— Ты сделал все, на что был способен. Переноси теперь свои пожитки на «Ройял. Джеймс»и принимай его под свою команду. А мы тем временем поищем парочку-другую подходящих призов, чтобы пообтереть немного плесень с команды, а то они у тебя все закисли, как сухари, вымокшие в трюмной водичке! Да, вот еще: там, во второй каюте, ты найдешь девицу — прикажи-ка перетащить ее сюда на борт!
…От этой красотки тоже следовало отделаться. Никто еще до сих пор, а тем более девчонка, не держал его в руках так, как держала она, зная точные координаты места, где он зарыл свои сокровища. До сих пор у нее еще был защитник — ее брат, единственный ученый врач и хирург, которого когда-либо имели пираты и которого вряд ли когда-либо будут иметь. Теперь никто больше не стоял у него на пути…
Тич потянулся к фляге с ромом. Он знал уже, как поступит с Анной Блайт. И, конечно, с Хендсом, Гиббонсом и Гринсидом тоже — если только сумеет до них добраться…
Прошло больше недели, прежде чем Анна нашла в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно встать с постели. Хотя ее во время болезни перенесли со шлюпа на барк, Тич ни разу не заглянул к ней и не поинтересовался ее здоровьем. Том Гринсид, который по-своему привязался к ней благодаря совместно пережитым опасностям и приключениям, приносил ей похлебку и копченую говядину, матросские сухари, размоченные в подслащенной патокой воде, и овсяные лепешки, смазанные свиным жиром, причем все эти деликатесы он выманивал у Танти-повара якобы для себя.
Оправившись настолько, чтобы суметь без посторонней помощи выйти на палубу, Анна увидела, что «Мщение», глубоко зарываясь в волны, медленно переваливается на тяжелой зыби под холодным хмурым небом. Нескончаемое лето синего Карибского моря и удушливый зной тропиков казались здесь, в прохладных широтах севернее тридцатого градуса, чем-то нереальным и призрачным, как волшебный сон. Связки соленой выпотрошенной камбалы вялились на вантах. Несколько пиратов у бульварка отвернулись от наблюдения за далеким, едва различимым побережьем Америки и с молчаливым любопытством уставились на Анну. Большинство из них видели ее только мельком, еще на Антигуа. Но те, кто плавал с Анной на «Ройял Джеймсе», так упорно распространяли фантастические слухи о ее умении обращаться во шпагой и пистолетом, что, в конце концов, сами поверили в эти небылицы так же твердо, как и их слушатели в матросском кубрике и портовых кабаках. Анна, сама того не подозревая, уже превратилась среди них в живую легенду.
Дул легкий бриз, но воздух был прохладным, и Анна с наслаждением ощущала, как он освежает ее щеки и лоб. Берег Америки казался угрюмой и безжизненной пустошью с темной полоской соснового леса на горизонте. Ни дымка, ни строения, ни живого существа, ни клочка вспаханной земли, — ничто не оживляло этого унылого безлюдья.
Анна оставалась на палубе больше часа, надеясь увидеться с Тичем, но его нигде не было видно. Озябнув, она удрученно сошла вниз. Постепенно она начала понимать, что Тич попросту избегает ее. Мать она потеряла давно, отец был казнен, Мэдж умерла, Лори убит… Корабль стал для нее плавучей тюрьмой: ни одного близкого человека, ни одного участливого лица или ободряющей улыбки. Даже то благосклонное покровительство, которое Тич когда-то оказывал ей, теперь исчезло бесследно… И все же Тич был для нее всем, что у нее оставалось — единственной надеждой на поддержку и защиту, единственной живой душой, от которой она могла ожидать хоть каплю доброты и участья. Надеждой, основанной на том, что ей удастся затронуть в его душе какие-нибудь струнки жалости и сочувствия… Это была слабая и обреченная на крушение надежда, почти потонувшая в страхе, что вместо того он просто швырнет ее своим матросам на потеху. Пока Анна болела, Тич отобрал у нее оба серебряных пистолета и осыпанный драгоценными камнями клинок, которые когда-то подарил…
Анна посмотрела в зеркало и ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились и потеряли прежнюю живую окраску, губы были болезненно бледными. Никакие ухищрения косметики не в состоянии были исправить тот ущерб, который болезнь нанесла ее некогда свежему и цветущему лицу. Анна провела много времени перед зеркалом, устало расчесывая свои длинные волосы, стараясь вернуть им здоровый блеск, и тщетно натирая щеки рассолом, чтобы придать им румянец. Затем она выпила немного бренди с водой — смешную дозу по сравнению с той, что совсем недавно не оказывала на нее сколько-нибудь заметного эффекта, — но даже и этот ничтожный глоток заставил все в ее голове поплыть кругом. Анна в отчаянии бросилась в постель и разрыдалась, не в силах совладать с собой, хотя и понимала, что это нанесет еще больший ущерб ее внешности.
Освежающий сон избавил наконец измученную девушку от ее печальных дум, и, проснувшись, Анна почувствовала себя бодрее. Она решила во что бы то ни стало повидаться с Тичем и поговорить с ним начистоту, ибо это было лучше, чем неопределенное тревожное ожидание.
Черная Борода в одиночестве трудолюбиво потел над записями в корабельном журнале. Он с безразличным видом покосился на Анну, когда та вошла к нему в каюту.
— А-а! — проворчал он. — Никак, уже выздоровела?
— Да, благодарю вас… — Анна пыталась улыбнуться, но что-то во взгляде пиратского вожака наполнило ее сердце холодком, и слова получились тусклыми и невыразительными.
— Где мы сейчас плывем? — спросила Анна о первом, что пришло ей на ум, лишь бы нарушить воцарившееся тягостное молчание.
— Побережье Северной Каролины, — буркнул Тич и снова вернулся к своей титанической борьбе с пером и чернилами.
Анна нервным движением поправила волосы, ощутив ладонью их ломкость, безжизненность и сухость.
— Вы на меня сердитесь, капитан? — наивно спросила она.
Тич передернул плечами, что в равной степени могло означать как отрицание, так и утверждение. Анна заметила, что он опять начал отращивать бороду. Она решилась на последнюю попытку в тщетной надежде вернуть себе его расположение:
— Чем я перед вами провинилась? Я ведь не виновата, что они захватили меня — я дралась до последнего, как могла…
— Дралась! Разрази меня гром, если я в этом хоть капельку сомневаюсь! Хороша была драка, клянусь Сатаной, — пятеро дюжих верзил против одной девчонки! — Тич снова ожил, что было очевидно, ибо он весь покраснел от ярости. — И чем же закончилась эта драка? Ха! Тем, что ты меня предала! Разболтала им, где спрятаны мои сокровища! Все выболтала, как трусливая трясогузка! Так что же, если кто-нибудь набросится на тебя в следующий раз, ты и ему разболтаешь, где капитан Черная Борода прячет свои сокровища, да?
Это было настолько несправедливо, что глаза Анны наполнились злыми слезами.
— Это неправда! Я сказала им про отмель только для того, чтобы они поскорее убрались со шлюпа! Тогда мы с Лори могли бы что-нибудь придумать…
Тич был глух к ее объяснениям, но упоминание о Лори заставило его поднять голову:
— Вот как? — зловеще прорычал он. — Придумать? Мы оставили твоего проклятого братца с бочонком пороха на бушприте. Ему не нужно было ничего придумывать, а только пустить в него пулю. Но он этого не сделал. Почему? По-моему, ответ здесь может быть только такой: либо он решил стакнуться с Флаем, чтобы разделить сокровище, поскольку его доля — да и твоя тоже — пошла за борт, либо он был настолько пьян, что его захватили прежде, чем он успел выстрелить. И тогда ты, видя, что он мертв, продала меня с потрохами, чтобы спасти собственную шкуру!
— Но послушайте — неужели вы не можете понять? Я ни за что в жизни не предала бы вас! — Губы Анны скривились в отчаянии, горе ее было слишком велико, чтобы думать о хитростях и уловках женского обаяния. — Ведь вы… Ведь я собиралась стать вашей женой…
— Моей женой! — взревел Тич. — Моей шестнадцатой женой, если я не ошибаюсь в подсчетах! У меня они были всех типов и цветов, а ты была бы самой нудной и назойливой из всей кучи!.. Жена! А что такое — жена? Еще одна девка из тех, которыми я мог бы набить целый трюм!
Потрясение от всего услышанного стерло последние краски с лица Анны. Никогда до сих пор Тич не говорил с ней таким тоном. Он же продолжал хмуро глядеть на несчастную девушку, невозмутимо вытирая кончик пера.
— Моей женой! — кривя губы в насмешливой и злой гримасе, иронически цедил он. — И как же ты представляла себе нашу супружескую жизнь? Маленький домик, куча сопливых ублюдков — так, что ли? И меня, верного мужа, привязанного к твоему переднику до тех пор, пока борода не поседеет? Так вот что я скажу тебе, моя козочка: мне надоело с тобой возиться! А теперь — отцепляйка от меня свои абордажные крючья и отваливай!
Анна гордо выпрямилась.
— Высадите меня на берег! — холодно проговорила она. — Или убейте меня — мне все равно. Все это время я пыталась отыскать в вас хорошие, благородные черты, капитан Тич. А вы оказались просто грубым скотом» Не смелым мужчиной, ведущим войну со всем миром, — просто скотом. Что ж, кончайте со мной! Убейте меня или высадите где-нибудь на берег. Больше мне вам нечего сказать.
Тич схватил флягу с ромом:
— Ладно, я высажу тебя на берег! Именно это я и собирался сделать!
Он со смаком отхлебнул порядочный глоток и громко рыгнул, как бы символизируя этим возвращение к своим прежним привычкам.
В сохранившихся отрывках корабельного журнала «Мщения королевы Анны» можно обнаружить запись, в которой говорится, что в день 17 августа 1718 года некая Анна Блайт «предстала перед судом в составе: капитан Эдвард Тич, мастер-канонир Харрет Гиббонс, капитан Хендс, милорды Томас Миллер и Джон Тимберхэд, квартирмейстер, — по обвинению в трусости и предательстве. Обвиняемая ничего не сказала в свою защиту, поэтому она в тот же день была приговорена к отчуждению согласно Статье Третьей Хартии Берегового Братства…».
После завершения издевательской процедуры «суда», когда Анну под охраной отвели в ее каюту, Израэль Хендс отозвал Тича в сторону:
— Капитан, — сказал он, — зачем нам высаживать эту девчонку на берег? К чему лишние хлопоты? Бросим ее нашим парням, да и дело с концом! Даже высадить ее на бикхед было бы куда проще!
Часто, чтобы избавить себя от хлопот настоящего «отчуждения» путем высадки на необитаемый остров (который, кстати, и не всегда оказывался под рукой), команды буканьеров применяли более простую и доступную ее разновидность: «отчуждение на бикхеде». Эта процедура заключалась в том, что осужденного заковывали в цепи и помещали на бикхед — узкую площадку у основания бушприта, — предоставляя ему там возможность по собственному усмотрению выбирать, когда свалиться за борт — раньше или позже, — причем это зависело исключительно от мужества и выносливости осужденного.
— Иззи, ты умный парень, — ответил Тич, широко ухмыляясь. — Но не такой умный, как я, иначе капитаном был бы ты, а я ходил бы у тебя в помощниках! Наплевать мне на девчонку; не в ней сейчас дело. Высадив ее на остров, я сумею избавиться еще от кое-какого бесполезного балласта на борту, в чем ты скоро убедишься!
Следующие два дня Тич посвятил поискам подходящего места для «отчуждения»и, наконец, остановил свой выбор на пустынном островке, расположенном в нескольких лигах мористее бухты Топселя, где имелся всего один шанс из тысячи на то, что какое-нибудь случайное судно пройдет достаточно близко, чтобы заметить здесь человека.
Островок был почти полностью лишен растительности: несколько кустиков колючей травы, пучок хилого кустарника, да пара низкорослых сосен с мертвыми верхушками, искривленные и скрюченные непрерывными ветрами. Питьевой воды здесь не было; осужденный мог рассчитывать только на те запасы, которые он возьмет с собой.
Тич отлично знал побережье Северной Каролины. Цепочка мелких островов с разбросанными между ними песчаными отмелями тянулась вдоль него, образуя чуть ли не вторую береговую линию. Острова были необитаемы, если не считать морских птиц, и представляли собой немалую опасность для мореплавания, потому что во время прилива многие отмели покрывались водой. Проходившие мимо торговые суда предусмотрительно старались держаться подальше от этого гибельного лабиринта и редко появлялись здесь, кроме хорошо промаркированных буями и вешками фарватеров, которые вели к Брансуику и Баттауну. В самом начале своего приватирства Тич облюбовал эти места для стоянок и укрытия, поскольку ему было известно, что здешние мелководные проливы считаются устьями рек и речными протоками и, следовательно, обладают с одобрения губернатора Северной Каролины иммунитетом к морским законам, карающим за пиратство. Островки отвечали также всем необходимым условиям для высадки провинившихся на берег, чем Тич и пользовался неоднократно.
Однако, «отчуждение» было не из тех наказаний, которые легко налагались любой компанией буканьеров, ибо оно требовало соблюдения определенного ритуала и носило характер чуть ли не религиозной церемонии. Можно было подвергнуть человека килеванию, заковать его в кандалы, распять на шканцах для порки, и если он, случалось, помирал во время экзекуции, то это расценивалось просто как несчастный случай. Капитан буканьеров мог собственноручно пристрелить или проткнуть шпагой члена команды, который проявил неповиновение или вызвал его недовольство — особенно во время битвы, — и об этом капитане стали бы судить, в худшем случае, как о чересчур горячем и быстром на руку. Но намеренно отклониться от курса, иногда даже на день или два, отыскать подходящий пустынный остров, бросить якорь, снарядить баркас, переправить приговоренного на берег и оставить его здесь наблюдать в безнадежном отчаянии, как бывшие его друзья и товарищи гребут обратно, поднимают якорь, распускают паруса и неотвратимо уплывают прочь, — это было рассчитанным, заранее продуманным действием, которое не могло быть совершено под горячую руку, и которое неизменно производило сильное впечатление на каждого человека на борту.
Когда якорь пошел вниз и команда поняла, что они достигли места высадки, между пиратами возникло брожение и недовольство. Некоторые не понимали, почему Анну не отдали им на бак, другие ревниво ворчали, что из-за какой-то девчонки устраивается полная церемония «отчуждения»— финал хоть и незавидный, но которого удостаивался далеко не всякий.
Анну вывели на палубу и оттолкнули к носовым шпигатам. На лице ее не было ни кровинки, словно оно было вылеплено из воска. Она все еще не понимала, что ее ожидает, и особенно не тревожилась, поскольку совершенно не представляла себе сущность «отчуждения», в результате которого ее ждала верная гибель. Гринсид успокаивал ее, объясняя, что по пиратским законам «отчужденному» оставляют на берегу запас воды и пищи на три дня, полную норму рома и заряженный пистолет. После стольких кровавых сцен, свидетельницей которых Анна была за несколько месяцев совместного плавания с Черной Бородой, это показалось ей чуть ли не актом милосердия. Она была счастлива уж тем, что Тич не отдал ее на потеху команде, что в ее представлении явилось бы куда более ужасным концом.
Наконец, баркас был подготовлен и спущен на воду, и вся команда высыпала наверх, чтобы наблюдать за экзекуцией. Тич стоял рядом с осужденной. С минуту он, казалось, колебался, ища нужных слов для прощального напутствия, затем шагнул вперед и, заключив Анну в объятия, отвесил ей долгий поцелуй. Возбужденные пираты, которые по случаю предстоящего необычного спектакля до грани отупения накачались ромом, сначала остолбенели, затем громкими воплями выразили свое одобрение и восторг. Некоторые из них, отпуская грубые шуточки, столпились вокруг Тича, подбадривая его на очередные действия, но он так же резко оттолкнул Анну от себя. Девушка, словно затравленный зверек, растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда деваться от смущения, красная от стыда и полуобезумевшая от горя.
— Ребята! — Тич, казалось, даже не повысил голос, но, тем не менее, его расслышали все в окружающей толчее и сумятице. — Кое-кто из вас обижался на меня за то, что я держу девчонку только для себя одного. Но пусть меня проглотит Сатана, если я не привык к честной дележке! Так что те, которые думают, будто я поступил с ними нечестно, могут отправиться сейчас вместе с нашей юной корабельной подружкой на берег, чтобы привести дела в соответствие со справедливостью, как посчитают нужным! Мы простоим здесь до сумерек…
Дикий рев многочисленных глоток послышался в ответ на слова Тича. Шумная толпа оживленно бросилась к баркасу. Голос Тича гремел над расходившейся буйной пиратской ватагой:
— Можете захватить с собой добрый бочонок рому и немного поразмяться на берегу! Но оружия не брать — я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих славных парней поцарапался в этой веселой забаве!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
…От этой красотки тоже следовало отделаться. Никто еще до сих пор, а тем более девчонка, не держал его в руках так, как держала она, зная точные координаты места, где он зарыл свои сокровища. До сих пор у нее еще был защитник — ее брат, единственный ученый врач и хирург, которого когда-либо имели пираты и которого вряд ли когда-либо будут иметь. Теперь никто больше не стоял у него на пути…
Тич потянулся к фляге с ромом. Он знал уже, как поступит с Анной Блайт. И, конечно, с Хендсом, Гиббонсом и Гринсидом тоже — если только сумеет до них добраться…
Прошло больше недели, прежде чем Анна нашла в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно встать с постели. Хотя ее во время болезни перенесли со шлюпа на барк, Тич ни разу не заглянул к ней и не поинтересовался ее здоровьем. Том Гринсид, который по-своему привязался к ней благодаря совместно пережитым опасностям и приключениям, приносил ей похлебку и копченую говядину, матросские сухари, размоченные в подслащенной патокой воде, и овсяные лепешки, смазанные свиным жиром, причем все эти деликатесы он выманивал у Танти-повара якобы для себя.
Оправившись настолько, чтобы суметь без посторонней помощи выйти на палубу, Анна увидела, что «Мщение», глубоко зарываясь в волны, медленно переваливается на тяжелой зыби под холодным хмурым небом. Нескончаемое лето синего Карибского моря и удушливый зной тропиков казались здесь, в прохладных широтах севернее тридцатого градуса, чем-то нереальным и призрачным, как волшебный сон. Связки соленой выпотрошенной камбалы вялились на вантах. Несколько пиратов у бульварка отвернулись от наблюдения за далеким, едва различимым побережьем Америки и с молчаливым любопытством уставились на Анну. Большинство из них видели ее только мельком, еще на Антигуа. Но те, кто плавал с Анной на «Ройял Джеймсе», так упорно распространяли фантастические слухи о ее умении обращаться во шпагой и пистолетом, что, в конце концов, сами поверили в эти небылицы так же твердо, как и их слушатели в матросском кубрике и портовых кабаках. Анна, сама того не подозревая, уже превратилась среди них в живую легенду.
Дул легкий бриз, но воздух был прохладным, и Анна с наслаждением ощущала, как он освежает ее щеки и лоб. Берег Америки казался угрюмой и безжизненной пустошью с темной полоской соснового леса на горизонте. Ни дымка, ни строения, ни живого существа, ни клочка вспаханной земли, — ничто не оживляло этого унылого безлюдья.
Анна оставалась на палубе больше часа, надеясь увидеться с Тичем, но его нигде не было видно. Озябнув, она удрученно сошла вниз. Постепенно она начала понимать, что Тич попросту избегает ее. Мать она потеряла давно, отец был казнен, Мэдж умерла, Лори убит… Корабль стал для нее плавучей тюрьмой: ни одного близкого человека, ни одного участливого лица или ободряющей улыбки. Даже то благосклонное покровительство, которое Тич когда-то оказывал ей, теперь исчезло бесследно… И все же Тич был для нее всем, что у нее оставалось — единственной надеждой на поддержку и защиту, единственной живой душой, от которой она могла ожидать хоть каплю доброты и участья. Надеждой, основанной на том, что ей удастся затронуть в его душе какие-нибудь струнки жалости и сочувствия… Это была слабая и обреченная на крушение надежда, почти потонувшая в страхе, что вместо того он просто швырнет ее своим матросам на потеху. Пока Анна болела, Тич отобрал у нее оба серебряных пистолета и осыпанный драгоценными камнями клинок, которые когда-то подарил…
Анна посмотрела в зеркало и ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились и потеряли прежнюю живую окраску, губы были болезненно бледными. Никакие ухищрения косметики не в состоянии были исправить тот ущерб, который болезнь нанесла ее некогда свежему и цветущему лицу. Анна провела много времени перед зеркалом, устало расчесывая свои длинные волосы, стараясь вернуть им здоровый блеск, и тщетно натирая щеки рассолом, чтобы придать им румянец. Затем она выпила немного бренди с водой — смешную дозу по сравнению с той, что совсем недавно не оказывала на нее сколько-нибудь заметного эффекта, — но даже и этот ничтожный глоток заставил все в ее голове поплыть кругом. Анна в отчаянии бросилась в постель и разрыдалась, не в силах совладать с собой, хотя и понимала, что это нанесет еще больший ущерб ее внешности.
Освежающий сон избавил наконец измученную девушку от ее печальных дум, и, проснувшись, Анна почувствовала себя бодрее. Она решила во что бы то ни стало повидаться с Тичем и поговорить с ним начистоту, ибо это было лучше, чем неопределенное тревожное ожидание.
Черная Борода в одиночестве трудолюбиво потел над записями в корабельном журнале. Он с безразличным видом покосился на Анну, когда та вошла к нему в каюту.
— А-а! — проворчал он. — Никак, уже выздоровела?
— Да, благодарю вас… — Анна пыталась улыбнуться, но что-то во взгляде пиратского вожака наполнило ее сердце холодком, и слова получились тусклыми и невыразительными.
— Где мы сейчас плывем? — спросила Анна о первом, что пришло ей на ум, лишь бы нарушить воцарившееся тягостное молчание.
— Побережье Северной Каролины, — буркнул Тич и снова вернулся к своей титанической борьбе с пером и чернилами.
Анна нервным движением поправила волосы, ощутив ладонью их ломкость, безжизненность и сухость.
— Вы на меня сердитесь, капитан? — наивно спросила она.
Тич передернул плечами, что в равной степени могло означать как отрицание, так и утверждение. Анна заметила, что он опять начал отращивать бороду. Она решилась на последнюю попытку в тщетной надежде вернуть себе его расположение:
— Чем я перед вами провинилась? Я ведь не виновата, что они захватили меня — я дралась до последнего, как могла…
— Дралась! Разрази меня гром, если я в этом хоть капельку сомневаюсь! Хороша была драка, клянусь Сатаной, — пятеро дюжих верзил против одной девчонки! — Тич снова ожил, что было очевидно, ибо он весь покраснел от ярости. — И чем же закончилась эта драка? Ха! Тем, что ты меня предала! Разболтала им, где спрятаны мои сокровища! Все выболтала, как трусливая трясогузка! Так что же, если кто-нибудь набросится на тебя в следующий раз, ты и ему разболтаешь, где капитан Черная Борода прячет свои сокровища, да?
Это было настолько несправедливо, что глаза Анны наполнились злыми слезами.
— Это неправда! Я сказала им про отмель только для того, чтобы они поскорее убрались со шлюпа! Тогда мы с Лори могли бы что-нибудь придумать…
Тич был глух к ее объяснениям, но упоминание о Лори заставило его поднять голову:
— Вот как? — зловеще прорычал он. — Придумать? Мы оставили твоего проклятого братца с бочонком пороха на бушприте. Ему не нужно было ничего придумывать, а только пустить в него пулю. Но он этого не сделал. Почему? По-моему, ответ здесь может быть только такой: либо он решил стакнуться с Флаем, чтобы разделить сокровище, поскольку его доля — да и твоя тоже — пошла за борт, либо он был настолько пьян, что его захватили прежде, чем он успел выстрелить. И тогда ты, видя, что он мертв, продала меня с потрохами, чтобы спасти собственную шкуру!
— Но послушайте — неужели вы не можете понять? Я ни за что в жизни не предала бы вас! — Губы Анны скривились в отчаянии, горе ее было слишком велико, чтобы думать о хитростях и уловках женского обаяния. — Ведь вы… Ведь я собиралась стать вашей женой…
— Моей женой! — взревел Тич. — Моей шестнадцатой женой, если я не ошибаюсь в подсчетах! У меня они были всех типов и цветов, а ты была бы самой нудной и назойливой из всей кучи!.. Жена! А что такое — жена? Еще одна девка из тех, которыми я мог бы набить целый трюм!
Потрясение от всего услышанного стерло последние краски с лица Анны. Никогда до сих пор Тич не говорил с ней таким тоном. Он же продолжал хмуро глядеть на несчастную девушку, невозмутимо вытирая кончик пера.
— Моей женой! — кривя губы в насмешливой и злой гримасе, иронически цедил он. — И как же ты представляла себе нашу супружескую жизнь? Маленький домик, куча сопливых ублюдков — так, что ли? И меня, верного мужа, привязанного к твоему переднику до тех пор, пока борода не поседеет? Так вот что я скажу тебе, моя козочка: мне надоело с тобой возиться! А теперь — отцепляйка от меня свои абордажные крючья и отваливай!
Анна гордо выпрямилась.
— Высадите меня на берег! — холодно проговорила она. — Или убейте меня — мне все равно. Все это время я пыталась отыскать в вас хорошие, благородные черты, капитан Тич. А вы оказались просто грубым скотом» Не смелым мужчиной, ведущим войну со всем миром, — просто скотом. Что ж, кончайте со мной! Убейте меня или высадите где-нибудь на берег. Больше мне вам нечего сказать.
Тич схватил флягу с ромом:
— Ладно, я высажу тебя на берег! Именно это я и собирался сделать!
Он со смаком отхлебнул порядочный глоток и громко рыгнул, как бы символизируя этим возвращение к своим прежним привычкам.
В сохранившихся отрывках корабельного журнала «Мщения королевы Анны» можно обнаружить запись, в которой говорится, что в день 17 августа 1718 года некая Анна Блайт «предстала перед судом в составе: капитан Эдвард Тич, мастер-канонир Харрет Гиббонс, капитан Хендс, милорды Томас Миллер и Джон Тимберхэд, квартирмейстер, — по обвинению в трусости и предательстве. Обвиняемая ничего не сказала в свою защиту, поэтому она в тот же день была приговорена к отчуждению согласно Статье Третьей Хартии Берегового Братства…».
После завершения издевательской процедуры «суда», когда Анну под охраной отвели в ее каюту, Израэль Хендс отозвал Тича в сторону:
— Капитан, — сказал он, — зачем нам высаживать эту девчонку на берег? К чему лишние хлопоты? Бросим ее нашим парням, да и дело с концом! Даже высадить ее на бикхед было бы куда проще!
Часто, чтобы избавить себя от хлопот настоящего «отчуждения» путем высадки на необитаемый остров (который, кстати, и не всегда оказывался под рукой), команды буканьеров применяли более простую и доступную ее разновидность: «отчуждение на бикхеде». Эта процедура заключалась в том, что осужденного заковывали в цепи и помещали на бикхед — узкую площадку у основания бушприта, — предоставляя ему там возможность по собственному усмотрению выбирать, когда свалиться за борт — раньше или позже, — причем это зависело исключительно от мужества и выносливости осужденного.
— Иззи, ты умный парень, — ответил Тич, широко ухмыляясь. — Но не такой умный, как я, иначе капитаном был бы ты, а я ходил бы у тебя в помощниках! Наплевать мне на девчонку; не в ней сейчас дело. Высадив ее на остров, я сумею избавиться еще от кое-какого бесполезного балласта на борту, в чем ты скоро убедишься!
Следующие два дня Тич посвятил поискам подходящего места для «отчуждения»и, наконец, остановил свой выбор на пустынном островке, расположенном в нескольких лигах мористее бухты Топселя, где имелся всего один шанс из тысячи на то, что какое-нибудь случайное судно пройдет достаточно близко, чтобы заметить здесь человека.
Островок был почти полностью лишен растительности: несколько кустиков колючей травы, пучок хилого кустарника, да пара низкорослых сосен с мертвыми верхушками, искривленные и скрюченные непрерывными ветрами. Питьевой воды здесь не было; осужденный мог рассчитывать только на те запасы, которые он возьмет с собой.
Тич отлично знал побережье Северной Каролины. Цепочка мелких островов с разбросанными между ними песчаными отмелями тянулась вдоль него, образуя чуть ли не вторую береговую линию. Острова были необитаемы, если не считать морских птиц, и представляли собой немалую опасность для мореплавания, потому что во время прилива многие отмели покрывались водой. Проходившие мимо торговые суда предусмотрительно старались держаться подальше от этого гибельного лабиринта и редко появлялись здесь, кроме хорошо промаркированных буями и вешками фарватеров, которые вели к Брансуику и Баттауну. В самом начале своего приватирства Тич облюбовал эти места для стоянок и укрытия, поскольку ему было известно, что здешние мелководные проливы считаются устьями рек и речными протоками и, следовательно, обладают с одобрения губернатора Северной Каролины иммунитетом к морским законам, карающим за пиратство. Островки отвечали также всем необходимым условиям для высадки провинившихся на берег, чем Тич и пользовался неоднократно.
Однако, «отчуждение» было не из тех наказаний, которые легко налагались любой компанией буканьеров, ибо оно требовало соблюдения определенного ритуала и носило характер чуть ли не религиозной церемонии. Можно было подвергнуть человека килеванию, заковать его в кандалы, распять на шканцах для порки, и если он, случалось, помирал во время экзекуции, то это расценивалось просто как несчастный случай. Капитан буканьеров мог собственноручно пристрелить или проткнуть шпагой члена команды, который проявил неповиновение или вызвал его недовольство — особенно во время битвы, — и об этом капитане стали бы судить, в худшем случае, как о чересчур горячем и быстром на руку. Но намеренно отклониться от курса, иногда даже на день или два, отыскать подходящий пустынный остров, бросить якорь, снарядить баркас, переправить приговоренного на берег и оставить его здесь наблюдать в безнадежном отчаянии, как бывшие его друзья и товарищи гребут обратно, поднимают якорь, распускают паруса и неотвратимо уплывают прочь, — это было рассчитанным, заранее продуманным действием, которое не могло быть совершено под горячую руку, и которое неизменно производило сильное впечатление на каждого человека на борту.
Когда якорь пошел вниз и команда поняла, что они достигли места высадки, между пиратами возникло брожение и недовольство. Некоторые не понимали, почему Анну не отдали им на бак, другие ревниво ворчали, что из-за какой-то девчонки устраивается полная церемония «отчуждения»— финал хоть и незавидный, но которого удостаивался далеко не всякий.
Анну вывели на палубу и оттолкнули к носовым шпигатам. На лице ее не было ни кровинки, словно оно было вылеплено из воска. Она все еще не понимала, что ее ожидает, и особенно не тревожилась, поскольку совершенно не представляла себе сущность «отчуждения», в результате которого ее ждала верная гибель. Гринсид успокаивал ее, объясняя, что по пиратским законам «отчужденному» оставляют на берегу запас воды и пищи на три дня, полную норму рома и заряженный пистолет. После стольких кровавых сцен, свидетельницей которых Анна была за несколько месяцев совместного плавания с Черной Бородой, это показалось ей чуть ли не актом милосердия. Она была счастлива уж тем, что Тич не отдал ее на потеху команде, что в ее представлении явилось бы куда более ужасным концом.
Наконец, баркас был подготовлен и спущен на воду, и вся команда высыпала наверх, чтобы наблюдать за экзекуцией. Тич стоял рядом с осужденной. С минуту он, казалось, колебался, ища нужных слов для прощального напутствия, затем шагнул вперед и, заключив Анну в объятия, отвесил ей долгий поцелуй. Возбужденные пираты, которые по случаю предстоящего необычного спектакля до грани отупения накачались ромом, сначала остолбенели, затем громкими воплями выразили свое одобрение и восторг. Некоторые из них, отпуская грубые шуточки, столпились вокруг Тича, подбадривая его на очередные действия, но он так же резко оттолкнул Анну от себя. Девушка, словно затравленный зверек, растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда деваться от смущения, красная от стыда и полуобезумевшая от горя.
— Ребята! — Тич, казалось, даже не повысил голос, но, тем не менее, его расслышали все в окружающей толчее и сумятице. — Кое-кто из вас обижался на меня за то, что я держу девчонку только для себя одного. Но пусть меня проглотит Сатана, если я не привык к честной дележке! Так что те, которые думают, будто я поступил с ними нечестно, могут отправиться сейчас вместе с нашей юной корабельной подружкой на берег, чтобы привести дела в соответствие со справедливостью, как посчитают нужным! Мы простоим здесь до сумерек…
Дикий рев многочисленных глоток послышался в ответ на слова Тича. Шумная толпа оживленно бросилась к баркасу. Голос Тича гремел над расходившейся буйной пиратской ватагой:
— Можете захватить с собой добрый бочонок рому и немного поразмяться на берегу! Но оружия не брать — я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих славных парней поцарапался в этой веселой забаве!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34