Чего же ты молчал, что был в курсе мучной операции? - удивленно улыбаясь, с ласковой нотой в голосе спросил Македонский. Затем решительно потянул к себе мельника. - За науку - спасибо! - и крепко пожал руку. - А Дусю все-таки взгрею за болтливость. Эй, Дуся!
- Я!
- Иди сюда!
Евдокия подошла, взглянула на мельника, на командира и, поняв, в чем дело, быстро басом пробубнила:
- Ну и что ж? Нашим людям правда нужна, а я и не боялась, вот и все...
Мельника направили к брату. Он должен был узнать все, что касалось железной дороги, а также принести кое-какие инструменты.
Амелинов - комиссар района - прислал записку, в которой освещал ход подготовки к дорожной операции. Он поднял на ноги весь Ялтинский отряд. Кучер, Харченко, все партизаны занялись подготовкой диверсии.
Специально организованная хозкоманда собирала разбросанные по всему лесу снаряды. Один из партизан, по профессии часовщик, организовал в отряде мастерские по производству детонаторов.
Комиссар писал:
"Отряд горячо, по-севастопольски взялся за работу. Но это нелегко, требуется большая физическая сила, а люди истощены. Мука на исходе, расходуем по полстакана в день на человека, но никто не ропщет. Для Севастополя готовы на все. Отряд горит желанием узнать, как обстоит дело у вас".
Македонский читал письмо комиссара. Потом, сложив бумажку вдвое, крикнул:
- Бережной, собирай народ!
Письмо прочли партизанам. Слушали молча. Затем пожилой партизан Шмелев вышел вперед.
- Командир, сколько в отряде муки?
- Восемь мешков.
- Два мешка надо дать ялтинцам.
- Дать!.. Дать!.. - дружно подтвердили все.
- Хорошо, товарищи, мы отправим им подарок, а насчет боевого соревнования - пожалуй, не откажемся и звание партизан-севастопольцев закрепим за собой навсегда. Так, что ли, я говорю? - спросил Македонский.
- Правильно! - в один голос ответил отряд.
Комиссар Черный принес газету "Крымский партизан". Ее брали нарасхват. Она еще пахла типографской краской, была аккуратно напечатана и сверстана. Никак нельзя было заподозрить, в каких "типографских условиях" она выходит.
А роль наша газета играла немалую. Три тысячи экземпляров шли в народ. Газета служила прямым доказательством нашей силы и помогала нам разоблачать немецкие "утки".
Чего только не писали о нас фашисты! Каких только не рисовали на нас карикатур! Немцы писали, что мы никогда не моемся, что мы завшивели. Это была грубая клевета. В трудных условиях партизаны сохраняли облик, достойный советского человека.
Последний номер "Крымского партизана", например, посвятил свою передовую вопросам поддержания чистоты и гигиены среди партизан.
У нас в отрядах медперсонал почти отсутствовал. На всех партизан двух районов был единственный врач Полина Васильевна Михайленко, замечательная женщина, которая успевала за всем присмотреть, побывать во всех отрядах. С помощью Полины Васильевны мы всегда соблюдали чистоту.
...На третьи сутки вернулся из разведки мельник Петр Иванович. Он побывал у брата и все разузнал: немцы дорогу охраняют, но не особенно бдительно, так как крушений до сих пор не было. К самой дороге подобраться трудно - надо переходить тщательно охраняемое шоссе Симферополь Бахчисарай. На шоссе - много патрулей. Мельник сам чуть не попался в лапы фашистам, выручило только сохранившееся у него удостоверение, выданное штабом второй румынской дивизии.
Рассказав обо всем этом, мельник обратился к Македонскому:
- Товарищ командир, пошлите и меня на железную дорогу. Я кое-что в технике понимаю.
- Хорошо, зачислим в диверсионную группу, - сказал Македонский и тут же вызвал разведчика Самойленко: - Миша, мельника в диверсионную. И сегодня же готовь выход группы на дорогу. Пусть идут в обход Бахчисарая, а то на шоссе засыпятся.
- Но там же, Михаил Андреевич, второй эшелон фронта!
- Вот и хорошо. Мы там почти не действовали, и немцы в том районе не особенно бдительны. Давай, готовь, потом доложишь.
Скоро группа была готова. Решено было разобрать путь на уклоне между перегоном Альма - Приятное. Инструмент принес Петр Иванович, - кое-что нашли в развалинах шахты.
Македонский, Черный и Самойленко проверили людей; их было пять человек, все чисто выбритые румыном Жорой, который оказался отличным парикмахером. Петр Иванович тоже приоделся.
- Ну, ребята, за Севастополь! Желаю удачи, - Михаил Андреевич каждому пожал руку.
Партизаны ушли. Я оставил лагерь бахчисарайцев, совершенно уверенный в успехе операции.
В Ялтинском отряде тоже настала горячая пора. Были получены данные, что противник расквартировал инженерно-дорожное подразделение в санатории "Тюзлер" на четырнадцатом километре от Ялты и в четырех километрах (если считать по тропе) от домика лесника Василия Ивановича, того самого, у которого когда-то дед Кравец выманил сапоги.
Видимо, враги очень нуждались в дороге. Они спешили очистить ее от снега и, кажется, добрались уже до шестнадцатого километра. Это было очень важно для нас, так как тринадцать петель поворота, где удобнее всего было взрывать шоссе, начинались именно с шестнадцатого километра.
Мы решили привлечь к операции по взрыву весь район и прикомандировать к Ялтинскому отряду еще тридцать человек.
- Как по-твоему, сколько дней потребуется на подготовку? - спросил я у комиссара.
- Да не менее семи суток. Сейчас собирают в лесу снаряды. Требуется, их несколько тонн. Я, пожалуй, возьму людей, да еще пойду под Гурзуф, там тоже валяется много разных мин и снарядов. Как ты думаешь?
- Тебе отдохнуть надо. Ты едва на ногах держишься, - усомнился я.
Вид у комиссара действительно был неважный. На худом лице только черные, выпуклые глаза и остались.
- Эх, Илья пророк, на небе промок, весь день катался, а чем питался? Да разве сейчас отдыхать? Такое дело, когда локтем чувствуешь Севастополь, - можно ли тут думать о себе, спать, отдыхать?!
Я ничего не мог сказать, только сильно стиснул комиссара.
- Пусти, а то и вправду задавишь! - смеялся он.
...В лесу зашумели ручьи и горные речки. С каждым весенним днем темные полосы - проталины оттаявшей земли - пробирались все выше и выше к белой, еще пушистой от снега яйле.
Высоко в небе пролетали к Севастополю вражеские самолеты. Иногда ранним утром стремглав проносилась краснозвездная машина, приветствовала нас покачиванием крыльев.
Однажды ранним утром мы опять увидели желанную вестницу Севастополя "уточку", делавшую круги над лесом.
Самолет кружился над Тарьерской поляной, заранее приготовленной нами, но почему-то долго не шел на посадку, как будто ожидая сбегавшихся к заветной поляне партизан.
Я, едва переводя дыхание, очень быстро добежал до поляны из района шахт, где ночевал в Красноармейском отряде.
Самолет, снижаясь, действительно пошел на посадку. На этот раз машина уверенно остановилась в конце поляны, у опушки леса.
Летчик в легком синем комбинезоне выскочил из кабины и стал снимать шлем. Его тотчас окружили.
Обнимая и целуя пилота, партизаны передавали его из рук в руки.
На этот раз в лес прилетел уже не Герасимов, знакомый нам, а младший лейтенант Битюцкий, - но все равно наш севастополец.
- Теперь, товарищи, все в порядке, я привез радиста и две радиостанции, и они, кажется, исправны, - смеясь, докладывал летчик партизанам. Потом, встав на крыло машины, вынул из планшета пачку писем и начал громко выкрикивать фамилии:
- Золотухин!
- Коханчик!
- Иванов!
- Еременко!
Письма! Первые письма в лес!..
Счастливцы, получившие письма, читали вслух, здесь же на поляне. Каждое теплое слово родных, близких и знакомых было общим достоянием и каждое отдельное письмо - радостью всего крымского леса.
Через три часа после прилета Битюцкого штаб Северского установил радиосвязь сначала с Севастополем, а потом с Керчью. С тех пор ежедневная радиосвязь с Большой землей не прерывалась.
В конце этого, полного радостных событий дня я снова пошел к бахчисарайцам. Меня волновала судьба железнодорожной операции.
Василий Васильевич с необычайно серьезным видом встретил меня, встав по команде "смирно", что было вовсе не в его обычаях.
Поглядев на него, на других партизан, я даже испугался: что-то случилось? Наверно, провал!
- Почему все здесь? А дорога? - сдерживая себя, спросил я.
- Дорога в порядке, товарищ начальник района. Вот, - Василий Васильевич протянул мне пакет от Македонского.
Я тут же разорвал зашитый нитками конверт, пробежал донесение, глаза задержались на цифре двенадцать. Неужели двенадцать вагонов? Я не поверил, перечитал. Да, они уничтожили эшелон с двенадцатью вагонами.
- Так что же ты, чертов сын, молчишь? - схватил я за руку Василия Васильевича. - Потерял кого?
- Нет, все в порядке, живы. И Петр Иванович жив!
- Чего же хмуришься? Да ведь ты герой. Ты понимаешь ли, что значит такая удача?
- Какой там герой! Вот летчик, тот - герой; прилетел днем на "фанерке", перешел линию фронта, передал товарищу наши координаты! А мы что? Эшелон с танками упустили, а этот, плюгавенький, с разным барахлом, с фашистами, - подорвали.
- Ничего, Вася! Танки мы еще взорвем! Главное - начало. От лица службы благодарю вас, товарищ командир диверсионной группы, за выполнение почетного задания! - подчеркнуто громко произнес я последние слова.
- Служу Советскому Союзу! - чеканно ответил Василий Васильевич и тотчас заулыбался. Он не мог долго быть серьезным.
- Так-то лучше. Теперь давай, рассказывай, как все случилось?
- Особенно рассказывать нечего. Почти все сделал Петр Иванович. Как и приказал Македонский, мы пошли к Дуванкою. День отлежались под кустами, а когда стемнело, пошли к дороге. Но темнота была жуткая, сидели, как в бочке с дегтем. Искали, искали дорогу - нет ее, и все. Утром опять в кусты, держим совет. Решил я Петра Ивановича к брату на разведку послать. Когда рассвело, будка его нам стала видна, - оказывается, бродили-то рядом. Рискованно было, конечно, Петра Ивановича посылать, но, кроме всего прочего, у нас уж очень животы подвело.
Петр Иванович вернулся благополучно, буханку хлеба принес, зеленого луку. В общем стало веселее. Знаете, когда поешь, да настоящего хлеба, так и мыслить начинаешь по-другому.
И вот втемяшилось мне в голову: пойти в будку к брату Петра. Думал, думал, а потом мы взяли да и пошли.
Двое наших остались в палисадничке, а мы - в дом.
Как увидел я там дядю, так, ей-богу, испугался: здоровый, лохматый, ручищи - во! - Василий Васильевич сжал два кулака вместе.
- Чего ты шляешься, сказал тебе, уходи, - это он на Петра Ивановича набросился...
- Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не имеешь права кричать, если ты русский человек, - ответил я за Петра и приказал: "Ребята, раздевайтесь! Будем здесь базироваться, а ты, браток, никуда не имеешь права уходить", - это я ему.
- Вы кто же такие? - спрашивает он.
- Партизаны, и твой брат Петр партизан, а ты кто?
- Гражданин российский. А что Петя партизан, это чудно.
- Конечно, чудно, коль сам у немца служишь и водку пьешь, - Петро ему, значит. А он как встал, да с размаха кулаком Петра...
- Вот и следок остался, - показал Петр Иванович синяк. - Чуть не убил браток.
- Не имеешь права грязными лапами трогать, понял? А то, знаешь, немецкий служака, холуй! - вскипел я, да так, что автомат наставил, продолжал Василий Васильевич.
Заинтересованные, мы слушали внимательно. Поощренный вниманием, Василий Васильевич начинал вдаваться в подробности, и, наверное, не обошлось без вымысла.
- Ты давай дальше, подробности потом, - предложил я ему.
- ...Как сказал - "немецкий служака", он вскипел, глаза покраснели, я даже попятился. "Служака, говоришь?.. Такой дряни подчиняться? И ты смеешь, щенок? Ты думаешь, немца я не бил? Идем!" - он потянул меня за руку через коридор в сарайчик. Зажег фонарь, достал лопату и начал копать. Смотрю, - похоже - труп.
- Смотри, партизан, смотри, Петя, на господина офицера, уж подвонял.
- Это ты его, Гаврюша? - спросил Петр Иванович.
- Это за то, что назвал меня "русским болваном". А другой - под скирдой лежит. Немец-техник. Ударил по лицу, сволочь, но тот маленький, того с одного маха.
- Гаврила Иванович! Так ты же партизан. Давай взорвем эшелончик и - в лес! А? - предложил я ему.
- Нет, всю жизнь вдали от людей прожил. Могу и начальство перебить, если не по душе. А эшелончик - дело хорошее. Я уж давно хотел, - ответил он. - Чего уж тут! Меня немцы все равно подозревают. Я сам сегодня ночью уйду.
Мы быстро подготовили полотно к взрыву, подложили взрывчатку, а Гаврила Иванович стоял с зеленым фонариком. Но нам не повезло. Прошел большой эшелон, в темноте танки разглядели, а рельс не взорвался.
- Я виноват, пружину не рассчитал, - перебил Васю Петр Иванович.
- К рассвету подложили другую, следующий эшелон подорвался. Гаврила Иванович сразу ушел, даже не попрощался, а мы благополучно добрались домой, к самолету успели, - закончил Василий Васильевич.
- Спасибо, товарищи! Спасибо, Петр Иванович, видишь, и брата ты зря ругал.
- И верно, ошибался. Куда-то он теперь ушел, могут поймать, - с беспокойством заметил Петр Иванович.
- Таких не скоро возьмешь! Будет диверсант-одиночка. Счастливого ему пути, - искренно пожелал я. - Вот теперь полетит Битюцкий обратно в Севастополь, мы и пошлем с ним рапорт о первой железнодорожной диверсии. А ты, Вася, веди ребят отдыхать и готовь к новому выходу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
За последнее время Кравец сильно сдал: глаза запали, черная с проседью борода - особая забота деда - потеряла блеск. Видно, здорово устал старик.
Однажды он сам напросился в разведку и пропадал три дня. Мы начали беспокоиться, собирались посылать за ним к Ялте, где дед должен был собрать сведения о немцах, расположившихся в санатории "Долоссы".
Однако вечером дед, радостный и возбужденный, уже бегал по лагерю штаба и громко кричал:
- Товариши, наши Ялту зайнялы! Ей-богу, сам бачыв!
- Ты чего шумишь, докладывай, где пропадал, - накинулся на него начальник штаба, более других обеспокоенный долгим отсутствием необходимых сведений.
- Товариш подполковнык штаба, так и так, стою я, значыть, на Красном Камне, а наши бах... бух! И такая кутерьма поднялась! - выпалил дед. Он был сильно возбужден, даже следов усталости не осталось.
- Товарищ Кравец, докладывайте, как положено: что видели, где, когда и как, - строго заметил начальник штаба.
Надо сказать, что Кравец всегда терялся при разговоре с подполковником Щетининым. Звание "подполковник" буквально подавляло его.
- Прийшов я к "Долоссам", румыны там, полк стоить, - пытался связно доложить дед. - Як сонечко вылизло из-за горы, я, значыть, обратно дывлюсь на морэ, а там чотыри штукы военных пароходов. Чьи жэ воны, думаю? А воны до Ялты. Выстроились в ряд, и огнем блеснуло, по Ялти начали стрелять. Ну, такэ пиднялось! Наши стреляють, из Ялты стреляють! На "Долоссах" крык, шум, гудят машыны. Пострелялы, пострелялы, наши ще блыжче пидийшлы, опять стреляють, еще блыжче - опять стреляють.
- Постой, - "еще ближе, опять стреляют", - Ялту-то не заняли? нетерпеливо перебил Щетинин.
- А як жэ, там такэ пиднялось! Я скоришэ сюды. Нам надо на помочь морякам поспишать.
- Так какого же черта ты шумишь? Пришли корабли, обстреляли и все. Больше в разведку не пойдешь.
- Наверно зайнялы! Я биг и чуяв, як усэ гудело.
Кравец был смущен, волновался.
- Ничего, Федор Данилович, не отчаивайся. Вот пойдем к дороге и все выясним, а ты свое дело сделал, - успокоил его комиссар. - Пока пошлем Малия. Пусть наблюдает, к утру доложит, что там случилось.
При упоминании имени Малия дед совсем замолчал, вздохнул и понуро пошел к землянке.
Малий отличался точностью, действовал всегда уверенно и обдуманно. Его по-настоящему и заслуженно любили. Партизаны, вступавшие в партию, частенько обращались за первой рекомендацией именно к нему.
После удачной операции под Гурзуфом, когда Черников разбил машину с полевой жандармерией, дед Кравец тоже решил подать заявление в партию, и за рекомендацией обратился к Малию. Тот внимательно выслушал деда, долго беседовал с ним, но... отказал:
- Мне кажется, Федор Данилович, ты достоин быть коммунистом, но все-таки рекомендацию тебе я пока не дам. Ты не обижайся. Я еще с тобой фашиста побью, ближе пригляжусь... Знаешь, все-таки сапоги... твоя недисциплинированность...
Дед так раскипятился, что наговорил Малию дерзостей:
- Подумаешь, та я у тебэ и нэ хочу брать! Мэни сам комиссар дасть, командир! А ты хто? Шофэр, а строишь из сэбэ голову...
- Ты обращаешься сейчас не к шоферу, а к коммунисту. Ты не обижайся на меня, я твердо уверен, что ты завоюешь право быть членом партии, сказал Малий.
После этого разговора дед задумался, ходил по лагерю злой, однако вечером подошел к Амелинову и рассказал ему о своем разговоре с Малием.
- Ничего, Федор Данилович, будешь коммунистом! - обнадежил старика Амелинов.
На следующий день комиссар вызвал к себе Малия, долго говорил с ним и взял с собой на выполнение севастопольского задания и Малия и Кравца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31