие образы чудовищ, предоставив будущему их материализовать. Они же изобрели логику. Два этих обстоятельства тесно связаны. Свесившись за борт, Редж наблюдал за бьющимися о корму волнами. Чарли Ноукс с удивлением отметил, что язва почти не дает о себе знать с тех пор, как ему приснился тот сон. Но тут на палубе появился майор Машук и приказал Реджу вернуться в каюту. Редж ответил, что не подчиняется приказам большевистских убийц. Майор Машук оскалил гнилые зубы, свидетельствовавшие о слабости советской стоматологии, и, подтолкнув его в спину, повторил приказ.
– Это, товарищ майор, острова Греческого архипелага, где пела и любила пылкая Сафо. А вы унаследовали от греков лишь изуродованный алфавит и извращенную сократовскую диалектику и пользуетесь ими для того, чтобы плодить монстров. Одним своим видом вы оскверняете этот дивный пейзаж. Убирайтесь с глаз долой, а не то я плюну вам в рожу.
Майор Машук взбеленился и полез на Реджа с кулаками. Но не тут-то было: Ноукс не для того столько лет прослужил в британской армии, чтобы равнодушно взирать на то, как чужак с сомнительными полномочиями бьет британского офицера. Он помнил визит последнего русского царя в Лондон.
– Отставить! – рявкнул Ноукс.
Майор Машук вздрогнул и смиренно попятился, словно перед ним возник воскресший царь собственной персоной, но прежде чем уйти, злорадно прошипел:
– Ревность, это все ревность. – Мария Ивановна, видно, успела пересказать ему их с Реджем тайные беседы о несостоятельности британцев, которые только и умеют, что махать кулаками после драки.
– Я бы тебя в карцере сгноил, да на вашей лоханке он не предусмотрен, – прорычал напоследок майор и удалился, потрясая кулаками.
– Шестиглавый ублюдок, – сказал Чарли Ноукс.
– Я ему покажу. Дайте срок, – встрепенулся вдруг Редж.
– Очередная бредовая идея?
– В Одессе я сойду на берег. Выясню, что там в действительности происходит.
– Я тебе сам могу сказать, что там происходит. Встречают с духовым оркестром, а на берегу снимают с них английское барахло и прямо в исподнем угоняют куда-то. Потом наших грузят, по крайней мере мы снова на это надеемся. Красивый город Одесса. Лестница там прямо к гавани спускается.
– Я сойду на берег.
– Не сойдешь. Русские запрещают.
– Я говорю по-русски, меня пропустят. Мир должен узнать правду.
– То, что там происходит, это их собачье дело. Не суйся туда, послушай старика. Пожалеешь потом. В странные времена мы живем.
– В чудовищные времена.
– Тут я с тобой не могу не согласиться.
Ранней весной поредевшая группа Дэна пересекла Польшу, а может, и Восточную Пруссию и, следуя вдоль чехословацкой границы, достигла Украины. То ли во Вчорае, то ли в Жутро им пришлось надолго застрять – у рядового Кроссбоу началось заражение крови. Рядовой Шоукросс никак не мог решиться ампутировать омертвевшие пальцы. Сам он страдал от поноса после того, как съел вареные побеги бука. Кроссбоу стонал, лежа на грязном диване в заброшенном, полном крыс деревенском доме. На кухне стояла крысоловка, но никакой приманки, кроме гноящихся пальцев рядового Кроссбоу, не предвиделось. Шоукросс так и не решился ампутировать пальцы Кроссбоу – его последние силы ушли на пережевывание буковых прутьев. Дэн нашел дохлую крысу и решил использовать ее как наживку. Лед на речушке недалеко от хутора взломала поваленная ветром ель. Там он промерз около часа, выудил только двух плотвичек и голавля. Сварили их целиком, но Кроссбоу даже есть не мог. Он бредил, бормоча что-то про детскую лошадку, которую выточил его отец-плотник, а когда у нее отломалась нога, отца уже не было в живых, чтоб починить. Все понимали, что недолго ему осталось мучиться. Рядовой Эванс изнемогал от расстройства желудка. У рядового Тимсона, далеко не красавца, лицо покрылось нарывами.
Раньше они боялись, что их настигнет группа полковника Хебблтуэйта, – теперь они об этом мечтали. Без офицера трудно было решить, что делать с рядовым Кроссбоу. О военвраче капитане Морли, который наверняка шел нога в ногу с полковником, теперь грезили как о спасителе. Но никто из своих не встретился им по пути на юго-восток только разрозненные группы побитых немцев да редкие русские грузовики, которые шли в противоположном направлении. А что, если немцев разместили в другом месте и все их товарищи остались в лагере? Едят себе свиную тушенку и спокойно ожидают отправки на Запад. Или, может, русские успели переправить их в Москву, под крылышко посольств? Сидят там в тепле, слушают по радио новости об окончании войны, икрой угощаются. А может, никого уже и в живых нет.
Наутро, проснувшись, они увидели застывшую гримасу боли на мертвом лице Кроссбоу. Похоронить его не было возможности: чтобы вырыть могилу в мерзлой земле, понадобился бы пневматический бур. Тело накрыли старыми мешками и положили на заднем дворе, предварительно сняв медальон, удостоверяющий личность. Следовало бы похоронить его по христианскому обряду, но среди них не было верующих. Рядовой Шоу-кросс произнес нечто вроде молитвы, звучавшей примерно так:
– О Боже Всемогущий, если ты есть, пусть он спит спокойно. На земле он натерпелся сполна. И если ты есть и слышишь нас, дай оставшимся в живых силы дойти до конца. – После паузы он заговорил стихами:
Когда исчезли небеса
И содрогнулась твердь,
Он дань свою отдал Тебе –
И рай, и ад, и смерть.
Все смущенно произнесли «Аминь» и отправились дальше. Желязо, Рджа, Сталь, Медзь – эти названия на чужом языке ничего для них не значили. Шоукросс водил растрескавшимися пальцами по измятой карте Центральной Европы. Должно быть, где-то близко большой город: может, Бжег, а может, и Краков. Они шли уже шестую неделю и износили первую пару ботинок. Снег таял, воды было хоть залейся, но пищи никакой. Дэн рыбачил, но пруды и ручьи рыбкой не баловали. Около Нысы они наткнулись на холмик и с радостью обнаружили под снегом замерзшую лошадь. У них едва хватило сил отковырять отнятыми у немцев ножами твердое, как камень, мясо и добрести до видневшегося на горизонте сарая. Развели огонь и зажарили куски дохлой конины. У рядового Гоу была соль: он нашел смерзшийся кусок в одном сарае милях в тридцати отсюда. Они с трудом жевали сладковатую конину, запивая ее талым снегом. Желудки наполнились, но к горлу подступила тошнота. Рядовой Шоукросс старался отвлечь их сказками братьев Гримм, но, услышав далеко не диснеевскую версию «Белоснежки», где в конце злую королеву заставляют плясать на свадьбе в раскаленных железных сапогах до тех пор, пока она не падает замертво под радостные крики гостей, все пришли в ужас. Следующим рассказчиком, ко всеобщему удивлению, стал Дэн Джонс. Он вспомнил про гунна Аттилу.
– Случилось это где-то здесь, в этих краях. Аттила нашел меч, торчавший острием из земли. Тот, кто владел этим мечом, не знал поражения в бою. На этом мече Аттила повелел выбить или нацарапать гвоздем букву А, инициал владельца. Именно по этой земле он прошел с огнем и мечом, как русские сейчас. Но до Англии, которая тогда называлась землей бриттов, он не дошел. А потом меч достался королю Артуру, валлийцу, и теперь А означало уже его имя. Уверен, этот самый меч мы видели в ящиках у русских тогда, в Роггене. Только теперь А уже ничего не значит.
– Откуда тебе известно про Аттилу? – произнес Шоукросс, подозрительно глядя на Дэна.
– У моего отца есть книга про этот меч. Ее написал один человек, с которым он познакомился в госпитале в прошлую войну. Моего брата Реджа, паршивца вороватого, назвали в его честь. Отец всегда очень ценил этого Реджинальда и в детстве читал нам его книгу вслух.
– Так говоришь, ты видел этот меч? – усмехнулся Шоукросс.
– Ты тоже его видел. Я заметил букву А, выбитую на клинке, только сразу не придал этому значения, а теперь вспомнил.
– Мечи ржавеют, – сказал Шоукросс, – и просто рассыпаются. Ни один меч не проживет столько.
– Я видел его, и ты его видел.
Рядовые Эванс и Хэндли выскочили во двор, их стало рвать. Переели тухлой конины, сладковатый привкус не удалось отбить солью. У Эванса снова начался понос. Он продрог на снегу, со стонами вернулся обратно и, проклиная небеса, скрючился на корточках прямо в углу сарая. Услышав его брань, Шоукросс разразился столь гневной речью, что все решили – самый разумный из них тронулся умом.
– Верно! Ты прав. Да будь он проклят! Я звонил в колокола, взывая к нему, я причащался, не понимая, кто кого создал – он нас или мы его, иногда я сомневался в его существовании, но теперь я вижу, что он есть. Только сам божественный творец мог придумать все муки этого мира! Так слушай же, проклятый Бог! Мы узнали тебя по делам твоим, а теперь требуем твоего явления. Явись, убей нас или дай нам утешение! Ты привел нас из лучезарной Италии в мир гуннов. Мы пробираемся обратно на юг, чтоб увидеть свет солнца и цветущие поля, а земля гуннов не кончается. Теперь я знаю, кто скрывается под именем Аттила – посланец своего отца. Авва, или Атта, отец всего сущего, явись нам сквозь мрачные тучи, Бог-громовержец! Довольно нас испытывать! Если нам суждено выжить, подай нам знак!
Рядовой Найтон, родом из Шропшира, испуганно попросил:
– Ты уж поосторожней, Шоки. Не дразни его. Я хоть и сам в церковь не ходок, но всему же есть предел.
– Если нам суждено погибнуть, подай нам знак, сокруши меня, непокорного слугу твоего, мечом карающим.
Но в отсвечивавших металлом небесах ничто не изменилось. Наверно, в этот день Бог прятался в мерзлой плоти палой лошади, чтобы всю долгую зимнюю ночь терзать и выворачивать наизнанку их внутренности.
Доктор Соколова не ошиблась. Новый советский гражданин явился на свет, грозя ему своими красными кулачками, когда судно проходило Мраморное море. В Стамбуле они простояли одну ночь, приняли на борт еще нескольких напуганных немолодых русских. Чтобы приветствовать новичков, на палубу согнали около ста мучившихся морской болезнью советских граждан. Среди них нашлись и такие, кто взмахнул рукой в фашистском приветствии. Мраморное море было неспокойно. Впереди чернели родные воды, над которыми гуляли приветливые марксистские ветра, светило сталинское солнышко, а ближайший порт благоухал дешевыми апельсинами. Мидье, Игнеада, Ахтополь. В Бургасе сошли на берег чехи, которые все время в пути держались особняком, однако на прощанье выпили водки с майором Машуком и капитаном Чепицыным и от имени своего правительства, хотя, скорее всего, были простыми аппаратными чиновниками, пригласили посетить Чехословакию. «Мы туда придем и без вашего приглашения», – процедил сквозь гнилые зубы майор Машук, наблюдая, как они сходят по трапу. Редж слышал эти слова с верхней палубы, но майор Машук, находившийся на нижней палубе, видеть его не мог. Реджу удалось побывать в каюте майора, когда тот в очередной раз сидел в радиорубке, призывая людей не щадить врагов и строить светлое будущее. Судовой стюард в белом кителе, которого майор Машук заставлял убирать каюту и утюжить мундир, не выносил этого властолюбивого наглеца и с радостью впустил Реджа внутрь. На багажной полке Редж обнаружил меховую шапку и зимнюю шинель майора, ставшие ненужными с приходом весны. Редж примерил шинель. Она пришлась ему впору. Отлично, вскоре он ими воспользуется. Большую часть вещей майор вез из Лондона: бутылка виски «Блэк энд уайт», по нынешним временам редкость, шерстяной пуловер, шотландское овсяное печенье, глиняный горшочек с апельсиновым джемом, пачка презервативов, причем использованных, они были аккуратно сложены, видимо, из экономии. На глаза Реджу попался и дубликат списка несчастных русских, которым предстояла высадка в раю. Люди были разбиты на группы по двадцать человек, очевидно, для упрощения процедуры. Услышав по трансляции заключительное «Кровь за кровь!», Редж поспешил вернуться в свою каюту и пересидеть час, который команда по привычке называла полдником, хотя кроме чая с сухарями ничего не давали.
Позади осталась Варна, скоро ее переименуют в Сталин. В Констанце спустилась на берег вторая группа чехов – видимо, политические противники первой. Миновали Сулину и устье Дуная, реки Аттилы. Ранним безоблачным утром они приняли на борт лоцмана и медленно вошли в Днестровский лиман. На горизонте появилась изогнутая линия одесской набережной. Чарли Ноукс, у которого опять обострилась язва, скрючившись, вышел на палубу, чтобы на пару с Реджем восхититься великим портом, основанным греками, разрушенным в русскую революцию и восстановленным сталинскими ударными пятилетками. «На удивление дивный город. Даже не верится, что мы в России. Больше похоже на Неаполь, с борделями и винными погребками. Ты только взгляни на нее! Видел фильм, где эту лестницу показывают? Там еще по ней женщина с коляской бежит».
В гавани на рейде стояли линкор и транспорт с металлоломом. «Герцогиня Бедфорд», очень осторожно причалившая к одному из пирсов, казалось, боялась испачкать юбку в пролетарском порту. Усатые загорелые татары и украинцы принимали швартовы и подтаскивали сходни. Откуда-то издалека ветер доносил запах заплесневелого хлеба. Пассажиры не спешили. По трапу на борт, как к себе домой, поднимались гражданские чиновники и два офицера. «Все верно», – повторял про себя Редж. Утро выдалось теплое. Он пошел в свою каюту и обрядился в заранее припасенные шинель и шапку майора Машука. Эта скотина скоро кое-чего недосчитается. Неумело замаскировавшись под русского майора – русская шапка не изменила кельтского лица, а из-под серой шинели торчали брюки цвета хаки, – Редж притаился в проходе рядом со сходнями, соединявшими Россию и Британию. На берегу собрался духовой оркестр под управлением тощего капельмейстера. Над портом на малой высоте кружили три истребителя. Невдалеке слышался странный шум, напоминавший лесопилку. Оркестр грянул новый советский гимн, а не коминтерновское старье вроде «Интернационала», но музыку заглушал рев самолетов. По сходням погнали первую партию из двадцати человек. Майора Машука с ними, к счастью, не было: наверно, на пару с капитаном Чепицыным он занимался сортировкой остальных. Конвой целиком состоял из береговой охраны. Редж сделал несколько глубоких вдохов и пошел вслед за первой партией, которую конвоировал молоденький очкарик. Обернувшись, Редж увидел, что вторая партия готова к высадке: исхудавшие темные лица и глаза, в которых угас последний огонек надежды. Людей пригнали к дверям ближайшего портового склада. С палубы стали доноситься крики. Очкастый рядовой, рассмотрев наконец майорские погоны, остановился в нерешительности.
– Делай свое дело, парень! – рявкнул на него Редж, сам не понимая, что имел в виду.
Окрик советского офицера вразумил солдата, и он, вернувшись к сходням, погнал вторую партию к соседнему складу. Тяжелые двойные двери склада захлопнулись прямо перед носом Реджа. В небе по-прежнему кружили самолеты, где-то шумела пилорама, а на причале продолжал играть духовой оркестр. Редж понял, что должно произойти, и побежал вдоль стены складского сарая, невольно примечая на ней похабные надписи и рисунки мелом. У задней двери он увидел то, что ожидал: усталые солдаты под наблюдением горластого сержанта забрасывали в грузовик английские шинели, ботинки, серое шерстяное нижнее белье и даже ложки и вилки. Из приоткрытой двери сквозняк доносил запах порохового дыма. Заглянув внутрь, Редж увидел двадцать распластанных обнаженных тел. Некоторые еще шевелились. Расстрельная команда состояла из мальчишек, на вид не старше четырнадцати, – военная форма была им велика. Командовавший ими лейтенант, увидев Реджа, вытянулся по стойке «смирно», приказал перезарядить винтовки и стал оправдываться. Конечно, он понимает, нехорошо промахиваться, но они еще молокососы, до шинелей не доросли, только учатся стрелять. Невооруженная группа таких же мальчишек поволокла трупы наружу. Один из расстрелянных ожил, и его отбросили в сторону и добили двумя выстрелами в упор. Редж едва сдерживался, чтоб не завопить от ужаса. Ударом сзади его оглушил рассвирепевший майор Машук, хватившийся шинели и шапки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Эта бредятина, как вы выразились, есть точный образ времени, в котором мы живем. Шестиглавые чудища, бесконечно плодящие волков.
– Белены объелись твои фантазеры.
– Все мы белены объелись.
– Слушай, кореш, все-таки странные мысли тебе в голову лезут.
Когда ночью проходили через Ионическое море, Ноукс с криком пробудился от ночного кошмара. Редж не спал.
– Что, опять язва?
– Приснилось, будто шестиглавое чудище грызет мои внутренности. Зря ты всякие ужасы мне рассказывал. Лучше помоги прикурить.
Пройдя остров Китиру и лавируя между Кикладами, они выходили в Эгейское море. Греки создали самые яркие образы чудовищ, предоставив будущему их материализовать. Они же изобрели логику. Два этих обстоятельства тесно связаны. Свесившись за борт, Редж наблюдал за бьющимися о корму волнами. Чарли Ноукс с удивлением отметил, что язва почти не дает о себе знать с тех пор, как ему приснился тот сон. Но тут на палубе появился майор Машук и приказал Реджу вернуться в каюту. Редж ответил, что не подчиняется приказам большевистских убийц. Майор Машук оскалил гнилые зубы, свидетельствовавшие о слабости советской стоматологии, и, подтолкнув его в спину, повторил приказ.
– Это, товарищ майор, острова Греческого архипелага, где пела и любила пылкая Сафо. А вы унаследовали от греков лишь изуродованный алфавит и извращенную сократовскую диалектику и пользуетесь ими для того, чтобы плодить монстров. Одним своим видом вы оскверняете этот дивный пейзаж. Убирайтесь с глаз долой, а не то я плюну вам в рожу.
Майор Машук взбеленился и полез на Реджа с кулаками. Но не тут-то было: Ноукс не для того столько лет прослужил в британской армии, чтобы равнодушно взирать на то, как чужак с сомнительными полномочиями бьет британского офицера. Он помнил визит последнего русского царя в Лондон.
– Отставить! – рявкнул Ноукс.
Майор Машук вздрогнул и смиренно попятился, словно перед ним возник воскресший царь собственной персоной, но прежде чем уйти, злорадно прошипел:
– Ревность, это все ревность. – Мария Ивановна, видно, успела пересказать ему их с Реджем тайные беседы о несостоятельности британцев, которые только и умеют, что махать кулаками после драки.
– Я бы тебя в карцере сгноил, да на вашей лоханке он не предусмотрен, – прорычал напоследок майор и удалился, потрясая кулаками.
– Шестиглавый ублюдок, – сказал Чарли Ноукс.
– Я ему покажу. Дайте срок, – встрепенулся вдруг Редж.
– Очередная бредовая идея?
– В Одессе я сойду на берег. Выясню, что там в действительности происходит.
– Я тебе сам могу сказать, что там происходит. Встречают с духовым оркестром, а на берегу снимают с них английское барахло и прямо в исподнем угоняют куда-то. Потом наших грузят, по крайней мере мы снова на это надеемся. Красивый город Одесса. Лестница там прямо к гавани спускается.
– Я сойду на берег.
– Не сойдешь. Русские запрещают.
– Я говорю по-русски, меня пропустят. Мир должен узнать правду.
– То, что там происходит, это их собачье дело. Не суйся туда, послушай старика. Пожалеешь потом. В странные времена мы живем.
– В чудовищные времена.
– Тут я с тобой не могу не согласиться.
Ранней весной поредевшая группа Дэна пересекла Польшу, а может, и Восточную Пруссию и, следуя вдоль чехословацкой границы, достигла Украины. То ли во Вчорае, то ли в Жутро им пришлось надолго застрять – у рядового Кроссбоу началось заражение крови. Рядовой Шоукросс никак не мог решиться ампутировать омертвевшие пальцы. Сам он страдал от поноса после того, как съел вареные побеги бука. Кроссбоу стонал, лежа на грязном диване в заброшенном, полном крыс деревенском доме. На кухне стояла крысоловка, но никакой приманки, кроме гноящихся пальцев рядового Кроссбоу, не предвиделось. Шоукросс так и не решился ампутировать пальцы Кроссбоу – его последние силы ушли на пережевывание буковых прутьев. Дэн нашел дохлую крысу и решил использовать ее как наживку. Лед на речушке недалеко от хутора взломала поваленная ветром ель. Там он промерз около часа, выудил только двух плотвичек и голавля. Сварили их целиком, но Кроссбоу даже есть не мог. Он бредил, бормоча что-то про детскую лошадку, которую выточил его отец-плотник, а когда у нее отломалась нога, отца уже не было в живых, чтоб починить. Все понимали, что недолго ему осталось мучиться. Рядовой Эванс изнемогал от расстройства желудка. У рядового Тимсона, далеко не красавца, лицо покрылось нарывами.
Раньше они боялись, что их настигнет группа полковника Хебблтуэйта, – теперь они об этом мечтали. Без офицера трудно было решить, что делать с рядовым Кроссбоу. О военвраче капитане Морли, который наверняка шел нога в ногу с полковником, теперь грезили как о спасителе. Но никто из своих не встретился им по пути на юго-восток только разрозненные группы побитых немцев да редкие русские грузовики, которые шли в противоположном направлении. А что, если немцев разместили в другом месте и все их товарищи остались в лагере? Едят себе свиную тушенку и спокойно ожидают отправки на Запад. Или, может, русские успели переправить их в Москву, под крылышко посольств? Сидят там в тепле, слушают по радио новости об окончании войны, икрой угощаются. А может, никого уже и в живых нет.
Наутро, проснувшись, они увидели застывшую гримасу боли на мертвом лице Кроссбоу. Похоронить его не было возможности: чтобы вырыть могилу в мерзлой земле, понадобился бы пневматический бур. Тело накрыли старыми мешками и положили на заднем дворе, предварительно сняв медальон, удостоверяющий личность. Следовало бы похоронить его по христианскому обряду, но среди них не было верующих. Рядовой Шоу-кросс произнес нечто вроде молитвы, звучавшей примерно так:
– О Боже Всемогущий, если ты есть, пусть он спит спокойно. На земле он натерпелся сполна. И если ты есть и слышишь нас, дай оставшимся в живых силы дойти до конца. – После паузы он заговорил стихами:
Когда исчезли небеса
И содрогнулась твердь,
Он дань свою отдал Тебе –
И рай, и ад, и смерть.
Все смущенно произнесли «Аминь» и отправились дальше. Желязо, Рджа, Сталь, Медзь – эти названия на чужом языке ничего для них не значили. Шоукросс водил растрескавшимися пальцами по измятой карте Центральной Европы. Должно быть, где-то близко большой город: может, Бжег, а может, и Краков. Они шли уже шестую неделю и износили первую пару ботинок. Снег таял, воды было хоть залейся, но пищи никакой. Дэн рыбачил, но пруды и ручьи рыбкой не баловали. Около Нысы они наткнулись на холмик и с радостью обнаружили под снегом замерзшую лошадь. У них едва хватило сил отковырять отнятыми у немцев ножами твердое, как камень, мясо и добрести до видневшегося на горизонте сарая. Развели огонь и зажарили куски дохлой конины. У рядового Гоу была соль: он нашел смерзшийся кусок в одном сарае милях в тридцати отсюда. Они с трудом жевали сладковатую конину, запивая ее талым снегом. Желудки наполнились, но к горлу подступила тошнота. Рядовой Шоукросс старался отвлечь их сказками братьев Гримм, но, услышав далеко не диснеевскую версию «Белоснежки», где в конце злую королеву заставляют плясать на свадьбе в раскаленных железных сапогах до тех пор, пока она не падает замертво под радостные крики гостей, все пришли в ужас. Следующим рассказчиком, ко всеобщему удивлению, стал Дэн Джонс. Он вспомнил про гунна Аттилу.
– Случилось это где-то здесь, в этих краях. Аттила нашел меч, торчавший острием из земли. Тот, кто владел этим мечом, не знал поражения в бою. На этом мече Аттила повелел выбить или нацарапать гвоздем букву А, инициал владельца. Именно по этой земле он прошел с огнем и мечом, как русские сейчас. Но до Англии, которая тогда называлась землей бриттов, он не дошел. А потом меч достался королю Артуру, валлийцу, и теперь А означало уже его имя. Уверен, этот самый меч мы видели в ящиках у русских тогда, в Роггене. Только теперь А уже ничего не значит.
– Откуда тебе известно про Аттилу? – произнес Шоукросс, подозрительно глядя на Дэна.
– У моего отца есть книга про этот меч. Ее написал один человек, с которым он познакомился в госпитале в прошлую войну. Моего брата Реджа, паршивца вороватого, назвали в его честь. Отец всегда очень ценил этого Реджинальда и в детстве читал нам его книгу вслух.
– Так говоришь, ты видел этот меч? – усмехнулся Шоукросс.
– Ты тоже его видел. Я заметил букву А, выбитую на клинке, только сразу не придал этому значения, а теперь вспомнил.
– Мечи ржавеют, – сказал Шоукросс, – и просто рассыпаются. Ни один меч не проживет столько.
– Я видел его, и ты его видел.
Рядовые Эванс и Хэндли выскочили во двор, их стало рвать. Переели тухлой конины, сладковатый привкус не удалось отбить солью. У Эванса снова начался понос. Он продрог на снегу, со стонами вернулся обратно и, проклиная небеса, скрючился на корточках прямо в углу сарая. Услышав его брань, Шоукросс разразился столь гневной речью, что все решили – самый разумный из них тронулся умом.
– Верно! Ты прав. Да будь он проклят! Я звонил в колокола, взывая к нему, я причащался, не понимая, кто кого создал – он нас или мы его, иногда я сомневался в его существовании, но теперь я вижу, что он есть. Только сам божественный творец мог придумать все муки этого мира! Так слушай же, проклятый Бог! Мы узнали тебя по делам твоим, а теперь требуем твоего явления. Явись, убей нас или дай нам утешение! Ты привел нас из лучезарной Италии в мир гуннов. Мы пробираемся обратно на юг, чтоб увидеть свет солнца и цветущие поля, а земля гуннов не кончается. Теперь я знаю, кто скрывается под именем Аттила – посланец своего отца. Авва, или Атта, отец всего сущего, явись нам сквозь мрачные тучи, Бог-громовержец! Довольно нас испытывать! Если нам суждено выжить, подай нам знак!
Рядовой Найтон, родом из Шропшира, испуганно попросил:
– Ты уж поосторожней, Шоки. Не дразни его. Я хоть и сам в церковь не ходок, но всему же есть предел.
– Если нам суждено погибнуть, подай нам знак, сокруши меня, непокорного слугу твоего, мечом карающим.
Но в отсвечивавших металлом небесах ничто не изменилось. Наверно, в этот день Бог прятался в мерзлой плоти палой лошади, чтобы всю долгую зимнюю ночь терзать и выворачивать наизнанку их внутренности.
Доктор Соколова не ошиблась. Новый советский гражданин явился на свет, грозя ему своими красными кулачками, когда судно проходило Мраморное море. В Стамбуле они простояли одну ночь, приняли на борт еще нескольких напуганных немолодых русских. Чтобы приветствовать новичков, на палубу согнали около ста мучившихся морской болезнью советских граждан. Среди них нашлись и такие, кто взмахнул рукой в фашистском приветствии. Мраморное море было неспокойно. Впереди чернели родные воды, над которыми гуляли приветливые марксистские ветра, светило сталинское солнышко, а ближайший порт благоухал дешевыми апельсинами. Мидье, Игнеада, Ахтополь. В Бургасе сошли на берег чехи, которые все время в пути держались особняком, однако на прощанье выпили водки с майором Машуком и капитаном Чепицыным и от имени своего правительства, хотя, скорее всего, были простыми аппаратными чиновниками, пригласили посетить Чехословакию. «Мы туда придем и без вашего приглашения», – процедил сквозь гнилые зубы майор Машук, наблюдая, как они сходят по трапу. Редж слышал эти слова с верхней палубы, но майор Машук, находившийся на нижней палубе, видеть его не мог. Реджу удалось побывать в каюте майора, когда тот в очередной раз сидел в радиорубке, призывая людей не щадить врагов и строить светлое будущее. Судовой стюард в белом кителе, которого майор Машук заставлял убирать каюту и утюжить мундир, не выносил этого властолюбивого наглеца и с радостью впустил Реджа внутрь. На багажной полке Редж обнаружил меховую шапку и зимнюю шинель майора, ставшие ненужными с приходом весны. Редж примерил шинель. Она пришлась ему впору. Отлично, вскоре он ими воспользуется. Большую часть вещей майор вез из Лондона: бутылка виски «Блэк энд уайт», по нынешним временам редкость, шерстяной пуловер, шотландское овсяное печенье, глиняный горшочек с апельсиновым джемом, пачка презервативов, причем использованных, они были аккуратно сложены, видимо, из экономии. На глаза Реджу попался и дубликат списка несчастных русских, которым предстояла высадка в раю. Люди были разбиты на группы по двадцать человек, очевидно, для упрощения процедуры. Услышав по трансляции заключительное «Кровь за кровь!», Редж поспешил вернуться в свою каюту и пересидеть час, который команда по привычке называла полдником, хотя кроме чая с сухарями ничего не давали.
Позади осталась Варна, скоро ее переименуют в Сталин. В Констанце спустилась на берег вторая группа чехов – видимо, политические противники первой. Миновали Сулину и устье Дуная, реки Аттилы. Ранним безоблачным утром они приняли на борт лоцмана и медленно вошли в Днестровский лиман. На горизонте появилась изогнутая линия одесской набережной. Чарли Ноукс, у которого опять обострилась язва, скрючившись, вышел на палубу, чтобы на пару с Реджем восхититься великим портом, основанным греками, разрушенным в русскую революцию и восстановленным сталинскими ударными пятилетками. «На удивление дивный город. Даже не верится, что мы в России. Больше похоже на Неаполь, с борделями и винными погребками. Ты только взгляни на нее! Видел фильм, где эту лестницу показывают? Там еще по ней женщина с коляской бежит».
В гавани на рейде стояли линкор и транспорт с металлоломом. «Герцогиня Бедфорд», очень осторожно причалившая к одному из пирсов, казалось, боялась испачкать юбку в пролетарском порту. Усатые загорелые татары и украинцы принимали швартовы и подтаскивали сходни. Откуда-то издалека ветер доносил запах заплесневелого хлеба. Пассажиры не спешили. По трапу на борт, как к себе домой, поднимались гражданские чиновники и два офицера. «Все верно», – повторял про себя Редж. Утро выдалось теплое. Он пошел в свою каюту и обрядился в заранее припасенные шинель и шапку майора Машука. Эта скотина скоро кое-чего недосчитается. Неумело замаскировавшись под русского майора – русская шапка не изменила кельтского лица, а из-под серой шинели торчали брюки цвета хаки, – Редж притаился в проходе рядом со сходнями, соединявшими Россию и Британию. На берегу собрался духовой оркестр под управлением тощего капельмейстера. Над портом на малой высоте кружили три истребителя. Невдалеке слышался странный шум, напоминавший лесопилку. Оркестр грянул новый советский гимн, а не коминтерновское старье вроде «Интернационала», но музыку заглушал рев самолетов. По сходням погнали первую партию из двадцати человек. Майора Машука с ними, к счастью, не было: наверно, на пару с капитаном Чепицыным он занимался сортировкой остальных. Конвой целиком состоял из береговой охраны. Редж сделал несколько глубоких вдохов и пошел вслед за первой партией, которую конвоировал молоденький очкарик. Обернувшись, Редж увидел, что вторая партия готова к высадке: исхудавшие темные лица и глаза, в которых угас последний огонек надежды. Людей пригнали к дверям ближайшего портового склада. С палубы стали доноситься крики. Очкастый рядовой, рассмотрев наконец майорские погоны, остановился в нерешительности.
– Делай свое дело, парень! – рявкнул на него Редж, сам не понимая, что имел в виду.
Окрик советского офицера вразумил солдата, и он, вернувшись к сходням, погнал вторую партию к соседнему складу. Тяжелые двойные двери склада захлопнулись прямо перед носом Реджа. В небе по-прежнему кружили самолеты, где-то шумела пилорама, а на причале продолжал играть духовой оркестр. Редж понял, что должно произойти, и побежал вдоль стены складского сарая, невольно примечая на ней похабные надписи и рисунки мелом. У задней двери он увидел то, что ожидал: усталые солдаты под наблюдением горластого сержанта забрасывали в грузовик английские шинели, ботинки, серое шерстяное нижнее белье и даже ложки и вилки. Из приоткрытой двери сквозняк доносил запах порохового дыма. Заглянув внутрь, Редж увидел двадцать распластанных обнаженных тел. Некоторые еще шевелились. Расстрельная команда состояла из мальчишек, на вид не старше четырнадцати, – военная форма была им велика. Командовавший ими лейтенант, увидев Реджа, вытянулся по стойке «смирно», приказал перезарядить винтовки и стал оправдываться. Конечно, он понимает, нехорошо промахиваться, но они еще молокососы, до шинелей не доросли, только учатся стрелять. Невооруженная группа таких же мальчишек поволокла трупы наружу. Один из расстрелянных ожил, и его отбросили в сторону и добили двумя выстрелами в упор. Редж едва сдерживался, чтоб не завопить от ужаса. Ударом сзади его оглушил рассвирепевший майор Машук, хватившийся шинели и шапки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43