Завтра в 16 часов все командиры должны сосредоточиться в этом районе. Такой приказ был передан в штабы отрядов.
Когда вернулась разведка, посланная Калашниковым в Коккозы, мы с комиссаром пошли лично выяснить обстановку. Каково же было наше удивление, когда перед нами предстал Кангиев!
- В Коккозах около 250 немцев и полицаев, сегодня прибыла одна машина, забрала двух коров и уехала. В ближайшем селе Фоти-Сала до 1000 человек гарнизона, но вооружены слабо, ни минометов, ни пушек нет, спокойно доложил Кангиев.
- Откуда данные?
- Мы зашли на окраину к знакомому кузнецу. Он рассказал.
- Вы ему ничего не говорили о наших делах?
- Нет, что вы, товарищ комиссар!
- Кто был с вами?
- Кравец и Османов.
- Позвать их сюда. Вы идите отдыхать.
Мы с Домниным переглянулись: почему Калашников все-таки послал его?
Правда, у нас никаких веских данных против Кангиева нет.
Мы ждали Кравца и Османова. К последнему все относились с большим уважением, он всегда четко и толково докладывал о разведке, не болтал лишнего, аккуратно, без всякого шума выполняя ответственные задания.
Османов повторил все сказанное Кангиевым.
- Слушайте, Османов, вы не наблюдали за Кангиевым? Он все время был с вами?
- С нами, никуда не отлучался.
Мы предупредили Османова и Кравца, чтобы о разговоре нашем никому не проболтались.
Отряды собирались в Ак-Мечетский лагерь. К двум часам дня сбор был закончен. Мы собрали в штабную землянку командиров. Не успел я слово сказать, как в землянку вбежал Черников.
- Большая группа противника поднимается по тропе к Чайному домику, с волнением доложил он.
Прибежал Якунин.
- С Маркура идут гитлеровцы.
- Тревога! Все в отряды!
На одной заставе уже началась стрельба.
- Немедленно возьмите под стражу Кангиева, да и всех разведчиков! приказал я.
- По-моему, давайте арестуем одного Кангиева, - посоветовал комиссар.
- Согласен! А вы, товарищ Красников, как с деньгами? - спросил у бывшего начальника района.
- Сейчас спрячу в тайник, - очень спокойно ответил он.
Выстрелы все ближе и ближе. Длинная очередь станкового пулемета - это наши, черниковцы.
Завязался бой. По лагерю уже жужжали пули. Красников что-то замешкался.
Признаться, я был удивлен спокойствием его. Видно, он не трус.
При засадах Красников обычно с денежным мешком за плечами лежал, спокойно поглядывая на фашистов сквозь стекла своего пенсне, и ни один мускул не дрожал на его лице. Отходил он часто последним. Идет, бывало, с полуавтоматом в руках, не торопясь, словно поджидая отставших. Надо сказать, что такое спокойствие в бою очень благотворно действует на окружающих.
Совершенно неожиданно фашисты показались метрах в ста от штабной землянки. Ко мне подбежали пограничники. Они окружили штаб и автоматными очередями отогнали врага.
Кравец привел в штаб связанного Кангиева. Под прикрытием сильного огня пограничников мы отошли в заросли кизила.
Севастопольский отряд, посланный на южные подступы к лагерю, контратаковал одну вражескую группу. Неся большие потери, фашисты ослабили натиск. По лесу все громче раздавалось партизанское "ура". Вечером после продолжительного боя враг отступил, но не ушел из леса. Вокруг нас, по высотам, зажглись костры.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Так началось крупное вражеское наступление на наш район. Фашисты, по-видимому, давно готовились к нападению.
Они улучили удобный момент, когда партизанские отряды сконцентрировались в одном пункте, и, стянув к этому пункту значительные силы, намеревались взять нас в кольцо.
Сильный организованный огонь и контратаки партизан нанесли неприятельскому авангарду потери и заставили его отступить.
В ту же ночь мы допрашивали Кангиева.
- Я никогда никому ничего не говорил, - утверждал Кангиев. - Это старик опять наболтал. Мне очень не хотелось идти с ним в разведку. Этот человек меняется, как хамелеон, - обвинял он Кравца.
Дед действительно изменился. Побагровевший, с налитыми кровью глазами, Кравец подошел к Кангиеву:
- Брэшеш! Теперь я з головою. Мэнэ за язык даже не наказувалы, и щоб я потим болтав?!. Ничего звалювати! Сам всэ кузнецу выдав.
Комиссар в это время упорно возился с ватником Кангиева. Вдруг тот бросился к Домнину, как кошка.
- Зачем пиджак портите, товарищ комиссар? Пригодится!
- Ничего, залатаешь, - комиссар продолжал тщательно рассматривать каждую складочку. Вдруг он встал, бледный, с горящими глазами:
- Есть! Попался, сволочь!!
Лицо Кангиева стало неузнаваемо.
- Читайте, - Домнин передал мне тоненькую, свернутую в трубочку бумажку. В глаза бросилась большая фашистская свастика. Это было удостоверение, выданное Мамуту Кангиеву гитлеровской контрразведкой.
- Грубая работа! - крикнул Домнин. - Не новая. Они всех предателей снабжают такими документиками...
- Теперь давайте рассказывайте, - приказал я Кангиеву.
Он порывисто дышал. После длительного молчания он решительно поднял глаза.
- Хорошо, я расскажу все... Могу надеяться на снисхождение?..
- Видно будет, выкладывай.
- Я пригожусь, я могу помочь, хорошо помочь...
После трех часов допроса мы узнали следующие подробности о Кангиеве и его предательстве.
Мамут Кангиев - виноградарь. Воспитывался в богатой семье. До коллективизации отец Мамута - Осман Кангиев фактически был хозяином села. Мамут учился в школе и посещал медрессе. В комсомол он не вступал, но учился примерно, участвовал в общественной работе. Получил высшее образование в сельскохозяйственном институте.
Началась война. Мамут сумел увильнуть от призыва в армию и устроился в Куйбышевский истребительный батальон. Когда на базе батальона сформировался партизанский отряд, Мамут Кангиев попал в лес.
Он тщательно собирал сведения о том, как гитлеровцы относятся к дезертирам, и, найдя удобный момент для отлучки, сам отправился к ним.
В Коккозах, в Юсуповском дворце, тогда располагалась специальная контрразведывательная часть майора Генберга.
Кангиев был принят самим майором.
- Гутен таг, герр майор!
- Мираба, мурза!
Они могли изъясняться на двух языках.
Мамут Кангиев обстоятельно изложил цель своего прихода.
На этом свидании Мамуту Кангиеву было предложено выдать партизанский отряд, а самому, оставаясь в партизанах, работать на майора Генберга.
- Ваш отец получит все свои 20 гектаров виноградников. Потом, помните: мы возьмем Севастополь, и вы свободны. А Севастополь мы возьмем!
Кангиев согласился.
Генберг разбрасывал широкую сеть агентуры специально для связи с Кангиевым, а тот пока выжидал... участвовал в операциях, даже делал видимость, что бьет фашистов смело.
Кангиева чрезвычайно устраивал дед Кравец. Простоватый, добродушный, немного болтливый старик был неплохой ширмой для шпиона.
Прошло довольно много времени, пока Генбергу удалось установить связь с Кангиевым.
- Вы взвалили вину на Кравца?
- Я подсказал Иваненко, что дед болтал лишнее.
- Вы выдали партизан Севастопольского отряда на базах?
- Нет, об этом я ничего не знал.
- Вы встречались с Генбергом лично после вашей вербовки?
- Да, встречался. В Маркуре и в доме кузнеца, на окраине Коккоз.
- О выходе связи на Севастополь вы предупредили?
- Да, я сообщил о выходе связи на Севастополь и указал намеченный район перехода - Итальянское кладбище.
- А о новом выходе Маркина вы знаете что-нибудь?
- Догадывался. Но куда ушел Терлецкий с Маркиным и Айропетяном - не знаю.
- А о нападении, которое мы готовили на продовольственные склады в Юсуповском дворце, тоже вы сообщили?
- Я.
- Каким образом?
- Я напросился на эту разведку, хотя Калашников долго не соглашался. Я уговорил, доказал, что лучше меня никто это не сделает. В доме кузнеца, пожимая ему руку, я передал заранее приготовленную записку.
- Почему вы, зная о готовящемся нападении на нас, подвергли себя опасности быть разоблаченным или убитым во время боя?
- Немцы должны были выступить в четыре часа дня, к моменту выхода на операцию, но выступили раньше. Я не успел своевременно уйти.
- Вам известны силы, направленные против нас в данном наступлении, и его продолжительность?
- Нет, этого я не знаю. Знаю только, что наступление будет решающим.
Больше Кангиев ничего сказать не мог.
Мы приняли решение - расстрелять его сейчас же. Не мешало бы, конечно, сохранить Кангиева для дальнейших допросов, но обстановка требовала его уничтожения. Трудно сказать, как сложатся наши дела завтра, может еще убежать.
Поляна Орлиного залета. Полукругом выстроились триста партизан района, в центре горит костер, а над трехсотметровым обрывом стоит Кангиев с мертвенно бледным лицом.
Комиссар публично допрашивает его, заставляет все громче и громче отвечать на вопросы.
Сотни сердец стучат, от каждого слова у людей сжимаются кулаки. И чем яснее раскрывается перед ними гнусная картина деятельности Кангиева, тем строже становятся лица.
У Кангиева черными крапинками рябит лицо. Уже нет никакой надежды на спасение. Он падает на колени и умоляюще протягивает руку к Домнину.
- Обещайте жизнь...
- Пусть они решают, - Домнин показал на партизан.
- Смерть! Смерть! - закричал в ответ весь строй.
- Смирно! - командую я. - По предателю Родины, огонь!
Через секунду над обрывом никого не было, только где-то в ущелье шумели потревоженные камни.
Ночью никто в лагере не спал. Партизаны пекли лепешки, варили мясо. Каждому выдали по двенадцать стограммовых лепешек и по два килограмма вареного мяса. Это было все, чем располагал район. Вообще-то опасно выдавать продукты заранее, но делать было нечего. Даже эти небольшие запасы могли попасть в руки врага. В резерве всего района оставались две лошади, таскавшие на вьюках два станковых пулемета.
Всего в эту ночь в лагере находилось 380 партизан, из них больных и раненых 20 человек. Оружие: два станковых пулемета, 62 автомата и 300 винтовок.
Двадцать восьмого февраля в четыре часа утра мы покинули обжитую стоянку.
Решили пройти четыре километра, пробраться незаметно на одну удобную для обороны высоту и, окружив себя заставами, вести усиленную разведку для выхода на яйлу, а оттуда в Госзаповедник.
В шесть часов утра в районе нашего бывшего лагеря началась стрельба. Мы слышали разрывы мин и снарядов. После часовой стрельбы наступила тишина. Застава доложила о появлении со стороны Чайного домика более двухсот гитлеровских солдат и полицаев.
Наступившую тишину нарушили взрывы большой силы. Рвут наши землянки: раз... два... три. Девять землянок, девять взрывов. Запахло дымом... Жгут.
В лесу появилось много вражеских солдат к офицеров. Мы видели их цепи и на яйле. Положение осложнялось с каждой минутой.
В этот день вражеские цепи несколько раз проходили рядом с нами. Только жесткая дисциплина и выдержка дали партизанам возможность остаться незамеченными.
Нужно во что бы то ни стало уходить, но куда?
Ночью мы пошли на хитрость. Хорошо сманеврировав, отряды вернулись в район бывшей стоянки и расположились в трехстах метрах от уничтоженных землянок в густой чаще кизильника. Выставили заставы.
С утра каратели возобновили наступление. Теперь они окружали только что оставленную нами высотку. Небольшая же группа противника, направленная, по-видимому, для контроля дороги с Адымтюра к лагерю, пришла в район взорванных землянок. Они открыли беспорядочную стрельбу, потом начали щупами шарить в земле вокруг лагеря, очевидно, разыскивая наши запасы.
Не могу сказать, чтобы этот день нам дешево стоил.
Вот группа гитлеровцев идет в нашу сторону. Мы приготовились... Проходят? Нет. Фашисты остановились, постояли. Из зарослей нам хорошо их видно. Они идут на нас. Загремели жестяные банки. Это ак-мечетцы когда-то оплели свой лагерь проволокой, навесив на нее пустые консервные банки предупредительный сигнал на случай неожиданного нападения.
Враги, видимо, испугались шума и открыли по всей проволочной линии беспорядочный огонь. Рассыпавшись цепью, они пошли прямо на нас. Вот уже близко! Совсем рядом! Надо опередить их. Все равно они уже мимо не пройдут.
- Приготовиться!
- Огонь!
Шквальный прицельный огонь скосил немало фашистов. Стрельба так же внезапно затихла. Слышался только треск ломаемых сучьев. Это уцелевшие каратели опрометью бросились вниз. Взвились сигнальные вражеские ракеты. Кажется, мы попались...
Быстро отходим точно по пути бежавших немцев. Нам надо как можно скорее пересечь лагерь и уйти с места, где нас обнаружили. Успеть занять новую позицию.
Без шума, бегом, друг за другом, за несколько минут мы взбираемся на высотку с густым кустарником.
Убрались, кажется, своевременно: минут через десять видим вражеские цепи, окружающие заросли, откуда мы только что ушли. Опять стрельба, стрельба...
Наши неоднократные попытки выйти из леса на яйлу успеха не имели. Лес во всех направлениях прочесывали подвижные группы карателей.
Третьего марта кончились выданные на руки продукты. Мы зарезали лошадь и, впервые за эти дни, разожгли костры. Строго говоря, мы не имели права зажигать их, но шесть суток на промокшей земле, на снегу, без всякой возможности обогреться и обсушиться вконец измотали нас.
Первый раз за последнюю неделю люди поели горячего.
Что же делать дальше? Если мы не сумели пробиться в первые дни, то сейчас уже не может быть и речи о таком шаге. Партизаны, не так давно ставшие на ноги, слабели. Около пятидесяти человек уже могли проходить не более двух-трех километров в сутки. Шесть человек тяжело раненных партизан несли на носилках из дубовых жердей. Можно было попробовать с боем пробиться в Заповедник, но куда девать слабых?
Связи с Севастополем все не было. Но хотя прошло больше десяти дней, как Терлецкий, Айропетян и Маркин попрощались с нами, мы надежды еще не теряли.
Решили пока спрятать тяжело больных и раненых в нашей санземлянке хорошо укрытой пещере. За ночь перенесли их туда, оставив им последнюю конину, гранаты, винтовки.
Пятого марта каратели пустили в лес собак. В десять часов утра разноголосый собачий лай со стороны Коккоз возвестил о приближении врага: Через полчаса лай послышался еще с двух сторон. Я и комиссар возглавляли заставы, но двигаться было некуда.
В небольшой лощине, прямо на мокрой земле, поджав ноги, сидели партизаны. Дождь лил непрерывно. Все промокли.
Меня тоже мучил голод и холод. Я отощал настолько, что плечи болели от тяжести одежды. Никогда в жизни я не думал, что можно так тосковать по теплу.
- Захарыч, ось, натэ, трохы покушайтэ, - дед Кравец протянул мне половину высохшей лепешки.
У меня рот моментально наполнился слюной. Милый, родной человек! Да разве я у тебя возьму? От одного внимания мне стало теплее.
- Ешь сам, старина, я помоложе.
Нашу беседу с Кравцом прервал настойчивый близкий лай собак. Люди нервничали. Этот проклятый лай действовал на психику сильнее автоматных очередей.
- Кравец, а ну ползком! Узнай, что там!
- Товарищи, спокойно. Собаки сейчас не страшны, везде мокро, успокаивал комиссар партизан.
- Эй, начальник, тише, немец услышит, - буркнул кто-то.
- Услышит, будем драться...
- Кто еще сильный, тем надо пробиваться, если не в Заповедник, то в Севастополь, - продолжал тот же голос.
- В Севастополь, товарищи, мы не пойдем. Связь скоро будет.
- Так и жди связи. Довольно! Мы пойдем пробиваться.
Говорящий встал, огляделся и крикнул:
- Кто со мной, пошли.
- Ложись, сукин сын, расстреляю, - приподнялся комиссар.
Вдруг появился запыхавшийся дед.
- Фашисты совсем рядом!
В лощине опять шли вражеские цепи с собаками, но собаки молчали, устав от долгой брехни.
Атмосфера накалялась. Надо было разрядить ее. Мы решили дать бой. Чего ждать, пока пули на головы посыпятся. Лучше сами начнем.
Я собрал шестьдесят автоматчиков и приказал:
- Атаковать немцев!
Каратели шли по двум сходящимся тропам. Собаки все-таки почуяли нас. Собачий концерт переплетался с трескотней автоматов, криками. Стрельба была хаотичной.
Но враги все ближе и ближе... Совсем рядом! Наступил момент, когда я перестал понимать, где опасно, а где нет. Было одно желание: атаковать. Кто-то вскочил на ноги и крикнул:
- Хальт! Хальт!
Оторопев от неожиданности, фашисты остановились. Поднявшись из-за кустов во весь рост, с озлобленными лицами, партизаны начали в упор поливать врага свинцом.
Враги бросились бежать тропой, боясь рассыпаться по кустам. Пограничники преследовали их, и я вернулся в лощину к отряду.
Калашников, оставленный старшим, перебегал от партизана к партизану, прижимал людей к земле и шипел охрипшим голосом: "Замолчите, тише!"
Комиссар подошел к партизанам. У Домнина была прострелена рука. Он медленно перевязал ее, поднял воспаленные решительные глаза на партизан.
- Кто собирался в Севастополь? - крикнул он. Наступила тишина.
- Я спрашиваю, кто собирался дезертировать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31