Почти все бокалы сразу забрали в милицию на экспертизу и только один этот лежал, блестя покрытым трещинами пузатым боком.В коридоре раздались шаги. Валентина Ивановна обернулась, под ее ногами хрустнуло стекло. В дверях библиотеки стоял директор и внимательно смотрел на Каверину. Она встретилась с Леопольдом Кирилловичем глазами, пару секунд они испытующе смотрели друг на друга, потом женщина повернулась и вышла из зала, ничего не сказав.
— О, еще двоих привезли!Ульяна и Виталий Викторович с сожалением оторвались от горячего чая со свежайшими конфетами-коровками, еще не успевшими засахариться, и пошли принимать новых пациентов. На этот раз в больницу доставили мужчину лет шестидесяти с травмами головы, внутренних органов и гениталий и высокую блондинку с поломанными ребрами. Девушка тяжело дышала, на горле отпечатались следы пятерни.— Это еще что? — промычал практикант, поправляя очки.— Они подрались, — меланхолично проговорила фельдшер «Скорой помощи», которая и не такое видела.Мужчина стонал и держался за голову, от него сильно пахло водкой. Девушку тошнило, длинные светлые волосы торчали в разные стороны. Совместными усилиями Виталий Викторович и Ульяна положили Стручкова на каталку и повезли на рентген, а Наташу уложили на топчан и оставили дежурить возле нее практиканта.
На третий день заточения в квартире Тигринский совсем озверел. Очень хотелось есть, а ванна уже не казалась ему такой уж необходимой для жизни. Телефона в квартире у Али не было, на мобильник Стас пока не заработал, поэтому позвонить и выяснить, куда подевалась Невская, он не мог. Казбич обиженно мяукал, он привык к вискасу по утрам и вечерам. Тигринский перерыл всю квартирку Али снизу доверху и в конце концов нашел две бутылки сладкого крымского вина, которые скрасили ему ожидание еще на полдня. Он лег в ванну и медленно потягивал напиток, вкус которого напоминал ему родную Новую Каховку. В новокаховских степях Стас жил в малогабаритной двухкомнатной квартирке вместе в тремя братьями, сестрой и сыном сестры, шустрым Димкой, которого все называли «Димон». Трехлетний Димон, избалованный самопожертвованием бабушки, дедушки, мамы и трех дядей, почему-то избрал Стасика объектом своей самой активной нелюбви. Ах, сколько раз маленький вреднющий Дима картинно падал и заливался негодующим ревом, увидев приближающегося Стасика, сколько раз он подсовывал ему игрушки в карман и убеждал окружающих, что тот их украл «у Димочки маленького», а также вопил, что Стас съел его манную кашку. Кашку при этом вовсю клевали разжиревшие вороны за окном. Наконец Стасик не выдержал и уехал поступать в столицу, надеясь стать геологом и всю жизнь кочевать по экспедициям, избежав таким образом беспочвенных обвинений Димона. Но, узнав об отъезде дяди Стасика, мальчик стал как шелковый и страшно переживал, а в день отъезда они рыдали, обнявшись, правда, на решимость Тигринского ехать учиться в столицу это никак не повлияло. Следующие семь лет, за которые Дима успел вырасти, закончить третий класс школы и объявить родным, что будет «геологом, как дядя Стасик», Тигринский жил в общежитии, но так и не привык к отсутствию домашнего комфорта. Девушки, которые у Стасика время от времени заводились, были такими же неприкаянными, как и он сам, и Тигринского вскоре оставляли как неперспективного в смысле жилплощади. Стас их вполне понимал. Он не был меркантильным, ну разве что немного практичным. Мысли у него были простыми и безыскусными, как у мышки-норушки, он мечтал о своей личной теплой норке, и кладовочке с орешками, и подстилке из соломки…«Но где же все-таки Невская? Если вдруг окажется, что она уехала на месяц к родителям в Сестрорецк, я пропал», — подумал Стас.Размышляя о реальности такого варианта, Тигринский почувствовал панику, начал вспоминать, сколько может прожить человек без еды, и прикидывать, протянет ли он стандартные двадцать четыре дня отпуска или все-таки нет, а потом вдруг сообразил, что Аля никак не могла уехать ни к родителям, ни куда-либо еще, потому что увидел на полу Казбича, а кота надо было кормить. Поэтому отсутствие Али было следствием какого-то форс-мажора, а не банального отпуска. От этой мысли ему стало еще хуже, не было никаких шансов, что он, этот форс-мажор, не только быстро закончится, но и вообще закончится когда-либо.«Если Стручков что-то сделал Але из-за этих долбаных координат, то я могу умереть от голода», — с ужасом подумал Стас, лег на диван и свернулся калачиком.
Каверина, одетая в небесно-голубой костюм с атласными лацканами и с большой коричневой папкой в руках, вежливо постучала в кабинет директора и, услышав из-за высокой, обитой кожей двери приглашение войти, чеканным шагом вошла в комнату. Леопольд Кириллович читал книгу. Когда Каверина вошла, он быстро перевернул книгу и бросил ее, раскрытую, на бумаги. «Хроника гнусных времен», — прочитала про себя название Каверина.— Интересно? — спросила она Леопольда Кирилловича, указывая на книгу.— Чрезвычайно! — оживился директор, не сводя с Валентины Ивановны настороженного взгляда. — Правда, я никак не могу понять, кто же убийца.— Очень своевременное чтиво. А кто покушался на Стручкову, Невскую, Полканавт, вы можете понять? — прямо спросила Каверина.Директор резко поскучнел.— Я совершенно не понимаю, как они втроем могут быть связаны… — наконец покачал головой Леопольд Кириллович. — Если это только не случайное совпадение и им троим просто попались несвежие продукты. Надо выяснить, что они ели.— Они не ели. Они пили, Леопольд Кириллович. На банкете было много людей и все всё видели. Они отравились, выпив вина, причем из этих бутылок пили почти все, а пострадали трое. Это значит, что отрава была не в вине, а в бокалах. Сполоснули их чем-нибудь не тем, например…— А что за отрава? — медленно произнес директор, глядя на Каверину.— Невозможно понять. Какая-то органика, сразу распалась, экспертиза ничего не дала. По симптомам похоже на змеиный яд.— Но яд змеи должен попасть в кровь напрямую. В желудке он нейтрализуется. А тот факт, что экспертиза ничего не дала, как раз свидетельствует в пользу пищевого отравления.— Я восхищена вашими познаниями, Леопольд Кириллович, — мило улыбнулась Валентина Ивановна. — Давайте теперь перейдем к делу. Планово-финансовый отдел подсчитал, сколько средств нам нужно на ремонт. Могу со всей ответственностью заявить, что эти средства у нас на счету есть, вот заключение главного бухгалтера.Леопольд Кириллович и бровью не повел.— Я думаю, дорогая Валентина Ивановна, — тут же отозвался он, — что мы соберем собрание коллектива института и проголосуем, куда направить эти деньги. Не забывайте, что у нас довольно много сотрудников, которые с трудом сводят концы с концами, поэтому совершенно неэтично делать ремонт, когда люди практически голодают. То есть не голодают, конечно, но питаются недостаточно полноценно. Фруктов, например, мало едят. А у многих — дети. Поэтому предлагаю не решать этот вопрос кулуарно, а вынести на всеобщее обсуждение и выплатить, скажем, премию наиболее отличившимся сотрудникам. Вам например.Во время его тирады Каверина рассеянно изучала свои бумаги. Услышав, что директор предлагает ей премию, Валентина Ивановна не выдержала и расхохоталась.— Что тут смешного? — мрачно произнес Леопольд Кириллович, подаваясь вперед.— Нет, ничего, — Каверина взяла себя в руки. — Может быть, тогда хотя бы в туалетах сделаем ремонт?«Ага. Значит, туалеты!» — подумал про себя Леопольд Кириллович, почесав под столом одну ногу другой. Он не мог поверить своей удаче.— Я подумаю над вашим предложением, — кивнул он с благосклонным видом. — И проинформирую о своем решении.— Имейте в виду, — проговорила Каверина, — в случае, если ремонт не будет начат, я планирую обратиться в службу охраны труда и в профсоюз. Пусть проверят, соответствуют ли условия труда в нашем НИИ санитарно-гигиеническим нормам.Такого директор не ожидал.«А ведь это и не удар вовсе, а так, легкий тычок», — подумала Валентина Ивановна, наблюдая за изменившимся выражением лица директора.— Всего доброго, Леопольд Кириллович, — сказала Каверина, встала и, держа спину прямо, тихонько вышла из кабинета директора.«Ну что ж, теперь можно быть уверенной, что туалеты так и не отремонтируют и бедная Эмма Никитична когда-нибудь залезет в маленькую тесную кабинку и застрянет… Если останется жива после вчерашнего банкета, конечно, — думала она, стараясь не споткнуться на старом щербатом полу. — Но зато теперь он наверняка решится ремонтировать что-нибудь другое. Интересно, что именно? Свой кабинет?» Не сдержавшись, женщина рассмеялась.
— Ты будешь мне отвечать или нет? — с угрозой произнесла Татьяна Тимофеевна, наклоняясь над лежащей на койке дочерью. Ее маленькие, близко посаженные глазки злобно сверкали. — Что у тебя произошло с Игорем Григорьевичем?!— Ничего не произошло. Я плохо себя чувствую, я буду спать, иди домой, мама…Голос у Наташи был безжизненным и поникшим. Сквозь стекло окна она видела, как подъехала большая черная машина и из нее, хлопнув дверцей, вышел Борщ. Одет он был как бомж… то есть как инженер второй категории в НИИ, где зарплаты едва хватало на еду. В руке у него был большой пакет. Борщ шел к Але.«А вот Алька живет одна, к родителям в Сестрорецк ездит только по праздникам, — вяло текли Наташины мысли. — И ни перед кем не отчитывается, никому не объясняет, куда пошла и что там будет делать. Хочет, едет к кому-нибудь в гости и занимается с ним сексом, хочет — едет, но не занимается, а то и вообще может лечь на диване перед телевизором, есть булочки, пить кофе и смотреть сериалы. И никто ей не скажет, что сериалы дурацкие, и никто не напомнит, что от булочек толстеют, и ни одна живая душа не посмеет отогнать ее от телевизора и отправить мыть посуду. Хочет — моет, не хочет — не мо…»— Ты будешь отвечать, зараза?! — заорала мать, не дождавшаяся ответа на свой вопрос и впавшая от этого в бешенство. — Ты мне будешь отвечать?!Она вскочила со стула и со всего маху ударила лежащую Наташу по лицу. Наташа охнула и закрыла лицо руками.«Если четвертый муж бьет вас по морде, то, возможно, дело именно в морде, а не в муже», — вспомнила она глубокую мысль Маши Арбатовой и даже попыталась улыбнуться, но потеряла сознание. Ее соседка Марина, сидевшая на кровати около самой двери и уже почти год боровшаяся с мифическим лишним весом, в панике бросилась вон из палаты.— Убивают! Спасите!! — заверещала она в холле, размахивая длинными руками-палочками. Марине было восемнадцать, и бороться за худобу она начала после того, как мальчик, в которого она была влюблена, обозвал Марину бегемотихой. Потом он приходил извиняться, но «бегемотиха» его слушать не пожелала. Медсестра Ульяна лично кормила девушку с ложечки, а после тихого часа к Марине приходил психолог Илья Романович, убеждавший девушку в пагубности выбранного ею образа жизни, и пугал «нарушением обмена веществ, выпадением волос и ломкостью ногтей вследствие недостатка минеральных веществ», но Марину все вышеперечисленное беспокоило гораздо меньше, чем лишние, по ее мнению, сто граммов веса. Крики Марины все еще отдавались эхом, когда в палату один за другим вбежали Виталий Викторович, медсестра Ульяна, а также практикант в очках и с длинным хвостом, который метался и подпрыгивал, когда его владелец бежал по коридору.«Неужто смертный случай!» — охнул врач, увидев бледную, неподвижную Наташу и растерянно стоящую рядом Татьяну Тимофеевну. Ульяна совала девушке под нос ватку с нашатырным спиртом. Практикант попятился, вылетел в коридор и с размаху нажал на сирену, которая завыла и застонала. Через пару минут в палате было невозможно протолкнуться, туда сбежались свободные врачи и медсестры со всей больницы.— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.
Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?— Мама.— А-а.— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.— Плохо. Без изменений.— В коме?— Да.— Но жива, и это уже хорошо.— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.Борщ глубоко затянулся и промолчал.— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— О, еще двоих привезли!Ульяна и Виталий Викторович с сожалением оторвались от горячего чая со свежайшими конфетами-коровками, еще не успевшими засахариться, и пошли принимать новых пациентов. На этот раз в больницу доставили мужчину лет шестидесяти с травмами головы, внутренних органов и гениталий и высокую блондинку с поломанными ребрами. Девушка тяжело дышала, на горле отпечатались следы пятерни.— Это еще что? — промычал практикант, поправляя очки.— Они подрались, — меланхолично проговорила фельдшер «Скорой помощи», которая и не такое видела.Мужчина стонал и держался за голову, от него сильно пахло водкой. Девушку тошнило, длинные светлые волосы торчали в разные стороны. Совместными усилиями Виталий Викторович и Ульяна положили Стручкова на каталку и повезли на рентген, а Наташу уложили на топчан и оставили дежурить возле нее практиканта.
На третий день заточения в квартире Тигринский совсем озверел. Очень хотелось есть, а ванна уже не казалась ему такой уж необходимой для жизни. Телефона в квартире у Али не было, на мобильник Стас пока не заработал, поэтому позвонить и выяснить, куда подевалась Невская, он не мог. Казбич обиженно мяукал, он привык к вискасу по утрам и вечерам. Тигринский перерыл всю квартирку Али снизу доверху и в конце концов нашел две бутылки сладкого крымского вина, которые скрасили ему ожидание еще на полдня. Он лег в ванну и медленно потягивал напиток, вкус которого напоминал ему родную Новую Каховку. В новокаховских степях Стас жил в малогабаритной двухкомнатной квартирке вместе в тремя братьями, сестрой и сыном сестры, шустрым Димкой, которого все называли «Димон». Трехлетний Димон, избалованный самопожертвованием бабушки, дедушки, мамы и трех дядей, почему-то избрал Стасика объектом своей самой активной нелюбви. Ах, сколько раз маленький вреднющий Дима картинно падал и заливался негодующим ревом, увидев приближающегося Стасика, сколько раз он подсовывал ему игрушки в карман и убеждал окружающих, что тот их украл «у Димочки маленького», а также вопил, что Стас съел его манную кашку. Кашку при этом вовсю клевали разжиревшие вороны за окном. Наконец Стасик не выдержал и уехал поступать в столицу, надеясь стать геологом и всю жизнь кочевать по экспедициям, избежав таким образом беспочвенных обвинений Димона. Но, узнав об отъезде дяди Стасика, мальчик стал как шелковый и страшно переживал, а в день отъезда они рыдали, обнявшись, правда, на решимость Тигринского ехать учиться в столицу это никак не повлияло. Следующие семь лет, за которые Дима успел вырасти, закончить третий класс школы и объявить родным, что будет «геологом, как дядя Стасик», Тигринский жил в общежитии, но так и не привык к отсутствию домашнего комфорта. Девушки, которые у Стасика время от времени заводились, были такими же неприкаянными, как и он сам, и Тигринского вскоре оставляли как неперспективного в смысле жилплощади. Стас их вполне понимал. Он не был меркантильным, ну разве что немного практичным. Мысли у него были простыми и безыскусными, как у мышки-норушки, он мечтал о своей личной теплой норке, и кладовочке с орешками, и подстилке из соломки…«Но где же все-таки Невская? Если вдруг окажется, что она уехала на месяц к родителям в Сестрорецк, я пропал», — подумал Стас.Размышляя о реальности такого варианта, Тигринский почувствовал панику, начал вспоминать, сколько может прожить человек без еды, и прикидывать, протянет ли он стандартные двадцать четыре дня отпуска или все-таки нет, а потом вдруг сообразил, что Аля никак не могла уехать ни к родителям, ни куда-либо еще, потому что увидел на полу Казбича, а кота надо было кормить. Поэтому отсутствие Али было следствием какого-то форс-мажора, а не банального отпуска. От этой мысли ему стало еще хуже, не было никаких шансов, что он, этот форс-мажор, не только быстро закончится, но и вообще закончится когда-либо.«Если Стручков что-то сделал Але из-за этих долбаных координат, то я могу умереть от голода», — с ужасом подумал Стас, лег на диван и свернулся калачиком.
Каверина, одетая в небесно-голубой костюм с атласными лацканами и с большой коричневой папкой в руках, вежливо постучала в кабинет директора и, услышав из-за высокой, обитой кожей двери приглашение войти, чеканным шагом вошла в комнату. Леопольд Кириллович читал книгу. Когда Каверина вошла, он быстро перевернул книгу и бросил ее, раскрытую, на бумаги. «Хроника гнусных времен», — прочитала про себя название Каверина.— Интересно? — спросила она Леопольда Кирилловича, указывая на книгу.— Чрезвычайно! — оживился директор, не сводя с Валентины Ивановны настороженного взгляда. — Правда, я никак не могу понять, кто же убийца.— Очень своевременное чтиво. А кто покушался на Стручкову, Невскую, Полканавт, вы можете понять? — прямо спросила Каверина.Директор резко поскучнел.— Я совершенно не понимаю, как они втроем могут быть связаны… — наконец покачал головой Леопольд Кириллович. — Если это только не случайное совпадение и им троим просто попались несвежие продукты. Надо выяснить, что они ели.— Они не ели. Они пили, Леопольд Кириллович. На банкете было много людей и все всё видели. Они отравились, выпив вина, причем из этих бутылок пили почти все, а пострадали трое. Это значит, что отрава была не в вине, а в бокалах. Сполоснули их чем-нибудь не тем, например…— А что за отрава? — медленно произнес директор, глядя на Каверину.— Невозможно понять. Какая-то органика, сразу распалась, экспертиза ничего не дала. По симптомам похоже на змеиный яд.— Но яд змеи должен попасть в кровь напрямую. В желудке он нейтрализуется. А тот факт, что экспертиза ничего не дала, как раз свидетельствует в пользу пищевого отравления.— Я восхищена вашими познаниями, Леопольд Кириллович, — мило улыбнулась Валентина Ивановна. — Давайте теперь перейдем к делу. Планово-финансовый отдел подсчитал, сколько средств нам нужно на ремонт. Могу со всей ответственностью заявить, что эти средства у нас на счету есть, вот заключение главного бухгалтера.Леопольд Кириллович и бровью не повел.— Я думаю, дорогая Валентина Ивановна, — тут же отозвался он, — что мы соберем собрание коллектива института и проголосуем, куда направить эти деньги. Не забывайте, что у нас довольно много сотрудников, которые с трудом сводят концы с концами, поэтому совершенно неэтично делать ремонт, когда люди практически голодают. То есть не голодают, конечно, но питаются недостаточно полноценно. Фруктов, например, мало едят. А у многих — дети. Поэтому предлагаю не решать этот вопрос кулуарно, а вынести на всеобщее обсуждение и выплатить, скажем, премию наиболее отличившимся сотрудникам. Вам например.Во время его тирады Каверина рассеянно изучала свои бумаги. Услышав, что директор предлагает ей премию, Валентина Ивановна не выдержала и расхохоталась.— Что тут смешного? — мрачно произнес Леопольд Кириллович, подаваясь вперед.— Нет, ничего, — Каверина взяла себя в руки. — Может быть, тогда хотя бы в туалетах сделаем ремонт?«Ага. Значит, туалеты!» — подумал про себя Леопольд Кириллович, почесав под столом одну ногу другой. Он не мог поверить своей удаче.— Я подумаю над вашим предложением, — кивнул он с благосклонным видом. — И проинформирую о своем решении.— Имейте в виду, — проговорила Каверина, — в случае, если ремонт не будет начат, я планирую обратиться в службу охраны труда и в профсоюз. Пусть проверят, соответствуют ли условия труда в нашем НИИ санитарно-гигиеническим нормам.Такого директор не ожидал.«А ведь это и не удар вовсе, а так, легкий тычок», — подумала Валентина Ивановна, наблюдая за изменившимся выражением лица директора.— Всего доброго, Леопольд Кириллович, — сказала Каверина, встала и, держа спину прямо, тихонько вышла из кабинета директора.«Ну что ж, теперь можно быть уверенной, что туалеты так и не отремонтируют и бедная Эмма Никитична когда-нибудь залезет в маленькую тесную кабинку и застрянет… Если останется жива после вчерашнего банкета, конечно, — думала она, стараясь не споткнуться на старом щербатом полу. — Но зато теперь он наверняка решится ремонтировать что-нибудь другое. Интересно, что именно? Свой кабинет?» Не сдержавшись, женщина рассмеялась.
— Ты будешь мне отвечать или нет? — с угрозой произнесла Татьяна Тимофеевна, наклоняясь над лежащей на койке дочерью. Ее маленькие, близко посаженные глазки злобно сверкали. — Что у тебя произошло с Игорем Григорьевичем?!— Ничего не произошло. Я плохо себя чувствую, я буду спать, иди домой, мама…Голос у Наташи был безжизненным и поникшим. Сквозь стекло окна она видела, как подъехала большая черная машина и из нее, хлопнув дверцей, вышел Борщ. Одет он был как бомж… то есть как инженер второй категории в НИИ, где зарплаты едва хватало на еду. В руке у него был большой пакет. Борщ шел к Але.«А вот Алька живет одна, к родителям в Сестрорецк ездит только по праздникам, — вяло текли Наташины мысли. — И ни перед кем не отчитывается, никому не объясняет, куда пошла и что там будет делать. Хочет, едет к кому-нибудь в гости и занимается с ним сексом, хочет — едет, но не занимается, а то и вообще может лечь на диване перед телевизором, есть булочки, пить кофе и смотреть сериалы. И никто ей не скажет, что сериалы дурацкие, и никто не напомнит, что от булочек толстеют, и ни одна живая душа не посмеет отогнать ее от телевизора и отправить мыть посуду. Хочет — моет, не хочет — не мо…»— Ты будешь отвечать, зараза?! — заорала мать, не дождавшаяся ответа на свой вопрос и впавшая от этого в бешенство. — Ты мне будешь отвечать?!Она вскочила со стула и со всего маху ударила лежащую Наташу по лицу. Наташа охнула и закрыла лицо руками.«Если четвертый муж бьет вас по морде, то, возможно, дело именно в морде, а не в муже», — вспомнила она глубокую мысль Маши Арбатовой и даже попыталась улыбнуться, но потеряла сознание. Ее соседка Марина, сидевшая на кровати около самой двери и уже почти год боровшаяся с мифическим лишним весом, в панике бросилась вон из палаты.— Убивают! Спасите!! — заверещала она в холле, размахивая длинными руками-палочками. Марине было восемнадцать, и бороться за худобу она начала после того, как мальчик, в которого она была влюблена, обозвал Марину бегемотихой. Потом он приходил извиняться, но «бегемотиха» его слушать не пожелала. Медсестра Ульяна лично кормила девушку с ложечки, а после тихого часа к Марине приходил психолог Илья Романович, убеждавший девушку в пагубности выбранного ею образа жизни, и пугал «нарушением обмена веществ, выпадением волос и ломкостью ногтей вследствие недостатка минеральных веществ», но Марину все вышеперечисленное беспокоило гораздо меньше, чем лишние, по ее мнению, сто граммов веса. Крики Марины все еще отдавались эхом, когда в палату один за другим вбежали Виталий Викторович, медсестра Ульяна, а также практикант в очках и с длинным хвостом, который метался и подпрыгивал, когда его владелец бежал по коридору.«Неужто смертный случай!» — охнул врач, увидев бледную, неподвижную Наташу и растерянно стоящую рядом Татьяну Тимофеевну. Ульяна совала девушке под нос ватку с нашатырным спиртом. Практикант попятился, вылетел в коридор и с размаху нажал на сирену, которая завыла и застонала. Через пару минут в палате было невозможно протолкнуться, туда сбежались свободные врачи и медсестры со всей больницы.— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.
Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?— Мама.— А-а.— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.— Плохо. Без изменений.— В коме?— Да.— Но жива, и это уже хорошо.— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.Борщ глубоко затянулся и промолчал.— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18