Он распахнул дверь, и Наташа в длинном темном пальто юркнула мимо него в прихожую. Светлые золотистые волосы рассыпались по ее плечам. Он закрыл дверь и обернулся.— Привет! — прошептала Наташа, обнимая его за шею. От нее пахло апельсином, и морем, и лесными цветами.— Привет, — пробормотал Александр, прижимая ее к себе. — Спасибо, что пришла. Я ждал тебя.«Только бы мама не позвонила Стручкову. Только бы не позвонила», — думала Наташа со страхом, ища взглядом часы, но Барщевский ничего не заметил.
— Ну, заходи, — Аля распахнула тяжелую металлическую дверь, и Стас вошел к ней в квартиру. — Извини, телефона у меня нет, так что если тебе нужно позвонить, пойдешь вниз на улицу, там есть таксофон.Аля жила на десятом этаже двенадцатиэтажного панельного дома. Родители купили Але эту квартиру летом, и она все еще стояла без ремонта, с текущими кранами и дешевыми бумажными обоями. Впрочем, девушка всерьез собиралась привести жилище в порядок, поэтому в углу прихожей лежала куча рулонов новых красивых виниловых обоев — кипенно-белых, с рисунком в виде зеленых листьев плюща и синих колокольчиков-переростков. Чуть дальше, у входа в кладовую, стоял бумажный мешок с цементом. Мешок был рваный, цементная пыль постоянно висела в прихожей, поднимаясь каждый раз, когда кто-то входил или выходил из квартиры. За окном, на котором пока не было штор, а только капли дождя, стояла непроглядная осенняя темень. На подоконнике сидел жирный черный кот с белой грудкой и зелеными глазами. Увидев хозяйку, котяра лениво прыгнул на пол, подняв облачко цементной пыли, и начал тереться об ноги.— Какой милый котик. Как его зовут? — умилился Тигринский, пытаясь погладить кота по угольно-черной голове, но тот вывернулся и снова запрыгнул на подоконник.— Казбич. Я его на помойке нашла летом, тогда он гораздо меньше весил, чем сейчас, отъелся у меня, — ответила Аля, сняла с плеч влажную дубленку и повесила ее на крючок, вбитый прямо в стену. Крючок вывалился из стены и упал на пол вместе с дубленкой. Тихо выругавшись, девушка подняла ее и положила на подоконник рядом с Казбичем. Тот мгновенно оценил обстановку, улегся на теплую подкладку, закрыл глаза и заурчал от удовольствия.— Давай я тебе помогу. С ремонтом. Я красить умею, и вообще я х-х-хозяйственный, — быстро проговорил Тигринский, снимая грязные ботинки и ставя их за мешок с цементом.Аля ничего не ответила, вулкан эмоций, вырывавшийся из Стаса с завидной периодичностью, уже успел ее утомить.— Мой руки, я сейчас накормлю тебя глазуньей и напою чаем, — крикнула она из кухни.Стас пошел в ванную в носках, когда-то белых. Сейчас же они были неопределенно серого цвета — то ли застиранные, то ли просто грязные, а на большом пальце правой ноги виднелась внушительная дыра.«Пристал как банный лист, — подумала Аля, разогревая сковородку. Досада и раздражение возвращались. — Впрочем, — напомнила она себе, — у меня все равно никого нет… Кроме того, позлить Стручкова с Лилей я никогда не откажусь».Последняя мысль ее успокоила. Масло бодро шипело на сковородке, яйцо плюхнулось на раскаленную поверхность и аппетитно забулькало.Тигринский тем временем мыл руки. Он ощущал нечто вроде экстаза. Последние восемь лет Стас жил в общежитии — пять лет учебы в университете и три года аспирантуры. Из-за перманентного отсутствия горячей воды он записался в бассейн, чтобы мыться хотя бы два раза в неделю. По утрам в общежитии у рукомойника собиралась очередь, а стирка, и особенно последующая сушка, вообще представляли собой сплошную проблему. Однажды у Тигринского украли шорты, а в другой раз — весь запас носков, которые он непредусмотрительно развесил на веревочке в общажной кухне, чтобы те быстрее высохли. Эта потеря далась ему особенно тяжело, у него даже неделю была бессонница. И вот теперь Тигринский сидел на краю ванны, мыл руки, и никто не торопил его, и не дышал в затылок, и не угрожал украсть последние трусы и ботинки, оставленные в прихожей. Из кухни потянуло глазуньей, и Стас усилием воли заставил себя выключить воду.«Женюсь. Точно женюсь. Это ничего, что она мелкая, в очках, а также вредная стерва с манией величия», — подумал он, вытер руки и потрусил на кухню, поближе к аппетитным запахам.
Барщевский, одетый в простую клетчатую рубашку, подчеркивающую рельефную мускулатуру, стоял возле бара и наливал коньяк из пузатой бутылки. Наташа, подобравшая светлые волосы наверх, с ногами забралась на удобный кожаный диван, чудо дизайнерской мысли. Лицо у нее было мрачное, она никак не могла расслабиться. Барщевский протянул ей бокал.— Отличное пойло. Просто супер. Пей, тебе понравится, — сказал он, садясь рядом с Наташей на диван.Наташа сделала глоток. «Пойло» действительно было потрясающим: вкус мягкий, обволакивающий, с древесными нотками, большой пузатый бокал приятно холодил ладонь.— Класс… Спасибо! — сказала она.— На здоровье, — отозвался Барщевский, обнимая ее за плечи. Наташа слегка отстранилась и снова украдкой посмотрела на часы, висящие над аркой, ведущей на кухню. Александр заметил ее взгляд.«Ну елки-палки… — подумал он про себя, потягивая коньяк, — если она спешит, почему не сказала сразу? А если у нее кто-то есть еще, то тем более почему не сказала?» Ему пришло в голову, что Наташины мягкость и робость вполне могут привести к тому, что она утаит от него какую-то важную — для них двоих — информацию. Просто потому, что побоится говорить об этом вслух. И еще потому, что умалчивание и обман могут казаться ей, живущей в нездоровой обстановке с терроризирующей родных матерью, более безопасной стратегией. Александр знал, что лгать и молчать — значило умножать проблемы.— Ты спешишь? — мягко спросил Барщевский Наташу. Он настроился на долгую прелюдию и безмятежный вечер и теперь чувствовал себя обманутым.— Я не спешу, я нервничаю, — быстро сказала Наташа. Ее действительно буквально трясло. — Я соврала матери, что иду к Стручкову на консультацию, и теперь очень боюсь, что она позвонит ему и проверит.Наташа почувствовала, что у нее начинает болеть желудок. Когда девушка нервничала, у нее всегда болел желудок. Чтобы заглушить боль, Наташа допила свой бокал с коньяком и отправила в рот шоколадную конфету с лесным орешком на маковке.— А зачем в этом случае врать-то было? — искренне удивился Барщевский и растянулся на диване, положив ноги на журнальный столик. — Сказала бы, что у тебя свидание, и все. Тебе же не пятнадцать лет.— Мне двадцать четыре, — оборвала его Наташа. — Но моей маме об этом говорить нельзя. Она считает, что мужчина мною попользуется и бросит, поэтому секс не может быть сам по себе. Только в обмен на что-то полезное.— Женщина как товар? Ну-ну, — ухмыльнулся Барщевский. — Скажи своей маме, что я пользуюсь тобой, а ты, в свою очередь, мной. То есть у нас бартер.Он захохотал. Наташа вжала голову в плечи и поежилась.— Это говорить бесполезно, только хуже будет, — наконец прошептала она.— Это почему же? Говорить всегда полезно. Скажи сто пятьдесят раз, и на сто пятьдесят первый тебя услышат. А что, бегать огородами как заяц и сидеть и дрожать — лучше?Барщевский засмеялся, протянул руку и положил ее Наташе на колено. У него были короткие жесткие волосы, темные густые брови, и он не признавал сложных решений легких вопросов.— Ну так как, пойдем? — он недвусмысленно качнул головой в сторону спальни. — Ты сейчас забудешь о всех своих переживаниях. Тем более что они не стоят и выеденного яйца.Заверещавший звонок чуть не вызвал у Наташи инфаркт. Путаясь в ручках сумки, она вытащила телефон, взглянула на высветившийся номер и схватилась за сердце. Звонили из дома.
Стас с аппетитом поглощал глазунью со вчерашним хлебом, довольно черствым, но все еще вкусным, запивая все это чаем. Глаза его были полны неизбывного счастья.«Дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде», — вспомнила Аля старый анекдот.— Стас, — обратилась она к Тигринскому. — Вы уж извините, свободной кровати у меня нету…— Ничего-ничего! — бурно запротестовал тот. — Я могу и на коврике в углу, и вместе с вами, Алиса Андреевна. И посуду я помою, и мусор вынесу, вы отдыхайте.«Вот так вот, — подумала Аля, сгружая посуду в мойку. — И даже посуду помоет». Она с тоской посмотрела на горящего энтузиазмом Стаса. Тот вскочил как ужаленный, чуть не наступил на взвизгнувшего Казбича и кинулся к мойке мыть посуду. Глядя на него, Але захотелось, чтобы на месте Стаса сейчас оказался тот человек, которого она любила, но она понимала, что это невозможно. Девушка отвернулась, чтобы Тигринский не видел ее лица.
— Да.Наташа сжала трубку так, что побелели пальцы.— Обмануть меня решила? — вместо приветствия процедила сквозь зубы Татьяна Тимофеевна. — Мать обвести вокруг пальца пытаешься? Ну-ну, ты у меня придешь домой.Девушку начала бить крупная дрожь. Желудок схватило железным кольцом.— Я была у профессора… Я просто зашла к подруге, — начала она неловко оправдываться.Барщевский смотрел на Наташу снизу вверх, лежа на диване. Он даже не поменял позы.— Не ври мне! — закричала мать истерически. — Я звонила Игорю Григорьевичу, он тебя вовсе в гости не ждал! Мразь! Срочно иди домой, я с тобой погово…Последние слова она произнесла шипящим шепотом. Наташа стояла, втянув светлую голову в худые подрагивающие плечи.Барщевский встал, подошел к девушке, взял у нее из рук телефон и нажал на отбой.— Ты что, — закричала Наташа, выйдя из ступора и пытаясь выхватить у Александра трубку, — мама же теперь меня точно убьет!Она судорожно начала набирать домашний номер, пытаясь перезвонить матери. Барщевский забрал у нее телефон второй раз и, размахнувшись, бросил его в аквариум. В полете аппарат взорвался звонком, а потом с эффектным бульканьем ушел под воду. Он еще секунду дергался и пытался звенеть, а затем замолчал. Из зарослей водорослей появилась толстая любопытная рыба и поплыла к телефону. Наташа стояла открыв рот. Потом она горько всхлипнула и по ее лицу потекли слезы.— Ма…мама… специально купила мне телефон, чтобы в любой момент иметь возможность меня контролировать, — проговорила она, всхлипывая.Барщевский подошел и обнял ее за худые дрожащие плечи.— Ну и хорошо. Теперь этого телефона нет. Я куплю тебе другой, и твоя мама не будет знать номера. Идет? Кроме того, — продолжал Барщевский, плавно перемещаясь в сторону бара и наливая себе в бокал еще немного коньяка, — кроме того, если ты боишься идти домой, то поживи у меня. Ты уже взрослая девочка и можешь жить, где тебе больше нравится. Так и скажи своей маме.Он обвел квартиру широким жестом, потом бессознательным движением потер шрам на животе и сделал хороший глоток.
Сидя в углу на трехногом табурете, Аля следила за суетящимся у мойки Тигринским. Тот мыл посуду, разбрызгивая воду по всей кухне, и периодически улыбался Але чуть несмелой, но широкой улыбкой. Кухня была единственным местом в квартире, где Алиса уже отремонтировала потолки, наклеив большие квадраты пенопласта с выдавленными на них геометрическими узорами, похожими на греческие, и стены, заменив безвкусные красные розы с пчелками, похожими на летающие сосиски с косящими глазами, на скромные полосатые виниловые обои. Квартиру Але подарили родители, продав свою шикарную двухуровневую жилплощадь в Сестрорецке, полученную перед самым началом перестройки за ударный труд на строительстве дамбы, и купив на вырученные деньги маленькую однушку для дочери в Москве и небольшую двухкомнатную в Сестрорецке, где они жили с младшей дочерью, которой только-только исполнилось пятнадцать. У Али была еще и средняя сестра, Маша, вышедшая замуж за финна Хююпяю и уехавшая жить в Хельсинки. Хююпяя, несмотря на всю свою невероятную флегматичность и страсть к рыбалке и быстрой езде на лыжах по пересеченной местности, был неплохим мужем, денег на Машу не жалел, и та регулярно передавала сестрам то вкуснейший финский шоколад, то свитер с головой лося на груди, то красную рыбу местного посола. Аля сестер любила, хотя в детстве они ужасно ссорились. На подоконнике, в непосредственной близости от брызгающего водой и мыльной пеной Тигринского, стояла маленькая меховая фигурка финского домовика, сделанная из меха лося и подаренная Але Машей на двадцатишестилетие. Девушка встала, взяла домовика и аккуратно переставила его на стол подальше от мойки: Стасик, несмотря на его заверения о выдающейся хозяйственности, не внушал ей особого доверия.— Давай сюда этого мохнатого зверя, я его постираю, — громко крикнул Тигринский, проследив за Алиным движением. — Поди, пыльное совсем чучело!Девушка ужаснулась и спрятала домовика в шкаф.— Стасик, — твердо сказала она, — ты только не трогай мои вещи без разрешения, а то мигом вылетишь в форточку.Тигринский обиделся, надулся и — о удивительное дело! — домыл посуду в полной тишине.
Наташа наконец вышла из ступора. В ее глазах, залитых ужасом, мелькнула надежда.— Ты на мне женишься? — быстро проговорила она, глядя на Барщевского.— Нет, конечно. При чем тут женитьба? — искренне удивился тот. — Я тебе предлагаю убежище, помощь и поддержку. Ты мне небезразлична. Я бы на твоем месте принял мое предложение и перестал играть в игры со своими родственниками. Они совершенно бессмысленны.Наташа стояла, сцепив зубы. Внутри закипала злость. Его вальяжное спокойствие, его быстрые решения и уверенность в собственной правоте, которые так нравились ей еще полчаса назад, теперь начали безумно раздражать.— Конечно, ты не собираешься на мне жениться, а всего лишь предлагаешь стать твоей сожительницей! Ты что, не понимаешь, что я не могу так поступить? Как я тогда буду смотреть в глаза родителям?! — всхлипывая, говорила Наташа, размазывая по лицу слезы и глядя на утопленный мобильник. Рыбы уже освоились и вовсю шевелили хвостами, плавая вокруг технического средства связи, теперь пригодного разве что для русалок. Барщевский молча сидел на диване: он уже предложил Наташе все, что мог, и говорить больше не собирался. Захлебываясь слезами, Наташа схватила сумку, опрометью бросилась в прихожую и засунула ноги в сапоги.— Давай я тебя подвезу. Если уж ты точно собралась ехать домой, — спокойно сказал Барщевский.— Не надо меня подвозить! — голос Наташи сорвался на визг. Обида из-за того, что он так легко, походя отказался на ней жениться, жгла все сильнее. А она, Наташа, на что-то надеялась, бегала к нему домой втихую от маменьки, со сладостной дрожью предвкушая, как объявит родителям, что выходит замуж, что переезжает к мужу, и тогда уж сможет зажить своей жизнью, и никто не будет ее постоянно контролировать и говорить, что ей делать… От мысли о том, что надежды ее не сбылись, Наташа тихонько завыла, а потом села на скамеечку в прихожей и зарыдала. Барщевский стоял, опираясь широким плечом на косяк двери, и не знал, чем ее утешить. Впрочем, в глубине души он прекрасно понимал, что утешить ему Наташу абсолютно нечем — уж если человек выбрал роль несчастной марионетки, ему ничем не поможешь.
— И ты думаешь, что Лилька это поняла? — спросила Аля Тигринского, который давно перестал дуться и уютно устроился на коврике возле ее кровати. Его голый торс был мускулист и подтянут, правда, шея выглядела несколько тонковатой. Аля сняла очки, вытерла их краем простыни, потом снова водрузила на нос.— Ну конечно, — кивнул Стас, протягивая руку и касаясь Алиных волос, — ты же и без меня, наверное, знаешь, что она не такая дура, какой пытается выглядеть. Вероятно, она тут же сообразила, что я принес тебе статью. А я два года сидел у Стручкова, анализировал данные подводного сонара, пытаясь найти следы деятельности человека, и вот — нашел город. Конечно, когда Лиля увидела меня в коридоре, она поняла, что я вовсе не жажду передать результаты Стручкову, а хочу опубликовать их самостоятельно.Аля слегка отодвинулась от руки Стаса.— А Стручков знал, что ты ищешь?— Конечно, он ведь сам мне сказал, чтобы я искал что-то похожее на здания… И я нашел. Но только я не хотел отдавать ему координаты.Говоря это, Тигринский приблизился к девушке еще на полмиллиметра.— А сам он не сможет повторить то же, что сделал ты?Тигринский рассмеялся и потер нос. У него было отличное настроение. Впервые за много лет ему удалось принять ванну, и теперь он чувствовал ликование во всем теле. Даже то, что Аля пока явно не воспылала к нему страстью, сейчас не сильно его угнетало.— Вряд ли он сможет повторить, — отозвался Тигринский, отвлекаясь от сладких мыслей. — Там очень много данных. Я сомневаюсь, что у уважаемого профессора хватит терпения просмотреть каждую черточку на каждом снимке дна. И даже Лиля, хоть она и куда умнее, чем это показывает, не сможет ему помочь. Лиля мелкая интриганка, а не научный работник, изучение двадцати тысяч снимков — не ее планида.Стас посмотрел на Алю так, что девушке стало жарко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Ну, заходи, — Аля распахнула тяжелую металлическую дверь, и Стас вошел к ней в квартиру. — Извини, телефона у меня нет, так что если тебе нужно позвонить, пойдешь вниз на улицу, там есть таксофон.Аля жила на десятом этаже двенадцатиэтажного панельного дома. Родители купили Але эту квартиру летом, и она все еще стояла без ремонта, с текущими кранами и дешевыми бумажными обоями. Впрочем, девушка всерьез собиралась привести жилище в порядок, поэтому в углу прихожей лежала куча рулонов новых красивых виниловых обоев — кипенно-белых, с рисунком в виде зеленых листьев плюща и синих колокольчиков-переростков. Чуть дальше, у входа в кладовую, стоял бумажный мешок с цементом. Мешок был рваный, цементная пыль постоянно висела в прихожей, поднимаясь каждый раз, когда кто-то входил или выходил из квартиры. За окном, на котором пока не было штор, а только капли дождя, стояла непроглядная осенняя темень. На подоконнике сидел жирный черный кот с белой грудкой и зелеными глазами. Увидев хозяйку, котяра лениво прыгнул на пол, подняв облачко цементной пыли, и начал тереться об ноги.— Какой милый котик. Как его зовут? — умилился Тигринский, пытаясь погладить кота по угольно-черной голове, но тот вывернулся и снова запрыгнул на подоконник.— Казбич. Я его на помойке нашла летом, тогда он гораздо меньше весил, чем сейчас, отъелся у меня, — ответила Аля, сняла с плеч влажную дубленку и повесила ее на крючок, вбитый прямо в стену. Крючок вывалился из стены и упал на пол вместе с дубленкой. Тихо выругавшись, девушка подняла ее и положила на подоконник рядом с Казбичем. Тот мгновенно оценил обстановку, улегся на теплую подкладку, закрыл глаза и заурчал от удовольствия.— Давай я тебе помогу. С ремонтом. Я красить умею, и вообще я х-х-хозяйственный, — быстро проговорил Тигринский, снимая грязные ботинки и ставя их за мешок с цементом.Аля ничего не ответила, вулкан эмоций, вырывавшийся из Стаса с завидной периодичностью, уже успел ее утомить.— Мой руки, я сейчас накормлю тебя глазуньей и напою чаем, — крикнула она из кухни.Стас пошел в ванную в носках, когда-то белых. Сейчас же они были неопределенно серого цвета — то ли застиранные, то ли просто грязные, а на большом пальце правой ноги виднелась внушительная дыра.«Пристал как банный лист, — подумала Аля, разогревая сковородку. Досада и раздражение возвращались. — Впрочем, — напомнила она себе, — у меня все равно никого нет… Кроме того, позлить Стручкова с Лилей я никогда не откажусь».Последняя мысль ее успокоила. Масло бодро шипело на сковородке, яйцо плюхнулось на раскаленную поверхность и аппетитно забулькало.Тигринский тем временем мыл руки. Он ощущал нечто вроде экстаза. Последние восемь лет Стас жил в общежитии — пять лет учебы в университете и три года аспирантуры. Из-за перманентного отсутствия горячей воды он записался в бассейн, чтобы мыться хотя бы два раза в неделю. По утрам в общежитии у рукомойника собиралась очередь, а стирка, и особенно последующая сушка, вообще представляли собой сплошную проблему. Однажды у Тигринского украли шорты, а в другой раз — весь запас носков, которые он непредусмотрительно развесил на веревочке в общажной кухне, чтобы те быстрее высохли. Эта потеря далась ему особенно тяжело, у него даже неделю была бессонница. И вот теперь Тигринский сидел на краю ванны, мыл руки, и никто не торопил его, и не дышал в затылок, и не угрожал украсть последние трусы и ботинки, оставленные в прихожей. Из кухни потянуло глазуньей, и Стас усилием воли заставил себя выключить воду.«Женюсь. Точно женюсь. Это ничего, что она мелкая, в очках, а также вредная стерва с манией величия», — подумал он, вытер руки и потрусил на кухню, поближе к аппетитным запахам.
Барщевский, одетый в простую клетчатую рубашку, подчеркивающую рельефную мускулатуру, стоял возле бара и наливал коньяк из пузатой бутылки. Наташа, подобравшая светлые волосы наверх, с ногами забралась на удобный кожаный диван, чудо дизайнерской мысли. Лицо у нее было мрачное, она никак не могла расслабиться. Барщевский протянул ей бокал.— Отличное пойло. Просто супер. Пей, тебе понравится, — сказал он, садясь рядом с Наташей на диван.Наташа сделала глоток. «Пойло» действительно было потрясающим: вкус мягкий, обволакивающий, с древесными нотками, большой пузатый бокал приятно холодил ладонь.— Класс… Спасибо! — сказала она.— На здоровье, — отозвался Барщевский, обнимая ее за плечи. Наташа слегка отстранилась и снова украдкой посмотрела на часы, висящие над аркой, ведущей на кухню. Александр заметил ее взгляд.«Ну елки-палки… — подумал он про себя, потягивая коньяк, — если она спешит, почему не сказала сразу? А если у нее кто-то есть еще, то тем более почему не сказала?» Ему пришло в голову, что Наташины мягкость и робость вполне могут привести к тому, что она утаит от него какую-то важную — для них двоих — информацию. Просто потому, что побоится говорить об этом вслух. И еще потому, что умалчивание и обман могут казаться ей, живущей в нездоровой обстановке с терроризирующей родных матерью, более безопасной стратегией. Александр знал, что лгать и молчать — значило умножать проблемы.— Ты спешишь? — мягко спросил Барщевский Наташу. Он настроился на долгую прелюдию и безмятежный вечер и теперь чувствовал себя обманутым.— Я не спешу, я нервничаю, — быстро сказала Наташа. Ее действительно буквально трясло. — Я соврала матери, что иду к Стручкову на консультацию, и теперь очень боюсь, что она позвонит ему и проверит.Наташа почувствовала, что у нее начинает болеть желудок. Когда девушка нервничала, у нее всегда болел желудок. Чтобы заглушить боль, Наташа допила свой бокал с коньяком и отправила в рот шоколадную конфету с лесным орешком на маковке.— А зачем в этом случае врать-то было? — искренне удивился Барщевский и растянулся на диване, положив ноги на журнальный столик. — Сказала бы, что у тебя свидание, и все. Тебе же не пятнадцать лет.— Мне двадцать четыре, — оборвала его Наташа. — Но моей маме об этом говорить нельзя. Она считает, что мужчина мною попользуется и бросит, поэтому секс не может быть сам по себе. Только в обмен на что-то полезное.— Женщина как товар? Ну-ну, — ухмыльнулся Барщевский. — Скажи своей маме, что я пользуюсь тобой, а ты, в свою очередь, мной. То есть у нас бартер.Он захохотал. Наташа вжала голову в плечи и поежилась.— Это говорить бесполезно, только хуже будет, — наконец прошептала она.— Это почему же? Говорить всегда полезно. Скажи сто пятьдесят раз, и на сто пятьдесят первый тебя услышат. А что, бегать огородами как заяц и сидеть и дрожать — лучше?Барщевский засмеялся, протянул руку и положил ее Наташе на колено. У него были короткие жесткие волосы, темные густые брови, и он не признавал сложных решений легких вопросов.— Ну так как, пойдем? — он недвусмысленно качнул головой в сторону спальни. — Ты сейчас забудешь о всех своих переживаниях. Тем более что они не стоят и выеденного яйца.Заверещавший звонок чуть не вызвал у Наташи инфаркт. Путаясь в ручках сумки, она вытащила телефон, взглянула на высветившийся номер и схватилась за сердце. Звонили из дома.
Стас с аппетитом поглощал глазунью со вчерашним хлебом, довольно черствым, но все еще вкусным, запивая все это чаем. Глаза его были полны неизбывного счастья.«Дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде», — вспомнила Аля старый анекдот.— Стас, — обратилась она к Тигринскому. — Вы уж извините, свободной кровати у меня нету…— Ничего-ничего! — бурно запротестовал тот. — Я могу и на коврике в углу, и вместе с вами, Алиса Андреевна. И посуду я помою, и мусор вынесу, вы отдыхайте.«Вот так вот, — подумала Аля, сгружая посуду в мойку. — И даже посуду помоет». Она с тоской посмотрела на горящего энтузиазмом Стаса. Тот вскочил как ужаленный, чуть не наступил на взвизгнувшего Казбича и кинулся к мойке мыть посуду. Глядя на него, Але захотелось, чтобы на месте Стаса сейчас оказался тот человек, которого она любила, но она понимала, что это невозможно. Девушка отвернулась, чтобы Тигринский не видел ее лица.
— Да.Наташа сжала трубку так, что побелели пальцы.— Обмануть меня решила? — вместо приветствия процедила сквозь зубы Татьяна Тимофеевна. — Мать обвести вокруг пальца пытаешься? Ну-ну, ты у меня придешь домой.Девушку начала бить крупная дрожь. Желудок схватило железным кольцом.— Я была у профессора… Я просто зашла к подруге, — начала она неловко оправдываться.Барщевский смотрел на Наташу снизу вверх, лежа на диване. Он даже не поменял позы.— Не ври мне! — закричала мать истерически. — Я звонила Игорю Григорьевичу, он тебя вовсе в гости не ждал! Мразь! Срочно иди домой, я с тобой погово…Последние слова она произнесла шипящим шепотом. Наташа стояла, втянув светлую голову в худые подрагивающие плечи.Барщевский встал, подошел к девушке, взял у нее из рук телефон и нажал на отбой.— Ты что, — закричала Наташа, выйдя из ступора и пытаясь выхватить у Александра трубку, — мама же теперь меня точно убьет!Она судорожно начала набирать домашний номер, пытаясь перезвонить матери. Барщевский забрал у нее телефон второй раз и, размахнувшись, бросил его в аквариум. В полете аппарат взорвался звонком, а потом с эффектным бульканьем ушел под воду. Он еще секунду дергался и пытался звенеть, а затем замолчал. Из зарослей водорослей появилась толстая любопытная рыба и поплыла к телефону. Наташа стояла открыв рот. Потом она горько всхлипнула и по ее лицу потекли слезы.— Ма…мама… специально купила мне телефон, чтобы в любой момент иметь возможность меня контролировать, — проговорила она, всхлипывая.Барщевский подошел и обнял ее за худые дрожащие плечи.— Ну и хорошо. Теперь этого телефона нет. Я куплю тебе другой, и твоя мама не будет знать номера. Идет? Кроме того, — продолжал Барщевский, плавно перемещаясь в сторону бара и наливая себе в бокал еще немного коньяка, — кроме того, если ты боишься идти домой, то поживи у меня. Ты уже взрослая девочка и можешь жить, где тебе больше нравится. Так и скажи своей маме.Он обвел квартиру широким жестом, потом бессознательным движением потер шрам на животе и сделал хороший глоток.
Сидя в углу на трехногом табурете, Аля следила за суетящимся у мойки Тигринским. Тот мыл посуду, разбрызгивая воду по всей кухне, и периодически улыбался Але чуть несмелой, но широкой улыбкой. Кухня была единственным местом в квартире, где Алиса уже отремонтировала потолки, наклеив большие квадраты пенопласта с выдавленными на них геометрическими узорами, похожими на греческие, и стены, заменив безвкусные красные розы с пчелками, похожими на летающие сосиски с косящими глазами, на скромные полосатые виниловые обои. Квартиру Але подарили родители, продав свою шикарную двухуровневую жилплощадь в Сестрорецке, полученную перед самым началом перестройки за ударный труд на строительстве дамбы, и купив на вырученные деньги маленькую однушку для дочери в Москве и небольшую двухкомнатную в Сестрорецке, где они жили с младшей дочерью, которой только-только исполнилось пятнадцать. У Али была еще и средняя сестра, Маша, вышедшая замуж за финна Хююпяю и уехавшая жить в Хельсинки. Хююпяя, несмотря на всю свою невероятную флегматичность и страсть к рыбалке и быстрой езде на лыжах по пересеченной местности, был неплохим мужем, денег на Машу не жалел, и та регулярно передавала сестрам то вкуснейший финский шоколад, то свитер с головой лося на груди, то красную рыбу местного посола. Аля сестер любила, хотя в детстве они ужасно ссорились. На подоконнике, в непосредственной близости от брызгающего водой и мыльной пеной Тигринского, стояла маленькая меховая фигурка финского домовика, сделанная из меха лося и подаренная Але Машей на двадцатишестилетие. Девушка встала, взяла домовика и аккуратно переставила его на стол подальше от мойки: Стасик, несмотря на его заверения о выдающейся хозяйственности, не внушал ей особого доверия.— Давай сюда этого мохнатого зверя, я его постираю, — громко крикнул Тигринский, проследив за Алиным движением. — Поди, пыльное совсем чучело!Девушка ужаснулась и спрятала домовика в шкаф.— Стасик, — твердо сказала она, — ты только не трогай мои вещи без разрешения, а то мигом вылетишь в форточку.Тигринский обиделся, надулся и — о удивительное дело! — домыл посуду в полной тишине.
Наташа наконец вышла из ступора. В ее глазах, залитых ужасом, мелькнула надежда.— Ты на мне женишься? — быстро проговорила она, глядя на Барщевского.— Нет, конечно. При чем тут женитьба? — искренне удивился тот. — Я тебе предлагаю убежище, помощь и поддержку. Ты мне небезразлична. Я бы на твоем месте принял мое предложение и перестал играть в игры со своими родственниками. Они совершенно бессмысленны.Наташа стояла, сцепив зубы. Внутри закипала злость. Его вальяжное спокойствие, его быстрые решения и уверенность в собственной правоте, которые так нравились ей еще полчаса назад, теперь начали безумно раздражать.— Конечно, ты не собираешься на мне жениться, а всего лишь предлагаешь стать твоей сожительницей! Ты что, не понимаешь, что я не могу так поступить? Как я тогда буду смотреть в глаза родителям?! — всхлипывая, говорила Наташа, размазывая по лицу слезы и глядя на утопленный мобильник. Рыбы уже освоились и вовсю шевелили хвостами, плавая вокруг технического средства связи, теперь пригодного разве что для русалок. Барщевский молча сидел на диване: он уже предложил Наташе все, что мог, и говорить больше не собирался. Захлебываясь слезами, Наташа схватила сумку, опрометью бросилась в прихожую и засунула ноги в сапоги.— Давай я тебя подвезу. Если уж ты точно собралась ехать домой, — спокойно сказал Барщевский.— Не надо меня подвозить! — голос Наташи сорвался на визг. Обида из-за того, что он так легко, походя отказался на ней жениться, жгла все сильнее. А она, Наташа, на что-то надеялась, бегала к нему домой втихую от маменьки, со сладостной дрожью предвкушая, как объявит родителям, что выходит замуж, что переезжает к мужу, и тогда уж сможет зажить своей жизнью, и никто не будет ее постоянно контролировать и говорить, что ей делать… От мысли о том, что надежды ее не сбылись, Наташа тихонько завыла, а потом села на скамеечку в прихожей и зарыдала. Барщевский стоял, опираясь широким плечом на косяк двери, и не знал, чем ее утешить. Впрочем, в глубине души он прекрасно понимал, что утешить ему Наташу абсолютно нечем — уж если человек выбрал роль несчастной марионетки, ему ничем не поможешь.
— И ты думаешь, что Лилька это поняла? — спросила Аля Тигринского, который давно перестал дуться и уютно устроился на коврике возле ее кровати. Его голый торс был мускулист и подтянут, правда, шея выглядела несколько тонковатой. Аля сняла очки, вытерла их краем простыни, потом снова водрузила на нос.— Ну конечно, — кивнул Стас, протягивая руку и касаясь Алиных волос, — ты же и без меня, наверное, знаешь, что она не такая дура, какой пытается выглядеть. Вероятно, она тут же сообразила, что я принес тебе статью. А я два года сидел у Стручкова, анализировал данные подводного сонара, пытаясь найти следы деятельности человека, и вот — нашел город. Конечно, когда Лиля увидела меня в коридоре, она поняла, что я вовсе не жажду передать результаты Стручкову, а хочу опубликовать их самостоятельно.Аля слегка отодвинулась от руки Стаса.— А Стручков знал, что ты ищешь?— Конечно, он ведь сам мне сказал, чтобы я искал что-то похожее на здания… И я нашел. Но только я не хотел отдавать ему координаты.Говоря это, Тигринский приблизился к девушке еще на полмиллиметра.— А сам он не сможет повторить то же, что сделал ты?Тигринский рассмеялся и потер нос. У него было отличное настроение. Впервые за много лет ему удалось принять ванну, и теперь он чувствовал ликование во всем теле. Даже то, что Аля пока явно не воспылала к нему страстью, сейчас не сильно его угнетало.— Вряд ли он сможет повторить, — отозвался Тигринский, отвлекаясь от сладких мыслей. — Там очень много данных. Я сомневаюсь, что у уважаемого профессора хватит терпения просмотреть каждую черточку на каждом снимке дна. И даже Лиля, хоть она и куда умнее, чем это показывает, не сможет ему помочь. Лиля мелкая интриганка, а не научный работник, изучение двадцати тысяч снимков — не ее планида.Стас посмотрел на Алю так, что девушке стало жарко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18