а теперь давайте-ка прибавим парусов, иначе до утра не доберемся до Плимута!
Больше мы с ним почти ни о чем не разговаривали и, пришпорив лошадей, добрались до морского порта после наступления темноты; он даже слушать не захотел, когда я попытался распрощаться с ним, но заставил меня разделить с ним ужин — и весьма шикарный к тому же, ведь, как я вскоре убедился, имя сэра Фрэнсиса Дрейка творило буквально чудеса в Плимуте, и ничто здесь не было для него слишком хорошим. Тем не менее он при случае мог смириться и с неудобствами наподобие непривычной верховой езды и, более того, умел даже находить в этом удовольствие.
Если я считал Лейт оживленным местом, то теперь эта мысль вызывала во мне смех, ибо Плимут был настолько переполнен суетой и суматохой, как куриное яйцо — белком: с утра до ночи здесь не прекращалось движение между судами и берегом, не смолкали конское ржание, перестук молотков и громкие крики людей, грузивших на суда разнообразные припасы и порох. В воздухе носились дым и чад от костров и кузнечных горнов и резкий терпкий запах разогретой смолы. В заливе разместилась целая флотилия — дюжина больших военных кораблей и вдвое большее число мелких торговых судов и галер, а что касается лодок и ялов, то бесчисленное количество их бороздило гладкую водную поверхность уютной бухты, на берегу которой раскинулся старый приморский город, своеобразный и неповторимый, изумительно живописный и дружелюбный, чьи улицы постоянно были переполнены моряками — крепкими, загорелыми, веселыми парнями, шумными и задиристыми, целыми днями распевавшими свои матросские песни — да уж, если на то пошло, и по ночам тоже, — и я нисколько не сомневался, что любой из них готов был пройти сквозь огонь и воду, лишь бы услужить сэру Фрэнсису.
На следующий день в гавань вошла «Королевская гончая», и я снова встретился с Саймоном. Услышав подробный отчет о моих похождениях — а я специально испросил у Дрейка разрешение рассказать ему о них, — он молча сел на койку и затрясся от внутреннего хохота, поклявшись, что в жизни не слышал ничего подобного. Особенно его смешил мой вид со вновь обретенной рапирой, и весь этот день он то и дело бросал на меня изумленные взгляды» пока я наконец не поинтересовался, не стал ли я прозрачным и не обнаружил ли он внутри меня что-нибудь такое, чего бы не было у остальных людей.
— Ничего подобного у тебя внутри нет, — сказал он, — но твои подвиги могут заставить и крошку смеяться.
— Они способны даже на большее, — возразил я.
— Например?
— Они вынудили одного угрюмого старого морского пса по имени Саймон Гризейл потрясти своими боками.
— Верно, приятель, верно! Я не смеялся так с тех пор, как… но об этом в другой раз, — добавил он со внезапно помрачневшим лицом, и я понял, что за его странными манерами и необщительностью кроется какая-то тайна и что Саймон в свое время был совсем другим человеком; как показали дальнейшие события, я был недалек от истины.
Флотилия простояла в Плимуте целую неделю, оснащаясь и готовясь к выходу в море, и я редко видел сэра Фрэнсиса Дрейка, поскольку меня определили на борт «Морской феи»— прочного и хорошо экипированного барка в полтораста тонн водоизмещением, с шестью орудиями и командой в пятьсот человек, не считая благородных джентльменов, отправлявшихся в плавание в расчете на воинское счастье, — и ничто так не обрадовало Саймона, как мое предложение присоединиться к нам под видом моего слуги; по его словам, ему до смерти надоело играть роль шпиона и подсадной утки, и он мечтал об очередной схватке с «желтокожими», как он называл испанцев.
Хотя у меня не было никаких обязанностей на борту, так как я числился одним из охотников за удачей, авантюристов и любителей приключений, купивших себе право на участие в экспедиции сэра Фрэнсиса, но у меня хватало забот, поскольку надо было приобрести снаряжение и экипировку, в чем мне немалую помощь оказал Саймон. Вскоре я уже, на зависть многим, красовался в блестящем стальном шлеме, такой же кирасе, надетой поверх темно-красного колета превосходного покроя, стянутого желтым шелковым шнуром на груди, тогда как нижняя часть моего тела укрывалась в матросских сапогах, специально выбранных для меня Саймоном, шелковых рейтузах и прочных бриждах до колен; такое убранство, включая мою добрую шпагу, пистолет и кинжал из лучших, которые можно было приобрести на деньги Билла Гоблинса, придавало мне столь же бравый и элегантный вид, как и у любого из солдат нашей флотилии. Тем не менее, чтобы приобрести навыки в морском деле, я сбросил с себя все это пышное оперение и включился в работу вместе с судовой командой, таская на себе бочонки с порохом и солониной и распевая с матросами веселые куплеты.
Что касается Саймона, то он был здесь, там и повсюду, принимаясь за любую работу, подставляя свою жилистую спину везде, где это было нужнее всего, и хмуро улыбаясь, когда нестройный хор горланил что есть мочи:
Бездна моря глубока,
путь-дорога далека,
потому и жизнь матроса
очень, братцы, нелегка!
Эй, дружней, не ленись,
веселее навались, —
по морям и океанам
наши судьбы разбрелись!
По вечерам мы садились вдвоем и курили табак, так как я очень пристрастился к трубке, и немало удивительных историй о галеонах и кораблях с сокровищами, о диких людях и еще более диких зверях порассказал он мне под монотонный скрип рангоута и плеск воды за бортом.
Через неделю наконец все было готово, и мы вышли в море, направляясь в Портсмут, где ожидали нас часть нашей флотилии, а также многие недостающие члены экипажей судов, и среди них капитан «Морской феи». Команда наша неплохо повеселилась на берегу, оставив о себе память как в кошельках лавочников и трактирщиков, так и на физиономиях местных задир и забияк; я же приложил все старания, чтобы оставаться на судне и не высовываться, потому что достаточно уже насмотрелся на этот город, причем под довольно своеобразным углом зрения.
За день до отплытия на борт явился капитан Свэн — низенький суетливый ворчун с красным лицом и громким голосом; у него была нелепая привычка каждое предложение начинать словами «Фигли-мигли»— самая необычная манера разговаривать из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Что означали эти слова, я не знал, ибо они не служили для него ни ругательством, ни проклятиями, а смысл их оставался для меня загадкой. Благодаря такой забавной особенности его все за глаза звали то «старый Фигли», то «старый Мигли», а порой просто «старый Фигли-Мигли», из-за чего и произошла нелепая история, имевшая в дальнейшем более серьезные последствия, чем я мог предполагать.
Я не слышал, чтобы капитана называли иначе, чем «старый Фигли», а раз или два его при мне окрестили «старым Фигли-Мигли»; естественно, я ни секунды не сомневался в том, что это его настоящее имя, хоть оно мне сразу показалось странным даже для англичанина. Поэтому, когда он прибыл на борт, я счел необходимым представиться ему и, вежливо поклонившись, обратился к почтенному мореходу как к капитану Фигли. В ответ он пришел в неописуемую ярость.
— Фигли-мигли, сэр! — разорялся он. — Неужели я должен терпеть насмешки на борту собственного судна? Вы арестованы, сударь! Отправляйтесь в трюм, и немедленно! Вы слышите меня?
— Прошу прощения, сэр, — смутился я, — но я ошибся непреднамеренно, поскольку не знал, что ваше имя Мигли…
— Мигли… — старик едва не лишился дара речи. — Фигли-мигли, разрази вас гром, сэр! Заковать в цепи этого наглого шутника! — обратился он к команде, которая с трудом удерживалась от хохота. — Я научу вас, как обзывать капитана Свэна с «Морской феи», сударь!
Видя, что он слишком раздражен, чтобы выслушивать разумные доводы, я улизнул в трюм и сидел там, пока не утихла буря; но и впоследствии, хоть он и сам хохотал над этим случаем за бокалом вина, он сохранил ко мне неприязнь, и когда пришло время… впрочем, я забегаю вперед, а это недопустимо, поскольку мое повествование должно идти последовательно и, как говорят моряки, строго придерживаться проложенного курса.
Команда «Морской феи» в основном состояла из неплохих парней, немного, правда, грубоватых и бесцеремонных, и я чрезвычайно обрадовался, увидев мастера Роджерса, поднявшегося к нам на палубу в день нашего отплытия, и узнав, что он ушел с «Золотого дракона», поскольку, как он объяснил мне впоследствии, не мог выносить высокомерия и дурного нрава Неда Солткомба, чья шея все еще не пришла в норму после моего захвата.
На следующий день мы снова вернулись в Плимут, и четырнадцатого сентября тысяча пятьсот восемьдесят пятого года наша флотилия в полной готовности, насчитывая в своем составе двадцать пять судов, больших и малых, подняла якоря и под восторженные крики и приветствия, под грохот орудийного салюта и звуки многочисленных труб и рожков, с развевающимися флагами и гордо натянутыми парусами вышла из гавани в открытое море.
В экспедиции участвовали всего четыре корабля королевского военного флота, остальные суда принадлежали частным компаниям и отдельным лицам, которые надеялись приобрести воинскую славу и новое богатство во время нашего путешествия. В состав флотилии входили три больших трехмачтовых корабля: «Лев», «Удача королевы Елизаветы» (флагман) и «Королевская гончая»; среди двухмачтовых были «Морская фея», «Ястреб», «Радуга» и многие другие, на борту которых находилась доблестная компания из трех тысяч верных и надежных бойцов во главе с адмиралом сэром Фрэнсисом Дрейком, знаменитым навигатором Мартином Фробишером и капитаном Фрэнсисом Ноллисом в качестве вице-адмирала. Капитан Томас Фаннер командовал флагманским судном, а генерал Кристофер Карлайл исполнял обязанности главного воинского начальника.
Глядя на величественное и красочное зрелище нашей эскадры, я чувствовал, даже будучи шотландцем, как сердце у меня в груди сжимается от восторга и гордости, и старался представить себе, что сказал бы свирепый старый морской волк Эндрю Вуд при виде такой флотилии; вспоминая слова адмирала об испанских галеонах и кораблях-сокровищницах, я вновь повторил про себя: «Аминь!»— и, следуя морскому обычаю, засвистал, призывая свежий попутный ветер и благоприятную погоду.
16. О взятии «Донны Беллы»
Подобно тому как летучая рыба, расправив плавники-крылья, перескакивает через полдюжины океанских валов, так и я должен пропустить описание нашего плавания на запад, включая осаду Санто-Доминго, иначе моя история продлится до бесконечности, а пальцы устанут держать перо. Поэтому я не стану рассказывать о том, как «Морская фея», захваченная ураганом, оказалась оторванной от эскадры и сбилась с курса, не стану упоминать о всех глупостях, допущенных старым Фигли-Мигли, которые чуть было не привели к открытому бунту на борту, предотвращенному, по моему глубокому убеждению, криком, раздавшимся ранним солнечным утром с наблюдательной площадки фок-мачты:
— Эй! Парус по курсу с наветренной стороны!
В один момент все было забыто, и каждый бросился к вантам и реям, чтобы получше рассмотреть чужой парус. Множество догадок и предположений по поводу неизвестного судна сразу вытеснило все другие тревоги и заботы; большинство из нас склонны были видеть в нем испанский корабль, хотя не исключалась и вероятность того, что это одно из судов эскадры сэра Фрэнсиса, так же, как и «Морская фея», отклонившееся от курса. Но кем бы оно ни было, вскоре стало очевидно, что оно приближается, и наша команда поспешно принялась выкатывать пушки, подносить к ним ядра и мешки с порохом, разбирать оружие для рукопашного боя и готовиться к возможному сражению. Примерно через час стали уже явственно видны три высокие мачты и приподнятые нос и корма большого корабля; если это был враг, то он выглядел достаточно серьезным, и перспектива славного сражения взбодрила экипаж и вновь сплотила его вокруг своих командиров.
— Фигли-мигли, — обратился капитан к мастеру Роджерсу, — что вы думаете о встречном?
— По-моему, это испанское судно, и скорее всего с материка; похоже, трюмы его до самой палубы битком набиты серебряными слитками. Молю Господа, чтобы я не ошибся!
— Аминь, фигли-мигли, — согласился капитан, чью забавную манеру разговаривать я никак не мог воспринимать без улыбки, что, как я заметил, его весьма раздражало; и в самом деле, не будь он так озабочен встречей с неизвестным судном, он тут же сделал бы мне выговор.
Великолепное зрелище представлял собой гордый красавец корабль, медленно приближавшийся к нам, с пышной громадой белоснежных парусов, округлившихся под свежим попутным ветром, уверенно и решительно раздвигая форштевнем голубую волну и оставляя за собой пенистый кильватерный след!
К этому времени мы подняли на фоке наш вымпел, но встречный корабль, казалось, не замечал его и продолжал надменно и невозмутимо двигаться среди волн, словно такая мелочь, как наш барк, была недостойна его внимания, хоть на таком расстоянии мы уже различали фигуры людей, глазевших на нас из-за бульварка на фордеке и столпившихся у основания бушприта, и даже могли заметить отблески утреннего солнца на стальных шлемах и прочей амуниции. Затем на палубе корабля неожиданно раздался громкий и мелодичный звук фанфар; корпус судна слегка вздрогнул, и ядро, сопровождаемое грохотом пушечного выстрела, запрыгало по волнам далеко перед носом «Морской феи».
— Дураки остаются дураками, — пренебрежительно фыркнул Саймон, стоявший рядом со мной. — Много шума и гонора, а толку мало!
— Фигли-мигли! — заорал капитан. — Этот чертов «дон» бросает нам вызов! Мы должны перехватить у него ветер, мастер Роджерс. Эй, вахтенные — на брасы, остальные — по местам!
И тут начались суета, маневрирование с парусами, громкие приказы, беготня и множество «фиглей-миглей» капитана Свэна, прежде чем мы наконец перехитрили испанца и отняли у него ветер. Не успели мы развернуться к нему бортом, как Нед Уот, наш старый канонир, выпалил в него из носовой пушки, пробив ему парус и оторвав щепку от грот-мачты, что вызвало порядочное смятение и суматоху на его палубе.
Теперь мы находились достаточно близко, и я с восторгом и изумлением разглядывал встречное судно, потому что мне до сих пор еще никогда не приходилось видеть такого огромного корабля. Это был величавый галеон с высокой резной кормой, круто спускавшейся к шкафуту, с двумя большими фонарями у кормового среза; на носу у него красовалась превосходно выполненная и раскрашенная яркими красками деревянная фигура женщины с распущенными волосами. В бортах его с каждой стороны я насчитал по двенадцать орудий, хоть число пушечных портов значительно превышало это количество, а на вантах развевалось не менее дюжины разноцветных флагов с гербами знатных рыцарей и дворян, тогда как на палубе толпилось множество матросов и солдат. Капитан галеона, весьма мужественного вида мужчина, затянутый в блестящие стальные доспехи, стоял на ахтердеке; после нашего выстрела он галантно поднял свою шляпу с плюмажем и учтиво поклонился. Старый Фигли старательно ответил ему тем же, хотя его поклону явно недоставало грациозности, после чего приказал открыть огонь всеми шестью орудиями, заранее перемещенными на правый борт.
С грохотом, потрясшим весь корпус барка, бортовой залп накрыл испанца, круша вдребезги его бульварк и надстройки и сметая с палубы все на своем пути. В следующий миг галеон ответил огнем собственных двенадцати пушек, но из-за того, что высота его орудийной палубы значительно превышала уровень палубы «Морской феи», весь заряд его пришелся поверху, срезав лишь брам-стеньгу фок-мачты и изорвав в клочья фор-брамсель вместе с такелажем. Команда «Морской феи» тут же бросилась по вантам наверх, чтобы исправить повреждения, в то время как канониры, перезарядив пушки, нанесли испанцу еще больший урон, чем в предыдущий раз, снова послав железный смерч на его переполненную палубу, откуда до нас донеслись истошные крики и стоны раненых. Вскоре бой разгорелся не на шутку, и все наши палубные надстройки, верхний рангоут и такелаж превратились в кучу обломков, но зато почти ни один человек из команды «Морской феи» не был серьезно ранен, тогда как наши ядра с неистовой силой били в борт галеона, разнося в щепки его обшивку, сшибая с лафетов орудия, превращая его палубу в руины, поскольку благоприятный ветер относил в сторону завесу порохового дыма, позволяя нашим канонирам взять правильный прицел. Битва в таком виде продолжалась около получаса, пока суда постепенно сходились друг с другом, и матросы «Феи», голые по пояс, мокрые от пота, со сверкающими зубами и белками глаз на черных от копоти и пороховой гари лицах, прыгали, орали и бесновались, точно помешанные, в то время как воздух вокруг гудел и разрывался от грохота орудийной пальбы, треска мушкетных выстрелов, свиста пуль и визга разлетающихся осколков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Больше мы с ним почти ни о чем не разговаривали и, пришпорив лошадей, добрались до морского порта после наступления темноты; он даже слушать не захотел, когда я попытался распрощаться с ним, но заставил меня разделить с ним ужин — и весьма шикарный к тому же, ведь, как я вскоре убедился, имя сэра Фрэнсиса Дрейка творило буквально чудеса в Плимуте, и ничто здесь не было для него слишком хорошим. Тем не менее он при случае мог смириться и с неудобствами наподобие непривычной верховой езды и, более того, умел даже находить в этом удовольствие.
Если я считал Лейт оживленным местом, то теперь эта мысль вызывала во мне смех, ибо Плимут был настолько переполнен суетой и суматохой, как куриное яйцо — белком: с утра до ночи здесь не прекращалось движение между судами и берегом, не смолкали конское ржание, перестук молотков и громкие крики людей, грузивших на суда разнообразные припасы и порох. В воздухе носились дым и чад от костров и кузнечных горнов и резкий терпкий запах разогретой смолы. В заливе разместилась целая флотилия — дюжина больших военных кораблей и вдвое большее число мелких торговых судов и галер, а что касается лодок и ялов, то бесчисленное количество их бороздило гладкую водную поверхность уютной бухты, на берегу которой раскинулся старый приморский город, своеобразный и неповторимый, изумительно живописный и дружелюбный, чьи улицы постоянно были переполнены моряками — крепкими, загорелыми, веселыми парнями, шумными и задиристыми, целыми днями распевавшими свои матросские песни — да уж, если на то пошло, и по ночам тоже, — и я нисколько не сомневался, что любой из них готов был пройти сквозь огонь и воду, лишь бы услужить сэру Фрэнсису.
На следующий день в гавань вошла «Королевская гончая», и я снова встретился с Саймоном. Услышав подробный отчет о моих похождениях — а я специально испросил у Дрейка разрешение рассказать ему о них, — он молча сел на койку и затрясся от внутреннего хохота, поклявшись, что в жизни не слышал ничего подобного. Особенно его смешил мой вид со вновь обретенной рапирой, и весь этот день он то и дело бросал на меня изумленные взгляды» пока я наконец не поинтересовался, не стал ли я прозрачным и не обнаружил ли он внутри меня что-нибудь такое, чего бы не было у остальных людей.
— Ничего подобного у тебя внутри нет, — сказал он, — но твои подвиги могут заставить и крошку смеяться.
— Они способны даже на большее, — возразил я.
— Например?
— Они вынудили одного угрюмого старого морского пса по имени Саймон Гризейл потрясти своими боками.
— Верно, приятель, верно! Я не смеялся так с тех пор, как… но об этом в другой раз, — добавил он со внезапно помрачневшим лицом, и я понял, что за его странными манерами и необщительностью кроется какая-то тайна и что Саймон в свое время был совсем другим человеком; как показали дальнейшие события, я был недалек от истины.
Флотилия простояла в Плимуте целую неделю, оснащаясь и готовясь к выходу в море, и я редко видел сэра Фрэнсиса Дрейка, поскольку меня определили на борт «Морской феи»— прочного и хорошо экипированного барка в полтораста тонн водоизмещением, с шестью орудиями и командой в пятьсот человек, не считая благородных джентльменов, отправлявшихся в плавание в расчете на воинское счастье, — и ничто так не обрадовало Саймона, как мое предложение присоединиться к нам под видом моего слуги; по его словам, ему до смерти надоело играть роль шпиона и подсадной утки, и он мечтал об очередной схватке с «желтокожими», как он называл испанцев.
Хотя у меня не было никаких обязанностей на борту, так как я числился одним из охотников за удачей, авантюристов и любителей приключений, купивших себе право на участие в экспедиции сэра Фрэнсиса, но у меня хватало забот, поскольку надо было приобрести снаряжение и экипировку, в чем мне немалую помощь оказал Саймон. Вскоре я уже, на зависть многим, красовался в блестящем стальном шлеме, такой же кирасе, надетой поверх темно-красного колета превосходного покроя, стянутого желтым шелковым шнуром на груди, тогда как нижняя часть моего тела укрывалась в матросских сапогах, специально выбранных для меня Саймоном, шелковых рейтузах и прочных бриждах до колен; такое убранство, включая мою добрую шпагу, пистолет и кинжал из лучших, которые можно было приобрести на деньги Билла Гоблинса, придавало мне столь же бравый и элегантный вид, как и у любого из солдат нашей флотилии. Тем не менее, чтобы приобрести навыки в морском деле, я сбросил с себя все это пышное оперение и включился в работу вместе с судовой командой, таская на себе бочонки с порохом и солониной и распевая с матросами веселые куплеты.
Что касается Саймона, то он был здесь, там и повсюду, принимаясь за любую работу, подставляя свою жилистую спину везде, где это было нужнее всего, и хмуро улыбаясь, когда нестройный хор горланил что есть мочи:
Бездна моря глубока,
путь-дорога далека,
потому и жизнь матроса
очень, братцы, нелегка!
Эй, дружней, не ленись,
веселее навались, —
по морям и океанам
наши судьбы разбрелись!
По вечерам мы садились вдвоем и курили табак, так как я очень пристрастился к трубке, и немало удивительных историй о галеонах и кораблях с сокровищами, о диких людях и еще более диких зверях порассказал он мне под монотонный скрип рангоута и плеск воды за бортом.
Через неделю наконец все было готово, и мы вышли в море, направляясь в Портсмут, где ожидали нас часть нашей флотилии, а также многие недостающие члены экипажей судов, и среди них капитан «Морской феи». Команда наша неплохо повеселилась на берегу, оставив о себе память как в кошельках лавочников и трактирщиков, так и на физиономиях местных задир и забияк; я же приложил все старания, чтобы оставаться на судне и не высовываться, потому что достаточно уже насмотрелся на этот город, причем под довольно своеобразным углом зрения.
За день до отплытия на борт явился капитан Свэн — низенький суетливый ворчун с красным лицом и громким голосом; у него была нелепая привычка каждое предложение начинать словами «Фигли-мигли»— самая необычная манера разговаривать из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Что означали эти слова, я не знал, ибо они не служили для него ни ругательством, ни проклятиями, а смысл их оставался для меня загадкой. Благодаря такой забавной особенности его все за глаза звали то «старый Фигли», то «старый Мигли», а порой просто «старый Фигли-Мигли», из-за чего и произошла нелепая история, имевшая в дальнейшем более серьезные последствия, чем я мог предполагать.
Я не слышал, чтобы капитана называли иначе, чем «старый Фигли», а раз или два его при мне окрестили «старым Фигли-Мигли»; естественно, я ни секунды не сомневался в том, что это его настоящее имя, хоть оно мне сразу показалось странным даже для англичанина. Поэтому, когда он прибыл на борт, я счел необходимым представиться ему и, вежливо поклонившись, обратился к почтенному мореходу как к капитану Фигли. В ответ он пришел в неописуемую ярость.
— Фигли-мигли, сэр! — разорялся он. — Неужели я должен терпеть насмешки на борту собственного судна? Вы арестованы, сударь! Отправляйтесь в трюм, и немедленно! Вы слышите меня?
— Прошу прощения, сэр, — смутился я, — но я ошибся непреднамеренно, поскольку не знал, что ваше имя Мигли…
— Мигли… — старик едва не лишился дара речи. — Фигли-мигли, разрази вас гром, сэр! Заковать в цепи этого наглого шутника! — обратился он к команде, которая с трудом удерживалась от хохота. — Я научу вас, как обзывать капитана Свэна с «Морской феи», сударь!
Видя, что он слишком раздражен, чтобы выслушивать разумные доводы, я улизнул в трюм и сидел там, пока не утихла буря; но и впоследствии, хоть он и сам хохотал над этим случаем за бокалом вина, он сохранил ко мне неприязнь, и когда пришло время… впрочем, я забегаю вперед, а это недопустимо, поскольку мое повествование должно идти последовательно и, как говорят моряки, строго придерживаться проложенного курса.
Команда «Морской феи» в основном состояла из неплохих парней, немного, правда, грубоватых и бесцеремонных, и я чрезвычайно обрадовался, увидев мастера Роджерса, поднявшегося к нам на палубу в день нашего отплытия, и узнав, что он ушел с «Золотого дракона», поскольку, как он объяснил мне впоследствии, не мог выносить высокомерия и дурного нрава Неда Солткомба, чья шея все еще не пришла в норму после моего захвата.
На следующий день мы снова вернулись в Плимут, и четырнадцатого сентября тысяча пятьсот восемьдесят пятого года наша флотилия в полной готовности, насчитывая в своем составе двадцать пять судов, больших и малых, подняла якоря и под восторженные крики и приветствия, под грохот орудийного салюта и звуки многочисленных труб и рожков, с развевающимися флагами и гордо натянутыми парусами вышла из гавани в открытое море.
В экспедиции участвовали всего четыре корабля королевского военного флота, остальные суда принадлежали частным компаниям и отдельным лицам, которые надеялись приобрести воинскую славу и новое богатство во время нашего путешествия. В состав флотилии входили три больших трехмачтовых корабля: «Лев», «Удача королевы Елизаветы» (флагман) и «Королевская гончая»; среди двухмачтовых были «Морская фея», «Ястреб», «Радуга» и многие другие, на борту которых находилась доблестная компания из трех тысяч верных и надежных бойцов во главе с адмиралом сэром Фрэнсисом Дрейком, знаменитым навигатором Мартином Фробишером и капитаном Фрэнсисом Ноллисом в качестве вице-адмирала. Капитан Томас Фаннер командовал флагманским судном, а генерал Кристофер Карлайл исполнял обязанности главного воинского начальника.
Глядя на величественное и красочное зрелище нашей эскадры, я чувствовал, даже будучи шотландцем, как сердце у меня в груди сжимается от восторга и гордости, и старался представить себе, что сказал бы свирепый старый морской волк Эндрю Вуд при виде такой флотилии; вспоминая слова адмирала об испанских галеонах и кораблях-сокровищницах, я вновь повторил про себя: «Аминь!»— и, следуя морскому обычаю, засвистал, призывая свежий попутный ветер и благоприятную погоду.
16. О взятии «Донны Беллы»
Подобно тому как летучая рыба, расправив плавники-крылья, перескакивает через полдюжины океанских валов, так и я должен пропустить описание нашего плавания на запад, включая осаду Санто-Доминго, иначе моя история продлится до бесконечности, а пальцы устанут держать перо. Поэтому я не стану рассказывать о том, как «Морская фея», захваченная ураганом, оказалась оторванной от эскадры и сбилась с курса, не стану упоминать о всех глупостях, допущенных старым Фигли-Мигли, которые чуть было не привели к открытому бунту на борту, предотвращенному, по моему глубокому убеждению, криком, раздавшимся ранним солнечным утром с наблюдательной площадки фок-мачты:
— Эй! Парус по курсу с наветренной стороны!
В один момент все было забыто, и каждый бросился к вантам и реям, чтобы получше рассмотреть чужой парус. Множество догадок и предположений по поводу неизвестного судна сразу вытеснило все другие тревоги и заботы; большинство из нас склонны были видеть в нем испанский корабль, хотя не исключалась и вероятность того, что это одно из судов эскадры сэра Фрэнсиса, так же, как и «Морская фея», отклонившееся от курса. Но кем бы оно ни было, вскоре стало очевидно, что оно приближается, и наша команда поспешно принялась выкатывать пушки, подносить к ним ядра и мешки с порохом, разбирать оружие для рукопашного боя и готовиться к возможному сражению. Примерно через час стали уже явственно видны три высокие мачты и приподнятые нос и корма большого корабля; если это был враг, то он выглядел достаточно серьезным, и перспектива славного сражения взбодрила экипаж и вновь сплотила его вокруг своих командиров.
— Фигли-мигли, — обратился капитан к мастеру Роджерсу, — что вы думаете о встречном?
— По-моему, это испанское судно, и скорее всего с материка; похоже, трюмы его до самой палубы битком набиты серебряными слитками. Молю Господа, чтобы я не ошибся!
— Аминь, фигли-мигли, — согласился капитан, чью забавную манеру разговаривать я никак не мог воспринимать без улыбки, что, как я заметил, его весьма раздражало; и в самом деле, не будь он так озабочен встречей с неизвестным судном, он тут же сделал бы мне выговор.
Великолепное зрелище представлял собой гордый красавец корабль, медленно приближавшийся к нам, с пышной громадой белоснежных парусов, округлившихся под свежим попутным ветром, уверенно и решительно раздвигая форштевнем голубую волну и оставляя за собой пенистый кильватерный след!
К этому времени мы подняли на фоке наш вымпел, но встречный корабль, казалось, не замечал его и продолжал надменно и невозмутимо двигаться среди волн, словно такая мелочь, как наш барк, была недостойна его внимания, хоть на таком расстоянии мы уже различали фигуры людей, глазевших на нас из-за бульварка на фордеке и столпившихся у основания бушприта, и даже могли заметить отблески утреннего солнца на стальных шлемах и прочей амуниции. Затем на палубе корабля неожиданно раздался громкий и мелодичный звук фанфар; корпус судна слегка вздрогнул, и ядро, сопровождаемое грохотом пушечного выстрела, запрыгало по волнам далеко перед носом «Морской феи».
— Дураки остаются дураками, — пренебрежительно фыркнул Саймон, стоявший рядом со мной. — Много шума и гонора, а толку мало!
— Фигли-мигли! — заорал капитан. — Этот чертов «дон» бросает нам вызов! Мы должны перехватить у него ветер, мастер Роджерс. Эй, вахтенные — на брасы, остальные — по местам!
И тут начались суета, маневрирование с парусами, громкие приказы, беготня и множество «фиглей-миглей» капитана Свэна, прежде чем мы наконец перехитрили испанца и отняли у него ветер. Не успели мы развернуться к нему бортом, как Нед Уот, наш старый канонир, выпалил в него из носовой пушки, пробив ему парус и оторвав щепку от грот-мачты, что вызвало порядочное смятение и суматоху на его палубе.
Теперь мы находились достаточно близко, и я с восторгом и изумлением разглядывал встречное судно, потому что мне до сих пор еще никогда не приходилось видеть такого огромного корабля. Это был величавый галеон с высокой резной кормой, круто спускавшейся к шкафуту, с двумя большими фонарями у кормового среза; на носу у него красовалась превосходно выполненная и раскрашенная яркими красками деревянная фигура женщины с распущенными волосами. В бортах его с каждой стороны я насчитал по двенадцать орудий, хоть число пушечных портов значительно превышало это количество, а на вантах развевалось не менее дюжины разноцветных флагов с гербами знатных рыцарей и дворян, тогда как на палубе толпилось множество матросов и солдат. Капитан галеона, весьма мужественного вида мужчина, затянутый в блестящие стальные доспехи, стоял на ахтердеке; после нашего выстрела он галантно поднял свою шляпу с плюмажем и учтиво поклонился. Старый Фигли старательно ответил ему тем же, хотя его поклону явно недоставало грациозности, после чего приказал открыть огонь всеми шестью орудиями, заранее перемещенными на правый борт.
С грохотом, потрясшим весь корпус барка, бортовой залп накрыл испанца, круша вдребезги его бульварк и надстройки и сметая с палубы все на своем пути. В следующий миг галеон ответил огнем собственных двенадцати пушек, но из-за того, что высота его орудийной палубы значительно превышала уровень палубы «Морской феи», весь заряд его пришелся поверху, срезав лишь брам-стеньгу фок-мачты и изорвав в клочья фор-брамсель вместе с такелажем. Команда «Морской феи» тут же бросилась по вантам наверх, чтобы исправить повреждения, в то время как канониры, перезарядив пушки, нанесли испанцу еще больший урон, чем в предыдущий раз, снова послав железный смерч на его переполненную палубу, откуда до нас донеслись истошные крики и стоны раненых. Вскоре бой разгорелся не на шутку, и все наши палубные надстройки, верхний рангоут и такелаж превратились в кучу обломков, но зато почти ни один человек из команды «Морской феи» не был серьезно ранен, тогда как наши ядра с неистовой силой били в борт галеона, разнося в щепки его обшивку, сшибая с лафетов орудия, превращая его палубу в руины, поскольку благоприятный ветер относил в сторону завесу порохового дыма, позволяя нашим канонирам взять правильный прицел. Битва в таком виде продолжалась около получаса, пока суда постепенно сходились друг с другом, и матросы «Феи», голые по пояс, мокрые от пота, со сверкающими зубами и белками глаз на черных от копоти и пороховой гари лицах, прыгали, орали и бесновались, точно помешанные, в то время как воздух вокруг гудел и разрывался от грохота орудийной пальбы, треска мушкетных выстрелов, свиста пуль и визга разлетающихся осколков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41