Наконец, отворилась маленькая крепкая дверь. Монах, по-видимому, знал, что было нужно Франциско де Ассизи в Санта Мадре, потому что он молча взял его за руку и повел к колоннаде, а оттуда — в монастырский сад. Дойдя до ступеней, спускавшихся в сад, он удалился и оставил маленького короля одного.
Темные силуэты низеньких миндальных деревьев и пальм казались ему какими-то непонятными, зловещими существами, а отдельные кустарники — ползущими по земле людьми. Это впечатление делалось еще неприятнее от воспоминания о хрустальной зале и от сознания, что он был один. Он должен был собраться с духом и бодрее пойти по аллеям сада, чтобы не поддаться искушению позвать назад привратника, шаги которого раздавались по колоннаде.
Наконец, над монастырем взошла луна и, хотя слабо и бледно, все же осветила неприятную окрестность своим мерцанием. Он осторожно шел вперед, прислушиваясь и оглядываясь. Вдруг какая-то человеческая фигура обогнула рощу из алоэ и приблизилась к нему. Франциско остановился, чтобы рассмотреть ее.
— Монахиня? — пробормотал он. — Клянусь всеми святыми, это моя Юлия!
— Добрый вечер, ваше величество! — прошептала Ая.
— Прекраснейшая из женщин, одна ли ты? Можем ли мы поговорить без свидетелей? — спросил Франциско де Ассизи умоляющим голосом. — Давно я жду той минуты, когда опять могу назвать тебя своею, божественная Юлия!
— Милостивый король, вы говорите с монахиней, которая отреклась от всей мирской суеты, от всех воспоминаний, всех страстей и от своей любви. Вы говорите с сестрой Патрочинио, милостивый король, а не с вашей Юлией, которая когда-то называлась графиней генуэзской!
— Я знаю все, Юлия. Сжалься надо мною, оставь свою холодность! Постригайся в монахини, называй себя сестрой Патрочинио, но не запрещай мне любить тебя, не отказывайся принадлежать мне!
— Вы слишком поспешны, ваше величество! А я уж думала, что вам невозможно будет даже прийти поговорить сегодня ночью с той, которую вы прежде называли своей Юлией.
— И которую я до сих пор так называю и люблю еще нежнее, пламеннее, после нашей долгой разлуки.
— Милостивый король, вы женаты, лишь сутки тому назад вы праздновали свою первую брачную ночь! — шептала Ая с каким-то страшным выражением.
— Губы мои еще ни разу не прикоснулись к королеве, Юлия, я принадлежу одной только тебе!
Торжествующая улыбка появилась на лице прекрасной монахини.
— Странно, — прошептала она, наклоняясь к Франциско, таявшему от любви, — неужели вы так холодны к прекрасной Изабелле?
— Я люблю тебя, тебя одну, ты должна принадлежать мне!
Король в восхищении взял руку графини и повел ее по темной садовой аллее.
— Куда вы, ваше величество? — шепнула она.
— Юлия, прими поцелуй, которого я еще не давал своей супруге, будь моею еще один раз, доставь мне блаженство прижать тебя к своей груди — в твоих объятиях улыбнулось мне счастье в первый раз! Ты пришла, и я опять у ног твоих! О, насладимся этим свиданием, вспомним о том чудном времени, когда мы ходили Рядом по парку, на берегу родного залива, когда мы качались в гондоле на волнах, волшебно освещенных ясной ночью, забудем все, что случилось с нами с тех пор!
Ая вполне отдалась ему и позволила провести себя в одну из темных беседок монастырского сада, состоявшую из низко опущенных, переплетенных ветвей. Она теперь была уверена в своем влиянии на принца и решилась воспользоваться им.
— Знаете ли вы, милостивый король, какая цель этого последнего свидания? Я не в состоянии была запереться в стены монастыря, не простившись с вами в последний раз, — вполголоса сказала Ая с чарующим, мягким выражением в голосе, приближаясь к дерновой скамейке, куда подводил ее Франциске
Франциско не в силах был сказать ни слова на ее рассчитанную, еще более увлекавшую его речь. Он был очарован роскошной, прекрасной женщиной.
— Прочь темную одежду, скрывающую от меня твои дивные формы! Долой покрывало, — сказал он тихим голосом. — Ты со своей царственной фигурой создана для трона, твое очаровательное лицо затемняет своей божественной красотой все лучшие, совершеннейшие произведения искусства! Прочь жалкое покрывало! Кого природа так щедро наделила изяществом форм, тому грешно добровольно скрывать эти чудеса!
Король поспешным движением сдернул с ее прекрасной фигуры покрывало и коричневую накидку, какую обыкновенно носят монахини. Глаза его заблестели.
— Что вы делаете, король…
Двенадцать лет тому назад, — на этой же самой дерновой скамейке монастырского сада Санта Мадре много ужасных дел было сделано развратным королем. Фердинанд XII всегда приказывал приводить жертв своего ненасытного сладострастия, все равно, принадлежали ли они к сословию грандов или бедных поселян, в этот уединенный монастырский сад, где никто не тревожил его наслаждений. Если Фердинанду имела несчастье понравиться какая-нибудь красивая женщина или девушка, она погибала безвозвратно. Страшный сластолюбец приказывал схватить ее или поручал искусным монахам заманить ее сюда. Здесь, в саду, он принимал ее в свои объятия и заставлял отвечать на свою любовь самыми возмутительными средствами.
На этой же дерновой скамье Фердинанд, приведенный в отвратительную ярость, убивал сопротивлявшихся ему жертв, и они без вести исчезали. Родственники никогда не узнавали, что с ними сталось. В земле Мопастырского сада лежало множество таких несчастных девушек и женщин.
Вдруг Ая вскочила… До нее донесся запах истлевших трупов этих несчастных жертв прежнего короля, предшественника того Франциско, который обнимал ее.
Она была бледна, волосы ее, извиваясь точно змеи, ниспадали на ее мраморно-белую спину и грудь. Она своими прекрасными руками оттолкнула супруга королевы, быстро вскочила и накинула покрывало на плечи.
— Прощайте, Франциско де Ассизи, вы позволили себе больше, чем я могла дозволить вам!
Король пустился за ней вслед и схватил ее за платье, когда она хотела выйти из-под глубокой тени спустившихся ветвей на освещенную месяцем дорожку.
— Не уходи от меня, Юлия, или я буду преследовать тебя до самых монастырских стен, умоляю тебя, сжалься! — страстно шептал ей Франциско де Ассизи и упал на колени перед гордой Аей. — Будь моею, ведь в тот блаженный час, когда я увиделся с тобой снова, ты созналась мне, что любишь меня! Если это правда, то ты не захочешь навек разлучиться со мной!
— Не терзайте моего сердца, милостивый король! Чтоб решиться на этот шаг, я должна была сделать неимоверное усилие над собою! Но теперь я не должна более видеть вас, вы супруг королевы, и поэтому…
— Злосчастная решимость, стоившая мне спокойствия!
— Сестра Патрочинио отрекается от своего счастья, от своей жизни… от своей любви! Не могу не сознаться вам в эту минуту, что удерживали меня только вы одни. Я вынуждена спрятаться в стены монастыря ради вашего семейного счастья! — сказала она мягким, трогательным голосом.
— Эта жертва с твоей стороны убивает меня. Мое сердце, полное горячей любви к тебе, не может вынести твоего высокого самоотвержения. Говорю тебе, останься! Останься! Я не могу потерять тебя. Только к тебе стремятся все мои желания… Сжалься надо мной!
— Ваша Юлия постриглась в монахини и дала обет, вы знаете, что возвратить его уже нельзя!
— Так живи при дворе, пусть мой патер Фульдженчио представит тебя моей супруге, монахиня Патрочинио найдет там лучшее место, чем здесь, в пустынных стенах монастыря. Согласись на мои просьбы, Юлия.
Я проложу тебе дорогу, я сделаю все, так что тебе останется только прийти во дворец.
— Это будет неосторожный шаг, ваше величество, постоянное, тяжелое испытание для нашего сердца!
— Напротив, тогда исполнится моя задушевнейшая мечта видеть тебя ежедневно, жить с тобою под одной кровлей! — с искренним, теплым чувством прошептал король.
Холодная, расчетливая Ая в душе торжествовала. Именно эти слова хотела она услышать от слабого, опутанного ее сетями Франциско де Ассизи, только этого решения добивалась она. Ее усилия увенчались успехом! Находясь у самого трона, она могла или с помощью короля, или с помощью патеров привести в исполнение все свои темные планы: завладеть Аццо, к которому рвалось ее сердце, в то время как она лицемерно уверяла Франциско в своей любви, покрыть Энрику унижением и позором, погубить ее! Глаза ее радостно засверкали. Она рассчитывала еще, кроме того, что ей легко будет взять в свои руки королеву. Она не помнила себя от восторга, но лицо ее выражало тревожную думу. После долгого колебания она, наконец, согласилась, прошептав:
— Пусть будет по-вашему, на вас будет лежать вся вина и все последствия!
Супруг Изабеллы расстался с пышной графиней генуэзской. Она очутилась одна в монастырском саду, где вокруг нее в сырой тени росли пурпуровые цветы арбулы, такие же ядовитые как коварная Ая.
Злобный смех раздался позади увлеченного, очарованного Франциско, который удалялся по колоннаде, — так смеются демоны, когда попадает под их власть безвозвратно еще одна человеческая душа и они, скрежеща зубами, запускают в нее свои когти.
Возвратимся теперь во дворец, освещенный лишь местами. Королева, желая провести весь день в уединении и в тиши, чтобы отдохнуть от вчерашней усталости, приказала осветить залы и коридоры не с обычным блеском. Караульные расставлены были только внизу на перекрестках и у подъездов, статс-дамы и адъютанты ушли в свои комнаты. Отдано было приказание ни под каким предлогом не тревожить королеву, потому что она не желала кого бы то ни было принимать.
Об этом приказании было сообщено герцогу Валенсии, как и обо всем, что происходило во дворце, как бы оно ни было маловажно.
— Были сегодня гости у ее величества? — спросил Нарваэц адъютанта лаконически и сухо.
— Только его преподобие, патер Фульдженчио, который по желанию его величества спрашивал о здоровье королевы.
Нарваэц дал знак адъютанту уйти.
— Иезуиты опять берут верх! — прошептал герцог, в раздумье глядя на карты, развернутые перед ним.
Когда соборные часы пробили двенадцать, он надел свою военную шапку и вышел че рез маленькую, завешенную дверь из своей комнаты.
Он очутился в темном коридоре, ведшем в картинную галерею дворца, а галерея примыкала к широкому проходу, устроенному в виде залы, который соединялся и с Филипповой залой и проходил между двумя половинками раковинной ротонды.
Этот широкий проход, с множеством углов, ниш и портьер, был покрыт коврами, заглушавшими шаги герцога и так слабо освещен, что он несколько раз останавливался: ему чудились в полусвете какие-то человеческие фигуры в стороне от ниш. Герцог не был боязлив, но ему не хотелось выдавать свое присутствие громким криком «Кто идет?», так как он имел намерение пройти через все комнаты дворца.
Нарваэц и между войском был известен своей привычкой внезапно, неожиданно появляться там, где его менее всего ожидали и где менее всего было приятно его присутствие.
Он приблизился к тому месту, которое отделяло обе половинки раковинной ротонды, плотно закрытые портьерами.
Какой-то непонятный шум долетел до его уха. Герцог в изумлении прислушался, откуда шел этот странный шелест. Фонтаны пускались только при торжественных случаях, когда гости собирались в зале Филиппа, да к тому же дрожащий звук, невнятно доносившийся до него, был слишком слаб, чтобы его можно было принять за плеск и журчание воды — откуда же мог он раздаваться?
Нарваэц, полагая, что его обманул далекий говор, слабо доходивший до него через стены, уже хотел продолжать свой путь, но вдруг, повинуясь какому-то внутреннему голосу, обернулся назад, приподнял одну из портьер и вошел в слабо освещенную раковинную ротонду.
Нарваэц остолбенел: он узнал теперь, откуда происходил шорох. Он услышал два голоса, которые разговаривали в другом гроте, хотя шепотом, но все же настолько громко, что слова могли долетать до него.
Герцог Валенсии нахмурил брови — его предчувствие сбылось. Серрано, который был ему ненавистен и который сам ненавидел его, разговаривал с юной королевой.
— Ведь я не получила известия от вас, мой Франциско! Сердце у меня болело. Я боялась, уж не забыли ли вы меня, хотя я послала вам знак моей привязанности вскоре после вашего отъезда.
— Я тысячу раз прижимал его к своим губам, ваше величество, но что я выстрадал, когда узнал, что вы обмениваетесь кольцами! — прошептал Серрано. — Что я выстрадал вчера, когда я подошел к алтарю и увидел…
— Молчите, Франциско! Забудьте все, этого не было, это вам приснилось! Вы герой, генерал Серрано, вы были ранены, защищая меня! Знаете ли вы, что когда вчера я вдруг увидела вас перед собою, когда я посмотрела на ваше милое лицо, на котором еще не зажил глубокий рубец вашей раны, то я непреодолимо пожелала видеть вас на том месте, где стоял мой двоюродный брат, которого я не люблю! Если б вы были на этом месте, то я громко ответила бы на вопрос архиепископа, — да, ему я останусь верна всю жизнь, ручаюсь в этом клятвою! Но все мое желание было тщетно. С тем, кого я люблю, я могу видеться лишь украдкой, да и то ненадолго. Едва насладясь свиданием, я уже должна готовиться к разлуке. Прощайте, мой Франциско! Изабелла не забудет вас!
— Как благодарен я вам за такую милость, королева!
Серрано нагнулся, чтоб поцеловать ее руку. Изабелла ласково улыбнулась, потом плотнее надвинула на плечи темный длинный плащ, который был на ней еще во время таинственной прогулки к алхимику Зантильо, закрыла свое хорошенькое лицо, и направилась к потаенной двери, ведшей из грота в ее комнаты. Эта дверь была устроена в раковинной стене почти совершенно незаметно для непосвященных.
Серрано еще несколько времени оставался в гроте, припоминая услышанные сегодня от королевы слова любви, потом в раздумье пошел к портьере, раздвинул ее и очутился в слабо освещенном проходе, чтобы через него отправиться в коридор, а оттуда спуститься вниз на перекресток дворцовых коридоров.
Но не успел он сделать несколько шагов в этом тихом и мрачном проходе, как вдруг увидел перед собой чью-то фигуру, покрытую тенью, которая, казалось, была высечена из камня. Это был живой человек, который нахально подслушал его разговор с королевой и теперь в тени уединенного прохода поджидал его.
— Кто идет? — окликнул Серрано, выдергивая шпагу.
— Отвечайте лучше вы: кто идет в такую пору? — сказал, дрожа от гнева, неподвижный человек.
— Так береги свою голову, шпион! — воскликнул Серрано, в высшей степени раздраженный, и начал наступать на своего противника.
Нарваэц, подвергавшийся опасности быть раненым или даже убитым, также вынул свою шпагу из ножен и отпарировал сильный удар Серрано, который не дал ему времени высказать какое-либо приказание, объясниться или хоть закричать ему свое имя. Шпаги громко зазвенели, удары наносились и отпарировались с удивительной ловкостью. Оба были искусные бойцы.
Громкий стук шпаг раздался по всем коридорам и дошел до караульного внизу, который тотчас же доложил о происшествии. Через несколько минут появились солдаты.
— Возьмите этого безумца под арест! — воскликнул Нарваэц изумленным караульным, — Герцог Валенсии приказывает обезоружить и взять под арест этого мятежного генерала!
— Берегись тот, кто первый подойдет ко мне, я воткну ему свою шпагу в грудь! — воскликнул Серрано. Он теперь считал все потерянным и, по крайней мере, без борьбы не хотел сдаться сильному врагу.
В эту минуту вбежали Прим и Топете.
— Ради Бога, Франциско! — воскликнул Прим. — Так это действительно правда, несчастный!
— Шпионов и доносчиков я наказываю всегда, кто бы они ни были! — отвечал Серрано громким, твердым Голосом.
— Генерал Прим, во имя королевы Испании, возьмите этого бунтовщика! — приказал Нарваэц, бледный от бешенства.
— Генерал Прим может быть избавлен от этого неприятного поручения, потому что я сам отдаю себя под арест! — сказал Серрано и отправился мимо караульных, давших ему дорогу, прямо к королеве, чтоб попросить себе самого строгого наказания.
Изабелла уже знала о происшествии.
Вторичное подслушиванье герцога Валенсии и его систематическое шпионство до такой степени возмутили ее, что она немедленно послала своего адъютанта к королеве-матери, чтобы доложить о себе. Она желала поговорить с ней теперь же, ночью.
Мария Кристина сидела со своим супругом, герцогом Рианцаресом, за шахматной игрой.
Герцог проигрывал каждый раз, только не из любезности к своей супруге — бывший гвардейский солдат никогда не был любезен, а потому, что до сих пор никак не мог вникнуть во все тонкости игры. В эту минуту королеве-матери доложили, что вблизи раковинной ротонды генерал Серрано поднял шпагу против генерал-капитана войска Нарваэца.
Мария Кристина вскочила, глаза ее заблестели, она уже готова была сказать лишнее слово в припадке вспыльчивости, но потом опомнилась и обратилась к своему супругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74